Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Обогнув храм, я подошел к живому будде со спины. Истые верующие стремились выразить живому будде свою беспредельную преданность. Одни громко молились, другие рыдали, умоляя послать им счастье и благополучие. Все низко кланялись, готовые по первому же знаку пасть ниц. А Малаха сидел, прикрыв глаза, с каменным лицом, словно ничего не видя и не слыша – даже ресницы не вздрагивали. Чтобы привлечь его внимание, я стал прямо под ним, куда сквозь полуопущенные веки был направлен его взор. Может быть, он хоть глазами даст мне знак. Увы! Меня ждало разочарование. И тогда – сам не знаю, откуда взялась у меня смелость, – я крикнул истукану, покрытому желтым шелком:

– Малаха, это я! Эй, это же я, Малаха!

Крикнул я не громко, но Малаха не мог не слышать. Ответа я не получил. Сердце мое сжалось. Неужели он и вправду стал буддой? Религиозное таинство, видимо, сыграло свою роль – я вдруг почувствовал, как подгибаются колени, и бухнулся к ногам живого будды, не переставая бить поклоны. Когда я выбрался наконец из толпы верующих и, едва волоча ноги, вышел из монастыря, то понял, что теперь уже навсегда потерял своего горячо любимого друга, – мне стало больно, и я в голос заплакал…

Прошли годы.

Материнская любовь и забота народа помогли мне, подростку из бедной семьи, стать писателем. Я часто вспоминаю свое золотое детство, боевую юность, друзей, товарищей по борьбе, с которыми свела меня жизнь. Многие из них стали прообразами моих героев и обрели новую жизнь в моих книгах. И только маленького Малаху я никогда не вспоминаю. Почему, сам не могу понять. Может быть, потому, что он остался в памяти как божество? А я в своих произведениях описываю реальную жизнь и реальных людей, из крови и плоти, с настоящими чувствами, а не глиняных истуканов, которые и бровью не поведут, если даже их окликнут по имени.

Ясная зимняя ночь. Я сижу в библиотеке и пишу. Пэн-пэн-пэн. Кто-то стучится в дверь. Моя мать – ей уже восемьдесят шесть лет, но здоровье прекрасное – спешит открыть, опередив меня.

– Иду, иду! – кричит она. Я слышу, как открывается дверь, и следом доносится крик моей маленькой дочки:

– Папа, папа! Иди скорее! Бабушке плохо, у нее голова закружилась!

Я бросаю кисть, выбегаю из библиотеки. С бабушкой все в порядке. Просто она бьет поклоны. Дочь никогда такого не видела, вот и решила, что бабушке плохо. Не успел я понять, в чем дело, как гость бросился поднимать мою мать, приговаривая:

– Ну что вы, не надо так, я же теперь не божество, а простой человек.

Оборачиваюсь на гостя. Одет аккуратно и чисто, на висках седина, уголки рта опущены, небольшая лысина сползает с макушки на затылок. Подняв мою мать, он поворачивается – и я сразу его узнал по смеющимся искоркам в глубине глаз: Малаха, друг детства!

– Где ты был все эти годы? – спросил я его, когда мы уже сидели в моей библиотеке.

– Был странствующим лекарем, скитался по стране. Только не думай, что я ходил по дворам с какой-нибудь волшебной мазью из собачьих хвостов.

Он отхлебнул ароматного чаю, улыбнулся собственным мыслям и продолжал:

– После освобождения наших мест я передал все дела старшему ламе – распорядителю, а сам уединился в своем монастыре и занялся изучением монгольской и тибетской медицины. Искусство врачевания у монголов и тибетцев имеет глубокие корни и содержит много ценного.

Тут он извлек из портфеля книгу в дорогом, очень красивом переплете.

– Вот плоды сорока лет моих исследований. Только что вышла.

Я взял книгу, прочел написанное золотом на трех языках – монгольском, тибетском и китайском – название: «Справочник лекарственных средств монгольской и тибетской медицины». Внизу подпись: «Составил Малаха».

– В девятнадцатом веке в наших краях появился великий писатель и историк Инжинаш, а в двадцатом – великий медик – доктор Малаха. Слава нашему народу! – радостно воскликнул я.

Каждая клеточка в лице Малахи ожила, радость рвалась наружу, а глубокие мудрые глаза по-прежнему светились огнем.

