Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

– Как ты меня узнал? – с радостным изумлением спросил он.

– Твою дурью башку среди тысяч узнаешь. А почему ты все это время не приходил?

– А ты почему?

Я не сводил с него глаз. Вид жалкий: мокрая от пота рубашка липла к спине, волосы свалялись в клочья, губы потрескались, и только глаза и зубы ярко блестели на сером от пыли и грязи лице.

– Как ты добирался? – забеспокоился я.

– Где телегой, где пешком. Уже полмесяца в дороге.

– Полмесяца? Пятьдесят километров? – не поверил я.

– Сейчас расскажу все по порядку.

Мы дошли до бараков в лощине, где размещалась наша бригада.

Здесь бегали свиньи, тощие, как бездомные собаки. Смена еще не кончилась, было тихо, только на кухне позвякивала посуда.

Мы прошли ко мне в общежитие, двери были открыты – для таких, как мы, нищих, не требовались замки. Я поставил таз для умывания и вышел с ведром за горячей водой. На кухне договорился с кашеваром о сухом пайке: жиры на месяц – двадцать пять граммов – я уже получил и теперь мог брать только овощи.

– Гости? – догадался он. Отпер шкаф, налил в пиалу чайную ложку масла и еще дал три баклажана.

– Завтра опять приходи за пайком, а полный расчет произведем послезавтра, так удобнее.

Я зачерпнул из котла горячей воды и пошел к себе.

Ван Ишэн, раздевшись до трусов, шумно мылся, брызгал водой. Потом замочил в тазу белье, тщательно выстирал, отжал и повесил сушиться на веревку у двери.

– Быстро ты управился! – заметил я.

– С детства привык. Да и постирушка ерундовая.

Он сел на кровать, тонкий – ребра можно пересчитать, почесал спину. Я протянул ему пачку папирос, он с залихватским видом вытащил одну, облизал кончик и, держа в зубах, наклонился прикурить. Я дал ему огонька и закурил сам.

– Неплохо, а? – медленно выпуская дым, с улыбкой произнес он.

– Что, и ты закурил? Ничего, жить можно, да?

Он обвел глазами соломенную крышу над головой, свиней, бегавших по двору, и, помолчав, произнес, постукивая себя рукой по худой жилистой ноге.

– Конечно, можно. Еда есть. Деньги тоже. Чего еще надо? Ты-то как?

– Деньги и у меня есть, – глядя, как он выпускает дым, со вздохом произнес я, – еды тоже хватает, масла, правда, нет, и изжога замучила от этой кормежки из общего котла. Плохо только, что в свободное время нечем заняться, ни книг, ни кино, ни электричества. Пойти некуда, торчишь целыми днями в этой дыре, скучища, сдохнуть можно.

– На вас не угодишь! Вам парчу подавай да еще с узорами! А я доволен, и ничего мне не надо. Думаю, тебя книги испортили. Кстати, те, что ты мне рассказывал в поезде, крепко в душу запали. Ты молодец, что так много прочел, слов нет. Только скажи, положа руку на сердце: какой тебе прок от книг? Да, тот человек у Джека Лондона изо всех сил боролся за жизнь, даже малость свихнулся, но выжил, а что дальше? Жить как Понс? Есть, пить, копить деньги и наконец превратиться в сквалыгу, который считает напрасно прожитым день, если не поел за чужой счет. А по-моему, не голодать – уже счастье.

Он выдохнул табачный дым, стряхнул пепел с колен. Я досадовал на себя, черт меня дернул заговорить о масле и высказать свое недовольство да еще брюзжать из-за книг и фильмов, без которых можно вполне обойтись. Ван не стал бы горячиться из-за таких пустяков. Сбитый с толку, я готов был с ним согласиться. Может, и правда человеку ничего больше не надо? Ну, чем я плохо живу? И еда, и постель, хоть и плохонькая, не надо думать, куда на ночь приткнуться. Почему же я так часто впадаю в уныние? Почему так тянет хоть что-нибудь почитать? Чем приворожило меня кино, ведь его волшебство исчезает, как только в зале зажигается свет. Я не знал, как выразить свое настроение, какими словами, но все это было важно для жизни.

– Ну а в шахматы ты играешь? – спросил я Вана.

– Спрашиваешь! Конечно! – не задумываясь, выпалил он.

