Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Нынче на таких, как ты, самая мода, всем девушкам нравятся долговязые, а у тебя метр восемьдесят, – захихикал Асань. Он был незлопамятный и успел забыть, как его самого только что прорабатывали.

– Теперь жену не так просто найти, – заявила невестка. – Нет в кармане нескольких тысяч – и думать нечего о женитьбе.

– Если сын женится, – сказала мама, – пусть хоть весь дом пойдет прахом, а помочь надо. Верно, Афан?

– Да-да, – с отсутствующим видом поддакнул старший брат.

– Пускай деньги есть, а если нет жилья, все равно толку не будет, – сказала невестка.

– Я готова на улице ночевать, лишь бы сын женился. Не так ли, Афан?

– Так, так, – ответил старший брат.

– Уж мама-то свое слово сдержит! – захихикала невестка.

– А когда же это бывало, чтоб мама не сдержала слово? – рассмеялась мама.

– Что за шутки! – возмутился Чэнь Синь и отодвинул чашку с палочками. Хотя мама и невестка говорили все это в шутку, Чэнь Синь уловил в их словах скрытый смысл, понятный лишь им обеим, – и это было неприятно.

Он зашел в комнату Афана, совсем недолго посмотрел телевизор, но усталость одолевала его, веки слипались. Вспомнив, что завтра у него снова утренняя смена, он поднялся и пошел спать в свою пристройку. Асань уже лежал в постели и слушал эстрадный концерт. Он громко хохотал и был в отличном настроении.

– Ты что это так рано улегся? – спросил Чэнь Синь.

– А по телевизору сегодня ничего интересного, – ответил тот, дождавшись окончания концерта.

«Мы передавали эстрадный концерт», – раздался после громких аплодисментов голос диктора, и Асань с неохотой выключил приемник.

Как обычно, Чэнь Синь несколько минут почитал перед сном и погасил лампу. И вдруг в темноте раздался голос брата:

– Будь жив сейчас отец – как было бы хорошо! Я мать заменил бы на работе, ты – отца. У него ведь хорошая была работа, в кабинете сидел…

У Чэнь Синя защипало в носу, ему захотелось стиснуть брата в объятиях, но он только повернулся и сказал грубым голосом:

– Подумал бы лучше, как экзамены сдать!

Через минуту Асань тихонько захрапел. А Чэнь Синю совсем расхотелось спать.

Ведь когда мама собралась на пенсию, Асань мог пойти работать на ее место. Если бы не он, Чэнь Синь…

Он тогда позвонил по междугороднему и сказал, что хочет вернуться домой:

– Асань и так в Шанхае, значит, всегда можно что-то придумать. А для меня это единственный шанс.

Мама на другом конце провода молчала, а он все повторял:

– Мама, когда я уехал, мне было восемнадцать, я десять лет промучился вдали от вас. Мама, мама, я восемнадцатилетним уехал и десять лет промучился, десять лет!

Мама все так же молчала, но он знал, что она плачет и повторяет про себя: «Что один, что другой… что ладонь, что тыльная сторона…»

И младший брат уступил ему свое рабочее место – так и должно было быть. Ведь десять лет назад и он уступил старшему брату. И так же, как сам он, Асань не жалуется, не ропщет, относится к нему все с той же сердечностью… Вот он сейчас повернулся во сне и опять положил ему ногу на живот… Асинь не сбросил ее.

Ах, брат, брат, нет у него настойчивости. Ведь сдай он экзамены в институт – все разрешилось бы само собой, и какая бы это для всех была радость! Но ведь, в конце концов, не каждый способен поступить в институт или в техникум. Да если уж на то пошло, родители вовсе и не собирались производить его на свет. Просто началась в то время очередная кампания – стали всячески поощрять «заслуженных матерей». Вот так он и родился. Тогда его появление на свет принесло маме почет, а теперь из-за него одни огорчения. Ему и самому-то теперь неловко – и за то, что родился, и за то, что никак не сдаст экзамены, поэтому он со всеми старается ладить, и кто бы ему что ни сказал, никогда не огрызается…

Чэнь Синь вздохнул: вот тебе и Шанхай, оказывается, и здесь не все так просто!

