Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

Люди смеялись, хватали сигареты, одну на несколько человек. Затягивались по очереди, с такой жадностью, словно у сигарет был какой-то особый аромат.

Он не курил, и потому разинув рот смотрел, как курят другие. И вдруг (даже для него осталось загадкой, как это произошло) он выхватил изо рта у соседа сигарету, глубоко затянулся, закашлялся до слез…

* * *

Очередь за зерном потихоньку ползла.

Скоро он подойдет к окошку, но его это мало волнует, все мысли перепутались в голове, ни одной не ухватишь. В его опустошенной душе, обогретой после суровой зимы лучами весеннего солнца, все потихоньку возрождалось, оживало. «Хозяин шахты» – ему и прежде нередко доводилось слышать эти слова. Но тогда это были призывы: «Не будь рабом показателей, будь хозяином шахты!» И именно в те времена, он сам это видел, люди не только уносили домой бросовые деревяшки, но распиливали и хорошие бревна себе на мебель. Уносили взрывчатку и капсюль-детонаторы глушить рыбу на запруде. В рабочее время обрабатывали свои участки на склонах горы. Он был в отчаянии, бросался то к одному начальнику, то к другому, но в ответ слышал лишь нравоучения, мол, «рабочий должен сам освободить себя», что же в таком случае значит «хозяин шахты»? Он не понимал. А сейчас, кажется, начинает понимать. Он – частица рабочего класса, такой же, как все остальные (в том числе и начальники), ничуть не хуже других. И у него тоже должны быть свои требования к жизни, свои желания. Чувство собственного достоинства. Эти мысли заставили его распрямить спину. Он ощутил себя молодым, полным сил и энергии, ему еще так много надо сделать. Солнце наполовину скрылось за горой, но даже последние его уже слабые отблески, игравшие на резиновых сапогах стоявшего впереди парня, казались ему ослепительно яркими. Надо поговорить с парнем, сказать, что сапоги выданы для работы в забое, зачем же трепать их без дела? Надо ему объяснить, что значит «хозяин шахты». И еще заняться вопросом продажи зерна. Пойти прямо в министерство финансов и торговли, пусть подумают, как избавить рабочих от очередей. В шахте, в старом забое, где уже нет породы, все еще стоит более тридцати опор, надо бы пойти туда с молодыми ребятами, вытащить опоры, все до единой, чтобы снова пустить их в дело. Вот куплю зерно и пойду поищу бригадира, поговорю с ним об этом… Ему опять вспомнилась мягкая улыбка на красивом лице. Да, много есть дел, о которых надо беспокоиться самому.

– Эй, твоя очередь! – раздался громкий голос из окошечка величиной с ладонь.

Он поспешно сунул в окошко деньги и книжку и тут же окликнул владельца сапог, которому выписывали чек:

– Эй, парень! Получим зерно, пойдем вместе!

ЧЖАН СЮАНЬ
КОГДА ТАЕТ СНЕГ
© Перевод В. Семанов

Чжан Сюань родился в 1934 году в Шанхае. В 1953 году окончил курсы механиков при университете Цинхуа. В 1956 году был распределен на работу в Пекин, в 1961 году переведен техником в Мааньшаньский институт стали. С 1963 года по настоящее время является литературным сотрудником Отдела культуры этого города.

В 1956 году опубликовал рассказ «Представитель первой стороны» (в следующем году экранизирован под названием «Шанхайские девушки») и киносценарий «Цветущие годы». Потом долго не писал. В 1979 году снова взялся за перо, написал киносценарий «Страдающее сердце», а также рассказ «Воспоминания», получивший премию на Всекитайском конкурсе рассказов. В 1980 году опубликовал повесть «Горькая юность», начатую еще в 50-е годы. На русский язык переведен его рассказ «Любовью забытый уголок» (в сб. «Встреча в Ланьчжоу». М., «Молодая гвардия», 1986).

1

Кто-то пинком ноги распахнул дверь.

Ду Баомин в это время крепко спал и видел сон, обычный для молодого влюбленного. «Сююй, Сююй!» – страстно повторял он имя возлюбленной, обнимал ее, целовал – словом, делал все, что хотел, и Сююй не сопротивлялась… И вдруг в этот восхитительный миг его грубо разбудили.

