Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

В кабинете № 17, занимаемом мною, собрались офицеры. Я подробно рассказал обо всем, что видел и слышал в училище. Осталось только исполнить полученный приказ.

Приказал отпустить арестованных, предложил имеющим родных и знакомых в Москве воспользоваться темнотой и разойтись.

Рано утром толпа «победителей» в несколько сот человек собралась на Арбатской площади.

Я предупредил толпу, что при попытке с ее стороны к насилию немедленно открою огонь. С заряженными винтовками и пулеметами провел отряд в училище под брань и враждебные выкрики. Сдача оружия происходила в одной из комнат канцелярии, где сидел подпоручик запаса Гройнил, получивший от новой власти высокое назначение, а за ним в углу стояло знамя училища, всеми забытое. Все офицеры и юнкера беспрепятственно отпускались домой. Раненых поместили в госпиталя.

Через несколько дней десятки тысяч москвичей отдали последний долг первым жертвам, павшим за Россию в борьбе с интернационалом. 21 гроб проследовал по Большой Никитской на Братское кладбище.

3 ноября все кончилось и Александровское военное училище перестало существовать.

Н. Веденяпин [99]99
  Н. Б. Веденяпин в описываемое время был кадетом 1–го Московского кадетского корпуса. Впоследствии воевал в Вооруженных силах Юга России и Русской Армии Поручик 11–го гусарского полка. В эмиграции в США. Умер после 1985 г.


[Закрыть]
МОСКОВСКИЙ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II КАДЕТСКИЙ КОРПУС [100]100
  Впервые опубликовано. Кадетская перекличка. № 22 Июнь 1979.


[Закрыть]

Моему 138–му выпуску повезло. В Москву прибыл Государь и пожелал посетить наш корпус. Все три роты были построены в Тронном зале и стройно ответили на приветствие вошедшего в зал Императора Николая II. Останавливаясь, милостиво беседуя с некоторыми кадетами, Государь обошел строй и, отправляясь дальше в помещение 2–го Московского кадетского корпуса, приказал освободить кадет от оставшихся экзаменов. Громкое «Ура!» сопровождало уход Императора… уход навсегда? Кто из присутствовавших мог тогда себе представить то, что произошло всего лишь через девять месяцев, в феврале 1917 года? Но в тот момент мы были счастливы, окончен курс корпуса – первая ступень жизненного пути будущего офицера. «Ура, мы больше не кадеты, мы юнкера, мы юнкера…» И все же наша радость смешивалась с грустью, приходилось покидать друзей–однокашников, расставаться со ставшим как бы родной семьей корпусом. Прежде чем окончательно покинуть стены нашего дворца, окончившие курс кадеты присутствовали в корпусной церкви на благодарственном молебне, по окончании которого, преклоняя колена, прощались с корпусным знаменем и получали от священника последний подарок корпуса – серебряную, позолоченную, овальную иконку, на обратной стороне которой было выгравировано имя и фамилия кадета и надпись «От 1–го Московского Императрицы Екатерины II кадетского корпуса», а по ранту – «Спаси и сохрани». «Великая бескровная» сильно ударила по строевой роте, которая значительно поредела после попытки подавления большевистского восстания, осенью 1917–го года. Под командой полковника Papa, [101]101
  Рар Владимир (Эрвин) Федорович, р 23 января 1880 г в Аренсбурге. Из дворян Лифляндской губ. Окончил Аренсбургскую гимназию (1899), Алексеевское военное училище (1901). Полковник, командир батальона 4–го гренадерского полка, с 1916–го – офицер 1–го Московского кадетского корпуса. Участник боев в Москве. В 1918 г уехал в Прибалтику. Осенью 1918 г командир 4–го отряда Балтийского ландесвера, с начала 1919 г. помощник командира отряда св. князя А. П. Ливена. Умер от тифа в апреле 1919 г. в Митаве.


[Закрыть]энергичного, строевого офицера, проведшего начало войны на германском фронте, совместно с юнкерами Александровского военного училища и строевыми ротами 2–го и 3–го Московского кадетского корпуса, наша рота в течение недели оказывала упорное сопротивление восставшим и понесла большие потери.

Во время обороны корпуса было убито девять кадет. Их изуродованные тела были большевиками отвезены в морг на Скобелевской площади и там брошены. На деньги, данные генералом Римским–Корсаковым [102]102
  Римский–Корсаков Владимир Валерианович, р. в 1859 г. Окончил Полтавский кадетский корпус (1877), Александровское военное училище (1879), Военно–юридическую академию. Генерал–лейтенант, директор 1–го Московского кадетского корпуса. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма. В эмиграции в Югославии. 1 сентября 1920 г – 11 декабря 1924 г директор Крымского кадетского корпуса, с 1930–го основатель и директор русского корпуса–лицея в Версале. Умер 8 ноября 1933 г в Вилье–ле–Бель (Франция)


[Закрыть]кадету Райкину [103]103
  Райкин Борис Лукич (Райкин–Кречетов). Кадет 1–го Московского кадетского корпуса. Участник боев в Москве в октябре 1917 г. Во ВСЮР и Русской Армии в Корниловской дивизии до эвакуации Крыма. На 18 декабря 1920 г в 1–й роте Корниловского полка в Галлиполи. Подпоручик. Осенью 1925 г. в составе Корниловского полка во Франции. В эмиграции во Франции. Слушатель Высших военно–научных курсов в Париже (прием 1939 г – не окончил). Поручик. Умер 18 мая 1965 г. в Париже.