4

Нынче вечером тетка Шэнь, старая мамина подруга по работе, должна была привести девушку на смотрины Чэнь Синю. Все это затеяла мама, так что неловко было слишком уж артачиться, но на душе у него было тошно и муторно.

– Пора начинать новую жизнь, – сказал ему Афан. И это испугало Чэнь Синя: новая жизнь неожиданно обретала конкретные очертания, это было так внезапно, к этому трудно было привыкнуть. Но, поразмыслив, он так и не смог себе толком представить, какой же, собственно, должна быть эта самая новая жизнь, далекая и возвышенная. А может, это как раз она и есть: жениться, завести семью, нянчить сына… Он покачал головой, горько усмехнулся, и чувство пустоты снова захлестнуло душу. Да, все эти десять лет его томили воспоминания о Шанхае, но в них была своя сладость: он грезил, мечтал, видел сны, совершал в мечтах фантастические путешествия… Похоже, и все-то на свете прекрасно только в мечтах. Это как в детстве, когда суббота всегда казалась чуть лучше воскресенья…

Зато вся родня была в восторге и уже с обеда начала готовиться к приему. Гостей решили принять в комнате Афана, – и невестка везде подмела, вытерла пыль. Афан сходил за фруктами и сластями и посоветовал уложить малыша пораньше, чтобы не брякнул чего-нибудь лишнего при гостях. У них уже был печальный опыт. Как-то раз невестка взялась познакомить одного человека с девушкой, и встречу устроили у них в доме. Обычно взрослые вели свои разговоры, не таясь от ребенка: что он поймет? И вдруг малыш, показывая пальцем на молодую пару, громко спросил: «Мама, они что – пожениться хотят?» Вышел большой конфуз.

Больше всех суетился Асань: это он подал идею, чтобы мама сварила к вечеру фасолевый суп, а затем вытащил свой лучший костюм и великодушно предложил брату. Чэнь Синь видел, что весь этот энтузиазм – от скуки, лишь от того, что у Асаня наконец-то появилась возможность хоть чем-то заняться. И потому его бурная радость раздражала Чэнь Синя. И он потребовал, чтобы к приходу гостей Асань, вместе с малышом, отправился спать в пристройку. Асань умолял, чуть не плакал – Чэнь Синь был непреклонен. И все же, как ни жесток был этот удар, Асань помог маме сварить целую кастрюлю фасолевого супа и настоял, чтобы брат надел его брюки-клеш.

Гостьи прибыли около половины восьмого. Девица, смущенно прятавшаяся за тетку Шэнь, едва войдя в комнату, тут же уселась на кушетку в углу и, взяв книгу, углубилась в чтение. Место было затененное, гостья склонилась над книгой – так что трудно было ее разглядеть.

– Асинь у нас парень толковый, мастер так его хвалит, – сказала тетка Шэнь. – И горя натерпелся в дальних краях, не то что эти юнцы пустоголовые, которые только-только из школы выпорхнули.

– Да уж, жизнь у него нелегкая, десять лет вдали от дома промаялся, – сказала мама, то и дело косясь на сидевшую в углу гостью.

– Ну как, Асинь, привык уже к своему токарному станку? – спросила тетка Шэнь. – Нелегко небось по восемь-то часов на ногах выстаивать?

– Нормально! – ответил Чэнь Синь. – Ничего страшного. В деревне и не так приходилось вкалывать.

Все его внимание было направлено в угол. Увы! Видны были только короткая стрижка и завивка, широкие плечи…

– Афан, а сынишка где? Уж такой, наверное, стал озорник!

– Да нет, пока еще слушается, спать отправился, – рассеянно ответил старший брат.