В комнату ворвался Ду Баошэнь – его двоюродный брат. Баомин, все еще во власти чар любимой, раздраженно встал, плеснул на лицо холодной воды из тазика и лишь тогда окончательно проснулся. Он был уверен, что брат примется расспрашивать о предстоящем сокращении учителей, хотя с этим все ясно: у Баомина нет ни волосатой руки, ни вузовского диплома – кого же сокращать, как не его? Но этот позор еще можно пережить, хуже, что от него уплывет Сююй, с которой они только что договорились о женитьбе. Будь его сон явью, Сююй никуда не делась бы, но на такое у Баомина не хватало смелости. Брат пришел весьма кстати, будет хоть кому тоску излить.

Однако Баошэнь не произнес ни слова, сел и стал смотреть в окно. Было воскресенье, школа пустовала, лишь несколько учеников на спортплощадке играли в баскетбол. Мяч то и дело ударялся о щит или кольцо.

Баомин сразу заметил, что лицо у брата темнее железа, губы сжаты, глаза воспалены, – уж не заболел ли? Но на вопрос Баомина тот не ответил, лишь чертыхнулся:

– Черт побери.

– Что случилось?

Тот снова чертыхнулся, но уже тише, уронив голову, как будто шея отказывалась ее держать.

Один из игравших в баскетбол ребят попал в кольцо под одобрительные возгласы остальных.

– Случилось… что-то… совершенно непредвиденное… – произнес Баошэнь, едва ворочая языком, точно рот у него был набит глиной. Он облизнул запекшиеся губы и судорожно сглотнул слюну, при этом его кадык заходил вверх-вниз.

Баомин никогда не видел брата в таком состоянии и растерялся. Наконец он сообразил, что надо дать ему закурить. Тот взял сигарету, снова чертыхнулся, и на глазах у него выступили слезы.

«Черт побери» было единственным ругательством, которое знал Баошэнь. Сразу после неполной средней школы его оставили преподавать в начальных классах, и он очень скоро приобрел солидность и важность. Старший сын в семье, он постоянно руководил свадьбами, похоронами, ремонтами, разбирал соседские споры, на которые его непременно приглашали. Он прекрасно считал на счетах, был хорошим каллиграфом, поэтому зимой обычно помогал при подведении итогов в производственной бригаде, а потом писал для всей деревни к Новому году символические вертикальные надписи на красных бумажных полосах. Кому нужно было послать письмо сыну, служившему в армии, написать заявление в партию или составить расписку – все шли к Баошэню. В поле учителю работать не полагалось, поэтому Баошэнь летом носил белую рубашку, весной и осенью «суньятсеновку» – френч из синтетической ткани, зимой стеганое пальто из темно-серой плащовки и черный шерстяной шарф. Уроки он вел на чистом литературном языке и постепенно даже произношением стал отличаться от деревенских. Вместо «что» никогда не говорил «чего» и употреблял в речи такие обороты, как «предположим», «к тому же», «иными словами», «в общем», что совершенно несвойственно крестьянам. Если бы так одевался или говорил его младший брат – тракторист Баогэнь, его наверняка объявили бы заморской обезьяной или медвежьим прихвостнем, то есть зазнайкой, но Баошэнь был единственным интеллигентом в деревне, поэтому его поведение считали вполне естественным и, поступай он иначе, просто перестали бы уважать. Только во время летних каникул, когда он помогал на полевых работах, односельчане видели его тощую спину, тонкие руки и белую кожу и подтрунивали над ним.