[Закрыть](личные деньги директора), они были выкуплены и с честью похоронены. Сам генерал, рискуя своей жизнью, вместе с Райкиным шел за гробами девяти своих питомцев.

Небольшая кучка интернациональных авантюристов, возглавленная Лениным и поддержанная немецким золотом, пользуясь обманом и террором, намеренно привела страну к братоубийственной, гражданской войне… и мы, сыны одного общего нам гнезда, вынуждены были воевать друг против друга. На стороне белых оказались: наш директор генерал–лейтенант Римский–Корсаков, инспектор генерал Дурново, корпусной врач, герой Кубанского похода генерал Марков, [104]104
  Марков Сергей Леонидович, р. в 1878 г Из дворян. Окончил 1–й Московский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище (1898), академию Генштаба (1904). Генерал–лейтенант, начальник штаба Юго–Западного фронта. Участник выступления генерала Корнилова в августе 1917 г, быховец. В Добровольческой армии с 24 декабря 1917 г начальник штаба командующего войсками Добровольческой армии, с января 1918 г начальник штаба 1–й Добровольческой дивизии, с 12 февраля 1918 г командир Офицерского полка, с апреля 1918 командир 1–й отдельной пехотной бригады, с июня 1918 г. начальник 1–й пехотной дивизии. Убит 12 июня 1918 г у ст. Шаблиевка.


[Закрыть]ближайший помощник генерала Врангеля генерал П. Н. Шатилов [105]105
  Шатилов Павел Николаевич, р. в 1881 г в Тифлисе. Из дворян, сын генерала. Окончил Пажеский корпус (1900), академию Генштаба (1908). Генерал–майор, генерал–квартирмейстер штаба Кавказской армии. Георгиевский кавалер. В Добровольческой армии; летом 1918 г начальник 1–й конной дивизии, генерал–лейтенант. Во ВСЮР командир 3–го и 4–го конных корпусов, 8 января – 22 мая 1919 г начальник штаба Добровольческой армии, 27 июля – 13 декабря 1919 г начальник штаба Кавказской армии, с 26 ноября 1919 г. начальник штаба Добровольческой армии; с июня 1920 г. начальник штаба Русской Армии. Генерал от кавалерии. В эмиграции в Константинополе, где состоял при генерале Врангеле, затем во Франции, в 1924 – 1934 гг начальник 1–го отдела РОВС. Умер 5 мая 1962 г. в Аньере (Франция).


[Закрыть]и многие другие екатерининцы. На стороне красных ярко вспыхнула звезда советского маршала Тухачевского, окончившего наш корпус в 1912 году.

С. Мамонтов [106]106
  Мамонтов Сергей Иванович, р. в феврале 1898 г. Окончил Константиновское артиллерийское училище (1917). Прапорщик 64–й артиллерийской бригады. В Добровольческой армии с августа 1918 г. в 1–й конно–горной батарее, с апреля 1919 г. во 2–й конной батарее Дроздовской артиллерийской бригады. Поручик. В эмиграции во Франции. Умер 3 марта 1987 г. в Каннах (Франция).


[Закрыть]
МОСКВА. 1917 ГОД [107]107
  Впервые опубликовано Мамонтов С. Походы и кони. Париж, 1981.


[Закрыть]

Несмотря на одиннадцать дней пути в теплушке, не раздеваясь, где можно было спать только сидя и все время надо было быть начеку, прибыв ночью домой, я почувствовал такую радость и возбуждение, что спать не хотел.

Мы вскипятили чаю и поджарили привезенные мною хлеб и сало.

Особенно меня интересовало ранение старшего брата. [108]108
  Мамонтов Федор Иванович. Поручик Перекопского пехотного полка. Участник боев в Москве. В Добровольческой армии с августа 1918 г. в 1–й конно–горной батарее, с апреля 1919 г. во 2–й конной батарее Дроздовской артиллерийской бригады до эвакуации Крыма. Умер в декабре 1920 г. в госпитале в Константинополе.


[Закрыть]

– Расскажи, как это было?

– Очень просто Митя Тучков, [109]109
  Тучков Дмитрий Павлович, р. в 1893 – 1894 гг. в Москве. Штабс–ротмистр л.‑гв. Конного полка. Участник боев в Москве, затем в Добровольческой армии, в январе 1919 г. в эскадроне своего полка в Сводном полку гвардейской кирасирской дивизии. Убит 21 февраля 1919 г. под дер. Благодатное Таврической губ.


[Закрыть]который тоже был в отпуску в октябре семнадцатого, пришел к нам: «Пойдем?» – «Пойдем».