– Как же, слушается! – вмешалась невестка. – Такой упрямый чертенок, глаза бы мои его не видели!

– Ну, это ты зря… Упрямые дети – умные.

– Умные-то они умные… – сказала невестка и направилась в угол. – Подсаживайтесь к нам, супу фасолевого отведайте!

Но кто-то, опередив ее, первый подскочил к гостье и включил торшер.

– Как можно читать в такой темноте!

Это был Асань, непонятно когда успевший пробраться в комнату. Чэнь Синю хотелось схватить его за шиворот и выставить вон. Но в душе он не мог не восхититься находчивостью брата.

Теперь гостья вся, с головы до ног, оказалась под ярким светом лампы. И все, кто был в комнате, не сговариваясь, прервали беседу, чтобы взглянуть на нее. И тут же все, отвернувшись, переглянулись: на лицах было общее разочарование. Одна невестка сумела взять себя в руки и после легкого замешательства сказала:

– Ну, хватит вам читать, поешьте-ка супа.

Девица, жеманничая, осушила чашку с супом, вытерла губы платочком и сказала, что ей пора. Хозяева ее не удерживали, ограничившись любезностями:

– Заходите еще! На улице будьте осторожнее!

После чего всей семьей пошли проводить гостью до ворот. Дальше, до выхода из переулка, ее провожала тетка Шэнь. Это стало своего рода обрядом, который всеми соблюдался. Чэнь Синю, как недавно приехавшему, все это было в диковинку, но стоявший с ним рядом Асань был преисполнен важности, всем своим видом показывая, как следует себя вести в подобных обстоятельствах.

– Ну как, Асинь? – улучив момент, спросила мама.

Тот лишь рассмеялся.

– Нет, нет, не то, – заявил Асань. – Вон скулы какие, так и выпирают – значит, мужем будет командовать.

– Чушь какая! Да тебя никто и не спрашивает…

– Фигура не очень-то, – заметил Афан.

– Да, не красавица, – согласилась мама, – так ведь неизвестно еще, что она за человек.

На этом обмен мнениями пришлось временно прервать – вернулась тетка Шэнь и, улыбаясь, обратилась к Чэнь Синю:

– Она мне велела узнать – какое у тебя впечатление. А ты-то ей вроде очень даже приглянулся.

И опять Чэнь Синь только рассмеялся в ответ.

– Человек она очень хороший, и верная, и добрая, – словно угадав его мысли, стала расхваливать девицу тетка Шэнь. – В этом году ей двадцать восемь стукнуло. Жилищные условия – просто замечательные. Родители ее так и говорят: «Неважно, какие там условия у жениха, лишь бы человек был хороший. А если жилья нет, у нас пусть живут». Комнатка-то у них найдется… Ну ладно, вы тут еще потолкуйте и дайте мне знать, чем скорее, тем лучше. А уж ты, Асинь, будь спокоен, тетка Шэнь тебя не обманет. Я тебя с малолетства помню, видела, как ты рос, лучше всех тебя знаю…

Проводив тетку Шэнь, все вернулись домой.

– Асинь, так какое же все-таки у тебя впечатление? – спросил Афан.

– Неважное, – честно признался Чэнь Синь.

– В конце-то концов, внешность – не самое главное, – сказала невестка. – И без этого можно найти общий язык.

– Ну, не скажи, внешность тоже много значит. Иначе зачем бы Афан выбрал именно тебя? – шутливо отпарировал Чэнь Синь. Все рассмеялись, а невестка, полушутя-полусердито, стукнула его по плечу.

– Мне тоже кажется, ты мог бы с ней поладить, – сказал Афан. – Когда выбираешь невесту, не следует придавать слишком большое значение внешности.

Но Чэнь Синь стоял на своем:

– Когда с невестой по рекомендации знакомишься, внешность очень даже много значит. Иначе как же я с ней общаться буду, да еще говорить о какой-то любви?

– Пускай не красавица, – включился в дискуссию Асань, – но чтоб не стыдно было с ней на улице показаться.

