Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Все так и покатились со смеху. Даже У Айин. Чжэн Гуюй заметил:

– На Старого буйвола это похоже! Помирать станет, пошутить не забудет!

МЭН ВЭЙЦЗАЙ
ЗАПИСКИ ПРЕДВОДИТЕЛЯ
© Перевод Е. Рождественская-Молчанова

Мэн Вэйцзай родился в декабре 1933 года в уезде Хундун провинции Шаньси. В 1948 году вступил в ряды НОАК, принимал участие в Освободительной войне, а затем добровольцем в войне за освобождение Кореи против американских захватчиков. В 1954 году поступил в Нанькайский университет в Тяньцзине на факультет китайского языка, после его окончания работал преподавателем в Народном университете Китая. В настоящее время ректор этого университета, главный редактор журнала «Наша эпоха».

Начиная с 1954 года публикует свои рассказы и стихи. Им написаны романы «Вчера была война», «Посещение без вести пропавшего», повести «Женщины», «Рождение скульптуры» (удостоена литературной премии НОАК), «Прилив на рассвете», «Фиолетово-красный петушиный гребешок», эпическая поэма «Образ героя», лирическая поэма «Едят траву», прозаическое произведение «От Пекина до Уссури», рассказы «Один советник и три генерала», «Пленный», «Старый вяз и вечнозеленая бегония», «Смерть великана», микрорассказы «Вдали от Пекина», «Бахчевые», «Пшено – это не рис»; научные статьи «К вопросу образного мышления», «Личность», «Творческий процесс» и другие.

* * *

– Пойдешь на ферму кормить свиней! – сказал командир отделения. Это был приказ командира взвода, подписанный ротным.

– Так точно, – ответил я, – пойду кормить свиней.

«Преступники», подобные мне, на длительный срок отправленные на «перевоспитание» в школу «Седьмого мая» для кадровых работников, ни о чем так не мечтали, как вырваться на свободу, погулять, подышать свежим воздухом, покричать, поваляться на земле, полюбоваться небом. А до свинофермы было два с половиной ли. В наших условиях казалось, что это так же далеко, как до рая.

Что же, пойду кормить свиней.

– Старина! – придя на ферму, сказал я Лао Чжану. – Я пришел тебя сменить. – Лао Чжан обрадовался моему приходу, но не мог скрыть тревоги по поводу своего возвращения в школу.

– Тебе разрешено выходить?

– Да. Проверку прошел, жду решения группы военного контроля.

– Теперь, значит, очередь за мной.

– Верно, курсы работают.

– Может, поделитесь опытом, ваша светлость?

– Деловой подход, вот и все.

– Благодарю! Весьма ценный совет.

Пока мы вели разговор, черная овчарка по кличке Чернушка вертелась возле нас и обнюхивала мою сумку, а когда Лао Чжан отправился в путь, бежала за ним до самых ворот.

Собака почуяла, что в сумке печенье, потому и принюхивалась. Животный инстинкт.

У меня тоже сработал инстинкт, и я решил подружиться с Чернушкой. Донести на меня собака, разумеется, не могла, зато могла оказывать мне услуги. Но услуги надо оплачивать, поэтому я расщедрился и из четырех печений два предложил Чернушке, положив их на ладонь. Она благодарно завиляла хвостом и с этого момента стала мне предана как собака, напрочь забыв прежнего хозяина.

На свиноферме работали еще две женщины: Лю и Ли. Лю постарше, но еще красивая, Ли – молодая, стройная, с печальным лицом. Лю была старшей группы. Что и говорить! Тяжкая обязанность! Ли, «преступница» иной категории, со дня на день ждала направления в школу для кадровых работников.

Лю и Ли жили в одной комнате, я – в другой, окнами на запад. В трех комнатах, выходивших на юг, размещались кухня, где варили корм для свиней, склад с фуражом и еще маленькая кухонька для тех, кто ухаживал за свиньями. Сооружения для свиней, расположенные в форме буквы П, поражали своей грандиозностью.

Свиньи жили как люди, люди – как свиньи, ютясь в тесных помещениях, где зимой холодно, а летом жарко. Странно! Не правда ли? Впрочем, чему удивляться, если свиноферма с самого начала была так задумана, поскольку сюда посылали на «трудовое перевоспитание» кадровых работников!

