Текст книги "Антология современной швейцарской драматургии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

VI. МАРИО (51)

Во время моей первой большой любви было ясно, что я пойду привычным путем: когда влюбляешься, женишься и создаешь семью… У меня не было никакой критической дистанции по отношению к этому пути. Потом все резко изменилось благодаря книгам. В особенности «Жить без лжи» Арно Плака. Основная мысль там та, что люди не просто перенимают традиции, а постоянно спрашивают себя, в чем правда. Другая книга была Сюзанны Брёггер: «…но избави нас от любви. Моногамия – каннибализм нашего века». Эти книги меня словно громом поразили. Я был тогда в возрасте между двадцатью и двадцатью пятью и обнаружил, что самому мне совершенно не нужна эта навязанная верность. Я захотел тут же стерилизоваться. Врач прогнал меня домой. Сказал, чтобы я пришел к нему после тридцати. Но для меня все было ясно. Я не видел себя отцом, а видел одиночкой, который непоседливо кочует. Это соответствует моей сути: когда мне что-то интересно, я воспламеняюсь, но это очень быстро проходит, и я с таким же энтузиазмом предаюсь чему-то другому. У меня во всех отношениях есть проблемы с тем, чтобы ограничить себя, – профессионально, в любовных отношениях, с местом жительства. Это проявляется во всем. Человечество не вымрет. Его все еще шесть миллиардов. Я вижу во всем этом скорее процесс саморегулирования. Может быть, в настоящий момент населения многовато. И оно сокращается, чтобы потом снова увеличиться.

VII. ШТЕФИ (32)

Я живу вместе с моими детьми, близнецами, им как раз исполнилось три года, с отцом моих детей и с моей спутницей жизни, у которой тоже есть сын… и у всех троих детей один и тот же папа. Итак, мы живем по-настоящему втроем, делим постель и очаг или что там еще делят.

Биргит я знаю уже девять лет. Мы в отпуске ухаживали за инвалидами, занимались этим раз или два в году, чтобы заработать денег, мы были студентками, и в одной из таких поездок познакомились с Маркусом, и я в него сразу влюбилась. То есть если живешь вместе с женщиной и потом появляется кто-то, то ведь не думаешь: ах, теперь мы могли бы устроить и треугольник, но у нас все получилось именно так. И потом я довольно скоро забеременела.

Так быстро, только раз неправильно посчитала. Ну вот, и на первом же обследовании мне сказали, что будут близнецы, да, а потом мы были беременны втроем.

Мы с Биргит хотели детей, или ребенка, да, но всегда было понятно, что рожать этого ребенка будет Биргит. Но все получилось совсем по-другому. Да, и потом мы устроили настоящее планирование семьи, после близнецов, с Давидом, потому что пеленать троих грудных детей сразу – не очень-то прикольно, и мы решили, что пусть он родится не раньше лета 2007 года, и в июле он родился, Давид.

Естественно, я не рассказываю на каждом углу каждому встречному, как мы живем. Но часто случается так, что я везу близнецов в коляске, а Давида тащу на себе в слинге, и люди спрашивают:

– Как же так, я что-то пропустила, ты же не была беременна?

– Да, это малыш Биргит.

– Биргит?

– Да, и Маркуса.

И уже потом:

– Ах, так вы живете все вместе?

У меня никогда не было твердых представлений о муже и детях, но я и не думала, что хочу жить вместе с моей лучшей подругой. Скорее так получилось само собой.

Для близнецов такая модель подходит прекрасно. Первые полгода мне вообще никогда не приходилось вставать к близнецам ночью, это делали Биргит и Маркус. Какая еще мать близнецов может спать ночью по семь, по восемь часов подряд? Об этом можно только мечтать. Хорошо в этой модели и то, что больше разнообразия: что не получишь от одного, то получишь от другого. Как в партнерстве, где мужчины и женщины также ищут себе друзей и подруг и получают то, чего не получили в партнерстве. Нам для этого не надо даже из дома выходить, у нас «все включено». Кризисные ситуации тоже намного проще преодолевать, например ребенок болеет, мама болеет, как-то так. Суперпрактичная сторона во всем этом та, что такие моменты проще уладить.

Мы все не против того, чтобы иметь еще кого-нибудь. Я нахожу, что хорошо уже то, что семья растет, и хорошо, что без того принуждения, когда приходится выворачиваться наизнанку, причем я думаю, что это у нас и впредь исключено. Если живешь так, как мы, то и с другими возможностями можно обходиться гораздо свободнее. Но кто знает, как мои дети когда-нибудь шокируют меня.

