Текст книги "Антология современной швейцарской драматургии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Во-вторых

Той же ночью. В том же лесу. В тех же горах. Около автозаправочной станции, не принадлежащей какой-либо крупной нефтяной компании. На одной вывеске написано: «Заправка только рапсовым дизелем». На другой: «К сожалению, закрыто». На наружной стене спутниковая антенна. Кругом беспорядок, на единственной огражденной стоянке автобус Германа. Антон, владелец АЗС, стоит в синем комбинезоне, пьяный, держится за колонку и покачивается из стороны в сторону. Рядом с ним Герман и Карл.

АНТОН. Что это за женщина.

КАРЛ. Она села не в тот автобус.

АНТОН. А мне теперь это расхлебывать, так, что ли.

КАРЛ. Ей нужна лишь постель.

АНТОН. У меня нет постели. Кроме собственной. Лечь в нее, полагаю, она не захочет.

ГЕРМАН. А ты спроси ее.

АНТОН. Узкий матрас, очень тесно, даже если женщину знаешь. Вашу же я не знаю.

КАРЛ. И дивана, наверно, нет.

АНТОН. Есть. Только на нем не прибрано.

КАРЛ. Она смотрит на вещи шире.

АНТОН. Для меня это не мелочи. Может, нынче это не в моде, но во мне еще живо чувство стыда.

ГЕРМАН. А нет ли кровати в гараже.

АНТОН. Там сложены зимние шины.

КАРЛ. Их можно убрать на чердак.

АНТОН. Никак не можно. На чердаке они быстро загнутся.

КАРЛ. Ведь только на одну ночь.

АНТОН. Что мне с ней. Что мне с этой, как и с любой, женщиной. Я не знаю, что мне делать с ней. Здесь невероятно редко что-нибудь происходит. Женщин здесь нет. Я буду упрекать себя, гадая, почему она ушла. Отнесу это на свой счет.

КАРЛ. Утром ей надо быть в Ченстохове.

* * *

АНТОН. Она мне наверняка не понравится.

КАРЛ. Она не обязана вам нравиться. Ей нужна всего лишь постель.

АНТОН. Если она мне не понравится, я не смогу быть любезным. Слабость характера, знаю, но от нее никуда не деться.

ГЕРМАН. Она хоть и дура, но выглядит недурно.

АНТОН. Прямо-таки и дура.

ГЕРМАН. Дура дурой. Она верит в Бога.

АНТОН. В какого Бога.

ГЕРМАН. Понятия не имею. В Бога, и все.

АНТОН. И выглядит, говоришь, недурно.

ГЕРМАН. Ни пава, ни ворона.

АНТОН. Я влюбляюсь со скоростью звука. Влюбляюсь в женщин, которые заправляются только здесь. Как думаешь, почему я перебрался именно сюда. Я – горожанин. Эти дебри не для меня. Но я влюбляюсь с первого взгляда. И это перестало получаться там, в городе, с его табунами прелестниц.

ГЕРМАН. Ну вот и влюбишься. Что тут такого.

АНТОН. Завтра она отчалит, а я останусь здесь, и на целых полгода жизнь моя превратится в ад. Этого мне не надо. Такое у меня уже было.

* * *

АНТОН. Я хочу ее видеть.

КАРЛ. Зачем он хочет ее видеть.

АНТОН. Я хочу ее видеть. И точка.

КАРЛ. Зачем это. Скажите просто «да».

АНТОН. Не скажу, пока ее не увижу.

ГЕРМАН. Приведи ее. Шевели помидорами. Раз он хочет ее видеть. Что тут такого.

Карл уходит.

* * *

АНТОН. Красивый у тебя автобус. Сколько жрет-то, сорок, пятьдесят.

ГЕРМАН. Около того.

АНТОН. Не ахти как экономно.

ГЕРМАН. У него очень плавный ход.

АНТОН. Когда купишь себе новый.

ГЕРМАН. Новый что.

АНТОН. Новый автобус.

ГЕРМАН. Зачем мне новый автобус.

АНТОН. Водить этот долго не сможешь. Вот-вот развалится.

ГЕРМАН. За Германом я всегда хорошо ухаживал.

АНТОН. Это не автобус, а смрадомет.

ГЕРМАН. Не хами.

АНТОН. Это не хамство, это факт.

ГЕРМАН. И он тебя волнует.

АНТОН. Еще как. Когда ты проезжаешь, то окутываешь мою заправку черным дымом так, что я целый день не вижу дальше чем на пять метров.

ГЕРМАН. Не надо преувеличивать.

АНТОН. Современные автобусы жрут в десять раз меньше.

ГЕРМАН. Жрал бы ты в десять раз меньше.

АНТОН. Теперь хамишь ты.

ГЕРМАН. Как владельца заправки тебя не может радовать, если автобусы жрут меньше.

АНТОН. Я думаю не только о барыше.

ГЕРМАН. Оно и видно.

АНТОН. Ты же никогда здесь не заправлялся. Окутать мою заправку клубами дыма – это ты можешь, нагрянуть сюда со своими проблемами – это ты можешь, а вот заправиться у меня – не можешь.

ГЕРМАН. Мой пассажир этого не захочет.

АНТОН. Рапсовый дизель не загрязняет среду. Это аргумент в его пользу.