Мы стали звонить к нашим родственникам и знакомым офицерам. Но все пустились в отговорки. Оказались трусливой дрянью. нужно было их припугнуть, а не уговаривать. Так мы и пошли вдвоем в Александровское военное училище на Арбатской площади. Там были юнкера, вольноопределяющиеся и студенты. Около трехсот офицеров. Всего тысяча с небольшим бойцов. Может быть, были другие группы в других частях Москвы, но общее число офицеров не превышало семисот. А в Москве их были тысячи. Они не исполнили своего долга и за это жестоко поплатились. Со стороны красных были солдаты запасных полков и рабочие. Жители и крестьяне не участвовали.

Настоящих боев не было, были перестрелки и столкновения. Мы заняли Кремль. Пошли обедать к Николаю Федоровичу, жившему против Кремля, а ночевали в Александровском училище.

Вечером следующего дня искали добровольцев, чтобы проехать на телефонную станцию, занятую нашими, но окруженную красными. Командовал Тучков. Поздно вечером мы отправились на машине. Пять офицеров. С потушенными огнями нам удалось проехать несколько красных застав. Но на одном перекрестке мы попали под сильный ружейный огонь. Мотор заглох, морской офицер, управлявший машиной, был убит, у меня была прострелена коленка. Остальные выскочили и могли скрыться.

Я выбрался из машины и ковылял, ища, где бы спрятаться. Но все двери и ворота были заперты. Подходила группа красных. Я встал в нишу, но они меня заметили: «Руки вверх!»

Я сунул руки в карманы, забрал в горсти все патроны и, поднимая руки, положил патроны на подоконник, моля Бога, чтобы они не упали. Они не упали. Красные меня обыскали. «Ага, револьвер!» – «Ну конечно, – сказал я возможно спокойнее. – Я же офицер, прибыл в отпуск с фронта Револьвер есть часть формы». Это их как будто убедило, но они взяли револьвер.

Подошла другая группа. «Офицер? Да чего вы с ним разговариваете!» Один солдат бросился на меня со штыком. Каким‑то образом мне удалось отбить рукой штык, и он сломался о гранит дома. Это их озадачило.

«Что ты тут делаешь?» – «Я возвращался домой, когда поднялась стрельба, и я был ранен шальной пулей». Я откинул полу шинели. Кто‑то чиркнул спичкой. Было много крови. «Отведите меня в лазарет».

Они заколебались, но все же один помог мне идти. К счастью, поблизости был лазарет. Меня положили на носилки, и солдаты ушли. Но другая толпа появилась на их месте. «Где тут офицер?» Доктор решительно воспротивился: «Товарищи, уйдите. Вы мне мешаете работать».

Несмотря на их возбуждение, ему удалось их выпроводить. Доктор подошел ко мне: «Они вернутся, и я не смогу вас защитить. Идите в эту дверь, спуститесь во двор и дайте эту записку шоферу. Поспешите, уходите».

Нога опухла, и я почти уже не мог ходить, в голове мутилось. Я собрал все силы и побрел. Самое трудное была лестница. Я чуть не потерял сознание. Во дворе стоял грузовик Красного Креста. Я протянул шоферу записку. Он не стал меня расспрашивать и помог влезть. «Куда вас отвезти?»

Я дал адрес хирургической лечебницы моей бабушки на Никитской и потерял сознание. По временам я приходил в себя. Мы пересекли несколько фронтов. То это были белые, то красные. Все нас останавливали. Шофер говорил: «Везу тяжелораненого».

Люди влезали в грузовик, зажигали спички, и так как было много крови, нас пропускали.

Наконец в лечебнице. Меня отнесли в операционную. Бабушка сказала доктору Алексинскому: «Делайте что хотите, но сохраните ему ногу».

И вот видишь, я едва хромаю.

* * *

Положение бывших офицеров было неопределенно. Как бы вне закона. Но мы были молоды и беззаботны. В театрах все офицеры были в погонах, несмотря на угрозу расстрела. Ухаживали и веселились. Я вернулся в Путейский институт и сдал экзамены первого курса, кроме интегрального исчисления. Легко давалась мне начертательная геометрия и трудно химия.

Нас, конечно, тянуло на Дон, но нужно было преодолеть инерцию. Этому помогли сами большевики, объявив регистрацию офицеров.

Те, кто не явится на регистрацию, будут считаться врагами народа, а те, кто явится, будут арестованы. Трудный выбор, как у богатыря на распутье.

Регистрация происходила в бывшем Алексеевском военном училище, в Лефортове. Мы отправились посмотреть, что будет.

На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась на версту. Люди теснились к воротам училища, как бараны на заклание. Спорили из‑за мест. Говорили, что здесь было 56 тысяч офицеров, и, судя по тому, что я видел, это возможно. И сказать, что из этой громадной армии только 700 человек приняли участие в боях в октябре 1917–го. Если бы все явились, то все бы разнесли, и никакой революции не было. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они‑то и попали в ГУЛАГи и на Лубянку. Пусть не жалуются.