– Я только что из Шанхая – участвовал во Всекитайском методическом семинаре по медицине – и по пути решил заехать к тебе.

Он гостил у меня три дня. Перед расставанием я приготовил прощальный ужин – вино, закуски. Он нарушил свой обычай и выпил три рюмки. Щеки его разгорелись. Я почувствовал, как сердца наши снова связала дружба далеких детских лет. Ах, как мы радовались! Может быть, выпитое вино придало мне смелости, и я наконец решился задать ему вопрос, который все три дня вертелся у меня на языке:

– Кто ты теперь – врач Малаха или живой будда? Ведь врач – это человек, а живой будда – божество.

Откинувшись в кресле и держа стакан чая в руках, он, грустно усмехнувшись, неторопливо ответил:

– В мире никогда не было богов. Люди сами их сотворили из своего невежества, из притягательной тайны неведомого. А тот, кого превратили в божество и кому поклоняются, постепенно начинает верить, что он и в самом деле бог, поклонение принимает как должное. Чем неистовее молитвы, тем быстрее новоявленное божество помимо собственной воли оказывается втянутым в игру. Сотни и тысячи лет люди так играли друг другом. Для истории эти годы стали пустой тратой времени. Но теперь наконец-то народ сам пишет свою историю.

MA ФЭН
СВАДЕБНЫЙ МИТИНГ
© Перевод А. Монастырский

Ma Фэн родился в 1922 году в уезде Сяои провинции Шаньси, в бедной крестьянской семье. В 1938 году вступил в ряды 8-й Армии, в том же году вступил в КПК. В 1940 году направляется на учебу в художественную школу при Художественной академии имени Лу Синя в Яньани. В 1943 году возвращается в Цзиньсуй, работает в агитбригаде. Позже – корреспондент газеты «Цзефан жибао», затем – редактор и главный редактор издательства «Цзиньсуй». В 1949 году избран членом Всекитайской лиги деятелей культуры, членом правления Ассоциации китайских писателей. В 1951 году поступает в Центральный литературный институт. В 1956 году становится заместителем председателя, а затем – председателем отделений Лиги деятелей культуры и Ассоциации китайских писателей в провинции Шаньси.

В 1942 году публикует первые произведения. В 1945 году, совместно с Си Жуном, написал роман «Повесть о герое Люй Ляне», который имел большой успех у читателей. В 1950 году вышел сборник рассказов «Сельская вражда». Впоследствии написаны рассказы «Свадьба», «Хань Мэймэй», «Я три года назад знал это» и другие, вошедшие в сборники «Мой первый успех» и «Солнце показалось из-за горы». В 60-е годы высокую оценку получили роман «Повесть о Лю Хулань» и киносценарий «Мы, сельская молодежь». После 1977 года в соавторстве с Сунь Цзянем написал киносценарий «Следы слез», создал ряд рассказов. Публикуемый рассказ получил Всекитайскую премию 1980 года.

* * *

Кому доводилось работать в деревне, тот, конечно, принимал участие во всевозможных митингах. Бывали вы на свадебном митинге? Наверняка нет. А я побывал. В последней декаде января нынешнего года, иными словами – за несколько дней до Праздника весны. Как-то утром, когда я перечитывал опубликованное недавно сообщение о Третьем пленуме[47]47
  Третий пленум ЦК КПК (декабрь 1978 г.), определивший курс развития Китая после «культурной революции».


[Закрыть], ко мне вбежала У Айин – председатель женского комитета уезда и прямо с порога выпалила:

– Секретарь Чжоу, завтра мы проводим свадебный митинг в Силиньской большой бригаде и надеемся, что вы примете в нем участие.

Заметив мое недоумение, она поспешила разъяснить:

– Вот уже несколько лет в районе Сишань очень остро стоит вопрос о свадебном выкупе. При женитьбе надо платить пятьсот, шестьсот, а то и тысячу юаней. В большой бригаде Силиня двое влюбленных покончили с собой, – взявшись за руки, бросились со скалы, потому что целых три года не могли пожениться, у парня не было нужной суммы.