ГЕРМАН. Он пахнет. Картошкой фри.

АНТОН. У тебя узкий кругозор. Тебе лишь бы зашибить деньгу, а после хоть трава не расти.

ГЕРМАН. Я бы взял твой дизель. Но пассажир этого не хочет.

АНТОН. Значит, тебе нужен другой пассажир.

ГЕРМАН. И я заполучу его у тебя.

АНТОН. Если ты объяснишь людям, что с этим чудесным топливом они могли бы спасти нашу планету, то вскоре у тебя была бы другая клиентура.

ГЕРМАН. Какую планету.

АНТОН. Мы в энергетической ловушке, Герман, в спирали, которая крутится вниз, все время вниз. Похоже на воронку в ванне, когда ты вытащил затычку. Но в слив уходит не вода, уходит все человечество.

ГЕРМАН. Ты меня не пугай.

АНТОН. Мы живем на умирающей планете. Это факт. Если мы будем сжигать нефть такими темпами, как до сих пор, то через пятьдесят лет уровень воды в океанах поднимется на восемь метров. Половина человечества захлебнется, другая сбежит ко мне в горы. Еще до этого растают полярные шапки, остынет Гольфстрим, а затем наступит галактическая зима. И продлится она несколько миллионов лет. С твоим смрадометом мы, отпустив тормоза, катим прямиком в ту самую воронку. И с каждым новым днем приближаем собственную гибель.

ГЕРМАН. И что меняет твой рапсовый дизель.

АНТОН. Он решает проблему, Герман. Рапсовый метилэфир разлагается в атмосфере на девяносто восемь процентов всего за двадцать один день. Выброс двуокиси углерода на восемьдесят процентов меньше, чем у обычного дизеля. Ну, что ты скажешь.

ГЕРМАН. Я этого не знал. Никто мне об этом не говорил.

АНТОН. Вот теперь я сказал.

ГЕРМАН. Тебе надо написать все это на фанерке и повесить ее на придорожной елке.

АНТОН. Это ничего не даст.

ГЕРМАН. Доведи свои мысли до людей, Антон. Раз ты знаешь, как решается проблема, пусть эту тайну знают все.

АНТОН. Людям не нужно спасения. Это тоже факт, если взглянуть на жизнь с их стороны. Да и не все ли равно, как она кончится. Мы живем на умирающей планете. Через три миллиарда лет ей и без того каюк. Солнце раздуется до краев нашей солнечной системы. Все мы сгорим. Хоть с рапсовым дизелем, хоть без него.

* * *

Карл подходит с Эрикой.

ЭРИКА. Отпусти меня, зверюга, я не хочу тут выходить. И не выйду. Оставь свою затею. Взгляни на мою руку.

КАРЛ (орет). Она меня укусила. В руку.

АНТОН. Ну и вид у нее. Чтоб такая ночевала на моей заправке. Это исключено.

ЭРИКА. Здесь я из автобуса не выйду. Хоть убейте меня.

ГЕРМАН. Что там, в гараже, рядом с машиной. Как это называется. Кровать. Для тебя.

ЭРИКА. А у вас есть машина.

АНТОН. Можно и так сказать.

ЭРИКА. Мне надо спуститься в долину. И выехать немедленно.

АНТОН. Вам я машину не доверю. И не надейтесь.

ЭРИКА. За руль сядете вы.

АНТОН. Ни за что.

ЭРИКА. Я заплачý.

АНТОН. Я пьян. Да-да, пьян. Не под хмельком или навеселе. Настукался как сапожник. Так уж получилось. Хотя по мне не видно. Я не могу распускать себя, проблема характера. К тому же мне присуще слишком большое чувство ответственности.

ЭРИКА. Рискнем. Вы поведете машину, я буду вас страховать.

АНТОН. До завтрашнего обеда я за руль не сяду. Чтобы по крайней мере не угробить других.

ЭРИКА. Движение в это время почти замирает.

АНТОН. Зато дорогу то и дело перебегает разное лесное зверье. А я не хочу увидеть косулю с ее детками у меня под колесами.

* * *

ГЕРМАН. Что ж, тогда начнем.

АНТОН. Начнем что.

ГЕРМАН. Убирать летние шины.

АНТОН. Я сказал, что согласен. Кто-нибудь слышал, что я согласен. На моей заправке нет места для молодой женщины. Тем более среди ночи. Возьмите ее с собой в санаторий. Там, наверху, есть врач. Говорят, пользуется популярностью у дам. Как и его процедуры. Дамам нужны именно они, а не литры моторного топлива. Заберите эту даму с собой. Она избалована. Ей нужен французский завтрак, а не дизель с моей заправки.

КАРЛ. Сваришь ей кофе, черт бы тебя побрал.

АНТОН. И не подумаю.

КАРЛ. Скажи что-нибудь, Герман.

ГЕРМАН. Антон, возьми себя в руки.