– А по-моему, мама, девушка неплохая, – сказала невестка. – Опять же условия хорошие, жилье есть. Ведь это так важно – иметь жилье в Шанхае!

– Я человека ищу, а не жилье, – сказал Чэнь Синь.

– Но ведь и это очень важно! Да если приглядеться, не такая уж она и некрасивая, – ну, может, лицо чуть широковатое… А глаза и брови вполне нормальные.

– При чем тут глаза и брови! – вышел из себя Чэнь Синь. – Ну, одним словом, я ее увидел – и ничего не почувствовал.

Асань, которому все это было в новинку, захихикал.

– Я желаю тебе только добра, – сказала невестка. – А там уж дай срок: стерпится – слюбится.

– Точно, точно, – поддакнул Афан.

Тут мама вмешалась.

– Послушай, – сказала она невестке, – это дело Асиня, пусть сам решает.

– Конечно, конечно, – снова поддакнул Афан.

– Ну, ладно, хватит об этом, – Чэнь Синю стало невмоготу. – А ты, мама, больше не хлопочи. Я сам поищу. Если повезет, найду себе хорошую жену. А не повезет – черт с ним, холостяком проживу.

И побежал в пристройку – спать.

Во сне ему улыбались чьи-то глаза – черные и серповидные, похожие на народившийся месяц, улыбались так нежно и ласково… Он проснулся и увидел в маленькое квадратное окошко висевший прямо напротив лунный серп…

Где они теперь – эти серповидные глаза? И кто же она, их хозяйка? В городке, где он жил, он каждое утро, возвращаясь из столовой, видел велосипед, что проносился через их школьный сад, от задних ворот к передним, и ее – такую тоненькую и хрупкую на старомодном, громоздком сиденье… И каждый раз она оглядывалась на него, а ее глаза, ее глаза… Он был уверен: спроси он у нее «куда ты едешь?» – она бы ответила. Но он так ни разу и не спросил, а потому так и не узнал, откуда она ехала и куда. Он знал только, что через их школьный сад постоянно ездили, и туда, и обратно, чтобы срезать большой крюк и быстрей добраться до цели. А целей этих было много: за одними воротами – больница, Дом культуры, Дом политпросвещения, машиностроительный завод; за другими – большой универмаг, стадион, текстильная фабрика. И она сотни, тысячи раз проезжала мимо, а он так и не остановил ее, хотя чувствовал, что она ему нравится: когда он ее видел, на душе становилось радостно… Но все его помыслы были устремлены к одной цели – Шанхаю. И вот теперь он вернулся в Шанхай, а она так и проехала мимо, проехала, чтоб никогда уже не возвратиться. И только в памяти остался прекрасный образ. Разумеется, он не жалел об этом – на весах его сердца никакая девушка не смогла бы перевесить Шанхай! И все же было немного грустно.

Он вспомнил школу с ее большущим садом – такого школьного сада даже в Шанхае не найдешь! И какая там была аллея – с целой рощей вокруг. А перед дверью дома, где он жил, – колодец, летом он опускал туда арбузы, чтоб были свежими и прохладными… А еще один его ученик так был ему предан, всегда угощал разными домашними лакомствами. Но он, уезжая, никого не хотел видеть, хотел разом все оборвать – и уехал не простившись. Да, он не забыл эти места. Конечно, несколько печатей на документах могли бы бесследно вычеркнуть этот раздел из его биографии. Но так как это все же была его биография, должно же было что-то от нее и остаться – хотя бы отдельные воспоминания…

5

В то утро Афан вдруг предложил маме разделиться.

– Так… таким образом… чтобы и продукты поделить пополам… ну, яйца там… – разъяснял он маме, – ну, и остальные все вещи… тоже поделить…

Мама ничего не сказала в ответ, только смотрела на него не отрываясь, а он прятал глаза…

Чэнь Синю предложение брата показалось разумным. Он только не понимал, чего это Афан так мямлит и запинается, словно стыдится чего-то.