У нас здесь было много знакомых. Собрали совет. Что делать?

Во–первых, решили узнать, что творится на дворе училища, обнесенного стеной. Поговорить с кем‑нибудь, побывавшим на допросе. Эта миссия выпала мне и Коле Гракову, который кончил это самое училище. Мы обошли здание кругом и убедились, что из него никто не выходит. В стене двора были пробоины от снарядов. Через одну из пробоин мы могли поговорить с офицером, находящимся внутри двора.

– Только не входите сюда, нас задерживают как пленных… Красный юнкер, часовой, подошел:

– Запрещено разговаривать с арестованными. У него была симпатичная морда.

– Скажите, что делают с офицерами?

Он заколебался, оглянулся во все стороны и:

– Чего вы, собственно, дожидаетесь? Окружения? – И он быстро отошел.

Он сказал достаточно. Мы вернулись к брату и рассказали виденное и слышанное. Решили уйти, не являться. Но раньше посеять панику среди толпы, чтобы все разбежались. Это было нетрудно сделать, потому что все пришли неохотно. Мы пошли вдоль рядов. Когда видели знакомого, а это случалось часто, то громко, чтобы все слышали, говорили:

– Уходите скорей. Мы обошли здание – никто не выходит. А сейчас будет оцепление.

Люди заволновались и стали выходить из рядов. Какой‑то тип схватил меня за руку:

– Что вы рассказываете? Следуйте за мной. Но я его очень неласково оттолкнул:

– Ах, гадина, красный шпион!

Окружающие надвинулись угрожающе и стали пинать его ногами в задницу. Тип предпочел скрыться.

Мы достигли своей цели, ряды расстроились, толпа заволновалась.

– Теперь давайте утекать сами.

Когда мы перешли мост, появились вооруженные матросы. При их виде толпа офицеров бросилась врассыпную. Мы пошли малыми улицами.

Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться.

Раздел 3 СОПРОТИВЛЕНИЕ НА ВОСТОКЕ РОССИИ

Е. Яконовский [110]110
  Яконовский Евгений Михайлович, р. в 1903 г. Кадет 5–го класса Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса. В январе 1918 г. участник обороны Оренбурга. Во ВСЮР и Русской Армии в Одесском кадетском корпусе. Участник похода из Одессы и боя под Канделем, затем в Русской Армии – юнкер 4–й артиллерийской бригады и л.‑гв. Гренадерского полка. В эмиграции в Югославии. Окончил Крымский кадетский корпус (1921), университет, затем во Франции служил во французской армии, до 1956 г. сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 15 мая 1974 г. в Монтобане (Франция).


[Закрыть]
КАРГАЛЛА [111]111
  Впервые опубликовано: Военная Быль № 2 – 3 Июнь – август 1952.


[Закрыть]

В конце августа горел форштадт Оренбурга. Было сухо, и сильный ветер гнал из степи туркестанский песок. Дым заволакивал город. Не помню, как мы узнали, что солдаты гарнизона отказались идти тушить пожар, помогать казацкой «гидре».

В форштадте жило много наших товарищей из местных, и мы, всей первой ротой, пошли тушить пожар. Заправив белые брюки в сапоги, вооружившись чем попало: лопатами, кирками, просто цигелями от кроватей. Форштадта не спасли, конечно. Он сгорел дотла. Это было первое наше выступление, пока еще мирное, но в нем первый раз коллективно выразился тот дух, с которым несколько месяцев спустя цвет русской молодежи взялся за винтовку.

Вернувшись с каникул, мы нашли много нового. Официально мы не были даже кадетами, а какими‑то гимназистами Военного ведомства – даже не «военными гимназистами», как при Александре II, а просто «подведомственными». Роты назывались «возрастами», строевые занятия были отменены, и даже в столовую мы ходили «поклассно». Форму пока не трогали, должно быть из экономии, но уже говорилось о снятии погон, кокард и прочих воинских отличий. Вместо Педагогического комитета был образован Педагогический совет, в который вошли выбранные «делегаты» трех старших классов. Воспитатели назывались классными наставниками, и их по возможности заменили штатскими. Мое первое отделение пятого класса подполковника Г. К. Чердилели [112]112
  Чердилели Григорий Константинович, р. в 1870 г. Полковник Апшеронского пехотного полка, воспитатель Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса. Во ВСЮР и Русской Армии в Крымском кадетском корпусе до эвакуации Крыма. Эвакуирован на корабле «Константин». В эмиграции в Югославии. 1 сентября 1920 г. – 1 июля 1929 г. воспитатель Крымского кадетского корпуса. Умер до 1936 г.


[Закрыть]попало нашему историку, прекрасному педагогу и твердому патриоту, Григорию Семеновичу Хрусталеву. Конечно, вначале мы в какой‑то мере распустились. Но длилось это недолго: до Корниловского выступления, в конце августа. Тогда мы сами, кадеты пятого и шестого классов, обратились к седьмому с просьбой заменить привычный для нас авторитет, вдруг исчезнувший, оставив за собой пустое место.