АНТОН. Здесь, наверху, человеку одиноко, и он начинает размышлять. У меня здесь есть водка, опасное зелье, ядовитое зелье, святое зелье. Я люблю выпить бутылочку, иногда даже две, а закусываю тем, что смотрю телевизор. И при этом теряю голову. Ну и что, мое личное дело. Видишь эту тарелку. Ею я развлекаю себя по вечерам. Ни один странник не забредет так далеко, как забредаю я. Люблю посидеть на свежем воздухе. Чувствую погоду, сейчас вот дует западный ветер. Завтра утром небо окрасится цветом крови, а на горизонте протянется голубая полоска, вернее, бледно-голубая, почти серебристая. Когда свет низвергается с гор, лучше туда не смотреть. И уж, конечно, не следует быть трезвым. Я не хочу ее. С ней у меня возникло бы слишком много идей. Спокойной ночи.

КАРЛ. Бред какой-то.

АНТОН. Что здесь написано. За-крыто. Почему сюда заваливаются какие-то идиоты. Да еще ночью.

ГЕРМАН. Идиоты. Кто тут идиот. Ты король или кисейная барышня. Распустил нюни. Наверняка не мылся целый месяц. Ты хозяин станции или кто. Закрыто. Какое мне до этого дело. Мешок с дерьмом. Держать тут речи. Мой бак пуст. Заполнить.

АНТОН. Моим рапсовым дизелем.

ГЕРМАН. Это заправка или что.

Антон уходит.

* * *

ГЕРМАН. Вот так. Ты переборщила. Антон тебя не хочет. И знаешь что. Я его понимаю. Ты ведешь себя плохо. Тот, кто чего-то хочет, должен быть любезным. Хоть чуточку. Антон, конечно, тюфяк, но мы же от этого тюфяка чего-то хотим.

ЭРИКА. Я здесь оставаться не хочу.

ГЕРМАН. А чего ж ты, скажи на милость, хочешь.

ЭРИКА. Как можно скорее уехать отсюда. Спуститься в долину. И еще мне нужен врач.

ГЕРМАН. В санатории очень хороший врач.

ЭРИКА. Ехать со всеми в санаторий. Ни за что. Там я застряну.

ГЕРМАН. В понедельник вечером я еду обратно.

ЭРИКА. Вы могли бы забросить людей в санаторий, а затем доставить меня в долину.

ГЕРМАН. Надо соблюдать режим отдыха.

ЭРИКА. Исключения невозможны.

ГЕРМАН. Невозможны.

ЭРИКА. Я заплачý.

ГЕРМАН. Ты все хочешь решать с помощью денег, всегда с помощью денег. Это скверно.

ЭРИКА. Я возьму ваш автобус в аренду, а вас найму водителем.

ГЕРМАН. Даже не думай об этом.

ЭРИКА. Вы должны. Вы должны. Вы должны.

ГЕРМАН. Не должен. Не должен. Не должен.

ЭРИКА. Если в течение суток я не прибуду в Ченстохову, то буду стерта с лица земли.

ГЕРМАН. Чуть-чуть опоздаешь. Ничего страшного.

ЭРИКА. Господь, наш Бог, посылает ко мне ангела с поручением, и что ж, вы думаете, он скажет: «Ничего страшного, Эрика, я смотрю на вещи шире, приезжай, когда у тебя будет время».

ГЕРМАН. Это было бы любезно с его стороны.

ЭРИКА. Безмозглый невежда.

ГЕРМАН. Ну ты, смотри у меня.

ЭРИКА. Безмозглый узколобый невежда.

* * *

ГЕРМАН. Санаторий – это другой мир. Везде светло и очень тихо, не слышишь собственных шагов. У тебя прекратятся боли. Это я тебе обещаю. Даже господин Крамер будет спасен, а мы с тобой познакомимся чуточку ближе. В наших отношениях появилась, знаешь ли, как это называется, да, червоточинка.

ЭРИКА. Я не больна, лечиться мне не надо.

ГЕРМАН. Мы все больны. А ты особенно.

* * *

ЭРИКА. Что это за компания. Что вы за люди. Вы что-то задумали. Куда я попала. В одну из этих сект.

ГЕРМАН. Мы секта.

ЭРИКА. Вы вообще не едете в санаторий.

ГЕРМАН. А куда же еще.

ЭРИКА. Вы хотите рухнуть вместе с автобусом в пропасть. Не так ли. Это и есть то спасение, о котором говорил господин Крамер. Туда же и Карл со своей безвыходной ситуацией. Вы хотите убиться. И поэтому не хотели, чтоб я была с вами. Но теперь.

ГЕРМАН (кричит). Жасмин. Жасмин. Подойди ко мне. Прошу тебя.

ЖАСМИН (подходит к водителю). Сколько можно ждать, Герман.

ГЕРМАН. Смех, да и только, послушай. Она думает, что мы сектанты.

ЖАСМИН. Мы сектанты.

ГЕРМАН. Да, мы. Ты и я, и рыльник копченый, и Крамер, и Толстуха. И что мы едем не в санаторий.

ЖАСМИН. А куда же.

ГЕРМАН. Летим в пропасть вместе с моим Германом.

ЖАСМИН. И для чего же.

ГЕРМАН. Чтоб умереть.

ЖАСМИН. Забавно.

ГЕРМАН. А ты не улыбаешься.

ЖАСМИН. Улыбаюсь, еще как улыбаюсь.

* * *

ГЕРМАН. У съезда к санаторию есть чудное местечко. Я частенько о нем думал. Запоздай я там чуть-чуть с поворотом руля, ха, и мой Герман сперва пробьет старое ржавое ограждение, а потом мы полетим вдоль склона вниз, как минимум триста метров свободного падения над верхушками елок, мимо старой дороги через перевал, пока не врежемся в дно реки. Вух!