Тем не менее настроение у меня было отличное.

Передо мной простиралась, как сказал поэт, необъятная ширь степей и росло несколько деревьев, зеленых, как в сказке. Райская жизнь! Но главное – я обрел здесь свободу. Исчезла скованность. Можно было вытянуть руку, поднять ногу, даже дышать. И я дышал полной грудью, вдыхая запах свиного навоза, и радовался, потому что это была жизнь. Многого ли может желать человек в моем положении?

Не один десяток лет ел я свинину, конечно, не по три раза в день, прочел немало книг, написал несколько статей, а вот свиней выхаживать, честно говоря, ни разу не довелось, и я понятия не имел об их привычках и повадках. Знал только, что они истошно вопят, когда их убивают. Увы! Это был пробел в моем образовании. Но ничего, как-нибудь справлюсь.

По распоряжению старшей группы я обязан был носить воду, привозить на тачке корм для свиней, раскладывать его по корытам, убирать навоз, менять свиньям подстилки, в общем, выполнять самую тяжелую работу, как и положено мужчине. А Лю и Ли разводили огонь, готовили корм, варили пойло.

– Слушаюсь! – сказал я и приступил к своим обязанностям.

А почему, интересно, мне не доверили варить пойло? Боятся, что я подложу яда? А разве воду, которую я ношу, нельзя отравить? Классовый враг, да еще нераскаявшийся, на все способен! Забавно, право!

Не знаю, насколько необходимы прогулки живому существу, в данном случае человеку, но я о них мечтал, не говоря уже о том, чтобы взобраться на гору или поплавать в реке. По нынешним временам это была непозволительная роскошь. Прежде всего следовало отказаться от долголетней, очень дурной привычки идти заложив руки за спину, не спеша, в благодушном настроении, смотреть на небо или, глядя под ноги, размышлять, сорвав травинку, любоваться деревом, внимательно его разглядывая… Необходимо держать нос по ветру и быть осторожным. Тем более что пока неизвестно, как относится ко мне Лю. Ей могут доложить, что я «проявил себя плохо», и тогда прощай безбрежные просторы и прекрасная работа. Нельзя до этого доводить.

Однажды, присматривая за свиньями, я отправился на восхитительную прогулку.

В восточном помещении жили свиньи йоркширской породы, в северном – беркширской, в западном – свиньи с вогнутыми спинами и отвислыми животами, черные в белую крапинку, за что их прозвали «снежные тучи». Красиво! Особенно для свиней!

Беркширских и йоркширских свиней разводили вначале в Англии. У беркширских было черное туловище, белый хвост, белые ноги и белый пятачок. Йоркширские очень напоминали принцесс в белоснежных накидках, так были хороши. А свиньи «снежные тучи» казались прямыми наследниками предков, до того были величественны и благородны. В каждом помещении содержалась в отдельном отсеке свинья. Они, как объяснила Лю, ждали потомства.

Однажды я заметил, что эти свиньи ведут себя беспокойно, ходят с места на место, то и дело тычутся носом в подстилку. Может, заболели, испугался я и сообщил об этом Лю, на что та ответила:

– О! Значит, скоро появятся поросята. Следи повнимательней за их поведением.

Она говорила тоном превосходства и очень радовалась, видимо, тому, что будут поросята. При слове «поведение» у меня моментально сработал рефлекс Павлова.

– Что именно я должен делать?

– Бывать здесь по нескольку раз и днем и ночью, а когда начнется опорос, вообще не отлучаться.

Она смотрела на меня с нескрываемым презрением, от чего лицо ее окончательно утратило остатки былой красоты. Я же почувствовал еще большее отчуждение и про себя подумал: с ней надо осторожнее.

Следить так следить, как-нибудь перетерплю ночь. Лишь бы не сидеть взаперти. Насиделся, пока шла проверка, всю задницу отсидел.

Я прогуливался между тремя свинарниками совершенно легально, в сопровождении овчарки, как парижанин. Разве не поэтично?