У Айин и еще несколько человек поехали в Силинь выяснить подробности дела, в надежде поднять людей на борьбу с преступным обычаем. Три пары согласились на свадьбу без выкупа. Их надо было поддержать. И вот, посоветовавшись, решили устроить им коллективную свадьбу и пригласить руководителей и простых тружеников из близлежащих сел. Мое присутствие У Айин считала необходимым.

В этот уезд меня перевели не так давно, У Айин я знал мало, но успел убедиться в ее активности. Я счел своим долгом поддержать инициативу женщин, а заодно решил побывать в Силиньской бригаде, посмотреть, как там у них дела. На следующий день после обеда мы вместе поехали туда на джипе.

От уездного центра до Силиня было больше пятидесяти километров по горной дороге, труднопроходимой в некоторых местах. Вершины сплошь заросли деревьями и кустарником, а ниже горы были опоясаны террасированными полями. У подножия скалистого утеса стояло село примерно в сотню дворов. Дома все ветхие, полуразвалившиеся. Новые, крытые черепицей, попадались редко. Бросались в глаза приклеенные по обе стороны от дверей красные и зеленые полоски бумаги с призывами к свободе брака и отмене выкупа. Вдруг на дороге появился человек, гнавший перед собой двух коров. Сзади на ватнике выделялась большая заплата. Водитель не переставая сигналил, но человек продолжал идти как ни в чем не бывало, даже не собирался отгонять коров на обочину. Пришлось сбавить скорость и тащиться следом. Вдруг внимание мое привлек лозунг. На полоске красной бумаги – капли клейстера еще стекали по швам между кирпичами – «Пламенный привет секретарю уездного комитета Чжоу, добро пожаловать на свадебный митинг нашей бригады!».

Я сразу понял, что это работа У Айин – она, должно быть, по телефону сообщила о моем приезде.

Тем временем человек с коровами свернул в сторону, и наш джип вскоре затормозил возле правления бригады. Встретили меня радушно. Во дворе царила праздничная атмосфера. Парни и девушки – их было человек десять – готовились к торжественному событию: мастерили большие красные цветы, вырезали парные иероглифы[48]48
  Парные иероглифы – двойной иероглиф «си» («радость», «счастье»), символическое пожелание счастья молодой супружеской паре.


[Закрыть] «радость», клеили фонарики.

Они поглядывали на меня с веселыми улыбками, переговаривались. Мы зашли в правление.

У Айин сразу же представила мне всех, назвала имена, фамилии, должности. Кто-то принес воды – умыться с дороги, кто-то налил чай. Появились представители соседней бригады с подарками – поздравительными надписями на шелке, картинками в рамках под стеклом. Все радовались моему приезду, без умолку говорили, перебивая друг друга, надеялись, что я помогу раз и навсегда покончить с куплей-продажей невест. По их словам, родственники женихов и невест очень гордились оказанным им вниманием. Это не было преувеличением. Секретарь уездного комитета на крестьянской свадьбе – для далекой горной деревушки и в самом деле событие. В разгар веселой шумной беседы вдруг отодвинулся прикрывавший дверь полог, и из-за него появилась голова молоденькой девушки. Она поискала глазами секретаря ячейки и тихонько позвала:

– Дядя Чжэн, выйдите на минутку, мне надо вам кое-что сказать!

– Эрлань, что у тебя там? – спросила У Айин. – Заходи, рассказывай!

Девушке пришлось войти. Следом за ней плелся коренастый парнишка. У Айин тут же представила их мне. Это была одна из трех пар, собиравшихся на следующий день играть свадьбу. Невеста – Ван Эрлань, жених – Чжэн Юньшань.

– Ну, как дела? – продолжала У Айин. – Все готово? Видите, сам уездный секретарь приехал на вашу свадьбу!

Ван Эрлань тихонько вздохнула, опустила голову:

– Ничего не выйдет, товарищ У…

– Что случилось? – быстро спросила У Айин.

Ван Эрлань долго мялась, вся красная от смущения, не решаясь выговорить ни слова. Жених не стерпел.

– Что случилось? – выпалил он. – Да у ее папаши ветер переменился! Только что сказал мне свое последнее слово: чтобы было пятьсот юаней. Будут – хоть завтра играйте свадьбу, говорит, нет – так шиш вам!

Посыпались вопросы:

– Правда, что ли?

Ван Эрлань, едва сдерживая слезы, молча кивала.