ЭРИКА. Боже упаси.

ЖАСМИН. Что с ней. Почему она так побледнела.

ГЕРМАН. Действительно. Бледна как мел.

ЖАСМИН. Она тебе верит. Ей не хочется умирать.

ГЕРМАН. Я же тебе говорил, Жасмин. И последняя дворняга боится смерти. Хоть крещеная, хоть некрещеная.

ЭРИКА. Я не хочу иметь с вами дела. Отпустите меня.

ЖАСМИН. Ты в нашей компании.

ЭРИКА. Мое время еще не истекло.

ЖАСМИН. Откуда тебе это известно.

ЭРИКА. Я это чувствую.

ЖАСМИН. Она боится. Действительно боится.

ГЕРМАН. Вот теперь ты улыбаешься.

ЖАСМИН. Чего она только не рассказывала о жизни на том свете и в вечности. Здесь мы, мол, только проездом. Право оказаться в царстве небесном должны заслужить. Я поверила. И верила в это целых полдня. Страх смерти – это, дескать, все суета. Лучше сразу готовиться к вечной жизни. В небесах над людьми будет вершиться суд, и на коленях у Бога будут сидеть только праведники. Такой чушью она, видно, и гонит от себя страх смерти. Так я думала. При одной мысли об этом ящике у меня зуб на зуб не попадает. Как представлю, что лежу в гробу, одетая в саван, – ужас. Лежу-то неухоженная. А потом весь этот тлен. Всю жизнь стараешься не потерять форму. А в итоге превращаешься в серую слизь.

ГЕРМАН. А что происходит с неправедными.

ЭРИКА. Их отделяют от стада, обрекая влачить существование без любви и надежды, веки вечные, и страданиям их не будет конца.

ГЕРМАН. К кому относишься ты, Жасмин.

ЖАСМИН. К праведникам.

ГЕРМАН. Ну нет. Ты мне нравишься, но ты хитрая, коварная, корыстная. Скорее даже алчная.

* * *

КРАМЕР (кричит из автобуса). МОЙ РОТ ПОЛОН СОЛИ. ГЛАЗА МОИ ИССОХЛИ. Я ВИЖУ, КАК КОЖА МОЯ ЧЕРНЕЕТ. ДАЙТЕ МНЕ ПИТЬ. ХОРОШО БЫ ЧАЮ. ДАЙТЕ МНЕ ПИТЬ.

* * *

ГЕРМАН. Наконец меня осенило. Ай молодца! Решение-то просто, как дважды два. Никто же не знает, что ты села в мой автобус, так ведь.

ЭРИКА. Пожалуй, что так.

ГЕРМАН. Люди думают, что ты в Ченстохове.

ЭРИКА. Ну да.

ГЕРМАН. И никто тебя не видел.

ЭРИКА. Не знаю.

ГЕРМАН. Тебя нам подарили. И ты для нас, так сказать, подаренная душа. Никому и в голову не придет, что ты обретаешься здесь. У нас тебя искать не будут.

ЭРИКА. Антон знает, где я.

ГЕРМАН. Правильно. Антон знает. Но Антон не человек. Антон – пьяница. У него видения. Ясно, что свидетелем он быть не может. Ты должна понять, что при таких обстоятельствах я подумываю положить этому делу конец, зайти с тобой за елку, подобрать сук поувесистей и, как это называется, да, укокошить тебя. Люди ведь поймут, Жасмин, что такая мысль приходит как бы сама собой. Или я ошибаюсь.

ЖАСМИН. Поймут, конечно, поймут.

ЭРИКА. Вы шутите.

ГЕРМАН. Люблю пошутить. А значит, и посмеяться.

ЭРИКА. Не можете же вы просто взять и убить меня.

ГЕРМАН. Еще как можем. Ведь нам не надо опасаться никакого наказания. Мы, люди, добрые, потому что боимся наказания. А в данном случае наказание нам не грозит. Вот и выкопаем для тебя ямку. Это же логично, как ты считаешь, Жасмин.

ЖАСМИН. Твоя идея не лишена остроумия.

ГЕРМАН. Крамеру, например, этой развалине, этому зловонному полутрупу, я бы давно свернул шею. Но мы забрали его в доме для престарелых, и сестры меня там видели. И врач тоже. А потому я не могу выбросить из автобуса эту трухлявую колоду. С тобой дело обстоит иначе.

ЭРИКА. Ваша совесть не допустит этого.

ГЕРМАН. Не думаю.

ЭРИКА. У вас же есть совесть.

ГЕРМАН. Так что достаю веревку, довольно тонкую. И мы едем дальше, поднимаемся все выше и выше, и там я вырою тебе ямку. Красивую такую ямку. Нельзя же стоять у природы на пути.

* * *

АНТОН (подходит к Герману). Вошло четыреста двадцать литров. Большое спасибо. Не дизель, а бальзам на душу. Побольше бы таких клиентов.

ГЕРМАН. С такими, как ты, не хочется иметь дело. Сидишь у своей заправки, как жерлянка в яме. Не каждый рискнет подъехать. Люди проезжают мимо. И знаешь почему.