Так прошло два дня, случайно разговорился с Ли (разговор шел, конечно же, не о людях – о свиньях), и вдруг в голову мне пришла блестящая мысль. Дело в том, что Ли рассказала мне о родословной свиноматок, и я подумал, что эти три разные породы составляют целое племя, а я – их предводитель. Я так размечтался, что мне показалось, будто это сфера влияния моего племени, огромное жизненное пространство, и я ощутил радость. Скоро появятся поросята, увеличат население моего племени, и племя начнет процветать, двигаться к прогрессу. Я уже мысленно обращался к своим подопечным:

– Вы должны мне повиноваться. Я вас кормлю.

Прекрасно! На третий день с первыми лучами солнца полная сил и энергии черная свиноматка беркширской породы благополучно разрешилась, а на четвертый день принесла потомство молодая и прелестная как белый павлин йоркширская свинья.

Мы все трое хлопотали с утра до ночи, меняли свиньям подстилки, старались получше накормить. Как раз в это время вдруг Лю на меня рассердилась, обвинив в медлительности, и назвала «старой развалиной». Я пропустил оскорбление мимо ушей, ибо считал Лю кормилицей моего племени, и все внимание сосредоточил на свиноматках. До чего же плодовиты! Беркширская свинья принесла восемь поросят, йоркширская – целых двенадцать.

Но самым удивительным было то, что поросенок, едва появившись на свет, еще не продрав глаз, легко находил сосок и только его сосал. Просто непостижимо. Разве способен человек на такое? И я невольно почувствовал свою слабость и никчемность. Мать рассказывала, что меня выкормили тетки. А мои дети, я вдруг это вспомнил, родились с помощью акушерки, иначе жена вряд ли выжила бы. А уж если бы младенцу пришлось ползти к матери, он сразу отправился бы в мир иной.

Итак, я стал работать в несколько раз быстрее, результат оказался грандиозным. Я метался из стороны в сторону до полного изнеможения, до седьмого пота. И не по принуждению, а совершенно сознательно, ибо мне велено было следить за повадками свиней. И представьте, это занятие казалось мне интересным. Может быть, потому, что другого, более приятного, не было. И еще потому, что я слишком долго жил среди людей и достаточно хорошо их знал.

Поросята быстро росли. Видимо, потому, что хорошо усваивали пищу. К такому выводу я пришел на основании своих скудных познаний и умозаключений. Уже на третий день они вертелись вокруг матери, резвились, весело хрюкали. А на седьмой могли есть из корыта любую пищу, не только жидкую. Еще через неделю они уже мало чем отличались от взрослых свиней. День для них равен был году, так быстро они развивались. Их жизнестойкости мог позавидовать любой человек, в том числе и я. Когда поросятам исполнилось сорок пять дней, Лю велела перевести маток в другое помещение и заодно сказала, что уезжает в штаб школы по делам.

Одному богу известно, какие у нее дела, но я невольно подумал, что стоит ей там меня очернить, и прощай работа. Впрочем, совесть моя была чиста, я выполнял все указания Лю, изо всех сил старался, ну а что касается моей мечты стать вождем племени, так это ведь не преступление. Когда мы с Ли стали разлучать поросят с матками, как велела Лю, я заметил, увы, только сейчас, совсем слабеньких и малоподвижных по два в каждой породе. Они так кричали, когда их хотели разлучить с матерью, что жалко было на них смотреть. Несколько раз они проскакивали у нас между ног и убегали вслед за матерью, но вернуть их не стоило никакого труда, до того они были слабенькими, от одного прикосновения валились с ног.

– Эй, что это с ними? – спросил я.

– Мало ели.

– А разве сосцы у свиньи разные?

– Одинаковые, только количество молока разное, в зависимости от расположения. Эти малыши родились последними, и им достались задние сосцы.

Поразмыслив, я решил, что объяснение вполне логичное.

– Выходит, мать обделила их своей заботой?

Ли ничего не сказала, лишь рассмеялась, видимо, ей показалось забавным мое невежество.

– Не будем тогда разлучать этих поросят с матками, а?

Ли согласилась со мной, и мы перенесли беркширских поросят к маткам. А йоркширских решили перенести на другой день. Но не успели. Приехала Лю и обрушила на нас свой гнев, хотя поросята, снова оказавшись возле матери, не отходили от нее и чувствовали себя счастливыми.