– А зачем? Ведь ты всем доволен! Мог бы и обойтись!

Рука с папиросой застыла в воздухе, затем он потер ею лицо.

– Видишь ли, шахматы у меня – пунктик. Играя, я забываю обо всем на свете…

– А допустим, тебе запретят играть и даже думать о шахматах, что тогда?

– Как это запретят? Чушь какая-то! – с недоумением протянул он. – Буду тогда играть по памяти. Кто полезет ко мне в черепушку?

– Шахматы, конечно, здорово, – со вздохом сказал я, – не то что книга, прочел раз-другой и отложил, не станешь же без конца перечитывать одно и то же. А в шахматах можно придумывать разные комбинации…

– За чем же дело стало, учись играть в шахматы, – с улыбкой подхватил он. – О животе голова не болит, хоть и кормят хреново, как ты говоришь, жизнь – скучища, книг не найдешь… что ж, остаются шахматы, чтоб развеять скуку.

– Я к ним равнодушен, – ответил я. – Кстати, в нашей бригаде есть неплохой шахматист.

Ван Ишэн выбросил окурок за дверь.

– Правда? – Глаза его загорелись. – Классный? Ого, не зря я пришел. Где же он?

– На работе. Значит, ты не ко мне пришел?

Он лег на мою постель, подложив руки под голову и уставившись на свой впалый живот.

– Веришь ли, целых полгода не встречал настоящего шахматиста, хоть убей. Вот и решил, талантов полно, дай, думаю, поищу, может, найдется кто-нибудь и в этой глуши? Отпросился с работы и отправился в путь…

– Так ты не работаешь? А на что живешь?

– Сестру распределили на завод, она теперь сама зарабатывает на жизнь, и я могу поменьше посылать домой. Хочу серьезно заняться шахматами. Ну, где же твой шахматист?

Я заверил его, что тот скоро придет, и не удержался от вопроса:

– Как вообще-то у тебя дома?

– Нищета, – после долгого молчания со вздохом ответил он. – После смерти матери мы остались втроем: я, сестра и отец. Отец зарабатывал мало, у нас не выходило и десяти юаней в месяц на человека. Вдобавок ко всему после смерти матери отец стал пить, заведется в кармане медяк-другой, он тут же пропьет и давай всех поносить разными словами. Соседи пытались его образумить, он слушал, заливаясь слезами, и вызывал жалость.

«Почему ты не бросишь пить? Что хорошего в вине?» – говорил я ему. «Ты не понимаешь, что за штука вино, оно вместо сна для нас, стариков. Жизнь у меня, сынок, была собачья, мать умерла, оставив вас совсем маленькими. Намучился я, старым стал, образования нет, за всю жизнь лишнего медяка в руках не держал. Мать перед смертью наказывала, чтоб ты обязательно кончил школу, а уж потом шел работать. Ну что за беда, если я выпью немного, а? А что не так, в той жизни поквитаюсь».

Ван Ишэн посмотрел на меня и после некоторой паузы продолжал:

– Скажу тебе правду, до освобождения мать была в публичном доме. Потом, считай, ей повезло, она кому-то приглянулась, и ее взяли наложницей… Дай закурить.

Я бросил ему папиросу, он затянулся и не мигая уставился на огонек.

– Через некоторое время она с кем-то сбежала, говорят, там над ней всячески измывались, особенно старая госпожа, даже били. С кем сбежала – не знаю, знаю только, что это был мой отец. Сразу после освобождения, незадолго до того как я родился, он исчез, оставив мать без средств. Тогда она сошлась с моим отчимом, чернорабочим, здоровье у него было плохое, образования никакого, и зарабатывал он совсем мало. Мама ему помогала, и они кое-как содержали семью, но после рождения сестренки здоровье у матери пошатнулось и с каждым днем становилось все хуже. В школе – я тогда только что поступил – меня любили, считали способным. Я, как мог, экономил, отказывался от школьных экскурсий, кино. Мама бралась за любую работу, чтобы я не чувствовал себя обделенным. Как-то для типографии мы с ней перегибали страницы из книги о шахматах. Прежде чем мама отнесла заказ в типографию, я успел немного прочесть, к своему удивлению, кое-что понял и заинтересовался. С тех пор каждую свободную минуту я проводил на уличной площадке у столика с шахматами. О покупке шахмат нечего было и заикаться, поэтому я смастерил из картона доску и фигуры, отнес их в школу и стал играть, так мало-помалу и навострился. Осмелев, я решил сыграть с кем-нибудь на улице. Придумывать ходы со стороны было легко, играть – гораздо труднее, да еще с хорошим шахматистом, и все же я вышел победителем. Я играл целый вечер, даже про ужин забыл, мать насилу увела меня домой, отлупив по дороге, но она была до того слаба, что я даже не почувствовал.