И произнес, улыбаясь:

– Вот и отлично. Хорошо, что додумались.

От этой его шутки Афан вдруг почему-то покраснел и вышел из комнаты. А мама за все время так и не сказала ни слова, только не сводила с него глаз…

Чэнь Синь отправился на работу. В конце переулка его нагнал Асань и, понизив голос, таинственно сказал:

– Ну как, сообразил, почему Афан затеял этот раздел?

– Из-за яиц, кажется…

– Из-за каких еще яиц! Из-за квартиры!

– Из-за квартиры? – опешил Чэнь Синь. И даже остановился.

– Из-за квартиры, – веско заявил Асань. – После раздела двадцатидвухметровая гостиная отойдет к ним. Это, конечно, невестка все придумала.

– Ну что ж, к ним так к ним! – И Чэнь Синь зашагал опять. – А ты, чертенок, все никак не займешься чем-то серьезным, зато в таких вот делах настоящий спец!

Весь этот день Чэнь Синю было как-то не по себе, то и дело приходили на ум слова Афана о разделе. Он смутно чувствовал, что за этим что-то кроется. А в ушах звучали слова Асаня о квартире. Он вспомнил, что невестка, заводя речь о женитьбе, всякий раз упоминала и о квартире. Неужели это и вправду что-то могло означать? «Нет, не могло», – едва не вырвалось у него, так что он даже испугался. И тут же ему стало смешно.

Вернувшись после работы, он услыхал, как мама говорила Афану:

– Не очень-то удобно производить этот раздел. Ведь почти половина квартиры принадлежит Асиню. Он десять лет в дальних краях мыкался, и если теперь женится, вы должны уступить ему полкомнаты, ведь так?

Афан молчал, и мама опять спросила:

– Ведь так?

И лишь тогда он нехотя поддакнул:

– Так, так!

В этот момент в комнату вошла невестка с чашкой и поставила ее на стол. Случайно так вышло или нет, только чашка громко звякнула…

За ужином Афан и невестка были мрачнее тучи. А мама, словно чувствуя себя виноватой, усердно подкладывала им в чашки кусок за куском. Асань то и дело посылал Чэнь Синю многозначительные взгляды, словно желая сказать: «Смотри, смотри!» А тот с отвращением отворачивался, опускал голову и старался ни на кого не смотреть. Атмосфера за столом была гнетущая – к счастью, ее хоть как-то оживлял малыш: он без конца вертелся на своей табуретке, то вставал, то садился, требовал то того, то другого. Вот он уронил ложку и полез в чашку с едой прямо руками. Бабушка, желая навести порядок, схватила его за ручонку и трижды шлепнула по ладошке, Асань, скорчив злорадную рожу, расхохотался:

– Вот здорово!

– И ни капельки не больно! – гордо заявил малыш. Все рассмеялись, но невестка рывком стащила его с табуретки и принялась отчитывать:

– Бессовестный, совсем себя вести не умеешь! Тебя только из вежливости отсюда не гонят, так что нечего радоваться!

Смех оборвался, и лица у всех окаменели… Только Асань, словно желая сгладить неловкость, сказал тихонько:

– Здорово!

Мама нахмурилась:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего не хочу сказать, – ответила невестка.

– Ну, тогда я скажу. Ты злишься из-за квартиры.

– Вовсе я не злюсь из-за квартиры! Есть квартира или нет – мне лично все равно. А вот когда сын вырастет и у него квартиры не будет, он жену не сможет в дом привести.

– Незачем мне такое говорить! Может, я и плохая свекровь, да только сердце-то у меня болит за детей. И ко всем троим сыновьям я отношусь одинаково: что ладонь, что тыльная сторона – а все родная плоть. И когда Асинь уехал, его полкомнаты Афану остались. Нельзя же быть такими неблагодарными, – сказала мама и заплакала.