– Что это значит? – кричала Лю. – Почему такая забота именно об этих поросятах?

Я хотел было сказать в свое оправдание, что они плохо растут, что всевышний создал их мать с разными сосцами и что я считаю своим долгом помочь несчастным малышам, но решил, что ее не переубедить, и молча, холодно на нее смотрел. А Ли вообще не удостоила ее взглядом и стояла опустив голову.

– Отделить! Сейчас же!

Мы с Ли не спешили выполнять приказ.

– Не хотите, сама сделаю. Они – свиньи, понимаете, свиньи! А заботиться надо о людях! Понятно?

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Что с ней? Забота о людях? А давно ли она ругала нас? Я решительно ничего не понимал.

На другой день Ли попросила меня помочь ей приготовить пойло. Я лежал в это время на кане, как господин, и наслаждался собачьей лаской. Чернушка лизала мне лицо. Все тело у меня ныло, и никуда не хотелось идти.

– А Лю? – спросил я, зная, что корм свиньям обычно готовит она.

– Проплакала всю ночь и заболела.

Лю способна плакать? У нее есть слезы? Это новость! Я даже подскочил, словно при землетрясении.

– С чего это она плакала?

– Ее отца подвергли проверке, а ей приказали его разоблачить, – очень тихо, с трудом произнесла Ли.

– А где ее отец? Какой пост занимает?

– Он в школе кадровых работников в Цзянси, какой-то начальник.

Итак, все мы оказались в одинаковом положении. Теперь ясно, почему накануне она заговорила о людях. И хотя она обругала меня «старой развалиной», я ей сочувствовал и готов был помочь.

Забота ей теперь была нужнее, чем свиньям.

Я вдруг ощутил гордость от того, что кто-то нуждался в моей помощи.

– Пошли!

Беркширские поросята впервые ели самостоятельно. Я пристально наблюдал за их поведением и сделал для себя открытие: ведут они себя безобразно.

Не успевал я поставить бадью с пойлом, как они поднимали визг, сгрудившись у дверцы изгороди, и не давали налить пойло в корыто, становясь в нетерпении на задние ноги. Первый черпак я проливал, а они, продолжая визжать, лезли друг на друга. Приходилось мне, как предводителю племени, браться за плеть. Поросята разбегались и таращили на меня свои круглые глаза, следя за каждым моим движением. Я снова пытался налить им пойло, но когда наклонялся, они наскакивали на меня, окружали бадью, и мне снова приходилось браться за плеть. Так повторялось несколько раз, но в конце концов мне удавалось вылить пойло в корыто. И тут поросята начинали толкаться, вырывая друг у друга еду, особенно поросята беркширской породы. Дальше – больше. Одной бадьи вполне хватило бы на всех, но половина выливалась на землю. Поросята поздоровее, растолкав остальных, занимали места у самой середины корыта и все время мотали головой, не давая другим подойти. Те, что послабее, стояли по краям корыта, а совсем слабеньким, которые родились последними, вообще не было места, они с опаской подбегали к корыту, делали глоток-другой и убегали.

Какая несправедливость! Выходит, я приношу еду только головастым и толстым. Я снова начинал орудовать плетью, чтобы дать возможность тем, кто послабее, хоть немного поесть. Но слабые боялись плети больше всех и разбегались. Для вас же стараюсь, говорил я им. Не понимали.

Так продолжалось три дня, потом стало немного спокойнее. Но лучшие места по-прежнему доставались сильным, а слабые не имели места. Вот к чему привел наш эксперимент, когда мы отделили поросят от матки.

Способны ли свиньи мыслить и делать выводы? Полагаю, что да. Во всяком случае, эта способность у них развита больше, чем у меня. Иначе как могли бы здоровые и сильные занимать самые лучшие места у корыта? Но почему тогда они не понимают, что надо пожалеть ближнего? Я терялся в догадках, объяснял все инстинктом, поистине удивительным, но безобразным и жестоким.

Мне вспомнилось изречение одного ученого: по своим инстинктам люди сродни свиньям.