У кадровых работников Баошэнь тоже пользовался уважением. Кое-кто из них даже предлагал ему перейти в правление объединенной бригады или коммуны, но, все разузнав о нем, оставлял свое намерение. Дело в том, что Ду Тингуй, отец Баошэня, два с лишним года служил в гоминьдановской армии. Формально говоря, ничего особенного тут как будто не было – тем более что гоминьдановцы схватили его насильно, когда он нес арбузы в город, а в армии держали в поварах. И все же в подобных случаях людей считали чуть ли не контрреволюционерами, и их потомкам трудно было выдвинуться. К счастью, младшая сестра Тингуя вышла замуж за батрака Чжу Фашаня, который во время земельной реформы вступил в партию, а потом стал секретарем партбюро объединенной бригады. Само собой разумеется, ни у кого не хватало смелости поднять руку на шурина партийного секретаря, хотя политические кампании шли одна за другой. Тем не менее из-за своего шурина Чжу Фашань тридцать лет протрубил на одном месте и даже не был введен в партком коммуны. Из-за этого и Ду Баошэнь не мог продвинуться, оставался учителем начальной школы.

Докурив сигарету, Баошэнь немного успокоился и жестом попросил брата закрыть дверь.

– Я пришел с тобой посоветоваться. Хочу написать жалобу.

– Жалобу? На кого?

– На Цао Бинкана! Этот мерзавец обесчестил мою жену…

Его губы дернулись, и он снова опустил голову.

– Что? Обесчестил Суюэ?! – словно сразу пять громов обрушились на Баомина. – Но это невозможно, совершенно невозможно! Не слушай сплетен!

– В том-то и дело, что пока никто ничего не знает… – Баошэнь страдальчески покачал головой. – Суюэ сама во всем призналась.

2

Суюэ была родом из деревни Седьмая Верста, известной своей бедностью. Когда Баошэнь пришел свататься, невеста ему не понравилась. Тощая, бледная, с тоненькой косичкой и испуганными глазами, она даже не решилась на него взглянуть и сразу убежала. Из куртки и штанов девушка давно выросла и походила на ощипанного цыпленка. Но отец Баошэня сказал, что жена из нищей деревни – это настоящая драгоценность. Большого выкупа за нее давать не надо, она наверняка непривередливая, работящая, так что никаких хлопот с ней не будет. Баошэнь не перечил отцу, потому что он хоть и был интеллигентом, но деревенским, привязанным к земле. Он понимал, что такой любви, как в романах или в кино, не бывает. Разве что в городе. А в деревне жена днем должна работать, а ночью спать с мужем для продолжения рода. Поэтому Баошэнь без лишних рассуждений дал согласие на женитьбу.

Свадьбу сыграли весной следующего года, когда Суюэ исполнилось семнадцать. Уже на третий день молодая вместе с золовкой отправилась на прополку. Стоило Суюэ взмахнуть мотыгой, как все стало ясно. В женской бригаде она сразу начала давать самую высокую норму.

Проработав день в поле, Суюэ дома таскала воду, готовила еду, стирала, кормила свиней и еще помогала свекрови мыть ноги. Все засыпали, а она, бывало, принималась плести соломенные сандалии или чинить одежду. И характер был у нее покладистый, каждому старалась угодить: свекру, свекрови, мужу, и делала все легко, весело, словно играючи. Другие женщины болтали во время работы, она – ни звука. Насмешат ее – зубы не скалит, лишь слегка улыбнется. Свару затеют – она в стороне. Один был у нее недостаток – непомерный аппетит: пока муж съест одну чашку риса, Суюэ опорожнит две и еще просит. Хорошо, что семья Ду считалась в деревне зажиточной и могла прокормить новую невестку.

Мужа Суюэ уважала и немного побаивалась, потому что он хоть и мало ел, зато много знал и мог прочесть газету от первой до последней страницы. Самые озорные мальчишки, завидев учителя Ду, становились по стойке смирно и кланялись. Он часто проводил уроки на открытом воздухе, и сердце Суюэ, работавшей в поле, наполнялось радостью, когда она видела, как чинно сидят ученики, ловя каждое слово учителя. Трудодней мужу начисляли в бригаде больше, чем всем, да еще приплачивали шесть юаней в месяц, поэтому у Суюэ всегда были карманные деньги. На зависть подругам, она могла когда вздумается пойти на базар или в сельпо и купить набивного ситца или баночку помады. Суюэ вся светилась счастьем и гордостью, потому что в родной деревне и во сне такого не видела.