VIII. ТОМАС (35)

Как мужчина я сталкиваюсь с той проблемой, что продолжить свой род могу только с позволения женщины. Если женщина не хочет, то и я не могу. У нас в Германии сейчас выросло поколение, которое в возрасте 25 лет и старше продолжает жить под девизом: «Мы хотим пожить сами!» Лет до сорока, сорока двух это поколение осуществляет профессиональные проекты, которые потом сменяются другими проектами, так что образовался замкнутый круг. А что касается любви, концепция такая: следующая будет единственной. Этакое насилие рациональности. А в итоге получается, что трудно найти единственную любовь, когда в 35 лет замечаешь, что у тебя уже было пять единственных. Сегодня главная проблема в том, что я как мужчина вообще не имею возможности продолжить свой род. Мысль о семье ушла с повестки дня тех людей, которые задают тон в обществе. А мы живем для того, чтобы в свою очередь продолжать жизнь. Когда-то мы были детьми, и у нас были родители, значит, и мы должны, если хотим продолжить жизнь, родить ребенка или двух и тоже побыть родителями. И я считаю, что в наше время творится социальный суицид, какое-то коллективное самоубийство.

IX. ТАМАРА (32), КРИСТИАН (37)

ТАМАРА. Я живу сейчас как замужняя женщина – одна, то есть… теоретически одна.

КРИСТИАН. Шесть недель назад мы съехали с нашей квартиры.

ТАМАРА. Теоретически одна значит, что мы, несмотря на все, по-прежнему спим друг с другом – нет, мы вообще-то практически расстались – просто это значит, что у нас не такое типичное расставание, когда больше не видишься, не разговариваешь, но еще остаемся в физическом контакте.

КРИСТИАН. Замужества хотела Тамара. К моей жизни свадьба вообще не подходит. В моем окружении никто не женат. И мне кажется, это здорово.

ТАМАРА. Мы разошлись из-за разных взглядов на жизнь. Я хотела создать семью и быть частью единого целого.

КРИСТИАН. Я с трудом могу себе представить, что у меня будет ребенок. Отношения и без того достаточно сложные.

ТАМАРА. Он не хочет брать на себя ответственность за другое существо.

КРИСТИАН. Ребенок не входит в мой жизненный план.

ТАМАРА. Он ждет от жизни чего-то другого.

КРИСТИАН. Профессионально она связана так же, как и я, даже еще больше. Я-то постоянно жил в нашей общей квартире. А она появлялась раз в несколько месяцев на одну-две недели.

ТАМАРА. Моя профессия для меня, разумеется, очень важна. Но это не все.

КРИСТИАН. Нормальный повседневный быт так никогда и не установился.

ТАМАРА. То есть я всегда хотела детей. Не то чтобы с первого дня, но в принципе я всегда подавала сигналы, что мне это в любом случае нужно.

КРИСТИАН. Я с самого начала сказал: только не в ближайшие два-три года.

ТАМАРА. Ну да, это долгий процесс с переживаниями в сексуальной области, но также и в разговорах, когда ты постоянно натыкаешься на границу, где замечаешь: о’кей, он не хочет об этом говорить. А если разговор и начинается, то исходит только с моей стороны.

КРИСТИАН. Большую часть времени она отсутствовала, а когда наконец появлялась дома, то сразу заговаривала об этом и чудовищно на меня давила.

ТАМАРА. То есть его это совсем не занимало.

КРИСТИАН. Потом ей захотелось непременно поехать в отпуск.

ТАМАРА. Я его пригласила. То был первый отпуск за четыре года. Мы снова захотели посвятить время друг другу.

КРИСТИАН. Стоило только лечь на шезлонги, как она снова заводила этот разговор.

ТАМАРА. Но кто он такой? Что он о себе думает?

КРИСТИАН. В этом отпуске она хотела забеременеть.

ТАМАРА. В какой-то момент мое терпение лопнуло, и я подумала: с моим мужем явно что-то не то.

КРИСТИАН. Она не оставила мне шансов.

ТАМАРА. И мы расстались.

КРИСТИАН. Может быть, у нее и был бы шанс, если бы она нашла другой подход. Без этого давления… Соблазнить, например… Если бы она меня соблазнила.

ТАМАРА. Да, я его напугала. Но это не входило в мои намерения. Я хотела все с ним обговорить. Я хотела равноправия, чтобы это была общая задача.

КРИСТИАН. Нет. У меня нет желания иметь детей.