Да! Инстинкт подсказывает свинье, помещенной в загон, что надо отнимать пищу у собратьев, больше ей ничего не нужно. Но я не мог допустить, чтобы слабые гибли, потому что человеку свойственна жалость. А я – человек. И тогда я сказал Лю: одно помещение все равно пустует, почему бы не перевести туда слабых поросят, чтобы их подкармливать? Лю высмеяла меня, назвала «свинским гуманистом», но не тем тоном, каким обругала меня тогда «старой развалиной». И выражение лица было другое.

– Поступай как знаешь! – сказала она, добродушно рассмеявшись. – Только мне кажется, что очень интересно наблюдать, как свиньи вырывают друг у друга еду. На то они и свиньи!

Последние слова она произнесла с неприязнью. И я невольно вздрогнул, почувствовав, как холодно и неуютно у нее на душе. Мне показалось, что в ее словах кроется какой-то другой смысл.

Какой именно – я не мог понять. Я приступил к осуществлению моего плана с энтузиазмом истинного ученого и попросил Ли мне помочь.

– Делай сам, у меня нет ни малейшего желания, – ответила Ли. При этом выражение лица у нее было еще печальнее обычного.

– Что-нибудь случилось?

– Получила из дому письмо, ребенок заболел. А меня вызывают в школу, наверное на курсы, пришла бумага. Завтра или послезавтра расстанемся.

– Чем ты занималась прежде?

– Была экономистом.

– А в чем тебя обвиняют?

– Не знаю.

– Ты участвовала в кампании по избиению людей?

– Отец был правым, покончил с собой, а я никогда ни в каких кампаниях не участвовала.

Я был поражен, слова застряли в горле. Я подумал: дети лишены родительской любви, а я свою любовь отдаю поросятам! Хватит! Вот выгоню всех своих подопечных в поле и погляжу, как они там будут вырывать еду друг у друга. И, не спросив разрешения у Лю, открыл загон.

Поросята выскочили на волю с быстротой молнии, стали носиться по полю, щипать траву, грелись на солнышке, валялись в лужах, купались в пруду – словом, радовались и резвились вовсю. Даже овчарка, глядя на них, носилась по лугу.

Лю, улыбаясь, сказала:

– Пусть побудут разок на подножном корму, а мы отдохнем хоть полдня, я приготовлю вам чего-нибудь вкусненького. Постирать надо.

Лю где-то раздобыла яйца дикой утки. Золотистые, ароматные, они слегка пахли землей. Впервые мы ужинали втроем, в душе радуясь нашему сближению.

Сидели мы на циновке, греясь в ласковых лучах заходящего солнца, рядом лежала Чернушка. Лю достала бутылку вина.

– Моу Лао! Выпей немножко, и мы тоже выпьем. Я никогда не пила, но сегодня – особенный день. Начнем заново писать историю. Не плачь, Сяо Ли, выпей.

– Оставь для отца! – едва слышно произнесла Ли.

– Что ему эта бутылочка? А нам здесь так тяжко. Настанет день, когда все мы встретимся, я подам отцу чашку холодной свежей воды, и она покажется ему слаще вина. Верно, Моу Лао?

Я совсем не знал Лю, считал ее ходячей моралью и сейчас, глядя на предзакатное солнце, расчувствовался, и слова полились из самой глубины сердца:

– Лучи заходящего солнца, алые как кровь, сверкают как льдинки, как драгоценные жемчужинки, они согрели мою душу. Спасибо тебе за добрые слова! Выпьем!

Ли снова заплакала.

Слезинки капали в бокал, смешиваясь с вином. Она выпила до дна. Видимо, впервые. Во мне все перевернулось, когда я увидел, как Ли пьет вино пополам со слезами. Мне вдруг показалось, что я вышел из той эпохи, когда были племена, что на мне звериная шкура, что я не бреюсь, не умываюсь. Я выпил половину бокала, долго держал его в руке, потом допил. Ли с удивлением на меня смотрела. Не помню, как я на нее смотрел, только она расплакалась и, прикрыв лицо руками, побежала к себе.