– Это мы-то неблагодарные?! Да любой девушке, когда она замуж выходит, мебельный гарнитур дают, диван, торшер. А когда я за Афана выходила – что у него было? И я хоть слово сказала? Зато когда Асинь в дальних краях был, ему к каждому Новому году, к каждому празднику и деньги посылали, и посылки. Вот так-то здесь со мной считались! – сказала невестка и тоже заплакала.

У Афана был совершенно обалделый вид, он не знал уже – кого теперь утешать. А Асань тем временем куда-то исчез. Когда скандал разгорелся не на шутку, этот паршивец перепугался и поспешил смыться.

– Да перестаньте вы плакать! – сказал Чэнь Синь и поднялся из-за стола. – Мама, не нужна мне эта квартира, и жениться я не собираюсь. Для нас, бригадников, уже и того достаточно, что в Шанхай смогли вернуться!

Мама зарыдала еще горше. А невестка бросила на него быстрый взгляд – и рыданья ее стали чуть глуше…

Вечером, когда все уже улеглись, Афан, с папиросой во рту, зашел в пристройку и сказал Чэнь Синю:

– Ты уж не сердись на жену: у нее ведь только характер такой, а сердце доброе. Когда мы поженились, у меня никаких сбережений не было, только кровать одну и купил. А она и не думала обижаться. Эти несколько лет мы на всем экономили. Зато мебель купили, комнату отделали, вот она и довольна теперь, чувствует, что не зря мы с ней столько лет мучились. Ну и, само собой, очень ей хочется все это сохранить. А сердце у нее доброе, она и сама говорит, что надо бы полкомнаты младшему брату уступить, да вот только все не решится никак, ну а я потихоньку ее уговариваю…

– Ладно, брат, хватит об этом, – оборвал его Чэнь Синь. – Я ведь тогда про квартиру не просто так, сгоряча, ляпнул – она мне действительно не нужна, честное слово. Так что скажи жене, чтоб не беспокоилась. Вот только делиться не надо. Маме больно будет: ведь старикам всегда хочется, чтобы сыновья и внуки дружно жили.

Афан заплакал и обнял его за плечи. Чэнь Синю тоже хотелось обнять брата, и все же он резким движением оттолкнул его от себя и нырнул под теплое одеяло: за десять лет жизни вдали от родных чувства его огрубели…

Да, в Шанхае и впрямь было непросто!

6

Последние события в семье выбили Чэнь Синя, привыкшего жить независимо и без лишних волнений, из колеи. На другой день у него был выходной, и он чуть свет, не позавтракав, никому ничего не сказав, вышел из дома. Ему захотелось отыскать где-нибудь место попросторней и немного пройтись. Он уже привык к северным просторам и всюду чувствовал шанхайскую духоту: высоченные здания преграждали доступ ветрам, от плотных людских толп воздух был спертым. Итак, куда же пойти? Пожалуй, на набережную.

Он сошел с автобуса и зашагал вперед – к берегу Хуанпу. Воды еще не было видно – только пароходы, большие и маленькие, стоявшие на причале. А на набережной зеленели деревья, алели цветы, старики занимались гимнастикой тайцзи[13]13
  Тайцзи – один из популярных видов традиционной китайской гимнастики.


[Закрыть], дети носились взад и вперед, молодежь гуляла и фотографировалась. Все это делало жизнь прекрасной и радостной, – и у него полегчало на сердце. Он перешел через мостовую и вышел к самой реке – вот она, Хуанпу, этот символ Шанхая. Только она была совсем не синей – как в его воспоминаниях или на картах города. Она была бурой, и от нее исходил смрад. А может, и на все в мире следует смотреть лишь издали, а если подойдешь поближе и вглядишься получше, тебя ждет разочарование.

