Текст книги "Антология современной швейцарской драматургии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Мирьям Найдхарт
«Неофобия»
(Интимные проникновения в кризис воспроизводства)

© 2007 by Mirjam Neidhart.

All rights whatsoever in this Play are strictly reserved and applications for performance, etc., shall be made to ROWOHLT THEATER VERLAG, Hamburger Strasse 17, 21465 Reinbek bei Hamburg, Germany, [email protected]. No performance of the Play may be given unless a licence has been obtained prior to rehearsal.

(Перевод с немецкого Т. Набатниковой).

__________________

ПРОЛОГ. АНДРЕА (42).

I. ТАНЯ (26), ПЕТЕР (31), МАНДИ (28).

II. ТОМАС (35).

III. ПАУЛА (28), ЗИЛЬКЕ (32), КАРИН (37), МАЙЯ (47).

IV. ТОМАС (35).

V. СЕВЕРИН (35), ЗИЛЬКЕ (32).

VI. МАРИО (51).

VII. ШТЕФИ (32).

VIII. ТОМАС (35).

IX. ТАМАРА (32), КРИСТИАН (37).

X. МАРИОН (45).

XI. РОБЕРТ (50).

XII. МАЙЯ (47).

XIII. РОЗВИТА (35), МИХАЭЛЬ (48).

XIV. МАЙЯ (47).

XV. ЛАСЛО (43).

XVI. ТОМАС (35), МАЙЯ (47), КАРИН (37).

ЭПИЛОГ. АННЕТТА (50).

Не менее 2 актрис и 1 актера (каждый играет несколько ролей).

__________________

Эта пьеса основана на нескольких интервью, которые я провела в Германии и Швейцарии с декабря 2005 года по август 2006 года. Имена и профессии были изменены. Сердечная благодарность мужчинам и женщинам, которые согласились дать интервью для «Неофобии».

М. Н.

* * *

ПРОЛОГ

АНДРЕА (42). Есть несколько причин, почему я решила не заводить детей. Когда желание завести их еще присутствовало, не было подходящего партнера. Теперь у меня просто нет потребности в деторождении. Ребенку просто нет места в моей жизни. Будучи одинокой, я в любой момент могу принять спонтанное решение – и пошло-поехало! И потом, этот миф о материнстве уже проел мне плешь. Какое там, хорошая мать сидит со своим ребенком дома. Раздражают и эти матери-тигрицы, которые взрываются на каждый пук против их ребенка. Невоспитанные дети тоже меня достали. Я всегда говорю, дети – эти разгуливающие на свободе террористы. Моя мать еще внушала нам правила приличия, но ведь нынешним детям позволено все. В нашем обществе на всякий чих требуется лицензия или сертификат, только на воспитание детей не требуется. А некоторым бы не повредило пройти курс по воспитанию перед тем, как заводить детей.

Потом финансовая причина. Я зарабатываю ровно столько, сколько хватает мне одной. Не имею желания садиться государству на шею только потому, что у меня ребенок. И попадать в зависимость от мужчины? Нет, я бы не смогла. Мне трудно представить совместную жизнь. Я нахожу ужасным видеть по утрам в моем зеркале небритого мужчину. Ванна мне нужна для себя. Мне нужна моя свобода. И еще вопрос, сам-то парень выдержит ли со мной. Я связываюсь с человеком лишь в том случае, когда прояснены две вещи: во-первых, чтобы он не ждал от меня, что я стану заниматься его диетой. Во-вторых, чтобы он не диктовал мне, как и в чем мне ходить. То есть он должен принимать меня такой, какая я есть. А одной с ребенком – этого я тоже себе не представляю. И без того слишком много матерей-одиночек на грани нервного срыва, которые требуют для себя чуть ли не государственного ордена за свои заслуги, хотя все, вплоть до трусов, им финансирует государство.

Меня это просто не интересует. Конечно, у меня есть друзья с детьми, но эти дети хотя бы знают, как себя вести. Они воспитанны. Только и слышишь это нытье, и-и-и-и, эти частоты, вот когда сопрано на этих частотах, то хорошо, но детский визг! Я ненавижу его, я его не выношу. Почему матери позволяют себе являться в публичные места, если они не могут держать под контролем своих детей? Они ждут, что их воспитает официант? Это же мир, вывернутый наизнанку, и все посетители вынуждены терпеть приступ буйного помешательства какой-нибудь трехлетки. Тут не повредила бы хорошая оплеуха! Если бы я была хозяйкой ресторана, я бы повесила на двери объявление большими буквами: «Детям до 14 лет вход запрещен». Может, это и резковато, но таково мое мнение, и я на нем стою. Уж извините.