АНТОН. Скажи.

ГЕРМАН. Их мучит совесть. Из-за того, что они не заправлялись у тебя раньше. Ты оказался в жалком положении, и они винят себя за это.

АНТОН. В моем положении виноват только я сам.

ГЕРМАН. Прекрати ныть. Мужчине в твоем возрасте жаловаться не на что. Стыдись. И встряхнись. Сделай свою заправку пупом земли. Открой в гараже кафе. Где можно было бы выпить чашечку мокко, съесть кусочек шарлотки или бутерброд с ветчиной. А главное, чтобы тебе улыбнулась симпатичная мордашка. Тогда я тут остановлюсь и заправлюсь. Хоть твоим рапсом, хоть пойлом для свиней.

АНТОН. А где ж мне взять симпатичную мордашку.

ГЕРМАН. Улыбаться, Антон, ты сам должен улыбаться.

АНТОН. С моими-то зубами.

ГЕРМАН. Используй свою голову, в ней мозги, чтобы думать, а не только рот, чтобы водку глушить. Тебе нужно все разжевать. (Платит за полный бак.) Достаточно.

АНТОН. За дизель достаточно. Но.

ГЕРМАН. Что «но».

АНТОН. Добавь сколько не жалко.

ГЕРМАН. Это с какой же стати.

АНТОН. В настоящий момент я как бы на мели. Будь другом, сделай одолжение.

ГЕРМАН. Ты дерьмо, Антон, и из тебя ничего путного не выйдет. Но я дам тебе денег. Присмотри, пока я отойду, за девчонкой. Не хочу, чтоб она сбежала. Но будь начеку. Она кусачая.

* * *

АНТОН. Будьте покойны. С вами ничего не случится.

ЭРИКА. Вы должны мне помочь. Прошу вас.

АНТОН. Мы говорили об этом.

ЭРИКА. Они хотят меня убить.

АНТОН. Кто хочет вас убить.

ЭРИКА. Герман и Жасмин.

АНТОН. И за что же.

ЭРИКА. Забавы ради. Он злой.

АНТОН. Вы к нему несправедливы. Герман грубоват, но сердце у него доброе.

ЭРИКА. Никто не знает, где я нахожусь. Никто меня не видел. Они меня убьют, и никто никогда об этом не узнает.

АНТОН. Я знаю.

ЭРИКА. Утром вы ни о чем не вспомните.

АНТОН. Неужели.

ЭРИКА. Напились-то ведь допьяна.

АНТОН. Вот дуреха.

* * *

Герман возвращается с веревкой, вполне пригодной для привязывания телят.

АНТОН. Вот дуреха. Говорит, что ты хочешь закопать ее в лесу. И что я потерял память, ибо хлебнул лишку. Вот дуреха.

ГЕРМАН. Мы, водители, ее знаем. Незаметно забирается в автобусы, а потом скандалит. Хочу ее связать. Ведь может подкрасться и крутануть руль. (Связывает Эрику.)

ЭРИКА. Не трогайте меня, не трогайте.

АНТОН. Ты мне должен за четыреста двадцать литров.

ГЕРМАН. Я тебе только что заплатил.

АНТОН. А где же тогда тити-мити.

ГЕРМАН. Тити-мити у тебя в нагрудном кармане.

АНТОН. Ты прав, вот они. Извини. Надуть тебя – такого и в мыслях не было. Память мне, понимаешь, иной раз возьмет – и изменит.

ГЕРМАН. Тогда, пожалуй, начнем.

АНТОН. Спасибо тебе, Герман. Большое спасибо.

Герман тащит Эрику в автобус. Эрика кричит.

Темнеет.

В-третьих

Высоко в горах. На плато, где растет можжевельник и дрок. На заднем плане у дороги стоит автобус Германа. Фары выключены, свет падает только из окон. Герман роет могилу, Жасмин пытается в чем-то его убедить. Толстуха стоит рядом с автобусом, тут же и Карл, переминающийся с ноги на ногу.

ЖАСМИН. Достоинство, Герман, чего оно требует от нас. Во-первых, сохранять ко всему некую дистанцию. Близость приводит к утрате достоинства. Прежде всего это относится к нам самим. Чтобы обладать достоинством, мы должны дистанцироваться от самих себя.

ГЕРМАН. Дистанцироваться от самих себя. Вот как.

ЖАСМИН. Самость пытается впутать нас в противоречия, навязать себя нам, как человек, который чуть ли не силой притягивает нас к себе, потому что не может пребывать в одиночестве, принадлежать только самому себе. Достоинство же – это привлекательность, рождаемая равнодушием. Человек, лишенный достоинства, спотыкается о самого себя. Он движется неуклюже. В каждом своем движении он познает свою внешность, свою слабость, свое несовершенство, но не свою идеальную суть. Достойный человек – это вовсе не человек, не совершающий ошибок, а как раз наоборот. На безупречном человеке не видно признаков достоинства. Достойный человек сохраняет к своим ошибкам такую же дистанцию, что и к своим сильным сторонам. Он нейтральный дипломат, выступающий посредником в борьбе между соперниками внутри самого себя.

ГЕРМАН. Тяжело рыть такую землю. (Он продолжает рыть, потом вдруг останавливается.) Ты сказала, что безупречный человек не может быть достойным.