«Сынок, – сказала она дома, встав передо мной на колени, – ты единственная моя надежда, и если не будешь хорошенько учиться, я с горя умру прямо у тебя на глазах». – «Ma, я хорошо учусь, – замирая от ужаса, поспешил я ее успокоить. – Вставай, я больше не буду играть в шахматы».

Я поднял и усадил ее. Вечером, когда мы с ней опять перегибали и складывали страницу за страницей, я, незаметно для себя самого, вновь углубился в шахматную партию. «Опять ты за свое, – сказала она, – ни в кино не ходишь, ни в парк, привязался к этим треклятым шахматам. Что же, играй, но послушай меня: знай меру, не сходи с ума. Запустишь уроки, накажу, не пожалею. Мы с отцом люди неграмотные, но спросим учителей, и если узнаем, что ты отстал, спуску не дадим».

Я лишь поддакивал, да и как мог я забросить уроки, если арифметика для меня была все равно что шахматы. Вернувшись из школы, я готовил уроки, играл в шахматы, а после обеда до самого вечера помогал маме складывать листы. Эта работа не требовала умственного напряжения, и я мог обдумывать шахматные партии, но иногда вдруг, забывшись, громко стучал по столу и выкрикивал ход, чем приводил всех домашних в недоумение.

– Теперь понятно, почему ты так здорово играешь, – прервал я Ван Ишэна. – К шахматам у тебя пристрастие с детства.

– Да, вот что случилось потом, – с горькой усмешкой произнес Фанат. – Учитель послал меня в Дом пионеров, в шахматный кружок, учись, вырастешь – чемпионом станешь, сказал он мне. Но мама воспротивилась. «Не твоего ума это дело, – говорила она, – выучись лучше какому-нибудь ремеслу, шахматами на пропитание не заработаешь. Старайся получить в школе побольше знаний, чего не знаешь – учителей спрашивай, в жизни это здорово пригодится. Что? Хочешь быть шахматистом? Шахматы – это для богачей, людей именитых, с положением. Повидала я таких на своем веку, у них и женщины играли в шахматы, даже на деньги. Ты и понятия не имеешь об этом! Играй, если нравится, только не превращай это в ремесло!»

Я передал свой разговор с матерью учителю. Он ничего не сказал, а через несколько дней подарил мне шахматы.

«Добрый он человек! – сказала мать. – Но нам прежде всего надо думать о заработке, а не о шахматах. Встанешь на ноги, заведешь семью – тогда и играй сколько влезет».

– Что ж, теперь все в порядке, играй, сколько душе угодно, пусть мать не волнуется.

Ван Ишэн забрался с ногами на кровать, скрестив их по-турецки, сжал пальцами запястья и сказал, глядя в пол:

– Она не дожила до этого, умерла, когда я кончил первый класс. А перед смертью сказала мне: «Соседи говорят, что ты хорошо играешь в шахматы, верю, но не об этом болит у меня сердце. Как бы ты ни играл, шахматы не прокормят тебя. Я уже не увижу, как ты кончишь школу, мы с отцом хотели, чтобы ты учился дальше в полной средней школе, а потом поступил в университет, но у отца нет таких денег, да и сестренка еще мала. Кончай начальную школу и иди работать, поможешь отцу. Я ухожу, и мне нечего тебе оставить, кроме вот этих шахмат, которые я выточила из зубных щеток». Она велела мне вытащить из-под подушки небольшой сверток, в котором оказались пластмассовые кружки – шахматные фигуры, отполированные до блеска, словно вырезанные из слоновой кости. Только иероглифов на них не было. «Сам вырежешь, я неграмотна и боялась ошибиться, – сказала она. – Видишь, я благословляю тебя, хочу, чтобы ты научился хорошо играть». Я уже знал вкус горя, но никогда не плакал, что толку в слезах. Однако при виде этих кружков не выдержал и разрыдался.