Через каких-нибудь полгода Суюэ было не узнать: лицо из желтого стало белым и нежным, черные волосы приобрели блеск, груди набухли и напоминали два холмика. Родив толстенького, упитанного малыша, Суюэ еще больше похорошела: глаза стали влажными и лучились. Когда на Новый год она с сынишкой пришла в гости к матери, односельчане с трудом ее узнали. В поле на нее бросали жадные взгляды мужчины. На рынке ей удавалось продать товар быстрей и дороже тоже благодаря вниманию мужчин, готовых купить у нее все что угодно и за любую цену. Суюэ, женщине честной, но далеко не глупой, все это льстило, но она в этом не признавалась и, смеясь, говорила, что мужчины ей надоели. Особенно навязчивым оказался Цао Бинкан. Суюэ становилось не по себе, когда он таращил на нее свои золотистые, выпученные, словно у рыбы, глаза.

3

В деревне Западная Цао Бинкан был чужаком. Его родители пришли сюда еще до революции 1949 года, поставили на околице дом, если можно так назвать развалюху, и нанялись на поденную работу. В деревне они сказали, что вся их семья погибла при наводнении, но когда во время земельной реформы проверяли социальное происхождение, выяснилось, что он батрак, а она жена его хозяина и они бежали. Сейчас законом это не возбранялось, но крестьяне не считали подобную связь настоящим браком и относились к пришельцам с неприязнью. Корней здесь в деревне у них не было, и единственное, что их держало, это усердный труд.

Мать Цао Бинкана пришла в деревню уже с животом и вскоре родила сына. С Ду Баошэнем у них была разница всего в несколько дней. В начальной школе они даже сидели за одной партой, затем Баошэнь пошел в неполносреднюю школу, а Цао Бинкан в пастухи. Когда со временем Баошэнь стал учителем, Бинкан переключился на пахоту и через три-четыре года – как раз к моменту первого выпуска учеников Баошэня – превратился в опытного, бывалого крестьянина.

В тот год широко пропагандировался электрополив, объединенной бригаде был нужен электрик, но никто не соглашался взяться за это дело, считая его опасным: ведь током может убить. Цао Бинкан решился. Сметливый от природы, он походил недели две за мастером, потаскал за ним насосы и шланги, быстро приобрел нужные навыки и стал в бригаде незаменимым человеком. В то время народ буквально извели большими и малыми собраниями, их надо было радиофицировать, а динамики и микрофоны мог поставить только Цао Бинкан. Дошло до того, что сам секретарь партбюро Чжу Фашань стал над ним дрожать, потому что страшно даже себе представить, что могло случиться, если бы радио отказало, например, во время какого-нибудь важного собрания или передачи руководящих указаний.

Став любимчиком начальства, Цао Бинкан немедленно возомнил о себе. Он везде шастал со своими инструментами и, пользуясь случаем, не пропускал ни одной смазливой бабенки, особенно Суюэ, хотя сам был страшен как черт: большое плоское лицо, толстые, чуть приоткрытые губы, кривые желтые зубы, выпученные похотливые глаза. При людях он, конечно, не решался пускать в ход руки, но если поблизости никого не было, давал им волю. Суюэ, завидев его, в страхе пряталась. Нельзя сказать, что Цао Бинкан был шалопаем. Он все время чему-то учился: то строить дом, то делать мебель. Да мало ли чему. Однажды он смастерил платяной шкаф, в другой раз сложил печку, как-то заменил больного тракториста и научился чинить трактор. Объединенная бригада наняла грузовик для перевозки зерна, так Цао Бинкан мигом подружился с шофером, сунул ему двух куриц и вскоре уже водил машину. В близлежащем селе у него появилась целая куча друзей.

У способного человека всегда есть завистники. Были они и у Цао Бинкана, тем более что он давал пищу для сплетен. Чжу Фашань давно уже его недолюбливал, а к тому времени вернулся из армии парень, соображающий в электротехнике, и Чжу поставил его на место Бинкана. Повод нашелся: по вине Бинкана на заливное поле упал оголенный провод, буйвола убило током. Чжу Фашань сразу позвонил в правление коммуны, чтобы прислали охранников и забрали виновного. Хорошо еще, что за него похлопотали знакомые из коммуны, так что отсидел он всего полмесяца. Но инструменты пришлось сдать и снова взяться за плуг да за бадью для навоза.