ТАМАРА. Вот если бы я могла вернуться назад, я бы не стала все обсуждать заранее. Я бы попыталась набраться храбрости и не говорить о том, как трудно бывает с детьми.

КРИСТИАН. Потом она пришла однажды утром и объявила, что мы расстаемся.

ТАМАРА. Решение пришло внезапно. Я вдруг проснулась и поняла: хватит ждать, что он сам сделает шаг навстречу и скажет: «Ну хорошо, давай попробуем». Это давление ничего не даст. У меня словно пелена с глаз упала. Было очень больно и вместе с тем я почувствовала свободу, потому что эти вечные муки и искушения – в них тоже нет ничего хорошего. И когда от них удается избавиться, это супер. Да и Кристиану больше не придется ощущать на себе давление. Для него это тоже хорошо.

КРИСТИАН. Мы продолжали вместе жить и вместе спать.

ТАМАРА. Я просто озвучила то, что мы теперь, собственно, в разводе, чтобы чувствовалась разница.

КРИСТИАН. Поначалу я был в отчаянии.

ТАМАРА. На самом деле вся разница заключалась в том, что мы стали жить по отдельности. Об этом стало известно.

КРИСТИАН. Я бы с ней никогда не расстался.

ТАМАРА. Он постоянно твердил: «Ты сама порвала отношения, я об этом никогда не думал и никогда бы не сделал этого». Но я между тем пришла к убеждению, что бездействие – это тоже действие, ибо оно заставляет искать новые выходы. Чтобы он изменил точку зрения? Не могу себе представить, что такое еще может произойти.

КРИСТИАН. Теперь она перемывает мне косточки.

ТАМАРА. Для меня он был то, что надо. И даже теперь, когда я говорю, что он был то, что надо, мне это дается с трудом. Для меня он как был, так и есть то, что надо. Соответственно теперь я в той стадии, когда я разбираюсь сама с собой – может, он все-таки и не то, что надо.

КРИСТИАН. Может, оно еще и появится, это желание завести ребенка, но я что-то сомневаюсь.

ТАМАРА. У меня просто был такой пунктик – забеременеть. И если начистоту, я иной раз задумывалась: если все-таки этому суждено случиться с Кристианом, то что он вообще за тип? Ему легче разойтись, чем укреплять отношения, и мысль, что у меня, его собственной жены, еще-пока-жены, может быть ребенок от кого-то другого, для него не так ужасна, как мысль о том, что у нас будет общий ребенок. Разве это не абсурд?

X. МАРИОН (45)

Я думала об этом только однажды – в свой сороковой день рождения. Мне не хотелось детей, я просто размышляла, и ответ был ясен. У моего партнера были дети, у двух моих бывших партнеров были дети, в Бразилии я работала на проектах с уличными детьми… То есть вокруг меня все время крутились дети, но сама я никогда не ощущала потребности заводить собственных. У меня всегда было чувство, что есть очень много детей, лишенных близкого человека. Я в любой момент могу стать близким человеком для чужого ребенка.

Я должна совершенно честно сказать, что очень редко, очень, очень редко я видела семьи, которые мне нравились: чтобы жена была счастлива, муж счастлив, дети счастливы и все прочие отношения внутри семьи соответствовали. Традиции все еще очень сильны: в большинстве семей, которые я знаю, женщина по-прежнему на 80 процентов принадлежит семье.

В Бразилии меня часто спрашивали, замужем ли я и есть ли у меня дети. Чем старше я становлюсь, тем меньше люди понимают мое положение. Но здесь, в Швейцарии, это нормально. Лишь у трети моих друзей есть дети.

Я подолгу жила вместе с другими, и даже если мой друг жил бы со мной в одном городе, я хотела бы сохранять за собой собственную квартиру. Мне не нужен рядом со мной никто, в том числе и ребенок. Если женщины, достигнув определенного возраста, вдруг начинают искать новый смысл жизни и рожают детей, то хуже не придумаешь. Если ты возлагаешь на ребенка ответственность быть смыслом твоей жизни, ты можешь только подавить его.

Во многих культурах считается, что не ставшая матерью женщина неполноценна. Я же думаю, что женщины должны жить своей жизнью, как они ее ощущают, со здоровым чувством самооценки.

XI. РОБЕРТ (50)

Да. Я всегда хотел детей. И сегодня хочу. Иметь много детей – это великолепно. Когда стареешь и сидишь один в четырех стенах, а дети к тебе не ходят… О таких вещах надо думать заранее. Двое детей у меня уже есть. Мы живем порознь лет пять-шесть, и вывод, который я из этого сделал, такой: жена должна быть та, что надо. В противном случае, если ты рожаешь детей не с той женщиной, это ничего не дает.