Я слушал Вана опустив глаза, к горлу подступил комок. Ван курил.

Вернулись ребята, они поймали двух змей. Поначалу они церемонно стали расспрашивать Вана о том, куда его распределили и как ему живется, но потом поняли, что это свой парень, и разговорились.

Я принялся, не жалея красок, расписывать его шахматное искусство, пусть знают, что гость мой – человек необычный. Все в один голос советовали ему сыграть с лучшим шахматистом нашей бригады, по прозвищу Дылда. И вскоре его привели. Он был из большого южного города, высоченный как жердь и очень худой. Манеры и осанка сразу выдавали в нем человека образованного, к тому же он тщательно следил за своей одеждой. Встретив такого лощеного, чистенького верзилу где-нибудь на горной тропе, люди удивленно таращились. Дылда, согнувшись, вошел в комнату и с порога протянул руку Вану. Тот замешкался было, но тут же спохватился, и они обменялись рукопожатиями.

– Мое имя Ни Бинь, – сказал парень, сложив руки на животе. – А Дылдой меня прозвали за длинные ноги. На местном диалекте слово это ругательное, ради бога, не обращай внимания, у здешних жителей низкий культурный уровень. А тебя как зовут?

– Фамилия Ван, имя Ишэн, – ответил Ван, снизу вверх глядя на Дылду, он был на две головы ниже Ни Биня.

– Ван Ишэн? – переспросил Ни Бинь. – Здорово, хорошее имя.

Он жестом пригласил Вана сесть.

– Говорят, ты увлекаешься шахматами, это прекрасно, шахматы я отношу к самой высокой культуре. Мой отец – известный шахматист. Я тоже немного играю, но здесь не с кем. Садись, пожалуйста.

Ван снова сел на постель и, не зная, что сказать, натянуто улыбался. Ни Бинь остался стоять, слегка наклонившись вперед.

– Прости, я только что с работы и еще не привел себя в порядок, я ненадолго отлучусь. Кстати, твой отец тоже играет в шахматы?

Ван Ишэн замотал головой.

– Здорово, здорово, – произнес Ни Бинь. – Так я мигом вернусь.

Я пригласил его поужинать с нами змеиным мясом.

– Нет, ни к чему, – отозвался он уже у двери. – А может, и приду.

Все закричали:

– Брось темнить! Придешь или нет?

– Змеиное мясо, конечно, неплохо, тем более что мне предстоит пошевелить мозгами в шахматном матче.

Все посмеялись, затем, прикрыв дверь, стали мыться. Ван Ишэн сидел на краю кровати и думал о чем-то своем.

– Не обращай внимания на Дылду, – посоветовал я Вану, отрезая змеиные головы, – он с причудами.

– Если твой друг и правда силен в шахматах, – сказал один из ребят, – увидим сегодня классную игру. Отец Дылды шахматная знаменитость в нашем городе.

– Отец отцом, сын сыном, шахматная техника не передается по наследству, – возразил другой.

– На шахматных семейных традициях воспитываются прекрасные игроки, – задумчиво произнес Ван. – Нельзя пренебрегать мастерством, которое передается из поколения в поколение. Ладно, сыграем и увидим!

Ван Ишэн с силой сжал кулаки, лицо его было напряжено.

Я подвесил тушки змей, содрал с них кожу и, не помыв, бросил на деревянный стол. Бамбуковым ножом вспорол брюхо у каждой, очистил от внутренностей и, свернув кольцом, целиком положил в миску. А миску опустил в большой котел, куда налил немного воды.

– Ну как, черти, помылись? Открываю дверь!

Все поспешно натянули штаны. Положив во дворе три кирпича и бросив между ними охапку хвороста, я поставил котел и крикнул:

– Присмотрите, чтобы свиньи не столкнули! С огня снимите через десять минут после того, как закипит.

Я пошел в дом готовить баклажаны.

Таз из-под рукомойника вымыли и принесли в нем из столовой четыре-пять цзиней отварного риса и немного баклажанов. Мне понадобились еще головка лука, два зубчика чеснока, имбирь и соль.

Когда появился Дылда с черной деревянной коробкой в руках, я попросил его принести соевой пасты и уксуса в кристаллах.

Наконец я внес котел, открыл крышку, и комната наполнилась паром, а когда пар рассеялся, раздался крик восхищения. На дне, издавая аппетитный запах, поблескивали две змеи. Обжигая пальцы, я вытащил миску.