Как ни странно, Цао Бинкан не пал духом. Он понимал, что в жизни бывают везения и невезения. Но как бы крестьянину ни повезло, королем он все равно не станет. А не повезет – будет гнуть спину в поле. Ничего страшнее с ним случиться не может (если, конечно, он не убил человека). Так что ходил Цао Бинкан веселехонький и по-прежнему называл Суюэ милой да хорошей, стоило ему ее увидеть, хотя знал, что уж сейчас наверняка ничего от нее не добьется – просто тешил себя словами.

Но времена меняются, причем самым неожиданным образом, даже диву даешься. И вот Цао Бинкан оказался чем-то вроде новогодней хлопушки, которая взлетает высоко в небо и там взрывается, рассыпаясь всевозможными огнями: красными, зелеными, синими, желтыми; до того яркими, что слепнешь, глядя на них.

Как только разрешили брать подряды, Цао Бинкан повел себя совсем не так, как другие. Все продолжали сеять зерно, а он где-то раздобыл саженцы редкого дерева секвойи и посадил. Попутно подрабатывал в ремонтно-строительной бригаде коммуны и получал около четырех юаней в день, да еще пристроил жену поварихой в только что открытую каменоломню и за это получал не меньше сорока пяти юаней в месяц. Осенью все собирали урожай, а он подогнал грузовик, взвалил на него свои саженцы, увез подальше и продал поштучно, за сколько – даже жене не сказал. Через два года на шоссе, идущем мимо села, он поставил прочный навес и, используя свои разносторонние навыки, стал конкурировать с целой ремонтной бригадой.

Когда в деревне некоторые начали строить себе дома, он стоял в стороне и смотрел, потирая руки и ухмыляясь.

– А ты чего не строишь? – спрашивали его.

– Я? Рано еще, рано, пока материала нет! – И его толстые губы растягивались в улыбке.

Но однажды в деревню вдруг прикатили два грузовика с кирпичом, один с цементом, два с деревянными деталями, самосвал с песком и еще фургон с чем-то. Эта длинная вереница машин извивалась по улице, словно дракон, взбаламутив всех жителей, которые, побросав дела, устремились поглядеть на грандиозное строительство. В три дня и две ночи был возведен двухэтажный дом.

Каждому любопытно было узнать, во сколько он обошелся. Оказалось, что кирпич куплен по госцене, то есть за гроши, деревянные детали – по какому-то «личному соглашению», транспорт вообще ничего не стоит, только за бензин пришлось заплатить, а строительные рабочие – друзья-приятели Цао Бинкана. Правда, он заколол свинью и устроил угощение, купил два блока сигарет «Передние ворота» и на радостях запустил самую большую хлопушку, какую можно было купить.

– В газетах пишут о «шэньчжэнских скоростях»[62]62
  Шэньчжэнь – город на юге Китая, близ Гуанчжоу (Кантона), одна из так называемых «специальных зон», открытых для иностранного капитала.


[Закрыть]. Мы, пожалуй, им не уступим, – похохатывал Цао Бинкан, любуясь своим сооружением.

В толпе раздавались завистливые смешки. Вдруг кто-то громко кашлянул, и люди поспешно расступились, пропустив вперед секретаря партбюро Чжу Фашаня, тоже пришедшего поглядеть на дом.

– Дядюшка Фашань, говорят, вы собираетесь строиться! – сказал Цао Бинкан. Он не забыл, как в свое время Чжу выпустил в него стрелу, но мстить за это не собирался. И не по доброте душевной, а потому что понимал: лучше ни с кем не связываться. – Я знаю, у вас много своих возможностей, во мне вы не нуждаетесь, но я сызмала вас уважал. Окажите честь, позвольте вам немного помочь. А?

Красивые слова – красивые дела! Он построил Чжу Фашаню кирпичный дом из трех комнат и взял за это всего несколько сот юаней. Чжу – человек неглупый, а чем больше друзей, тем больше путей. Чжу Фашань теперь уже не помешает ему богатеть, но от секретаря партбюро многое зависит, и судьба его семьи тоже.