Такой неожиданный поворот дела всех поразил. В этот момент в комнату со двора гурьбой ввалились ребята, занимавшиеся приготовлением к свадьбе. Услышав, что все рушится, они просто остолбенели. Я спросил, был ли улажен этот вопрос с семьей невесты. Тут все разом заговорили. Шум стоял невообразимый. Но главное я все же понял. Отец невесты Ван Цзянню действительно обещал не требовать выкупа. Эрлань и Чжэн Юньшань это подтвердили. Еще я понял, что молодые люди любят друг друга. Живут по соседству. Вместе росли. Теперь вместе работают. Родители их не прочь были породниться. Никто и в мыслях не держал, что в последний момент случится такая штука. У Айин чуть не плакала от досады. Секретарь ячейки Чжоу Тева кричал:

– Этот Ван Цзянню нарочно воду мутит! Настоящий вредитель, надо хорошенько его проработать, чтобы впредь неповадно было!

Я поспешил сказать:

– Давайте сначала разберемся как следует, выясним, почему вдруг он переменил решение.

Молчавший до сих пор секретарь Чжэн Гуюй подал голос:

– Верно. Пойду поговорю с ним, – и ушел, забрав с собой Ван Эрлань и Чжэн Юньшаня.

Чжэну Гуюю было за пятьдесят, и я слышал, что прежде, когда здесь был кооператив высокой ступени[49]49
  Крупный кооператив, объединяющий несколько более мелких.


[Закрыть], он исполнял обязанности секретаря ячейки в селе. Как только началась «культурная революция», его сразу сняли, и лишь недавно он вернулся на руководящую работу. По общему мнению, он один мог уговорить отца девушки. Я спросил о Ван Цзянню – что он за человек? Оказалось, ему уже под шестьдесят, он бедняк. В антияпонскую войну был в ополчении, потом активно участвовал в проведении земельной реформы[50]50
  Земельная реформа – передача помещичьей земли крестьянам, была проведена в первой половине 50-х годов.


[Закрыть]. Ни к чему как будто не придерешься. Вот только характер упрямый – за это его и прозвали «Старый буйвол». Говорил он мало и редко, но уж если что скажет – словно кол в землю вобьет. Говорят ему идти на восток – он непременно пойдет на запад. Бывало, доставалось ему из-за его упрямства. Чистил он как-то выгребную яму и по неосторожности ляпнул себе на штаны. Сгоряча стал лупить черпаком, приговаривая: «Вот тебе, получай! Вот тебе, получай!» Ну и перепачкался весь, конечно, даже лицо забрызгал. Возможно, тут было некоторое преувеличение, но одно ясно – старик с характером.

Тем временем вернулся Чжэн Гуюй. Уже без жениха и невесты. Сказал, что Ван Цзянню ни на какие уговоры не поддается, стоит насмерть. А под конец разговора вспылил и ушел из дому.

– Куда бы монах ни пошел, монастыря ему не миновать! – сказал Чжоу Тева. – Вечером придет, я с ним разберусь!

– Секретарь Чжоу, – обратилась ко мне У Айин, – может быть, обсудить этот вопрос на собрании, подвергнуть критике порочную практику выкупа, за которую так цепляется Старый буйвол? Сделать это хотя бы в воспитательных целях?

Предложение было встречено громкими возгласами одобрения, особенно со стороны молодежи. Старый буйвол открыто и нагло попирает брачное законодательство, это надо строго осудить. Вот единственный способ борьбы со злом и несправедливостью.

Чжэн Гуюй, опустив голову, курил и молчал. Лишь когда страсти немного улеглись, произнес с расстановкой, не торопясь:

– Из-за свадебных подарков устраивать судилище – это, пожалуй, слишком! А потом, вы же знаете, старик не испугается. Наоборот. Так можно только все испортить.

Чжэн Гуюй, видимо, был человеком рассудительным, и я его поддержал. Знал по опыту, что беседы и уговоры могут подействовать даже на упрямца. Сам попробую убедить старика, решил я, воспользуюсь своим положением секретаря уездкома. Как-то надо устроить так, чтобы я поужинал у него в доме. Этой мыслью я поделился с Чжэн Гуюем, и он сразу принялся за дело.