На далекой от центров Туркестанской границе всероссийские события отражались с опозданием. Корнилов со своими сподвижниками был уже в Быховской тюрьме, когда, в свою очередь, заволновался Оренбург.

Так как мы не были больше кадетами и не производили строевые занятия, наши берданки хранились под замками где‑то в подвалах корпуса. Не помню, как это началось и какова была непосредственная причина нашего кадетского «бунта против правительства», как писали потом эсеровские газеты, но всей ротой мы носились по подвалам и чердакам корпуса в поисках берданок, а бывшие воспитатели и «классные наставники» попрятались, как и распущенная солдатня, наводнившая корпусные службы после революции. Мы носились по лестницам и коридорам за нашим фельдфебелем Юзбашевым, ставшим с этого дня нашим молчаливо и единогласно признанным начальником.

Берданок мы не нашли, но против корпуса неуклюже выстроился пехотный батальон. «Сознательные товарищи», которых – вот уже полгода – нужно было упрашивать каждый раз, чтобы вывести на занятия, по–видимому, с охотой пошли разоружать «буржуазную гидру». Офицеры стояли у них на ротах и взводах. Из окон третьего этажа мы им кричали: «Офицера, что же вы не приказываете вашей сволочи стрелять?» Кажется, только тогда вмешалось наше бывшее начальство. Солдат в корпус все‑таки не пустили, и берданки выносились на улицу корпусной прислугой. По–видимому, она и предупредила местный Совет. С этого дня мы самовольно начали строиться ротным строем по ранжиру и превратили уроки гимнастики в строевые занятия.

Странная была жизнь в Оренбургском Неплюевском корпусе после Корниловского выступления. Вставали в семь вместо шести под какой‑то колокольчик, заменивший барабан и горниста. Утренних занятий не было, как не было и определенной формы: можно было надеть гимнастерку или бушлат, сидеть на уроках в мундире, оставаться в освещенных классах после 9 часов вечера. В городе нас часто задевали, по вечерам вокруг корпуса бродили банды хулиганов, в надежде встретить и избить запоздавшего из отпуска кадета. В театре «интеллигентная молодежь» встречала нас ироническими возгласами и взглядами. Приходилось иногда пускать в ход кулаки. В сентябре на Урале, совсем недалеко от 2–го корпуса, после футбольного матча, в котором одна из лучших в то время кадетских команд – команда 2–го Оренбургского корпуса – жестоко «наложила» местным гимназистам, раздосадованное хулиганье бросилось на не очень многочисленных присутствовавших на матче кадет. Избивали, срывали погоны, кое–кого бросили даже в Урал. Вмешаться и помочь было некому. Досталось и нескольким присутствовавшим неплюевцам. Мы ответили чисткой «Собачьего сада», как назывался небольшой парк рядом с корпусом, полный вечерами оренбургским хулиганьем, влюбленными парочками и пьяными солдатами. Здесь‑то и организовывались нападения на отдельных кадет.

Вооруженная цигелями от кроватей, первая рота спустилась бегом по парадной лестнице так быстро и внезапно, что бедный дежурный «надзиратель» (в этот день дежурил наш симпатичный француз Гра) не успел раскрыть рта. Только минут через десять полковники Рацул и Азарьев [113]113
  Полковник Азарьев, командир роты Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, был в белых войсках Восточного фронта в 1919 – 1920 гг. и. д. директора того же корпуса. В январе 1920 г. остался в Иркутске.


[Закрыть]появились в освещенной парадной двери. Бедные старые русские офицеры были совершенно растерянны. Не звать же им было распушенную революционную милицию. К счастью, их даже не пришлось «уговаривать». Чистка произошла молниеносно. Хулиганы и их подруги в панике бросались к заборам, влезали на деревья, бросались на землю, пользуясь кромешной темнотой. Но многим все же досталось. Кое–кого удалось даже выпороть толстыми железными прутьями. Инцидент остался без последствий, – во всяком случае, во внутренней корпусной жизни. Директор корпуса генерал–майор Пузанов прекратил начатое было расследование, а со стороны жалоб тоже не было.

Октябрьские события дошли до Оренбурга с опозданием и в неправильном освещении. По оренбургским эсеровским газетам выходило, что петербургское восстание большевиков только неприятный и неожиданный инцидент и что скоро, на днях, может быть завтра, войска революционной демократии войдут в столицу со своим Главнокомандующим во главе. Как ни не любили в военной среде Керенского, все же ему искренне желали успеха в этом предприятии.