ЖАСМИН. Именно так.

ГЕРМАН. Этого я не понимаю.

ЖАСМИН. Достоинство – это свойство внешности. Оно слышимо, зримо, его можно даже понюхать. В то же время оно не поддается абсолютному определению. Оно мимолетно. Утверждение, например, что человек не должен мчаться во весь дух, а должен шагать, дабы выглядеть достойно, по сути своей абсурдно. Хотя спокойная поступь может быть исполненной достоинства. Но в то время как один человек выглядит в белом костюме мудрецом, другой походит в нем на мошенника. Точно так же обстоят дела и с достоинством. Веселый человек обретает достоинство серьезностью, серьезный – юмором, опечаленная женщина обретет достоинство, приняв веселый вид, а жизнерадостная – только знаками печали.

ГЕРМАН. Но для этого человек должен сперва разобраться в самом себе.

ЖАСМИН. Конечно, это необходимая предпосылка.

ГЕРМАН. Думаешь. Она свободна.

ЖАСМИН. Кто.

ГЕРМАН. Наша пташка.

ЖАСМИН. При чем тут она. Почему ты вдруг вспомнил о ней.

ГЕРМАН. Она знает, куда она едет, куда идет. Знает свое место. Ты давеча сказала, что быть свободным значит знать свое место.

ЖАСМИН. Она человек слабый, самостоятельно не мыслит.

ГЕРМАН. А это необходимо.

ЖАСМИН. Если хочешь быть человеком, то да.

ГЕРМАН. Я не настолько умен, чтоб у меня были собственные мысли. Если что-либо и придумываю, то кто-нибудь другой это уже придумал до меня. И записал.

ЖАСМИН. Ты близок к подвигу. А самый великий подвиг равнозначен максимальной свободе.

ГЕРМАН. Мне важно ощущать голод. И жажду. И терпеть не могу, когда кто-нибудь смеется над политиками. Потому что, например, они вылетают иногда куда-нибудь на выходные, пользуясь государственным вертолетом. Ну и что. Им же это не воспрещается. Политики достойны самого высокого уважения.

ЖАСМИН. Речь об идее. Об идее самооценки. О том, кто каким мог бы быть. Все остальное не в счет.

ГЕРМАН. Она боится своего Бога. Ведь Он велел ей быть тогда-то и тогда-то там-то и там-то. А она не слушается. Теперь может надеяться только на то, что ее Бог посмотрит на это, как говорится, сквозь пальцы.

ЖАСМИН. Ей важно лишь одно. Спасти свое жалкое существование.

ГЕРМАН. Этот червь пытался сделать то же самое.

* * *

ГЕРМАН. Поговорим теперь совсем о другом. Как думаешь, яма достаточно длинна.

ЖАСМИН. Трудно сказать. Какой у нее рост. Она выше меня.

ГЕРМАН. Пока коротковата.

ЖАСМИН. Главное, чтоб была достаточно глубокой.

ГЕРМАН. Не складывать же мне ее. Этого она не заслужила. Ляг туда на минутку, Жасмин, будь любезна.

ЖАСМИН. Как. В эту яму.

ГЕРМАН. Мне бы это очень помогло.

ЖАСМИН. Да нет, и того, что есть, достаточно. Веди, наконец, деваху.

Герман уходит.

* * *

ТОЛСТУХА. Может, это не случайность. Может, это знак. Я бы отправилась вместе с ней. Если она и есть этот знак. Если она есть то, чем, по ее утверждению, является, то и я была бы чем-то особенным, ведь я ее попутчица. Я не была бы унылой, дохлой теткой. Я последовала бы за чистым, нетронутым. Чего не касались ничьи пальцы.

ЖАСМИН. У нее наверняка уже были мужчины.

ТОЛСТУХА. Карл бы об этом знал.

КАРЛ. Оставьте меня в покое.

ЖАСМИН. Карл.

КАРЛ. Не знаю. Не было. Были. Возможно, что были. Экий допрос мне устроили.

* * *

Герман появляется со связанной Эрикой. У нее потерян один ботинок.

ЭРИКА. Что вы думаете. Может, кто-то думает, что ваша сила производит на меня впечатление. Вы не знаете, сколь всемогущ Господь. Аллилуйя. Он ворвется в ряды своих врагов, как ураган, врывающийся в леса.

ЖАСМИН. Ты святая. Ты послана, чтобы спасти нас.

ЭРИКА. Вас не спасти.

ЖАСМИН. Господь поручил тебе прибыть в Ченстохову. Ты трогаешься в путь. Едва вышла из дома, как тут же садишься не в тот автобус. К нам. Как сочетается одно с другим.

ЭРИКА. Кто ты такая, чтоб спрашивать о планах Господа.

ТОЛСТУХА. Почему ты села именно в наш автобус. Кто это решил.

ЭРИКА. Это промашка. Моя промашка. Я была невнимательна.

ТОЛСТУХА. Он привел тебя к нам. В Его планах мы играем важную роль.

ЭРИКА. Никакой роли в Его планах вы не играете.

ЖАСМИН. Мы стоим между тобой и твоим Богом. Если ты хочешь прийти к Нему, то должна сначала пройти мимо нас.

ЭРИКА. Видеть вас больше не могу. Убейте меня, наконец.