На другой день приехала телега, велено было отловить двух свиней пожирнее и отправить в школу, на телеге приехал наш новый начальник, Лю сместили с занимаемой должности. Ли в тот же день уехала. Новый начальник поселился вместе со мной. Я не знал, чего мне от него ждать. Быть может, кончились золотые денечки моей независимой жизни?

Теперь корм для свиней готовил я, а начальник и Лю выполняли мою прежнюю работу. Что это? Послабление мне? Или наказание Лю? Может быть, стремление держать ее все время под контролем?

А небо такое голубое, ясное, бескрайнее! Вот бы стать птицей! Вольной, не знающей печалей!

ТЕ НИН
ЭЙ, СЯНСЮЭ!
© Перевод С. Торопцев

Те Нин родилась в 1957 году в Пекине. После окончания в 1975 году средней школы в городе Баодин была отправлена на поселение в деревню в уезд Бое провинции Хэбэй. В 1979 году ее перевели в творческую группу Отдела культуры района Баодин, а в следующем году назначили на редакторскую работу в Ассоциацию работников литературы и искусства того же района. С 1975 года – член КПК. В 1982 году вступила в Союз китайских писателей. В настоящее время – член правления Хэбэйского отделения Союза писателей и Хэбэйского комитета Союза молодежи.

В 1975 году опубликовала рассказ для детей «Летающий серп». С 1975 по 1979 год в печати появились ее рассказы «Дорога в ночи», «Рассказы у горящего очага» и другие. В 1980 году в издательстве «Байхуа» они вышли в сборнике под названием «Дорога в ночи». С тех пор было опубликовано более ста произведений самых разных жанров, в том числе «Постепенное возвращение», отмеченный премией в провинции Хэбэй, а также две повести, одна из них – «Красная кофта без пуговиц».

Публикуемый рассказ в 1982 году удостоен Всекитайской премии.

* * *

Не изобрети люди паровоза, не проложи рельсы в глубь гор, вы бы и знать не знали о такой деревушке – Тайгоу. Прилепился к высокой горе десяток дворов, от весны к лету, от осени к зиме покорно принимая то ласку, то суровость гор.

Но протянулись туда два тонких, сверкающих рельса. Отчаянно выгнувшись на седловине горы, извиваясь, осторожно нащупывая дорогу, они добрались до подножия Тайгоу, ввинтились в темный туннель, вырвались оттуда на гребень и покатились в таинственную даль.

Столпившись у околицы, народ глазел на длинного зеленого дракона, который, пыхтя, торопливо проскакивал по скудной хребтине, неся с собой из-за гор неведомый свежий ветер. Он так гнал, что казалось, колеса, постукивая по рельсам, бормотали: мы-спе-шим! мы-спе-шим! Да и какой резон задерживаться в Тайгоу? Кто отправится отсюда в дальние края? Кто приедет из-за гор к родным и друзьям? Или отыщется тут нефть, цветные металлы? Нет в Тайгоу ничего, что было бы в силах остановить бег поезда.

Но однажды, а когда, уж никто и не помнит, в железнодорожном расписании прибавилась остановка Тайгоу. То ли пассажиры так сроднились с Тайгоу, то ли шустрые проводники обнаружили в деревушке семнадцатилетних красоток, собиравшихся стайкой на околице и, затаив дыхание, жадно всматривавшихся, вытянув шеи, в проносившиеся поезда. Кто-то показывал пальцем на вагоны, порой долетали выкрики шутливых перебранок. А может, ничего этого и не было, а просто очень уж мала Тайгоу, до того мала, что сердце сжималось, и железный дракон не смог не сдержать своего стремительного бега, не смог проскочить мимо. Так Тайгоу появилась в железнодорожном расписании, и теперь каждый вечер в семь часов столичный поезд, следующий в Шаньси, останавливался тут на одну минуту.