Он пошел по набережной к видневшемуся впереди скверу, купил входной билет. Недалеко от входа было озерцо с фонтаном: вода стекала с вершины искусственной горки, и от ее подножия кругами расходилась рябь. Он помнил, что когда-то давным-давно под горкой была скульптурная группа: мать с зонтиком в руке, двое детей, на зонтик падают водяные брызги, и все трое, смеясь и крепко прижавшись друг к другу, прячутся от дождя… Когда он, совсем тогда еще маленький, в первый раз увидел эту скульптуру, какое это было потрясение, какой восторг! Он готов был смотреть на нее без конца и ни за что не хотел уходить. Да и теперь одно лишь воспоминание об этом эхом откликнулось в душе. До чего же все это было похоже на их семью! Отец умер рано, и мама одна тянула их троих. Вместе делили и горе, и радость, всегда и во всем помогали друг другу. Сколько горя они хлебнули! Но любая беда переносилась легче, оттого что всегда держались вместе. Когда однажды на город налетел ураган, они, крепко прижавшись друг к другу, сгрудились вчетвером на одной кровати. От вспышек молний, ударов грома, завывания ветра было и страшно, и весело. Асань пронзительно визжал, мама, смеясь, осыпала небо проклятьями, а Чэнь Синь, как защитник семьи, старался держаться поближе к выключателю: Афан, только-только начавший постигать азы электричества, смертельно его боялся… Да, тогда им было тепло. И это тепло родного дома всегда притягивало его к себе, призывало вернуться…

Струйки фонтана, падая на пустынную водную гладь, пускали по ней однообразные, недолговечные круги. На его руку упала капля… И вдруг он понял, что капля эта скатилась с его щеки. Да что же это с ним?! Когда он уезжал, мама была полуживая от слез, а он не уронил тогда ни слезинки. А теперь… теперь он испытывал величайшее разочарование: будто разбилось вдруг что-то самое прекрасное, самое для него дорогое. И, отвернувшись от фонтана, он направился к выходу.

Уже открывались магазины, продавцы снимали щиты с окон и дверей, зажигали свет в витринах. От выставленных в них товаров рябило в глазах. А от пешеходов просто кружилась голова: чуть ли не каждый казался ожившей картинкой из модного журнала. Он подошел к одной из витрин и невольно загляделся. Витрина была электрифицирована: большеголовые, упитанные пупсы один за другим съезжали с горки, две куклы качались в обнимку на качелях, а на заднем плане пионеры в красных галстуках запускали модели самолетов – серебристые машины кружили в голубом небе…

Он стоял перед витриной и не в силах был сдвинуться с места. И вдруг услышал в душе какой-то зов, как будто кто-то звал его к себе. Это были его детство и отрочество, те золотые воспоминания, что оставались в сердце, когда он уезжал из Шанхая. Все эти десять лет он по ошибке принимал их за Шанхай и отчаянно хотел вернуться. Теперь он вернулся, но утраченное так и осталось утраченным…

Людей на улицах все прибывало, они уже заполонили тротуары, теснились плотными рядами – и захочешь обогнать, да не тут-то было… Он вспомнил утреннюю давку в автобусах, вспомнил, как в столовых приходится ждать, когда освободится место, а не успеешь сесть, твоего места уже дожидаются другие, вспомнил, как в треугольном скверике на одной скамейке сидят впритирку по три пары, вспомнил, как в саду Юйюань люди становятся в очередь, чтобы сфотографироваться на искусственной горке… Похоже, что люди способны не только творить чудеса, но и отравлять друг другу жизнь. Так зачем же ему-то понадобилось лезть в эту кашу, зачем?

Ведь как тесно в этом шанхайском мире, где люди подпирают друг друга плечами, наступают друг другу на пятки – и при этом не знают и не понимают друг друга, смотрят один на другого гордо и свысока! Ему вспомнилась песенка, которую недавно записал Асань, всего из двух фраз: «Люди на земле теснятся будто звезды в небе, звезды в небе друг от друга далеки, как люди».