I. ТАНЯ (26), ПЕТЕР (31), МАНДИ (28)

ТАНЯ. Ну, раньше-то я всегда думала, что до тридцати непременно рожу первого ребенка, но вот мне уже двадцать шесть – и… м-да… как-то все отодвигается на потом.

ПЕТЕР. Думаю, я не сделаю выбор в пользу детей. Таковы обстоятельства. Но я хотя бы не делаю выбор против детей.

ТАНЯ. Моя учеба затянулась и… к тому же еще мужчины для этого, к сожалению, нет, поэтому я не думаю, что успею до тридцати с моим первым ребенком, но я не хочу на себя давить, я ведь все равно еще очень молода…

МАНДИ. Мы оба хотели ребенка, пока ребенок не родился у моей сестры, которая на десять лет старше, и поначалу у нее были проблемы с уходом за ребенком. Ее дочь четыре дня в неделю проводила у нас.

ПЕТЕР. Ну да, мысленно-то я себе очень живо расписал, как у меня будет ребенок, и непременно его хотел, а теперь, когда у меня действительно серьезные отношения с девушкой, да, я замечаю, что такой подвиг мне не по силам.

ТАНЯ. То есть теперь я хочу работать, но если бы у меня были серьезные отношения с мужчиной, я бы уже скоро захотела ребенка, если бы считала, что рядом со мной именно тот, кто мне нужен. И вот я теперь специально думаю о моем друге или друге в кавычках, какими качествами он должен обладать. Вообще-то мне не кажется, что это правильные предпосылки.

ПЕТЕР. Всегда хочешь сделать это лишь тогда, когда есть некая финансовая стабильность, а также уверенность в прочности отношений. А пока что – не успеешь познакомиться, как начинаются ссоры.

ТАНЯ. Ну, моего друга я знаю уже почти два года, и поначалу он был от меня… в полном восторге и хотел быть вместе, а я не хотела, но потом – последний год, где-то с июня – все пошло наперекосяк. И вот у нас состоялся разговор, потому что я уже заметила, как-то все не так, как мне хотелось бы, и вот в разговоре выяснилось, что он вообще-то не так уж и влюблен в меня и ничего не хотел бы мне обещать, и тут я впервые была по-настоящему шокирована. Ну да, тут я сказала, что тогда давай все прекратим. Но я не смогла, потому что он хотел бы, чтобы все оставалось как есть, почему я теперь все разрушаю, но я смотрю на это совсем иначе, то есть я не хочу такого.

Я думаю, что он не тот человек, с которым можно создать семью. И потом еще было… мы с подругой бросили курить, но в воскресенье все-таки выкурили по одной, и тут она в шутку сказала ему, что от этого помогает только беременность, и тогда он говорит ей: «Что ж, я бы с удовольствием сделал Тане ребенка, можешь ей так и передать». Я спрашиваю себя… для чего он сказал это сейчас? Что ж мне теперь… Ведь он всерьез, то есть так еще никто в моем окружении не давал мне понять… Итак, я должна… то есть нет, так не пойдет. В том числе и из-за его профессии. Он просто слишком… да, и в намерениях тоже очень эгоистичен, он погружен в свои дела и вряд ли пойдет на компромисс, скажет: «За эту работу я сейчас взяться не могу». Или что-нибудь в этом роде. То есть для него очень важна карьера. Когда человек один, то все о’кей, то есть он может так поступать.

ПЕТЕР. Я знаю, что с ребенком может быть невероятно трудно. Я был папой. То есть моя бывшая, у нее был ребенок, ребенок проблемный, синдром дефицита внимания и так, по мелочам. То есть я просто узнал, что надо вникать в это все без остатка.

ТАНЯ. Я-то считаю, что мой друг – фрик. Сама по себе я скорее мещанских взглядов на семью, на детей, на женитьбу, но влюбляюсь всегда… Я хочу сказать, что у меня бы уже давно могла быть семья. Надо было только подцепить у нас в деревне богатого винодела – и уже был бы у меня сейчас дом и двое детей.

ПЕТЕР. Родить сейчас ребенка. Это нереально. Потому что это просто великое дело. Тут ни на секунду нельзя тешить себя иллюзиями. Когда у меня закончились отношения с той женщиной с ребенком, я прекратил и отношения с ребенком тоже. Это было больно, но эти отношения или бывают полными, или их совсем нет. Потому что эти встречи, а потом их долгое отсутствие – этого я не могу навязать ни ребенку, ни себе. Эту неопределенность я достаточно хорошо изведал на собственной шкуре.

МАНД И. У нас обоих было желание иметь ребенка, пока ребенок не родился у моей сестры. Ее дочка четыре дня в неделю жила у нас и с какого-то времени стала звать нас мамой и папой. Для моего друга это было слишком. У него начались приступы неофобии. Он сел напротив меня и сказал, что больше не знает, как жить дальше. Не знает, что он ко мне чувствует, – дескать, ему надо об этом подумать. И это нормально. После этого он еще полгода спал со мной в одной постели, продолжал прежние отношения, но повсюду говорил, что мы больше не вместе.