Ну да, растить детей лучше с одной женщиной. Ведь может так случиться, что люди разлюбят друг друга и расстанутся. Несмотря на это, можно любить общих детей и помогать им.

Она ведь будет уже не такой юной, женщина, которая может рассматриваться как вариант. Может, у нее уже есть дети. Тогда я бы внимательно присмотрелся, как она с ними обращается. Тут можно увидеть очень многое. Ну да, я имею в виду, сейчас у меня есть отношения. Она замужем, но муж два года назад выложил начистоту, что он гомосексуалист. Да, у него есть друг, и вот она искала себе возлюбленного и нашла меня. У нее двое детей, 18 и 15 лет. То, как она с ними обращается, мне очень нравится. И я могу представить себе, что у нас с ней будут серьезные отношения и дети. Только этого не будет, потому что… ну, потому что они живут вчетвером очень по-семейному. Они по-прежнему хорошо понимают друг друга, она и ее муж, и они работают вместе, профессионально связаны. Они не хотят посвящать в эту ситуацию детей. Дети не должны ничего знать о ее отношениях со мной, а также не должны знать, что их отец голубой. Мы уже были однажды в отпуске вместе, то есть Рут со своими сыновьями, моя дочь и я. Это было тяжело, потому что мальчики, естественно, заметили, что здесь что-то не то, поскольку почему она поехала в отпуск не с отцом, а со мной. Они хотят держать это от мальчиков в тайне, и отсюда ситуация, какая уже часто бывала в моей жизни: все приходится делать украдкой, и я – третий лишний. Собственно, перспективы никакой, и… единственное, что остается при мне, – это мое желание иметь детей.

XII. МАЙЯ (47)

Я не была к этому готова, потому что до срока оставалось еще три недели, и тут у меня лопнул пузырь и стали отходить воды. Мы пошли в больницу, но роды у меня все никак не начинались. На время ожидания меня поместили в родовой зал, и я хорошо слышала женщин в других палатах, несмотря на двойные двери, и по звучанию это не походило на глубокое дыхание и медитативную музыку с ароматическими воскурениями. Гораздо больше это походило на камеру пыток. Женщины кричали так, как мне еще никогда не приходилось слышать, и я думала, если я так же буду кричать, у меня не останется сил ни на что другое, и я решила, что не буду кричать во время родов. Я хотела сосредоточиться на дыхании и была уверена, что в какой-то момент ребенок мирно явится на свет.