– А с теми двумя парами все нормально? – спросил я, и мне дружно ответили, что никаких подвохов тут быть не может.

По просьбе У Айин я согласился их посетить, и мы пошли в дом Ван Шуньси.

Двор старый, но чистый. На дверях парная надпись, на окне в комнате молодых наклеены двойные иероглифы «радость». То и дело приходят родные и знакомые с поздравлениями. Все предвещает счастливое событие. Ван Шуньси – спокойный, приветливый старик. Он долго благодарит меня – само уездное начальство пожаловало на свадьбу, никто в селе и не мечтал о такой чести, во сне и то не видел. И коллективную свадьбу похвалил – и торжественно, и расходов меньше. На усиленные приглашения остаться ужинать я ответил вежливым отказом.

Во вторую семью мне пойти не пришлось – у ворот меня дожидалась Эрлань, сама вежливость и терпение. На мой вопрос, вернулся ли отец, она поспешно кивнула. Я распрощался со всеми и пошел за Эрлань. По дороге она рассказала, что отец ходил в горы за хворостом, а когда, вернувшись, узнал, что секретарь Чжоу собирается у них ужинать, заметил: «Хоть чем-то похож на прежних руководителей. Не захотел пировать в бригаде, придет ужинать в крестьянский дом». И не разрешил жене готовить никаких особых блюд.

Я поспешил сказать:

– Ну, что ж, это правильно.

Эрлань, вздохнув, продолжала:

– Секретарь Чжоу, у отца характер тяжелый, если что не так скажет, вы уж не обижайтесь.

– Постараюсь с ним мирно поговорить, – засмеялся я и вслед за Эрлань вошел во двор. Дом был старенький, на три комнаты, в западной части двора – коровник. Старик, еще крепкий, перебирал сено. Эрлань крикнула:

– Папа, секретарь Чжоу пришел!

Старик поднял голову, скользнул по мне взглядом, буркнул: «Проходите в дом», – и, повернувшись спиной, кинул охапку под навес. В этот момент я увидел на его ватнике большую заплату. Так вот, оказывается, кто не уступал дорогу нашей машине!

Эрлань приподняла рваный дверной полог и пропустила меня в комнату, где занималась стряпней пожилая женщина, видимо мать Эрлань. Чуть позже я заметил подростка лет четырнадцати – пятнадцати, раздувавшего мехи. Как я узнал потом, это был младший брат Эрлань. И мать, и брат встретили меня приветливо, пригласили сесть на кан, что я и сделал, быстро разувшись. Эрлань принялась накрывать столик, стоявший на кане. Вошел Старый буйвол, молча уселся напротив меня. Только теперь я смог его как следует разглядеть: прямоугольное лицо, баки, лоб в глубоких морщинах. Он уставился на меня, видимо ожидая, когда я заговорю. Но если я, например, произносил три слова, он в лучшем случае отвечал одним. Я спросил, сколько он получает за один трудодень, много ли их набирает в году, как ему живется.

– С голоду не помираем! – последовал ответ, и снова молчание. Зато жена рассказывала все обстоятельно и подробно, чтобы хоть как-то поддержать разговор и разрядить обстановку. Вдруг Старый буйвол брякнул:

– Я назначил выкуп – пятьсот юаней. Говори прямо: что собираетесь делать? Критиковать или бороться со мной? Ну, отвечай!

– Ни критиковать, ни бороться. Не в этом дело. Но мне хотелось бы знать, почему вы изменили свое решение.

– Государство и то меняет политику, а мне, простому человеку, передумать нельзя? Ну, сделал глупость, с кем не бывает?

Эрлань, видимо испугавшись, как бы отец не сказал лишнего и не поставил меня в неловкое положение, подала голос:

– Папа, ужин готов!

Старый буйвол ничего не сказал, только фыркнул. Принесли большое блюдо с острыми маринованными овощами и каждому по чашке густой похлебки. Старый буйвол не притронулся к палочкам. Он продолжал курить, посматривая то на меня, то на блюдо с овощами.

– Ну, как еда? – неожиданно спросил он.

Вопрос был простой, но очень не просто было ответить. Скажешь вкусно – не поверят. Невкусно – обидятся. И все же я предпочел не лгать, ответил:

– По правде говоря, не очень вкусно, но есть можно. – И, помолчав, добавил: – После Освобождения прошло без малого тридцать лет, а крестьяне плохо живут, бедно. Почти так же, как во времена земельной реформы.