4

От строительства, развернутого Цао Бинканом, как говорится, летали куры и прыгали собаки. Из-за рева самосвалов невозможно было вести уроки, и Ду Баошэнь в ярости то и дело чертыхался.

Семье Баошэня жилось теперь лучше. Учительскую зарплату подняли сначала до двадцати восьми юаней, потом до тридцати двух и говорили, что еще увеличат. Отцу Баошэня удалось наконец развернуться: он засадил весь приусадебный участок арбузами, урожай снимал хороший, и семья теперь не знала недостатка не только в еде, но и в одежде. Поле под семейный подряд они, благодаря Чжу Фашаню, получили самое близкое и лучшее, так что зерна в амбаре прибавилось. Два младших брата Баошэня уже отделились, сестра вышла замуж, родители состарились, дети пошли в школу, и все домашние дела свалились на Суюэ. Она за эти годы немного сдала. Ее кожа хоть и сохранила белизну, но утратила блеск, волосы приобрели желтоватый оттенок и часто оставались нечесаными, потому что у нее даже не было времени причесаться. Смеялась она теперь реже, из-за постоянных забот, в уголках рта явственно при этом проступали морщинки, стала сварливой; браня детей, подбоченивалась, как это обычно делают женщины, и буквально орала, пуская в ход крепкие словечки.

Придя с работы, Ду Баошэнь уже не мог, как прежде, спокойно выкурить сигарету, выпить чаю, пробежать глазами газету, а часто, отложив тетрадь и переодевшись в старье, таскал навоз да еще выслушивал попреки Суюэ: ее раздражало, что он ленив, туп и ни на что не годен. Ей не давали покоя хоромы Цао Бинкана: «Когда же мы начнем строиться? До седых волос ждать будем? Старшей-то нашей на будущий год уже семнадцать!»

Баошэню нечего было ответить, и он молча глотал обиду. Он знал: завидовать бессмысленно, каждый богатеет как может, об этом и в газетах пишут. Один выращивает кроликов, другой – рыб, третий – грибы, четвертый – лекарственные растения. Некоторые даже разводят червей, лягушек или земляных черепашек – деньги из чего угодно можно делать. Но все это не для него: ни средств у него нет, ни опыта. И вообще, он не способен действовать – только говорить: дурная привычка, выработанная в нем за долгие годы преподавания. Можно было бы, например, выращивать ангорских кроликов, но им нужны клетки, а клетки надо делать, искать материал, пилить, строгать, буравить, красить… У других это просто получается, а он даже не знает, с какого конца взяться. Пустые мечты!

5

Поспели первые арбузы. Ду Тингуй обнаружил их ночью, когда ходил с фонариком по бахче. Он потихоньку перенес их домой и позвал Суюэ. Та как раз все эти дни убирала урожай в поле, и ее тело горело и ныло, словно кожу содрали. Даже ночью болели ноги, все кости ломило, и утром она встала разбитая, будто совсем не спала. Пока тащила килограммов пятьдесят арбузов, пришлось несколько раз отдыхать. До села было девять километров, и когда добралась, рынок уже опустел.

Арбузов никто не продавал. Не успела она снять коромысло, как ее обступили и стали спрашивать о цене. Суюэ помнила, что в прошлом году ранние арбузы шли по тридцать два фэня кило, и, набравшись смелости, попросила сорок. Покупателей становилось все больше, и Суюэ тут же набросила четыре фэня, но одна пожилая женщина закричала, что нечего вздувать цену. Пока Суюэ колебалась, к ее безмену протянулась чья-то здоровенная рука.

– Кончай торговать, пойдем со мной!

Это был Цао Бинкан. Все решили, что он рыночный начальник, и положили обратно уже выбранные арбузы. Ничего не понимая, Суюэ взвалила на плечо коромысло и отправилась за Бинканом. Они прошли рынок, свернули на шоссе и остановились перед просторным навесом из асбестовых плит. Тут только Цао Бинкан рассмеялся:

– Что же ты, дорогуша, такая глупая? Вчера продавали по пятьдесят фэней, и то расхватали. А ну, тащи арбузы на весы, покупаю оптом!