Мы оставались в клинике уже сорок восемь часов – а все еще ничего не происходило. Один раз мы даже сходили из клиники в кино. На третью ночь начались схватки, очень быстро они участились и стали сильными. Через некоторое время я позвонила в звонок, и акушерка проверила сердцебиение ребенка и измерила раскрытие матки. Она была раскрыта на пять сантиметров. Потом она посоветовала мне поспать, поскольку дело наверняка затянется надолго, ведь я первый раз. Мой муж лежал рядом со мной. У него был хороший матрац на полу, и он спал, а я лежала на гимнастическом мате и чувствовала себя ужасно. Я пыталась умерить боль дыханием и еле шевелилась. Становилось нестерпимо, и я думала, что больше не выдержу. Через три часа я снова позвала акушерку, и она только сказала: «Госпожа Штайн, вы должны стиснуть зубы, это продлится еще долго». В шесть часов утра у меня начались позывы в туалет, но я не могла себе представить, как я встану на ноги. Я опять позвала акушерку, и она только сказала, что сейчас у них пересменка и чтоб я ждала новую акушерку. И потом та пришла. Она помогла мне добраться до кровати, при этом у меня было чувство, будто внизу меня прорвало. Когда я легла на кровать, она с ужасом воскликнула: «Уже головка видна и волосы, быть того не может! А потуг у вас нет?» Я только сказала, что я ведь не могу знать, какими бывают потуги. Тогда она вызвала врача и другой персонал, и мой муж проснулся и позвонил другу-фотографу. Мы были на одном подготовительном вечере, и там говорили, что можно приводить с собой в родовой зал людей и снимать роды на видео, и это звучало так легко и весело, и я себе всегда представляла, что большинство снимает свои роды, но мне этого не хотелось. Фотографировать – еще куда ни шло. Вот мой муж и позвонил этому другу, тот пришел и принялся как бешеный все фотографировать, и началась какая-то неразбериха. Я была настолько обессилена, что потуги не пришли, и мне дали средство для схваток, и пока все опять не возобновилось, прошло довольно много времени. Потом ребенок в две-три потуги родился, и воцарилась мертвая тишина. Фотограф, который так безумно все щелкал, вдруг отвернулся, опустил камеру, судорожно вздохнул, и я поняла, что случилось что-то такое, чему нельзя было случаться. Кто-то раздернул занавески на окне. Было серое, пасмурное зимнее утро. Меня стало безудержно рвать, это никак не прекращалось, а потом я попала в палату, где была женщина, родившая приблизительно в то же время, и ее ребенок был с ней – сладкий, розовый малыш. Мы представились друг другу, и я попыталась ей сказать, что у меня что-то не так и что ребенок лежит в реанимации. Часов через шесть мы пошли к нему, не имея понятия, что нас ожидает. Он находился в отсеке, полном кабелей, приборов, мониторов и людей, и мы почувствовали, что за него тревожатся, и узнали, что у него была кислородная недостаточность, возможно, еще ночью, в течение семи минут, поскольку я лежала в одном и том же положении, и пуповина, возможно, была пережата, а может, и во время родов. У него был отказ сразу нескольких органов, повреждения мозга, явления церебрального паралича. На третий день врач вызвал нас к себе и сообщил, что ребенок с высокой вероятностью не выживет. Мы сидели, слушали и ничего не говорили, потом врач посмотрел на меня так и спросил, поняла ли я. Я ответила: «Конечно же я поняла то, что вы сказали, но что я должна ответить на это?» У меня было чувство, что от меня ожидают особой реакции – что я закричу или заплачу. И естественно, чувства у меня были, но кричать я не могла, а чувство было такое: если все так, то мне надо сейчас пойти домой и лечь спать, и отдохнуть. Потом пришла социальная служба и больничный священник и еще какие-то люди, и все от меня чего-то ждали, а я пыталась объяснить, что ребенок не мертв, и я тоже не могу растекаться слезами. Я все больше и больше уходила в себя, замыкалась. Может быть, в ночь родов мне следовало бы сказать: «Я не могу, останьтесь со мной». Но я могла лишь закаменело лежать на спине, вся была обращена в себя и ждала, пока не умру, или пока ребенок не родится на свет, или пока просто что-нибудь не произойдет, или кто-нибудь снаружи не заметит, что так нельзя. Но ведь никто ничего не заметил, мне даже сказали, чтоб я стиснула зубы, и у меня было огромное чувство вины, ведь Бруно было очень плохо. Он выжил, но с тяжелой инвалидностью, и я долго упрекала себя, что ему так худо оттого, что я не раскрыла рта и не могла сказать, как мне плохо, и у меня было чувство, что я испортила моему сыну жизнь.

XIII. РОЗВИТА (35), МИХАЭЛЬ (48)

РОЗВИТА. А если он возьмет и родит ребенка с другой. Это было бы жестоко.

МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что довольно того, что один человек несчастлив, зачем же делать несчастными двоих.

РОЗВИТА. Несколько лет назад я думала: среди дня у меня бывает время, которое мне самой не нужно, но оно есть, и как раз было бы место для ребенка. Но поскольку его нет, я просто работаю еще больше и еще больше занимаюсь собой. И это кажется мне зацикленностью.

МИХАЭЛЬ. Эта тема тревожит меня, и я очень зол на мужчин, у которых нет времени для своих детей, а таких в моей профессии много. Я думаю: эх, дурень ты дурень, в твоем профессиональном вожделении, в похоти к деньгам, в похоти к власти, в твоей самоуспокоенности ты пропускаешь самое важное в твоей жизни.

РОЗВИТА. Это очень простое чувство… как голод на что-то определенное, чего хотелось бы сейчас съесть. Это и психологически вообще несложно, просто оно есть – и все.

МИХАЭЛЬ. Я знаю многих, кто говорит, что они ничего не получают от своих детей, они слишком много работают.

РОЗВИТА. Я знаю, что это решение, которое мы приняли, абсолютно безумно. У нас, собственно, нет финансовых средств, чтобы вообще думать о ребенке.

МИХАЭЛЬ. В 1984 году я познакомился с Регулой, и, в общем, с самого начала было ясно, что позже мы захотим иметь семью. Карьеры у обоих сделаны, так что мы могли бы поровну делить и домашнюю работу.

РОЗВИТА. И когда мне исполнился тридцать один, мы перестали предохраняться.

МИХАЭЛЬ. В 1989 году мы перестали предохраняться.

РОЗВИТА. Но это нам ничего не дало.