Заглянув в нее, Ван Ишэн спросил:

– А как же их есть? Ведь они сварены целиком!

– Змеиное мясо не любит железа, – пояснил я, – оно тогда неприятно пахнет. Поэтому змей и варят целиком. Отрывайте палочками по куску, макайте в соус и ешьте.

Я положил баклажаны в котел, чтобы дошли на пару. Дылда принес соевой пасты, по его словам, из последних запасов, а вместо уксуса щавелевой кислоты. Затем он положил на стол коробку, и когда открыл, все увидели шахматы дивной старинной работы! Темные блестящие фигуры из эбенового дерева с выгравированными на них древними иероглифами были инкрустированы золотом и серебром; шахматная доска обтянута шелком, а по центру тем же древним стилем выведены четыре иероглифа. Мы так и впились разгоревшимися глазами в шахматы, к большому удовольствию Дылды.

– Это старинная и очень дорогая вещь времен Минской династии[8]8
  Династия Мин – 1368–1644 гг.


[Закрыть]. Отец подарил эти шахматы мне на прощание. Здесь они как-то ни разу не понадобились, мы играли другими, а с Ван Ишэном сыграем этими.

Ван, видимо, никогда прежде не видел такой тонкой работы и очень осторожно, с каким-то внутренним напряжением прикасался к шахматным фигурам.

Растерев соевую пасту с мукой, имбирем и чесноком и добавив туда щавелевой кислоты, я приготовил соус и пригласил всех приступить к еде. Палочки замелькали, как пинг-понговые ракетки. Наполнив миски рисом, все потянулись к мясу, стали раздирать его на части и, едва обмакнув в соус и поднеся ко рту, громко выразили одобрение. Я спросил Вана, не напоминает ли оно ему вкус крабов.

– Я никогда не ел крабов, – набив рот, с трудом ответил Ван.

– Крабов не ел? – поперхнулся Дылда. – Не может быть! Каждый год в праздник Середины осени, – отложив палочки, сказал он, – у моего отца собирается изысканное общество, всякие знаменитости. Они лакомятся крабами, играют в шахматы, дегустируют дорогие вина, сочиняют стихи, делают друг другу поэтические посвящения на веерах. О, через много лет эти веера будут высоко цениться.

Занятые едой, мы слушали его вполуха. Заметив, что мясо исчезает на глазах, он умолк и поспешил взяться за палочки. Вскоре, когда в миске осталось лишь два остова, я принес дымящиеся, прямо с огня, баклажаны, посолив и приправив их чесноком, а змеиные кости залил водой, чтобы сварить бульон. Передохнув, мы снова взялись за палочки и в один присест покончили с баклажанами. Змеиные кости между тем разварились, и я бросил в бульон немного дикого аниса, который в большом количестве растет тут прямо у домов, и комната наполнилась сладковато-пряным ароматом. Отпивая маленькими глотками горячий бульон, все заметно повеселели. Завязался разговор.

– Здорово, здорово, – приговаривал Дылда, приглаживая волосы. Он предложил Вану сигарету, закурил сам и, бросив сигаретницу на стол, сказал:

– Сегодня мы отведали дары гор, жаль, что тут нет даров моря, у нас дома их очень любят. Я слышал от отца, что дедушка специально нанимал женщину чистить ласточкины гнезда. Эти гнезда морские птицы вьют из мелкой рыбешки и креветок, скрепляя слюной. В них много сора и грязи, чтобы почистить одно гнездо, надо потратить не меньше дня. Готовят их на медленном огне, на пару. Едят каждый день понемногу, это очень полезно.

– Фу-ты, дьявол! – удивился Ван. – Еще нанимать кого-то, целый день возиться с одним гнездом! Не проще ли купить рыбы и креветок, сварить их вместе, и все.

– Будь это так просто, ласточкины гнезда не ценились бы так дорого, – с улыбкой заметил Дылда. – А дороги они, во-первых, потому, что собирают их на отвесных морских берегах, рискуя свернуть себе шею, а во-вторых, из-за слюны, которая считается прекрасным укрепляющим и тонизирующим средством. Видите, тут все: и риск, и трудоемкость, и лечебный эффект. Ласточкины гнезда на столе говорят о богатстве и престижности дома.