Там, где он жил, все по-другому: тихо, почти безлюдно. Зато по улицам можно бегать или прогуливаться не спеша, можно свободно дышать. Оттого, что городок маленький, люди часто видятся друг с другом, все знают друг друга в лицо, все знакомы. Когда идешь по улице, то и дело киваешь головой, здороваешься, но в этом особая близость и теплота. Как видно, у большого есть свои большие недостатки, у малого – свои маленькие достоинства.

Он машинально двигался вперед, слившись с людским потоком, шел куда глаза глядят. На душе было смутно; те горькие и сладкие воспоминания, что за эти десять лет пропитали его душу, куда-то исчезли, а с ними исчезло и не оставлявшее его все эти годы чувство душевной полноты. Он достиг своей цели – а куда идти теперь? Ведь пока живешь, всегда должна быть цель. Одеться по западной моде, носить кожаную обувь, купить брюки-клеш и магнитофон, чтобы шагать в ногу с современностью? Найти невесту, жениться, завести семью?.. Что ж, и этим можно заняться, отчего бы и нет, только все это потребует и труда, и немалых усилий. Да если к тому же модная одежда только прикроет унылую, безрадостную душу, то какое уж тут счастье! Жениться лишь ради того, чтобы создать семью, и всю жизнь жить с нелюбимым человеком, – стоит ли взваливать на себя это новое бремя? И опять ему вспомнились глаза, похожие на серп луны; да, они могли встретиться на его пути только случайно – и разве найдешь их теперь? А все же цель человеческой жизни – это счастье, а не страдание. И он понял вдруг: цель, к которой ему следует теперь стремиться, должна быть большой, очень большой…

И сразу на душе полегчало – словно сквозь окутавшие небо угрюмые тучи пробился солнечный луч. Пусть тусклый, но все же луч солнца!

– Асинь!

Он остановился – похоже, кто-то его окликнул?

– Асинь! – раздался тот же голос. Он обернулся, огляделся по сторонам и увидел, как по мостовой, среди бурлящей толпы пешеходов, с трудом ползет автобус, через окно перегнулся Афан и тянет к нему руки, а из-за его спины выглядывает невестка. Лица у обоих перепуганные…

Не понимая, что там такое могло у них стрястись, он резко повернулся и побежал за автобусом. Брат схватил его за руку, он ничего не говорил, только глядел на него ошалелым взглядом. Совсем как десять лет назад, когда он, Чэнь Синь, сидел в вагоне отходящего поезда, а брат бежал следом. У него сразу заныло сердце. Невестка высунулась из окна и тоже схватила его за руку.

– Асинь, ты только не отчаивайся!

И заплакала.

– Куда это вы собрались? – спросил Чэнь Синь. Он улыбался, но на глазах его показались слезы.

– Поехали домой! – сказал Афан.

– Ну что ж, домой так домой!

Да, дом – это все-таки дом, и все их раздоры только из-за нужды. Ах, родные, родные, сколько же горя я вам причинил! И ему вдруг стало стыдно, стыдно от того, что он то и дело козырял перед ними своими десятилетними невзгодами. Да ведь и у мамы, и у братьев, и у невестки – у каждого из них были в эти десять лет свои собственные невзгоды. А разве у него в жизни были одни только беды? Нет! Были и радости, да, да, именно радости! И немало. Ну, например, та аллея и та рощица, тот колодец, где была такая свежая вода, тот преданный ему ученик и те глаза, похожие на серп луны… Он пренебрег всем этим. Как хорошо, что есть еще в запасе десять, двадцать, тридцать лет, что впереди у него еще долгая-предолгая жизнь. И надо теперь хорошенько подумать, как ее прожить.

И вот опять его поезд отправляется в путь – а где же станция назначения? Он знал только, что она где-то далеко и очень большая, и чтобы добраться до нее, потребуется, быть может, не десяток лет, а два, три десятка, а то и вся жизнь. Быть может, он так и не обретет никогда чувства покоя. Но он верил: если он туда доберется, не будет больше страха и растерянности, волнений и тревог, досад и огорчений – он найдет наконец свое место в жизни!