Эта коротенькая минутка смутила покой деревушки. Бывало, ее жители, проглотив ужин, все сразу, точно внемля беззвучному повеленью гор, ныряли под одеяла. В один миг каменные домики благоговейно замирали у подножия высокой горы. А теперь тайгоуские девицы трепетали, как только приходило время ужина, рассеянно глотали еду и, бросив грязную посуду, принимались прихорашиваться. Смывали дневную пыль и грязь, открывая свои обветренные, загрубелые лица, расчесывали до блестящей черноты волосы и наряжались, стараясь затмить подружек. Доставали обувку, припасенную к Новому году, робко подрумянивались. Поезд прибывал в сумерках, но веленье сердца сильнее разума, и девушки придирчиво осматривали друг друга – кто как одет, как выглядит. А потом бежали за околицу – туда, к поезду. Сянсюэ обычно выскакивала за дверь первой, следом – ее соседка Фэнцзяо.

В семь часов поезд сопя подкатывал к Тайгоу, полязгав, пошумев, вздрагивал и затихал. Обмирая, девушки приникали к вагонным окошкам, словно к киноэкрану. Лишь Сянсюэ пряталась, зажимая уши. Она первой выбегала к поезду, но, когда он подкатывал, отступала за спины подружек. Она побаивалась этой махины, так величаво выпускающей пары, что казалось, разом втянет в себя всю Тайгоу. Оглушительные гудки приводили девушку в ужас. Рядом с паровозом она казалась себе оторвавшейся от корня былинкой.

– Сянсюэ, давай сюда, глянь-ка, – тащила ее Фэнцзяо, показывая на золотые обручи в волосах женщины за окном вагона.

– Почему же я не вижу? – щурилась Сянсюэ.

– Вон там, в глубине, круглолицая. Гляди, а часы-то, крохотные, что твой ноготок! – делала новое открытие Фэнцзяо.

Сянсюэ молча кивала, разглядев наконец и золотые обручи на голове, и крохотные, меньше ногтя, часики на запястье. Но тут же ее внимание приковывало другое. «Кожаный ранец!» – тыкала она пальцем в багажную полку, где лежал простой коричневый школьный ранец из искусственной кожи. В любом заштатном городишке такие попадаются на каждом шагу.

Открытия Сянсюэ не вызывали восторга у девушек, но они все равно обступали подружку.

– Ой, мамочка! Ногу отдавила! – вскрикивала Фэнцзяо, грозя одной из девушек. Она обожала пугаться.

– Чего кричишь, небось ждешь, что этот белолицый заговорит с тобой? – не давала спуску подруга.

Фэнцзяо отругивалась, невольно все же поднимая глаза к дверям третьего вагона.

Молоденький, белолицый проводник действительно спускался из вагона. Высокий, черноволосый, с такой звучной пекинской речью, что девушки прозвали его «столичный говорун». Он остановился недалеко от них и скрестил руки на груди.

– Эй, малявки, осторожней, не прислоняйтесь к окнам.

– Ой, это мы-то малявки, а ты старик, да? – парировала осмелевшая Фэнцзяо. Девушки дружно смеялись, и кто-нибудь выталкивал Фэнцзяо вперед, так что она едва не налетала на парня. Но это только прибавляло ей храбрости: – Эй, старый пень, а у вас там в поезде голова не кружится?

– А на что эта штука с ножами, вон там, под потолком? – спрашивала другая, показывая на вентилятор в вагоне.

– А где воду кипятят?

– А что вы делаете, если дорога кончается?

– У вас в городе сколько раз в день едят? – тихо шептала и Сянсюэ из-за спин подружек.

– Ну, пропал! – бормотал «столичный говорун», растерявшись в окружении девушек.

Лишь когда поезд трогался, они расступались. Взглянув на часы, он бросался к дверям, оборачиваясь на бегу.

– В другой раз, в другой раз расскажу! – В два прыжка вскакивал на подножку, и зеленая дверь со стуком захлопывалась. Оставив девушек возле остывающих рельсов, поезд врезался во тьму. Долго еще они ощущали затихающее дрожание.

И вновь тишина, навевающая грусть. Девушки расходились, продолжая спорить:

– Сколько золотых обручей, кто считал?

– Восемь.

– Девять.

– Ну, нет!

– А вот и да!

– Скажи, Фэнцзяо?

– Она-то? Только про «столичного говоруна» и думает! – поддевает кто-то Фэнцзяо.

– Иди ты! Кто болтает, тот сам и думает. – И Фэнцзяо щиплет Сянсюэ за руку, надеясь, что та подыграет.