Старый буйвол кивнул и спросил:

– А во время «великой культурной революции» ты кто был?

– «Идущий по капиталистическому пути». Три года меня продержали в коровнике, семь лет жил в ссылке.

Лицо старика неожиданно смягчилось. Он выбил пепел из трубки и приказал жене подогреть вина и нарезать мяса. Я стал отказываться, но женщина меня успокоила:

– Мясо вареное, мы приготовили его к свадьбе, так что стряпать не придется.

Вместе с Эрлань они нарезали мясо, подогрели вино. Старый буйвол прикрыл рукой мою чашку.

– Если уважаешь нас – выпей несколько рюмок, а боишься – тогда ешь, я один пить буду.

В создавшейся обстановке было неудобно отказываться, и я согласился. Наполнив рюмки, Старый буйвол сказал:

– Ну, давай говори!

– Что говорить?

– Как что? Про то, что требовать выкуп за невесту – преступно, отвратительно, про реакционную сущность этого выкупа, про вымогательство, ну и, конечно, про отсталую крестьянскую психологию. Наслушался досыта! Хватит!

Я с улыбкой спросил:

– А почему вы решили, что я собираюсь об этом говорить?

– Так ты ведь начальник, значит, за тем и пришел.

– Раз так, давайте откроем окно, и пусть все слушают, какие красивые слова мы здесь говорим. Да я просто хотел у вас узнать: почему нельзя обойтись без подарков, без выкупа, без пятисот юаней?

Старик, потупившись, пил вино и молчал. Потом вдруг спросил:

– Столько лет не приходилось с начальством беседовать, не знаю даже, как теперь – дают вам на еду денег или не дают?

– Конечно, дают. Государством установлено: в день – тридцать фэней или карточками на цзинь и два ляна[51]51
  Лян – мера веса, около 40 г.


[Закрыть] зерна.

– Я двадцать три года растил Эрлань, – продолжал Старый буйвол. – Пусть будет в день не тридцать, а двадцать фэней. Сколько всего получается?

Вот, оказывается, какую ловушку он мне расставил! Но не успел я рта раскрыть, как в разговор вмешалась Эрлань:

– Выходит, я в этом доме нахлебница? Да у меня в год самое малое две сотни трудодней!

– Это правда? – спросил я старика.

– Правда. Но если она уйдет в другую семью, уйдут и ее трудодни.

Я рассмеялся:

– По-вашему, значит, выкуп – дело законное и справедливое?

Старый буйвол ответил вопросом на вопрос:

– А если за дочь выкупа не брать, как потом сына женить? Ведь надо платить за невесту!

Брат Эрлань покраснел до ушей и убежал с чашкой в руках.

Старый буйвол выпил и продолжал:

– Ты скажешь, он еще маленький, а когда вырастет, по закону никакой выкуп уже не потребуется. Ха! Да если все по этому вашему закону будет…

Эрлань его перебила:

– Папа! Не говори чепухи!

– Это я говорю чепуху? Когда это закон ваш соблюдался? Кто не брал денег, выдавая дочь замуж? Или не платил за невесту? Все так делают. Одни в открытую, другие – тайком.

– Неужели и семья Ван Шуньси тоже?

– Ну, эти нет. Они и не брали и не давали. Обменяли. Как свинью на барана.

Я не понял, что он имеет в виду. Жена объяснила. Ван Шуньси женит сына на дочери свояченицы, а свою дочь отдает замуж за ее сына. Так называемый «родственный обмен». И выкупа, само собой, не надо.

– Ну а вторая пара?

– Какая вторая? А, это ты про сына У Чэнъю? Там тем более не за что платить деньги.

– Тоже «родственный обмен»?

– Нет, хуже. Сын «в примаки» идет!

– У нас равноправие. Что же плохого, если муж идет жить к жене.