ТОЛСТУХА. Спаси нас.

ЭРИКА. Вас не спасти.

ТОЛСТУХА. Наши сердца пусты. Наполни их твоей верой.

ЭРИКА. Никому не дано наполнить худую бочку. В ваших сердцах зияет дыра, все, чем является человек, уходит в землю.

ЖАСМИН. Сверши какое-нибудь чудо, тогда мы тебе поверим.

ЭРИКА. Никакое чудо не поможет. Вы ползете по жизни. У вас есть дети, были мужья, наверняка вы кого-нибудь потеряли, плакали, по выходным вы любите развлечься, вам нравится поехать в отпуск, увидеть красивые города, бродить по картинным галереям, слушать скрипичную музыку, все это прекрасно, все это правильно. Но чтобы быть человеком, этого мало. Вы толкаете вашу жизнь пред собой, как тачку с мешком картошки.

ТОЛСТУХА. Нет, это не она. Доброго вечера. (Уходит.)

ЭРИКА. Ты – жалкая тварь, кубышка, полная гноя, ты – груда дерьма. А все вы вонючие ослы и ослицы, гнилые кочаны и кочерыжки. Просто позор тратить себя на вас. Вас ничтожная кучка, а я могла бы вести к Богу массы людей. Потеряны, вы потеряны, хоть со мной, хоть без меня. Вас спасать я не хочу. Я должна спасать людей, людей, а не страшилищ. Мужчин и женщин с открытым сердцем.

ЖАСМИН. Она боится. При том что встанет перед своим Творцом.

* * *

ЖАСМИН. Герман. Ты справишься один. Доброго вечера. (Уходит к автобусу.)

Карл направляется к автобусу.

ЭРИКА. Карл. Куда же ты. Ты хотел мне помочь.

КАРЛ. Мне очень жаль, Эрика. Еще увидимся.

ЭРИКА. Останься здесь, не уходи. Не оставляй меня одну с этим чудовищем.

Карл уходит.

ГЕРМАН. Как только находится работа, так леди и джентльмены исчезают. А отдуваться за них приходится Герману. Коротковатой получилась, так и знал. (Вонзает лопату в землю.)

ЭРИКА. Что вы там делаете. Что вы роете.

ГЕРМАН. Слегка удлиняю твою могилу. Иначе тебе придется поджать ноги. Как ребеночку в чреве матери. Я этого не хочу. Так делают народы на островах Тихого океана, а раньше делали обитатели пещер. Но мы не пещерные люди. Жаль, у меня только вот эта складная лопатка. Ею я тебя убью. Хлоп – и готово.

ЭРИКА. Ты этого не сделаешь.

ГЕРМАН. Еще как сделаю.

ЭРИКА. Но почему.

ГЕРМАН. Почему. Почему. По кочану. Потехи ради.

ЭРИКА. Это тебя не порадует.

ГЕРМАН. Мы не знали, какими плохими мы были, – до встречи с тобой. Теперь познаём себя и друг друга. Сближаемся. Я думаю, Бог по милости своей послал нам тебя, чтобы мы наконец стали тем, кем были всегда. Мало лишь быть кем-то, надо еще и действовать.

ЭРИКА. Ты не плохой.

ГЕРМАН. Я, может, и не плохой. Но разве ты не видела рыло этого Карла. Оно же слеплено из дерьма.

ЭРИКА. Карл мне ничего плохого не сделал.

ГЕРМАН. Он тебе не помог. А та, что со скрипками, – от нее же воняет. Ты ничего не заметила. Несет какой-то кислятиной. Кого это обрадует. Вонять – плохо уже само по себе.

ЭРИКА. Я не хочу умирать.

ГЕРМАН. А Жасмин. Что это. Во всяком случае, не человек. Весь божий день палец о палец не ударит. Ты же сама говорила. Не работает, только портки свои протирает. Никому не помогает. Читает свои хитрые книжонки. Заботится только о себе. Она только потребляет, жрет и пьет, лишает какого-нибудь хорошего человека еды и питья. Это плохо.

ЭРИКА. Плохо то, что делаешь ты.

ГЕРМАН. Да, это, конечно, нехорошо.

ЭРИКА. Ты ищешь выход, я знаю.

ГЕРМАН. Не ищу. Это не имело бы смысла. Из низости и убогости выхода нет.

ЭРИКА. Я его знаю.

ГЕРМАН. Ты. Знаешь. Смотри, руку я тебе уже сломал.

ЭРИКА. Я знаю выход.

ГЕРМАН. Не верю.

ЭРИКА. Тебе надо лишь встать на колени. Или, может быть, ты трусишь.

* * *

ЭРИКА (шепотом). Лишь встать на колени. И все. Не надо бояться.

ГЕРМАН. Я не боюсь.

ЭРИКА. Развяжи меня, Герман, и спаси себя.

ГЕРМАН. Если попытаешься убежать, я побегу за тобой.

ЭРИКА. Я говорю, на колени. Вот так. (Опускается на колени.)

ГЕРМАН (опускается на колени). И это все. Какой пустяк. Ничего не стоит.

ЭРИКА. Предай твое сердце в руки Господа. Проси Иисуса Христа о прощении твоих грехов.

ГЕРМАН. Каких грехов.