Это, должно быть, вкусно, пальчики оближешь, решили мы. Но Дылда с улыбкой возразил:

– Нет, у них отвратительный запах.

Мы пожали плечами. Чего ради тогда хлопотать из-за какого-то вонючего гнезда?

Вечерело. На небе светлела луна. От зажженной коптилки на стенах появились тени.

– Сыграем? – спросил Дылда.

Ван, еще не оправившийся от удивления после его рассказа, молча кивнул в ответ. Дылда вышел и вскоре вернулся аккуратно одетый в окружении многочисленных болельщиков, которые, войдя в комнату, во все глаза уставились на Вана.

– Твой первый ход, – сказал он Вану, медленно расставив фигуры.

– Нет, ты ходи, – ответил Ван.

Их окружили плотной стеной. Ходов через двадцать Ван стал немного нервничать, слегка сжимая пальцы.

– Сыграем еще одну, – обронил он после тридцатого хода.

Все с недоумением переводили взгляд с одного игрока на другого, не понимая, кто выиграл.

– Победил – не значит выиграл, – сострил Дылда и потянулся за сигаретой. Ван Ишэн невозмутимо расставлял шахматы. Началась новая партия. Через десяток ходов Дылда надолго задумался, докуривая сигарету.

– Сыграем еще одну, – произнес он с расстановкой через некоторое время.

Все забросали их вопросами, гадая, кто же победитель. Ван сложил фигуры и предложил Дылде сыграть партию вслепую. Тот, подумав, согласился. Они стали по очереди называть ходы. Многие, видя, что за такой игрой им не уследить, слишком сложно, почесав затылки, стали расходиться, захватив с собой масляные коптилки. Комната наполовину утонула во мраке.

С улицы повеяло прохладой, и я предложил Вану одеться, но он словно не слышал. Я устал и сел на кровать, рассматривая лица болельщиков, потом перевел взгляд на Дылду и Вана, они показались мне какими-то диковинными существами. Ван сидел, обхватив руками колени, с глубоко обозначившимися под ключицами впадинами, и, уставившись на неровный свет коптилки, время от времени убивал на себе комара. Дылда так изогнулся, что его длинные ноги уперлись ему в грудь, и прикрыл ладонью лицо, нервно перебирая пальцами.

– Запутался, не помню, – вдруг с коротким смешком сказал он, отняв руку от лица, и расставил фигуры для новой партии. Вскоре, однако, сказал:

– Поднебесная у твоих ног. У кого ты учился играть в шахматы?

– У людей Поднебесной, – отшутился Ван.

– Здорово, здорово, ты здорово играешь!

Все с облегчением засмеялись, разрешив наконец загадку этого матча.

– Здесь нет настоящих игроков, не с кем сразиться, – сказал Дылда. – Я рад встрече с тобой, будем друзьями.

– Мне бы хотелось познакомиться с твоим отцом, – произнес Ван.

– Конечно, конечно, я ведь не профессионал. Решено, ты примешь участие в районных соревнованиях.

– Каких соревнованиях? – не понял Ван.

– В районе готовится спортивная олимпиада и шахматный турнир. Я все улажу через секретаря райкома по вопросам культуры и образования, он из нашего города, знает отца. Когда я ехал сюда, в госхоз, отец дал мне к нему письмо, и он согласился помочь, предложив заняться баскетом, этой дикой игрой, которая не сулит ничего, кроме физических травм! От него-то я и узнал об олимпиаде. Он написал, что надо пройти отборочные соревнования у себя на ферме и что в случае победы в районе мне будет легче вырваться из этой дыры. А тебе с твоим мастерством обыграть всех в бригаде – раз плюнуть. Когда вернешься к себе, похлопочи, чтоб тебя включили в список участников турнира, а там ты наверняка пройдешь.

Ван Ишэн был на седьмом небе. Он стал одеваться, снова поразив меня своей худобой. К полуночи все разошлись, остались только четверо обитателей этой комнаты и Ван с Дылдой.

Дылда сбегал к себе и, вернувшись, разложил на кровати лакомства: шесть плиточек шоколада, полпакета сухого молока и полкило белой вермишели. Мы мигом слопали шоколад и долго облизывали губы.

– Никогда не ел ничего подобного! – воскликнул Ван Ишэн. – И горький, и сладкий!