– Это с какой стороны посмотреть. – Старый буйвол выпил и продолжал: – У Чэнъю еще молодым овдовел и остался с сыном на руках. Был ему и за отца, и за мать, вырастил. И отец, и сын оба работящие, но накопить денег на жену не смогли. Сыну за тридцать, а он все в холостяках ходит. Связался с одной вдовой, старше его, у вдовы ребенок, и она не хочет идти в чужой дом, предложила парню жить у нее. У Чэнъю и так и эдак прикидывал – выхода нет. И в конце концов согласился. Тут как-то пожаловался мне: «Вся жизнь моя – в сыне, ничего больше нет! Сердце от горя разрывается. А что делать? Не оставаться же парню холостяком!»

Старый буйвол умолк и вздохнул:

– Какие уж тут законы. Каждый выкручивается, как может. Крестьяне мы, беднота…

Он хотел налить себе вина, но чайник был пуст.

– Еще неси. – Он протянул чайник Эрлань.

– Папа, – сказала Эрлань, – посмотри, секретарь Чжоу больше не пьет, да и тебе хватит…

Тот метнул на нее сердитый взгляд и, буркнув: «У самого еще руки не отвалились!» – стал спускаться с кана. Жена взяла чайник, наполнила до половины вином, налила мужу и, пользуясь случаем, сказала:

– Тебе же нравится этот Юньшань. Ты сам был против выкупа, только вчера говорил: «По миру пойду, а не стану дочь продавать». И вдруг сегодня… Всех переполошил – и нас, и начальство…

– А ты не встревай! – оборвал жену Старый буйвол. – Моя дочь. Как хочу, так и выдаю замуж. Не нравится начальникам – не надо. Что мне за дело!

Я улыбнулся:

– Это камень в мой огород?

Старый буйвол ничего не ответил, снова выпил.

– Как же! Сам уездный секретарь прикатил собрание проводить! А что оно, ваше собрание? Думаете, после него все сразу перестанут выкуп брать?

– Может, не все и не сразу, но не агитировать же за то, чтобы дочерьми торговали?

– А что особенного? – после долгого молчания сказал старик. – При старом строе не то что дочерей – сыновей и жен продавали. А почему? Все бедность проклятая!

Старик раскраснелся, даже шея налилась кровью, на кончике носа блестели капельки пота. Он без конца подливал в рюмку вина. Жена хмуро смотрела на мужа, но вдруг распрямила брови и с улыбкой сказала:

– Дай-ка чайник, еще принесу.

– Напоить меня хочешь? – рассердился Старый буйвол и вылил рюмку обратно в чайник, после чего принялся за еду. Жена незаметно мне подмигнула. – После земельной реформы, – снова заговорил старик, – после кооперирования этот обычай стал отмирать. В шестьдесят пятом году я старшую дочь отдавал, не взял ни гроша. Еще одежды добавил да пару корзин. У матери спроси, если не веришь.

– Да, это правда, – подтвердила жена, кивнув головой. – Тогда у людей было зерно в закромах, в кредитном обществе у каждой семьи свой счет. Никто не стал бы из-за денег шум подымать, срамиться перед людьми.

Старик подхватил:

– А в последние годы только и знаем, что «капиталистические хвосты» рубить: личные наделы отрубили, подсобное хозяйство и животноводство – тоже. Теперь осталось только головы отрубить!

Я спросил, сколько он зарабатывал до «великой культурной революции». Ответила жена:

– В те годы, при начальнике Чжэн Гуюе, дневной паек был четыреста пятьдесят граммов зерна самое малое. Зарабатывали по юаню в день, а в хорошие годы бывало по юаню и двадцать фэней. Теперь же паек – двести восемьдесят, а заработок – двадцать пять фэней…

Старый буйвол ее перебил:

– Ну, вот ты – большой начальник. Скажи: как нам жить? Если и дальше так пойдет – впору не то что дочь или жену – самого себя на базар снести и ценник привесить!

– Это все Линь Бяо с «бандой четырех»…

– Так «банду четырех» уже два года как разгромили! А на селе все по-прежнему. Кости как были сломаны – так и не срослись. Окропили только красной водичкой – и все. Ха! Свадебный митинг! А насчет родов как? Тоже митинговать будете? Если хозяйство не поднимается, на что мне эти ваши цветочки-веточки? Куда я их засуну?

Я выпил всего две рюмки, но чувствовал, как горит лицо. Хозяйка заволновалась, одернула мужа:

– Отец, ты бы еще в правлении рупор взял да через него орал на секретаря Чжоу!