ЭРИКА. Всех, Герман, всех твоих грехов.

ГЕРМАН. Но их же не два и не три.

ЭРИКА. Просто повторяй за мной.

ГЕРМАН. А потом.

ЭРИКА. Просто повторяй за мной. Господь мой Иисус Христос.

ГЕРМАН. Господь мой Иисус Христос.

ЭРИКА. В руки Твои

ГЕРМАН. В руки Твои

ЭРИКА. предаю я жизнь мою, веру мою.

ГЕРМАН. жизнь мою, веру мою.

ЭРИКА. Я знаю, что я грешил

ГЕРМАН. Я знаю, что я грешил

ЭРИКА. и сбивался с пути, грешил и заблуждался.

ГЕРМАН. и сбивался с пути, грешил и заблуждался.

ЭРИКА. Но я прошу Тебя, войди в сердце Германа.

ГЕРМАН. сердце…

ЭРИКА. В сердце Германа, он человек, наполни милостью сердце его.

ГЕРМАН. милостью…

ЭРИКА. И сделай его инструментом Твоей веры.

ГЕРМАН. инструментом Твоей веры.

Эрика умолкает. Герман тоже умолкает.

ЭРИКА. Аминь.

ГЕРМАН. Аминь.

Эрика целует его в лоб.

* * *

ГЕРМАН. Красиво. Как неожиданно начинает светать. Вон там, с краю неба, красиво, а. Посмотри. Света все больше. Как это выглядит. Просто чудо какое-то. Ты это когда-нибудь уже видела. А эти краски, откуда они.

КРАМЕР. ЧТО ЭТО ТАМ. ГЕРМАН. КАКОЙ-ТО СОУС, ДА.

ГЕРМАН. Свет в небе, Крамер, если бы вы могли это видеть. Просто чудо какое-то.

КРАМЕР. ЭТО УТРО. ВСЕГО ЛИШЬ ВОСКРЕСНОЕ УТРО. ТЫ ОБЕЩАЛ, ЧТО НОВОГО ДНЯ Я БОЛЬШЕ НЕ УВИЖУ, РАЗВЕ НЕ ОБЕЩАЛ.

ГЕРМАН (вонзает лопату в землю). Я спешу. Спешу. (Копает без передышки.) Очень твердая почва. Полно камней. И эти корни.

ЭРИКА. Перестань копать.

ГЕРМАН. Приходится.

ЭРИКА. А свет.

ГЕРМАН. Это всего лишь утро.

ЭРИКА. Мы отправимся в Ченстохову вместе, ты и я.

ГЕРМАН. На тебе вины не будет. Ты придешь к Иисусу Христу.

* * *

ГЕРМАН. Ну и корни. Можжевельник. Чем же он так здорово пахнет. Дай-ка вспомнить. Ну конечно же, джином. Но лопатой тут не продраться. Поди к автобусу и принеси тесак. Возьмешь его из ящика с инструментом под моим сиденьем. (Эрика не трогается с места.) Должна получиться могила, не окопчик. (Эрика стоит недвижно.) Найдешь в ящике инструмент с кожаной рукояткой, лезвие смазано и заточено, можно даже побриться. Боже мой, да ты, милая, вся дрожишь, а ну бегом – и согреешься. Но не вздумай удрать. Если не вернешься, к моменту, когда я выну десять лопат, придется пойти за тобой. На ветер я слов не бросаю. Запомнила. Десять лопат. (Эрика уходит, а Герман, не дожидаясь ее, продолжает копать.) Наверняка так сплетаются только корни можжевельника. Иначе лопата не шла бы так туго, да и почва каменистая. Никто не подумает, что здесь похоронен человечек. И можно будет отдохнуть. Здесь, наверху. И как это прекрасно. Сколько копков я сделал. Четыре или уже пять. Неважно. (Кричит в сторону автобуса.) Четыре. Слышишь, уже четыре. Никому не пожелаю лежать в этой земле. Среди можжевеловых-то корней. Тонких, как волос, но силы непомерной. Проникают сквозь что угодно, и покойничек пронизан ими с головы до пят, прежде чем дело свое сделают черви. Боже, как же туго идет лопата. Но где же девчонка. (Кричит.) Уже десять. Слышишь, десять. Иду за тобой. (Герман налегает на лопату с еще большей силой.) Если б знал, что лопату надо было сразу воткнуть чуть левее, то копалось бы легче. Вот как сейчас. Под камнями почва песчаная, это приятно. Лежится в ней наверняка неплохо. Песочек рыхлый. Умирая, ты будто закопался в него у самого синего моря. Черви в песке не водятся, спать можно как на пляже, ха-ха-ха, прислушайся, ветер в можжевельнике шумит, как прибой. Закрой-ка на минутку глаза. (Закрывает глаза.) Ну, действительно как прибой, с шелестом и шорохами. Ветер приносит дождь. Лучше всего, если б могила осталась открытой, можно было бы лежать и глядеть в небо. А ты загляни-ка в яму. Давай, давай, загляни. Ну, что скажешь. Достаточно глубока. (Снимает с шеи свою копию в дереве. Смотрит на нее, целует и, помедлив, бросает в могилу.) Покойся с миром, Герман. Ты сделал доброе дело. Господь Иисус Христос в твоем сердце. (Закапывает могилу.)