Но Сянсюэ не вступает в разговор, краснея от растерянности. Ей всего семнадцать, не успела научиться, как себя вести в таких ситуациях.

– Мордочка у него какая белая! – та же девушка продолжает разыгрывать Фэнцзяо.

– Белая! Так он сидит целыми днями в своем зеленом домике. А пусть-ка пару дней проживет у нас в Тайгоу, – замечает кто-то из темноты.

– Ну и что? Горожане, они все бледные. Но уж кто белокожий, так это наша Сянсюэ. Что твоя красотка из поезда, и волосы в колечках, те-те-те! Так, Фэнцзяо, скажи?

Но та не подхватывает и даже выпускает руку Сянсюэ. Будто оскорбили близкого человека. Она-то считает, что лицо у него не бледное, а белое от природы.

Сянсюэ тихонько дотрагивается до руки Фэнцзяо, взывая о снисхождении, словно это она ее обидела.

– Онемела, что ли, Фэнцзяо? – Это все та же девушка.

– Кто онемел?! Вот такие, как вы, только и вынюхивают, у кого там белые, у кого темные лица. Нравится – и бегите к нему! – отрезает Фэнцзяо, поджав губы.

– Мы ему не пара!

– А ты ручаешься, что у него нет подружки?

Так они перебранивались дорогой, но расставались всегда дружелюбно, ибо одна и та же волнующая мысль будоражила сердца: завтра! Завтра вновь будет поезд и еще одно прекрасное мгновение. Что рядом с ним эти мелкие ссоры?

Ах, эта светлая минута, сколько радостей и печалей тайгоуских девушек таишь ты в себе!

Долог день, и тем желанней эта минута, за которую они успевают подскочить к окнам, сжимая на сгибах локтей корзины из ивняка, полные грецких орехов, яиц, фиников, и, ловя секунды, сторговать кое-что пассажирам. Приподнимаются на цыпочки, тянут руки, суют в окна корзины, обменивая их на такие для Тайгоу редкости, как лапша или спички, ну и на заколки и мыло для себя. Кто не боится домашних попреков, отдает, бывает, девушкам расшитый кисейный платочек или эластичные носки, которые то сжимаются, то растягиваются.

Фэнцзяо со своей корзиной всякий раз бежала к «столичному говоруну», будто прикрепленная. Нарочно затягивала торг, и корзина с яйцами оказывалась у него, когда поезд уже трогался. Расплачивался он уже при следующей встрече, и это было весьма заманчиво. Привезет связку лапши или пару платочков, а Фэнцзяо непременно вытянет для него из связки пучок лапши. Она считала, что их отношения не должны походить на простую торговлю. Иногда ей вспоминалось: «А ты ручаешься, что у него нет подружки?» В общем-то, не ее это забота, есть подружка или нет, она не собирается уезжать с ним. Но ей хотелось проявить свое доброе отношение к нему, а разве это позволено лишь подружке?

Сянсюэ, обычно неразговорчивая и боязливая, в торговых делах всех обставляла. Пассажиры охотно покупали у нее – ее доверчивый, чистый взгляд явно говорил, что она не знакома с обманом. Она даже цену не умела назвать, выдавливала только: «Сколько дадите». При виде невинного, как у новорожденной, личика и мягких алых, точно атласных губок в душе у каждого поднималось прекрасное чувство. Хитрить с этой девочкой недоставало жестокости, и самые расчетливые рядом с ней становились щедрей.

Порой она улучала минутку, чтобы выспросить, что творится там, во внешнем мире, возьмут ли тайгоусца в Пекинский университет, что такое «декламация под музыку» (про это она как-то вычитала в книжке у соседки по парте). Раз спросила у пожилой женщины в очках, сколько стоят пеналы, которые сами закрываются. Женщина не успела ответить, поезд тронулся. Так Сянсюэ бросилась за ним, бежала долго, пока свист осеннего ветра и стук колес не слились в ушах в один сплошной гул, тогда она остановилась, поняв, как смешно выглядит со стороны.

Моргнуть не успела, а от поезда уже ни следа, ни тени. Девушки окружили Сянсюэ и весело смеялись, узнав, почему она бежала за поездом.