Затем мы выпили, громко причмокивая, разведенное горячей водой сухое молоко, и я занялся вермишелью. Быстро развел огонь, вскипятил воду и, бросив в кастрюлю все содержимое пакета, посетовал, что нет приправы.

– У меня осталась соевая паста, – тут же откликнулся Дылда.

– Как? Ты же сказал, что принес последнюю!

– Ради такого случая попробую поискать, – растерянно пробормотал Дылда, – ведь у нас Ван Ишэн.

Закурив после еды, мы дружно выразили удивление по поводу того, что Дылда так ловко заначил столько добра. Дылда стал клятвенно уверять, что на сей раз это действительно его последние припасы. Поднялся шум, кто-то вызвался пойти проверить, но Ван сказал:

– Нечего галдеть, его продукты принадлежат ему, а он молодец, по-хозяйски расходовал то, что привез с собой. Скажи, Ни Бинь, – перевел он разговор, – когда начнутся соревнования?

– Через полгода, не раньше.

– Ладно, пора спать, – сказал я. – Завтра поговорим.

Мы вышли проводить Дылду.

– Хороший парень, – вздохнул Ван, глядя ему вслед.

Ван погостил у меня еще денек, а на третье утро собрался уходить. Пришел Дылда, в рваной одежде, с мотыгой на плече.

– Мы еще встретимся, – сказал он, пожимая Вану руку.

Все долго махали Вану, стоя на склоне горы. А я спустился с ним вниз и, прощаясь возле ущелья, попросил обязательно сообщить, если у него будут какие-нибудь затруднения, и снова заехать к нам. Ван поправил лямки рюкзака и быстро зашагал по дороге, поднимая пыль. От резких порывов ветра одежда его липла к тощему как скелет телу.

III

После ухода Ван Ишэна мы часто с удовольствием вспоминали о том, с какой легкостью он обыграл в шахматы Дылду. Я рассказал о его тяжелой жизни.

– Отец говорил: «Все знаменитые ученые из бедных семей», – сказал Дылда. – Еще он говорил, что наш род ведет свое начало от юаньского Ни Юньлиня, богача и владельца роскошного дома. В годы войны и смуты он разорился, распродал все, что осталось, и пошел бродить по белу свету. Он находил приют то в заброшенных деревнях, то в захудалых харчевнях – словом, где придется. Зато сколько замечательных людей повидал он во время странствий! У одного безродного деревенского шахматиста научился играть в шахматы. Теперь Ни Юньлинь известен как один из четырех великих юаньских мастеров поэзии, каллиграфии и живописи, но мало кто знает, что он был вдобавок и прекрасным шахматистом. Позднее, когда он увлекся чаньской школой буддизма[9]9
  Чаньская школа буддизма – школа медитативного буддизма, основанная в Китае в VI в. н. э.


[Закрыть], он привнес в нее традицию шахматной игры и даже основал свою школу. Ее секреты в нашей семье передаются из поколения в поколение. Не знаю, к какой школе принадлежит Ван Ишэн, но он, несомненно, мастер высокого класса.

Мы понятия не имели ни о каком Ни Юньлине и не очень верили хвастливой болтовне Дылды. В шахматах, что и говорить, он кое-что смыслил, но Ван в два счета разделался с ним. Ван был из такой же бедной городской семьи, как и большинство из нас, знал нужду и горе, и не удивительно, что именно ему мы отдавали свои симпатии.

Прошло полгода, от Ван Ишэна не было ни слуху ни духу… На мое письмо он не ответил, и ребята стали уговаривать меня пойти к нему. Но я так и не собрался. Мешали разные дела, да и дороги были небезопасны: ребята с ферм часто устраивали драки и потасовки, пуская в ход огнестрельное оружие.

Однажды Дылда сообщил, что он уже включен в список участников шахматного турнира и через день-другой отправляется на центральную усадьбу госхоза. Он поинтересовался, нет ли новостей от Ван Ишэна. Мы по-прежнему ничего не знали о нем, но, уверенные, что он непременно будет на состязаниях, отпросились под разными предлогами и тоже пошли туда.