Суюэ облегченно вздохнула и согласилась. Мельком взглянула на Бинкана – его было не узнать: красивая бежевая куртка, волосы аккуратно подстрижены ежиком, лицо румяное, довольное и в то же время мужественное. Озорства в глазах нет, смеется приветливо.

– Спасибо тебе, братец Бинкан!

Она впервые назвала его так, до этого звала просто Цао, а то и шелудивым псом.

– Ну что ты! Как не помочь односельчанке? – хихикал он, принимая арбузы и вынося деньги. У Суюэ не оказалось сдачи, но он махнул рукой: не надо.

– Да, сейчас у людей много денег! – растроганно проговорила Суюэ.

– Деньги ничего не стоят! Взять хоть моих помощников. Они зарабатывают по сто, а то и по двести юаней в месяц… Эй, ребята, отдохните, поешьте арбузов! – крикнул он парням, чинившим под навесом грузовики и трактора.

– Братец Бинкан, все говорят, ты большим хозяином стал. Это правда? – с сомнением спросила Суюэ.

– Да, с их помощью… Ребята, ешьте! И ты ешь. Арбузы что надо! – Он отрезал два ломтя и протянул женщине. Она стала отказываться, мол, дома хватает, хотя дома есть арбузы не приходилось: ведь по два-три юаня штука.

– Ешь, не церемонься, мы люди свои! В следующий раз неси арбузы прямо ко мне. За мной не пропадет, каждый в селе это знает! А у вас арбузы отменные: большие, сладкие. Когда мальцом был, сам воровал! Однажды твой свекор поймал меня… Ха-ха-ха!

Суюэ не осталась внакладе. Выгодно продала товар, сэкономила время, и не пришлось толкаться на рынке. Подсчитывая барыши и радостно улыбаясь, она решила пройтись по селу, заглянула в сельпо, куда давно не заходила. Чего только здесь не было! Всевозможные платья, туфли, косметика, и все до того яркое, что в глазах зарябило. Почти все вещи ей не по карману, но посмотреть и то приятно. В конце концов она купила младшим детям по паре сандалий, старшей дочке – жакет, а мужу – блок сигарет «Передние ворота».

На обратном пути она размышляла: «Странно, разбогатеет человек, и его не узнать. Взять хоть Бинкана. Не стал перед ней бахвалиться, вел себя скромно, прилично. Видимо, стал уважительно относиться к женщинам!»

Но в следующий раз, отнеся под навес арбузы, Суюэ поняла, что ошиблась. Цао Бинкан затащил ее в комнату, облапил, стал целовать. Суюэ побледнела от страха, стала вырываться.

– Чтоб ты сдох! Люди увидят!

– Никого нет, сегодня выходной! Хорошая моя, я чуть не умер с тоски! – Он снова полез целоваться.

Вокруг действительно не было ни души. Суюэ еще больше испугалась. Наконец ей удалось вырваться.

– Я пошутил! Постой! Я не отдал тебе деньги за арбузы!

Она остановилась в дверях, в любую минуту готовая выбежать.

– Ладно, не буду взвешивать, пусть считается сто килограммов! – Цао вынул пять десяток. – И еще это возьми…

Он вытащил небольшой сверток и развернул перед рассерженной Суюэ. Там оказались блестящая коробочка и флакон с жемчужным кремом. Этот крем Суюэ видела в сельпо, он стоит два с лишним юаня! Что в коробочке, женщина не знала и, движимая любопытством, открыла ее. Это была компактная пудра, а на внутренней стороне крышки – зеркальце. В нем Суюэ увидела свои любопытные глаза и выбившиеся из-под косынки волосы. От пудры исходил тонкий и нежный запах, напоминавший аромат зимней сливы.

– Не надо мне ничего, – заявила женщина.

– Я же для тебя это купил специально! – умоляюще произнес Цао Бинкан. – Пожалуйста, осчастливь, возьми! – Он сунул сверток ей в сумочку и поцеловал в волосы. Она не успела увернуться и растерялась, не зная, как поступить.

– Не смей, люди увидят!.. Еще сделаешь – никогда больше сюда не приду!