МИХАЭЛЬ. Три года спустя мы обследовались. На то время не было никаких медицинских причин для бесплодия.

РОЗВИТА. Год спустя я обратилась в университетскую больницу и попросила выяснить, все ли со мной в порядке. И тут они обнаружили эндометриоз.

МИХАЭЛЬ. Мой брат и его жена были в сходном положении, и они скоро стали лечиться. Мы были убеждены, что у нас еще есть время и что стресс только повысит риск бесплодия.

РОЗВИТА. Эндометриоз – это разрастание маточного эндометрия.

МИХАЭЛЬ. Летом 95-го… она пришла и сказала, что больше не видит перспектив и хочет развестись. Она захотела этого развода ни с того ни с сего, как гром среди ясного неба.

РОЗВИТА. Врач предложил, чтобы мы прибегли к искусственному оплодотворению.

МИХАЭЛЬ. Она в наше последнее совместное лето познакомилась с Вольфгангом и забеременела от него. По швейцарским законам отцом считался я. Ребенок носил мою фамилию, хотя сама она мою фамилию так и не взяла.

РОЗВИТА. Вот как это происходит. В тот момент, когда яйцеклетка созрела, тебе делают укол, который вызывает отделение яйцеклетки, и в этот день ты должна спать со своим партнером. То есть эта часть естественна.

МИХАЭЛЬ. Ее ситуация была совершенно неопределенной. Она не знала, хочет ли жить вместе с Вольфгангом.

РОЗВИТА. Если это не удается, тогда яйцеклетка извлекается оперативным путем, соединяется со спермой и потом снова внедряется.

МИХАЭЛЬ. Только три недели назад мне пришла в голову мысль, что я мог бы ей сказать: теперь у тебя есть ребенок, теперь ты можешь оставаться и со мной. Тогда я об этом не подумал.

РОЗВИТА. Во всем прочем дело обстоит так, что я должна свыкнуться с мыслью, что рожу на свет искусственное дитя… Это вовсе не плохо. Как-то я к этому привыкла.

МИХАЭЛЬ. А с Мартой я потом познакомился в 2000 году. Ей было 28, и у нее к этому времени не было желания иметь детей.

РОЗВИТА. Просто я находила важным, что это нечто естественное – то, что происходит между мужчиной и женщиной, – и что при этом не требуется никакая помощь. А если нужна какая-то помощь, то я такого уже не хочу.

МИХАЭЛЬ. Когда Марта потом все-таки захотела детей и при этом ничего не произошло, мы обследовались, и оказалось, что моя спермограмма настолько плоха, что детей у меня не будет.

РОЗВИТА. С другой стороны, я питаю какую-то особенную слабость к технике. То есть мне очень интересно, что нечто такое можно сделать.

МИХАЭЛЬ. Потом я ей сказал: «Теперь мы знаем нашу ситуацию, и ты должна подумать, хочешь ли ты оставаться бездетной».

РОЗВИТА. А мне нравятся близнецы, и поэтому я думаю так: почему бы, собственно, нет, тогда мы все-таки попробуем. Потому что тут вероятность иметь близнецов намного больше, чем когда рожаешь естественным образом.

МИХАЭЛЬ. После летних каникул она пришла ко мне и сказала, что не хочет оставаться бесплодной или прибегать к медицинской помощи, что хочет расстаться со мной.

РОЗВИТА. В настоящий момент для Джона это почти важнее, чем для меня. То есть он сейчас в той точке, когда он по-настоящему хотел бы детей.

МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что могу ее понять и что достаточно того, что несчастлив один человек.

РОЗВИТА. Эндометриоз в 15 процентах случаев является причиной бездетности.

МИХАЭЛЬ. Бесплодие у мужчин в Центральной Европе очень высоко. Это из-за способа транспортировки воды. Водопроводы из синтетических материалов выделяют вещества…

РОЗВИТА. Эндометриоз – широко распространенная болезнь цивилизации.

МИХАЭЛЬ. Их называют фталаты. Вода, которая течет из крана, ведет к стерильности.

РОЗВИТА. Итак, если и тогда не получится или если я решу все-таки не прибегать к искусственному оплодотворению, то у меня снова и снова будут возникать моменты страха, и я буду думать, а что было бы, если бы он сейчас родил ребенка с другой…

МИХАЭЛЬ. У меня есть все земные блага, но того, что было бы для меня главным, у меня нет. Я использую мою профессию для жизни и зарабатываю деньги, чтобы можно было позволить себе некоторые вещи: у меня большой дом и всегда много гостей. Я позволяю себе общительность и дружбу, однако то, чего мне действительно хотелось бы, – это семья. Марта часто упрекала меня, что я не умею плакать. Я ей сказал, что плачу, но только не тогда, когда она этого ждет. Если я вижу на улице детей с их матерями или отцами, то бывает, что плачу.