Все это кончилось очень скоро и очень плохо. Оренбург всколыхнул слух о больших потерях (их, конечно, преувеличивали) Оренбургской сотни под Пулковом и о неудаче похода генерала Краснова. Оренбургский атаман – молодой и энергичный полковник Дутов [114]114
  Дутов Александр Ильич, р. 5 августа 1879 г. в Казанлинске. Из дворян Оренбургского казачьего войска, сын генерал–майора. Окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус (1896), Николаевское кавалерийское училище (1898), академию Генштаба (1908). Полковник, войсковой атаман Оренбургского казачьего войска (с 5 октября 1917 г.). С 6 декабря 1917 г. командующий войсками Оренбургского военного округа, с августа 1918 г. генерал–майор, с 14 октября 1918 г. генерал–лейтенант с 17 октября командующий Юго–Западной армией (с 28 декабря 1918 Оренбургская отдельная армия). С 23 мая 1919 г. до 16 октября 1919 г. генерал–инспектор кавалерии, с 2 июня 1919 г. походный атаман всех казачьих войск, 21 сентября – 16 октября 1919 г. командующий Оренбургской армией Восточного фронта, затем начальник гражданского управления Семиреченского края. В марте 1920 г. отступил в Китай. Смертельно ранен 25 января 1921 г. в Суйдине при попытке похищения.


[Закрыть]– немедленно разоружил и распустил по домам солдат запасных полков и взял на себя полноту власти от имени Оренбургского казачьего войска. Местные большевики временно затихли. К несчастью, прибывающие с фронта Великой войны были почти также разложены, как и пехота. Очень скоро выяснилось, что в случае военных действий рассчитывать на казаков не приходится. А тем временем белый Оренбург все теснее и теснее зажимался между красной Самарой и красным же Ташкентом. Хотя до декабря месяца никаких боевых действий не происходило и поезда на Ташкент свободно проходили через город, было ясно, что так продолжаться долго не может. Красные заставы занимали станцию за станцией без всякого сопротивления – уже совсем близко подходили к Оренбургу. В это время к нам в корпус попала небольшая группа кадет 2–го корпуса. [115]115
  Имеется в виду 2–й кадетский корпус в Петрограде.


[Закрыть]Они рассказывали нам, как чернь срывала с кадет погоны в дни юнкерского восстания и бросала кадет в воду. Прорывались к нам так же небольшими группами ярославцы, аракчеевцы [116]116
  Кадеты Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса.


[Закрыть]и симбирцы. Их корпуса были также разгромлены и разогнаны новой властью. Их искали по вагонам, выбрасывали на полном ходу с поездных площадок.

Каждый день приносил что‑то новое, всегда плохое. 17 декабря поезда стали. Со стороны Самары и Бузулука на Оренбург наступал красногвардейский отряд инженера Кобозева, поддержанный матросами. Одновременно ташкентские большевики подошли к Илецкой Защите. Город был взят между двух огней. В распоряжении полковника Дутова было несколько слабых добровольческих отрядов эсеровского толка и отдельных казачьих сотен, тоже из добровольцев, довольно низкой боеспособности. Все же первое наступление Кобозева было отбито благодаря посылке на фронт пехотного и казачьего училищ.

Утром 17 декабря наш вице–фельдфебель Юзбашев построил первую роту, полковник Рацул поздоровался, молча прошел по фронту и вышел из ротного помещения. Старик благословил своих кадет.

От корпуса до казачьего училища довольно далеко. Шли гимнастическим шагом, и бедный четвертый взвод еле поспевал. Оружия с нами не было никакого, но в пустынном, омертвевшем городе мы не встретили ни друзей, ни врагов.

Помню, как восторженно встретили нас юнкера. Только что одна сотня ушла под Бузулук, а оставшиеся сбились с ног от патрулей и караулов. С этого дня Неплюевская рота взяла на себя все внутренние караулы училища, превращенного Дутовым в арсенал. Подходило Рождество. Об отпуске и доме, о веселых рождественских базарах и балах нечего было и думать, хотя под самый сочельник красные отошли на Бузулук и даже открылось железнодорожное сообщение. Мы вернулись в корпус. Разъехались только уральцы: прямо степью на Илек и дальше по своим станицам. Ушли в отпуск местные оренбуржцы. В первой роте оставалось больше 30 человек. Зато казачье училище отблагодарило нас за неделю патрулей и караулов, вооружив нас трехлинейными винтовками. Их торжественно водрузили на их законное место под ключ, и седьмой класс спешно начал учить бывших «гимназистов» ружейным приемам.

Корпусной праздник Оренбургского Неплюевского корпуса празднуется второго января. Дата не очень удобная в нормальное время, так как даже в далеком Оренбурге больше половины кадет обыкновенно разъезжалось. На этот раз волей–неволей мы были гораздо многочисленнее.

Как всегда, бал происходил в спальне первой роты, и, совсем как раньше, играло два оркестра: наш кадетский и знаменитый на всю Россию симфонический оркестр Оренбургского казачьего войска. Приглашены были старшие классы Оренбургского института, юнкера обоих училищ и много офицеров. Классы были превращены в традиционные китайские, персидские и т. п. комнаты–гостиные. Был крюшон, пирожные, бутерброды. Последний бал в истории старого и славного корпуса, девяностый выпуск которого должен был состояться через несколько месяцев. Сейчас все это кажется невероятным. В осажденном городе люди, которым новая власть обещает только смерть и исчезновение, танцуют под звуки «Дунайских волн» и «Березки». Красивые, с голубыми лампасами казачьи формы, черные мундиры кадет и белые пелеринки институток… Как будто бы в Петербурге не бросали кадет в воду и товарищ Кобозев [117]117
  П. А. Кобозев (1878 – 1941) был в то время чрезвычайным комиссаром ВЦИК и СНК по Средней Азии и Западной Сибири.