– Нет, нет, я тебя не трону! – захихикал Бинкан, провожая ее, и вздохнул: – Эх, счастливчик твой книжник!

Суюэ чувствовала себя какой-то подавленной и шла, еле передвигая ноги. Ее сердце вдруг опустело, как корзины на коромысле. В глазах стояли слезы. Ощущение было такое, словно она потеряла что-то очень важное, очень нужное. А что – сама не знала. Цао, конечно, ее напугал, но лишь самую малость, зато арбузы проданы, в руках полсотни юаней, да еще жемчужный крем и великолепная пудреница, которые ей самой никогда не купить. И если ей пришлось пережить несколько неприятных минут, то, по крайней мере, не зря. Разве делал ей муж такие подарки? А Бинкан вон как расщедрился! Говорит, для нее старался. Слова, может, фальшивые, а подарки – настоящие. И еще боялся, что она их не возьмет, просил «осчастливить». Что ни говори, а приятно. Она ведь не девушка, давно за тридцать, а такой мужчина – и сохнет по ней, забыть не может! На душе у Суюэ потеплело, слезы высохли, глаза больше не были красными, зато щеки порозовели. Она невольно оглянулась и увидела, что Бинкан с разинутым ртом ошалело смотрит ей вслед. Суюэ опустила голову и ускорила шаг.

Цао Бинкан и в самом деле был немного взволнован: самая красивая, самая добродетельная женщина в деревне впервые за много лет обратила на него внимание и даже приняла подарки, не очень обиделась, да еще оглянулась. Чутье подсказало ему, что достичь цели можно без особого труда и без больших жертв.

6

Нравы в тех краях господствовали довольно странные: стоило кому-нибудь увидеть гулявших в горах парня и девушку, как насмешкам и пересудам не было конца. Поэтому даже самые смелые не отваживались на подобные путешествия. Женитьба все еще считалась священной миссией родителей. Поженятся, а там пусть делают что хотят. Для замужних женщин, например, не считалось зазорным во время работы в поле в шутку наброситься на кого-нибудь из мужчин и стащить с него штаны. Этому веселью не мешали даже бригадир или секретарь партбюро. Не в диковинку были супружеские измены. Муж в таких случаях колотил жену, а жена, узнав об измене, вцеплялась мужу в физиономию – на том все и кончалось. О разводах никто и не помышлял. Вешайся, топись, в общем, умирай, как тебе вздумается. Само понятие «развод» не умещалось в головах у крестьян – ни у старых, ни у молодых. Потому семьи были на редкость крепкие и разрушить их могла только смерть.

Суюэ обычно не участвовала в таких забавах, как сдирание штанов с мужчин, потому что придерживалась традиционных правил и не считала, что женщина после замужества может себе все позволить. Для нее не существовало других мужчин, кроме мужа. И вдруг она изменила своим принципам. Она знала, чего добивается Цао Бинкан, боялась, но ходить к нему продолжала. В конце концов он овладел ею. Ее словно вела к нему какая-то огромная рука. Бинкан говорил, что это судьба. Суюэ вначале не верила, но ничего другого придумать не могла и в конце концов поверила.

Днем, в поле, некогда было размышлять, зато ночью на нее то и дело накатывала тревога. Судьба? Может быть, и судьба. Это чуть-чуть утешало, усталость брала свое, и Суюэ засыпала. Сомнения и страх быстро рассеивались. Только в минуты близости с мужем, поглаживая его костлявые плечи и спину, она испытывала угрызения совести. Как она перед ним виновата! Даже смертью не искупить этой вины! Переживет ли он, если однажды узнает? Надо порвать с этим Цао, не ходить больше к нему!

Когда Баошэнь засыпал, она, исполненная жалости, легонько касалась его припорошенных мелом волос и думала о том, какой хороший у нее муж: образованный, скромный, трудолюбивый. И как его любят дети! А этот Цао – шелудивый пес. Ему бы денег побольше да баб! Ее, честную женщину, сбил с пути! А муж ничего не знает, спит, как говорится, в грохочущем барабане. От всех он терпит, а тут еще жена рога наставила. Ее совесть, видно, собаки съели!.. Суюэ начинала плакать, и слезы капали на подушку.