Центральная усадьба находилась в райцентре, в двух днях пути от нас. Городок, по административному делению следующий после провинциального, состоял из пересекающихся между собой двух улиц с редкими магазинами, витрины которых были либо пусты, либо уведомляли, что «выставленные товары не продаются», но мы все равно были вне себя от счастья, будто нас занесло в цветущий край изобилия, не пропускали ни одной столовой, брали что-нибудь мясное и, быстро умяв по полной тарелке, выходили сытые, осоловевшие, похлопывая себя по животу и щурясь от слепящего солнца. Буквально опьянев от мяса, мы устроились на лужайке на краю города, прилегли, закурили и незаметно уснули. Проснувшись, поели лепешек, а потом целой ватагой ввалились наконец на центральную усадьбу. Распорядитель игр долго рылся в списках участников соревнований, но фамилии Вана так и не нашел. Мы не поверили, сами просмотрели список, но Ван Ишэна, увы, действительно не было. Этот список, по словам распорядителя, был составлен на основе поданных с мест, каждый спортсмен выступал под своим номером, в своей группе. Игры начинались на следующий день. Мы терялись в догадках. Что с ним стряслось?

– Пошли за Дылдой, – сказал я.

Мы нашли его в крытом соломой бараке, где размещались участники состязаний.

– Тут такая неразбериха, сам черт не поймет, – возмущенно сказал он. – Вместо группы шахматистов меня сунули в баскетбольную команду, сегодня вечером тренировка, и я должен играть за сборную центральной усадьбы. Сколько ни отнекивался – все без толку, мало того, еще говорят, что все зависит от меня и я должен принести команде очки.

Мы разразились смехом.

– Не все ли равно, во что играть, главное, чтоб харчи были хорошие. Жаль только, что Вана нет!

Мы не на шутку беспокоились, особенно после того, как узнали, что ребята с его фермы тоже давно его не видели. Вечером от нечего делать мы пошли посмотреть, как Дылда будет играть в баскет. Вот была потеха! Он не знал правил игры, мяч вываливался у него из рук, и ему никак не удавалось попасть в корзину. А в самый острый момент атаки он встал как вкопанный и разинув рот следил за борьбой. Тренер, чертыхаясь, хватался за голову, а все вокруг так и покатывались со смеху. В перерыве между периодами Дылда вовсю поносил варварскую игру.

Через два дня, когда были отобраны команды для финальных соревнований, мы, расстроенные тем, что Ван Ишэн так и не появился, решили возвращаться. Дылда, который оставался еще на несколько дней погостить у своего знакомого секретаря райкома, вышел нас проводить.

У перекрестка вдруг кто-то вскрикнул, указывая на другую сторону улицы.

– Не Ван Ишэн ли это?

Мы повернулись. И правда, по противоположной стороне торопливо, никого не замечая, шел Ван. Услышав наши крики, он радостно кинулся к нам. Мы забросали его вопросами.

– Последние полгода, – сказал он, – я часто отпрашивался с работы, чтобы поиграть в шахматы. А когда хотел записаться на соревнования, мне отказали под тем предлогом, что я плохо зарекомендовал себя в бригаде. Хорошо, что хоть удалось вырваться посмотреть. Ну, как идут соревнования?

Мы быстро ввели его в курс дела.

– Ладно, – угрюмо сказал он, помолчав. – В районном чемпионате выступят лучшие игроки уездов, это интересно.

– Ты ел? – спросил я. – Пойдем перехватим чего-нибудь по дороге.

Дылда сочувственно пожал Вану руку.

– Обязательно посмотрю шахматный турнир, – сказал Ван. – А вы что? Возвращаетесь?

– Я побуду с тобой денек-другой. И Дылда пока здесь.

К нам присоединилось еще несколько человек, и мы направились к знакомому Дылды разузнать, нельзя ли Вану принять участие в состязании. Вскоре мы очутились перед закрытой железной калиткой. К нам вышли, стали расспрашивать, к кому мы, но, увидев Дылду, сразу пропустили, попросив подождать. Через минуту нас провели в просторное помещение с расставленными на подоконниках горшками хорошо ухоженных цветов. На стене висел вставленный в рамку свиток на тонком желтом шелку со стихотворением председателя Мао. Кроме нескольких плетеных кресел и низкого столика, заваленного газетами и отпечатанными на ротаторе бюллетенями, в комнате ничего не было. Вошел полный мужчина, хозяин дома, торопливо пожал нам руки и, приказав убрать со столика бюллетени, пригласил сесть. Мы впервые оказались в доме такой важной персоны и с любопытством озирались по сторонам.