– Э-э! – как бы извиняясь, произнес Старый буйвол. – Я не хотел тебя обидеть. Ты здесь недавно, и не тебе за эти дела отвечать. Все мой язык. Не знаю, что с ним и делать!

– Все вы правильно говорите, – успокоил я Старика.

Я сказал это искренне. В словах Старого буйвола была самая простая и очевидная, настоящая правда. До приезда в Силинь я не задумывался над такими вопросами. Слов нет, купля-продажа при вступлении в брак отвратительна, но, если говорить честно, разве только крестьяне в этом виноваты? Разве можно одним лишь провозглашением свободы брака решить вопрос, пока не решены насущные проблемы и далеко не все крестьяне живут в достатке? Погруженный в свои мысли, я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд Эрлань и сразу все понял.

– Послушайте, Ван, заболтались мы с вами, – обратился я к старику. – А как все же со свадьбой Эрлань?

– Я не против, – не задумываясь, отвечал Старый буйвол. – Пятьсот юаней – и все в порядке! А нет – ведите меня в тюрьму! Хоть сейчас. А завтра свадьбу играйте!

Дальнейшие уговоры были бесполезны. Я посидел еще немного и попрощался. Эрлань проводила меня до ворот. Она не проронила ни слова – была в отчаянии.

– Я думаю, отец покуражится и в конце концов согласится, – пытался я утешить девушку. – Главное, что вы любите друг друга и рано или поздно своего добьетесь.

Эрлань отрешенно кивнула.

В правлении бригады снова собрался народ. Все были возмущены, узнав, что так и не удалось уломать старика, ругали его, называли собакой на сене – нарочно все делает, хочет другим досадить. Предложили вызвать его на собрание, покритиковать. Я возразил: пусть подумает хорошенько, чего-то он недопонимает. Приказным порядком или осуждением вряд ли чего-нибудь добьешься. Молодежь пошумела еще немного и разошлась. Остались мы с Чжэн Гуюем. Пользуясь случаем, я расспросил его о положении дел в Силине за последние несколько лет и убедился в том, что Старый буйвол сказал правду. Хозяйство района пришло в полный упадок, дальше некуда. Рассказывая, Чжэн Гуюй чуть не плакал.

Помолчали. Потом Чжэн Гуюй снова заговорил:

– По-моему, самое лучшее – повернуть назад, пойти по прежнему, правильному пути. Вокруг горы, и это надо учитывать, развивая хозяйство, используя главным образом зимний период.

На следующий день состоялся свадебный митинг. Все было очень торжественно и шло как по маслу. Старый буйвол тоже пришел посмотреть на веселье. Я не стал читать приветственную речь, которую подготовила для меня У Айин, а говорил о том, о чем мы накануне беседовали со Старым буйволом. Чтобы избавиться от свадебной купли-продажи, необходимо усердно трудиться, добиваться роста доходов и улучшения благосостояния членов кооператива. Говорил я искренне, убежденно, а под конец, ссылаясь на сообщение о Третьем пленуме, изложил точку зрения Чжэн Гуюя на развитие хозяйства в горных районах. Мне долго аплодировали. Особенно разволновался Чжоу Тева. Он протиснулся сквозь толпу и крепко пожал мне руку.

– Секретарь Чжоу, считайте, что с выкупом покончено навсегда, что он вырван с корнем! Пусть только наверху держат правильный курс, а уж мы у себя в горах наведем порядок!

Тут все разом заговорили, каждый предлагал свои меры для поднятия производства в зимний период: сбор лекарственных трав, косточек дикого персика и абрикоса, изготовление черенков для лопат, плетение корзин… Свадебный митинг незаметно перешел в производственное совещание. Поразительно! Всего несколько слов о решениях Третьего пленума, сказанных мной, вызвали целую бурю энтузиазма!

Вдруг все расступились, пропуская вперед Ван Эрлань и Чэн Юньшаня, которые пришли в венках из красных цветов. Я тихонько спросил Эрлань:

– Отец согласился?

Девушка, улыбаясь, кивнула.

– Сначала взял с меня расписку на пятьсот юаней… – вставил жених.

– Расписку? – вскричала У Айин. – Что за вздор!

Чжэн Юньшань, смеясь, пояснил:

– И еще велел приписать «на том свете отдам»!