XIV. МАЙЯ (47)

Я была убеждена, что беременность и роды не должны помешать моему профессиональному росту. Я участвовала в конкурсе на одну должность, и у меня были хорошие результаты, но потом в роддоме перед рождением Бруно я получила по телефону отказ. Основанием для отказа было то, что у меня скоро родится ребенок и мне придется сосредоточиться на этой роли вместо того, чтобы занимать новое место. Я позвонила в отдел равноправия и прокричала в трубку, я действительно прокричала – чего мне так не хватило во время родов – и сказала им: а представьте себе, у меня ребенок-инвалид, а я не могу продвинуться профессионально, и вот я стою в этой кабине в клинике, и я за себя не отвечаю! Тогда они мне сказали, что у меня, пожалуй, есть только один шанс, если я получу отказ с обоснованием в письменном виде. Я тут же перезвонила и попросила их прислать мне все мои документы с письменным обоснованием. Мне выслали письменный отказ, и там был пункт о несовместимости рабочей и домашней жизни, потому что я стала матерью. И тогда я подала жалобу, и это придало мне сил. Под конец я сидела перед комиссией, которая пришла к так называемому соглашению. Я вышла оттуда с большой денежной компенсацией, но, несмотря на это, все равно чувствовала себя обманутой.

У Бруно дела шли очень плохо. Через три недели меня выписали с очень худеньким ребенком, очень хрупким, и никто не знал, что будет дальше, а мы и подавно не знали. Я хотела непременно что-то сделать – видимо, еще и для того, чтобы успокоить свою нечистую совесть, и я делала с ним краниосакральную терапию и детский массаж и очень много пела. Я думала, что ритм и движение помогут ему, и я целый день носила его на себе в слинге. Через семь месяцев мне стало ясно, что я не могу принести свою жизнь в жертву ребенку-инвалиду, что я снова должна работать. На прежней работе я не могла оставаться при неполной занятости. У нас были ясли, только мы не знали, возьмут ли они ребенка-инвалида, но они его взяли и даже делали с ним упражнения. Через три недели яслей Бруно сделал большой прогресс, и это подействовало на меня очень благотворно, потому что многие были в ужасе от того, что я отдаю Бруно на пять дней в неделю в ясли. Он очень быстро развивался с другими детьми, и это было большим облегчением. Эти детские ясли я считаю чем-то чудодейственным. Благодаря им стало возможным то, чего не добились бы ни физиотерапия, ни краниосакральная терапия, ни мать.

XV. ЛАСЛО (43)

Я всегда очень любил детей, но желания иметь собственных у меня не было. Я думаю, что этот род отречения от отцовства сродни тому, как я отказываюсь от других сторон жизни: в отношениях, в профессии. Мне и так всего хватает. Жизнь и так полна эмоций, поэтому ребенок не является непременным условием для приобретения нового опыта, для счастья.

Не то чтобы я решил это раз и навсегда. Ведь это значило бы, что я не могу допустить ту интенсивность любовных отношений, при которой может возникнуть желание иметь детей.

Когда мне было двадцать с небольшим, я хотел иметь детей. Но то была скорее потребность в нарциссическом зеркальном отражении. Это желание приходило и в отрыве от партнерства. Да, я воспринимаю это как негатив, поскольку появление детей, вероятно, самое очевидное и явное утверждение любовных отношений.

Я любил женщин, с которыми был вместе, но, может быть, я просто не был готов занимать себя этим. Страхи есть только – скажем так, – когда посмотришь вокруг и заметишь, что наличие детей не обязательно укрепляет отношения. На примере других супружеских пар, где появляются дети, я вижу, что часто возникают напряжения, которые так и остаются потом неким налетом. Сердечность куда-то уходит, все превращается в договорные отношения друг с другом, в этакий менеджмент. Может, я слишком романтичен, но когда вся эмоциональность страдает от организационных моментов, я поневоле спрашиваю себя: зачем отказываться от собственных притязаний? Жизнь предлагает необыкновенно много. Ребенок обостряет материальную ситуацию, и пары уже не кажутся мне счастливыми. И это тоже лишает меня отваги.