[Закрыть]не готовился в своем Бузулуке к новому нападению на казачью контрреволюцию.

На следующее же утро, 3 января, красные повели новое наступление на Оренбург.

Стояла суровая уральская зима. Снежная и морозная. Каждый день новая станция падала в руки красных, теснивших слабые добровольческие отряды. Все яснее становилось, что в своей массе казачество защищаться не желает и не будет.

Вот уже меньше ста верст осталось Кобозеву до Оренбурга. Слава Богу, глубокий снег мешает ему продвигаться скорее. Война ведется по железнодорожной линии, и обе стороны подвозят свою пехоту в эшелонах, прямо в стрелковую цепь. 7 января, конечно, никто из отпуска не вернулся. Уроки не начинались, и мы продолжали спать в классах. Кадеты нервничали. Однажды днем, внизу, в вестибюле, шум и громкие голоса. Неизвестный военный без погон, хорошо одетый, с худым и красивым лицом, что‑то с жаром говорит. Спускаемся почти всей ротой. Мало ли что бывает. «Кадеты, я левый эсер, но я порвал с этой с…. Чего вы ждете? Кобозев будет завтра в городе, и его матросня вас всех перережет, как цыплят. Идите в мой отряд». Левый эсер волнуется, убегает. Он, конечно, начал с психологической ошибки – с «левого эсера», но положение таково, что кадеты готовы идти за кем угодно, лишь бы не дать себя «зарезать, как цыплят». Полковник Рацул вмешивается. Вежливо выпроваживает гостя, но на следующее утро целая группа наших кадет исчезает. Пошли, значит, «в левые эсеры».

Раздаются голоса: нужно выступать всей ротой.. но куда и с кем… Волнение достигает высшей точки, когда 12–го утром мы узнали, что вчера, под станицей Сырт, наша группа понесла первые потери. Кто‑то убит, есть раненые. Помню, что я очень волновался за моего брата Андрея, ушедшего на фронт. С другой стороны, станица Сырт – меньше чем в 50 верстах от Оренбурга.

Вечером нам привозят раненого. Это Миша Пискунов – шестого класса. Убит семиклассник Михаил Кулагин. Убит в цепи, пулей в грудь. Наш фельдшер омывает его в мертвецкой, рядом с часовней. Тело оттаивает, делается снова гибким. Из рваной раны в груди выходит кровавая пена. «Пробито легкое, – говорит фельдшер, – ну и замерз потом в снегу». Но все равно, «рана смертельная», утешает он кадет. Бедный Миша Кулагин. Тонкий и нежный, как девочка. Шестнадцать лет.

Хоронили его 14–го, на Военном кладбище, с исключительной торжественностью. Нужно пройти через весь город и почти целиком главную улицу. Первая рота со своими новенькими трехлинейками. На взводах кадеты, т. к. из воспитателей в строю один полковник Рацуль. Директор и остальные только присутствуют. Медленная процессия огибает генерал–губернаторский дворец, выходит на Николаевскую улицу. Оркестр играет «Не бил барабан…». Марша Шопена разучить не успели. В этот день весь город на улицах. Люди стоят шпалерами. Молчат. Слава Богу, нет хоть враждебных выкриков. То ли боятся винтовок, то ли просто стыдно еще. Ведь гражданская война только начинается здесь, на далекой туркестанской границе. На кладбище речи. Какой‑то штатский в пенсне говорит, что Миша Кулагин погиб за Родину и (он поколебался).. и за… революцию. Мы молчали только потому, что были в строю. Три залпа. Первые три залпа Неплюевской кадетской роты, которая родилась здесь, сейчас, у свежей могилы Михаила Кулагина. Усталые и озябшие, но все же равняясь и печатая шаг, возвращаемся в корпус. Сегодня белые отряды отошли к станции Каргалла, что только в двадцати пяти верстах от города. На юго–востоке красные в Илецкой Защите.

Пятнадцатого утром, вся рота собирается в одном из классов. Пришел сын нашего историка, прапорщик Хрусталев. Он прошлогоднего 89–го выпуска и недавно окончил Павловское училище. Восемнадцать лет. «Ребята, если мы не поможем, завтра большевики будут в Оренбурге. На фронте двести человек. Вас просит командир Добровольческого батальона, через меня. Я и Миллер – командуем ротами. (Миллер того же 89–го выпуска, но он еще не офицер, так как он Николаевского училища, а не Павловского, где курс длиннее. Эти два училища наши традиционные, в особенности Николаевское, в сотню которого шло много наших кадет. Он тут же, в кавалерийской шинели и алой бескозырке).