Ясное дело, есть биологическая сторона, и она приводит женщину в абсурдную ситуацию, если ей хочется завести детей. Так, ей вдруг надо очень быстро забеременеть, и со стороны это похоже на некий бизнес-план, что немного забавно.

Я не знаю, откуда желание иметь детей появляется у мужчин. Может быть, это потребность преодолеть собственную смертность. Ребенок как проекция собственной жизни в отдаленное будущее. Я не хотел бы злоупотреблять отцовством как инструментализацией собственных страхов смерти и бренности. Отцовство само по себе занимает отдельное место. Дети – это отдельный мир, вне мыслей о бренности.

XVI. ТОМАС (35), МАЙЯ (47), КАРИН (37)

ТОМАС. Мы обменивались эсэмэсками. Потом я пришел к ней, и она сделала этот тест на беременность, он оказался положительным – то есть я говорю сейчас о другой женщине, о бывшей, да?.. Итак, тест оказался положительным, и она принялась реветь, а я был счастлив и прихватил с собой бутылку шампанского для такого случая – но она разревелась, а на следующий день собиралась в отпуск с двумя детьми, которые у нее уже были, нет, не от меня, и она ревела, и мы страстно целовались, а потом была ужасная трехмесячная фаза с плохим самочувствием. Мы ходили в организацию планирования семьи, «Про Фамилия». Что уж там они планируют, не знаю. Мы о чем-то там консультировались, а потом я впервые увидел ультразвуковое изображение. Это было в кабинете, где обслуживаются также арабские и турецкие женщины, а это значит, что мужчина сидит отдельно, и у него свой монитор для ультразвуковой картинки, а женщина за занавеской видит другой монитор, чтобы соблюдалась граница стыда, и вот я там сидел, смотрел на эту ультразвуковую картинку, и ребенок шевелился. Невероятно трогательно, и я был безумно счастлив в тот момент. А она за этой занавеской принялась реветь. Врач сказала: «А, так вам еще не ясно, хотите ли вы этого ребенка». Но я его хотел, и потом было так, что они там в «Про Фамилии» все просияли – и гинекологиня, и психологиня, и все говорили: отец хочет ребенка, и чудесно, что ребенок был спасен здесь, в «Про Фамилии», а потом женщина и говорит, что ребенка не хочет она сама. Это было за три дня до крайнего срока. И тут же психологиня поменяла точку зрения, а я закрыл лицо руками и разревелся. И в день аборта она хотела, чтобы я провел ночь у нее. Я это сделал. Половину ночи я проревел, умоляя ее не делать этого. И молился. А на следующее утро получилось так. Она должна была принять пилюлю, которая отторгает ребенка от матки, или не знаю, что уж там, что-то гормональное, ультрабрутальное, и она должна была принять эту пилюлю утром, чтобы уже во второй половине дня – в два или в три часа – можно было его вырезать без того, чтобы убить женщину или причинить ей какие-то серьезные повреждения. И вот она сидела утром в этой постели, и я тоже на желтых простынях, и она взяла стакан воды и хотела, чтобы я дал ей пилюлю. Мне это показалось абсурдным, и потом был такой экзистенциальный момент, когда я должен был решить, сделать выбор между женщиной и ребенком: хотя изгоняет ребенка женщина, ты все-таки за кого – за ребенка или за женщину. Это был самый абсурдный и интенсивный конфликт совести, какой только можно себе представить. Вообще-то я всегда думал, что ведь нельзя родить ребенка без женщины, то есть в конце концов мужчина должен как-то поддержать женщину, даже если она и не хочет ребенка. То есть если имеет место такой раздор между ребенком и женщиной, которого фактически ведь вовсе нет, потому что женщина и ребенок есть единое целое, если требуется ледяное, брутальное, промышленное, холодное вмешательство, чтобы разорвать это единство. Он ведь не выйдет наружу сам по себе, а ты должен ввести гормон, который произведен где-то на фабрике и в маленькой капсуле проделал долгий путь до тебя. И потом ты должен куда-то пойти, в какое-то место, где постоянно происходит это вмешательство с ножом или с чем там еще, и вырезать его, и все в крови, и ты должен быть частью всего этого, да. Ты должен этому содействовать. И она хотела, чтобы я соучаствовал в этом, давая ей пилюлю. И я почувствовал только одно: я не буду. Если ты хочешь это сделать, то делай сама, ладно? То есть без меня. Так не пойдет, это слишком, и это спасло меня тогда от презрения к самому себе. У меня еще были потом огромные трудности. Я еще долго потом отбивался от мысли, не следовало ли мне взять эту пилюлю и вышвырнуть ее в окно.