«Не ставьте «Отца» в неудобное положение. Не уходите целой ротой и строем, – продолжает Хрусталев. – нужно быть самое позднее через два часа в казармах запасного полка, около вокзала».

Менее чем через час мы были все в сборе. Мне пришлось воевать с Юзбашевым – мне не было пятнадцати лет. Но ведь я был в первой роте, на самом законном основании, в ней четвертый взвод – такой же строевой, как и первый. Нас спешно одели. Ватные куртки, штаны, бараньи полушубки, валенки, папахи. До вокзала шли в кадетских фуражках. Первый раз запели ротой уже дошедшую до Оренбурга песню:

Смело мы в бой пойдем За Русь Святую.

Был солнечный, морозный день пятнадцатого января восемнадцатого года, один из последних дней белого Оренбурга. Об этом мы даже не думали. Не могло же быть, чтобы мы, с нашими старшими друзьями юнкерами, не отбросили банды Кобозева обратно к Самаре. А там Корнилов и Алексеев двинутся с Дона и разгонят большевиков.

До Каргаллы ехали час в отопленных и хорошо оборудованных теплушках.

Вот она, Каргалла, маленькая станция в Оренбургской степи. Здесь когда‑то бродили шайки Пугачева и проходили на рысях гусары Михельсона. Кругом белая бесконечная степь. Далеко, в стороне большевиков, вправо от одноколейной железнодорожной линии – дымки большой деревни. Это Поповка, и в ней – большевики. Дымок на линии – их эшелон, а может быть, бронированная площадка, такая же как и наша, что стоит на путях. На станции сотня казачьих юнкеров и роты две эсеровских добровольцев.

Эсеровские добровольцы (они ходят без погон и называют себя отрядами Учредительного собрания) величают друг друга «товарищами». Пытаются так называть и нас. Дело чуть не доходит до драки, а связиста из штабного вагона выкидывают из купе. Даже не мы, а дежурный офицер, бывший кадет 2–го корпуса. Их офицеры, они в погонах, приходят с извинениями. Слово «товарищ» у них было будто бы в обращении всегда и употребляют они его не в политическом, а в «обиходном» смысле.

Славно поели жирного солдатского кулеша, и, как настоящим солдатам, нам выдали по полстакана водки. Вечером в двух вагонах кадетскую роту передвинули к железнодорожной будке, в двух верстах от станции.

Сменяем в заставе офицерскую роту. Застава в полуверсте от будки, в снеговых окопах, по обеим сторонам железнодорожного полотна. Там на всю ночь остается одно отделение. Спим в большой землянке, – рабочих казармах, на нарах. Печь больше дымит, чем греет. На дворе градусов двадцать мороза. Каково, должно быть, нашим в заставе. Овощные консервы. Промерзший хлеб. Под утро Хрусталев сменяет в заставе Миллера с его отделением. Приходят замерзшие, но бодрые. У большевиков все тихо, только где‑то очень далеко слышны паровозные гудки. Должно быть, в самом Сырте – верст 10 или 12 впереди. В Поповке, что почти на фланге заставы, только лают собаки. С этой стороны позицию защищает глубокий снег.

Утро шестнадцатого января. День обещает быть таким же солнечным и морозным, как и вчера. Грели чай на плохо горящей печке. Слава Богу, оттаял хлеб. Первое отделение третьего взвода готовится идти в заставу, в подкрепление. На Оренбургском фронте воюют только днем.

Было часов девять утра, когда со стороны заставы послышалась частая ружейная стрельба и почти сразу разорвался первый снаряд. Вошел в дело приданный нам пулемет.

– Ведите всю вашу роту, прапорщик, – распорядился капитан – начальник участка. – Вы – на Каргаллу, бегом с донесением, – повернулся он ко мне.

Трудно бежать в тяжелых валенках по шпалам. Станционные здания, с дымками паровозов на путях, никак не хотят приближаться. А сзади – бой разгорается, и мне видно с полотна, как ложатся, совсем близко от нашей будки, снаряды.

Из Поповки показалась стрелковая цепь. Черные муравьи на белом фоне. Отсюда, за две версты, кажется, что они не двигаются. Их цель, по–видимому, обойти нашу позицию справа. С Каргаллы их цепь, конечно, видят, и вот красивым барашком рвется первая шрапнель нашей бронированной площадки. От меня, с высокой насыпи полотна, все видно, как на ладони. Сзади, где железнодорожный, прямой как стрела путь исчезает в белой дали – тоже дымки и темнеет большевистский бронепоезд.

На станции добровольческие роты уже грузятся и юнкера седлают коней. Они постараются обойти красных на нашем левом фланге, но – снег их остановит…

Паровоз, прицепленный сзади, толкает пять теплушек с добровольцами. Я примостился на подножке паровоза. Холодно, светло, весело и жутко. Там, в стороне Сырта, перестрелка принимает характер настоящего огневого боя. Пули уже посвистывают около будки, у которой разгружаются добровольцы. Одна из их рот разворачивается пол–оборотом направо против цепи, вышедшей из Поповки, и медленно начинает продвижение, утопая в глубоком снегу.