ПЕТЕР. Для себя самого мне важно чувствовать, что я могу работать как угодно долго, сколько понадобится. На втором месте была бы уже она. И тут я присмотрелся внимательнее, довольна ли она этим. Потому что несчастная, не реализовавшая себя женщина – это, по-моему, не вариант.

МАНДИ. Я всегда была семейным человеком и очень привязана к моей семье. У меня была проблема, что мы жили на Востоке, а мой отец уехал в Западный Берлин, по частному приглашению. С моей матерью они договорились, что он останется там, а мы выедем по запросу о воссоединении семьи. И потом я не видела его полтора года. Моя мать за это время превратилась в психическую развалину, потому что с выездом ничего не получалось. Штази постоянно контролировала меня, контролировала ее и приставляла ей нож к горлу, дескать, подавайте заявление на развод, у него там уже давно другая, что было неправдой. Моя мать работала полный день. В то время семья Марселя оказалась для меня очень важной, они меня поддерживали. А потом мы все-таки переехали сюда. Это было время, когда сломали Стену, и потом было очень, очень тяжело, потому что я была «осси». У меня была разновидность эпилепсии, и в ГДР я получала такие лекарства, про которые здесь, на Западе, врачи говорили: «О боже, да такое здесь и взрослым не дают». Я и правда сильно прибавила в весе, у меня был восточный диалект, восточная одежда, и я все еще была толстой. Из-за всего этого я была козлом отпущения для своих одноклассников, легкой добычей, чтобы есть меня поедом.

Поскольку мои родители были заняты собой, чтобы снова найти путь друг к другу, на душе у меня было так, что я перестала есть. Я очень быстро похудела и весила уже 40 килограмм. А потом я попала в больницу, и выяснилось, что я не смогла осилить разлуки с отцом, всех этих метаний туда-сюда, и меня это психически подкосило в мои 14 лет. Да, и тогда я начала работать. Постепенно выбиралась из себя, участвуя в работе молодежной радиостанции. В восемнадцать я уже отвечала за передачу. Эти подъемы и спады тянулись на протяжении всей моей жизни. И тут история с Марселем. Я сошлась с ним после того, как мы не виделись семь лет. В 19 лет переезжала и, собирая вещи, нашла номер телефона. Позвонила ему, и мы тут же встретились, и через полтора месяца уже были по-настоящему вместе.

Марсель определенно был бы хорошим отцом: потому что я видела, как он обращается с дочерью моей сестры. Так, будто она была его собственной дочерью. При этом я должна сказать, что ему следовало бы снова стать таким, каким он был последние годы. Потому что когда сегодня он сидит передо мной в слезах и говорит, что любит меня, я всякий раз пугаюсь, что завтра у него случится приступ неофобии, и он подумает: о боже мой, я ей сказал, что люблю ее. И снова убежит от меня.

ПЕТЕР. Я думаю, это вообще самое главное – завести семью, заботиться о ней и иметь возможность сказать: вот теперь я на своем месте. Но я не хотел бы заводить ребенка из ложного тщеславия. Только потому, что якобы пришло для этого время и что я прекрасно выгляжу и что мы оба суперские и так далее. Просто потому, что хочется воспроизвести себя, и интересно, что получится.

II. ТОМАС (35).

С зачатием ребенка у моей жены снесло крышу. Мы познакомились три с половиной года назад и сильно влюбились друг в друга. Тема детей присутствовала с самого начала, и ребенок не был случайностью, но теперь превратился в яблоко раздора. Последний раз я видел мальчика пять месяцев назад. Сейчас ему полтора года.

Если действительно рассказывать эту историю, ребенок был зачат – как бы это сказать – в служебной комнатке кинотеатра. Да-да, именно так. Там, где дверь открывается и закрывается. И она была крепко заперта, оставалось только маленькое окошко, через которое можно наблюдать за тем, что происходит на экране. А в остальном там темно, и никого больше нет. Просто выдалась такая возможность, и как-то было очень хорошо – как бы выразиться – увлекательно, приятно, заманчиво заняться там сексом. На экране шли два коротких фильма. Сначала чудесный мультфильм. Потом кровавый кошмар. Это факт, а не выдумка. И тут мы зачали ребенка. То есть мне внезапно стало ясно, что здесь и сейчас происходит нечто совершенно экзистенциальное и сущностное – впоследствии послужившее причиной появления ребенка. После этого мы вышли из кино и поначалу валялись, одухотворенные, на лугу, все вокруг по-летнему жужжало и гудело, и что-то было в этот момент совершенно особенным. А через двадцать минут на мою жену обрушились фантазии о насилии. Ее стали терзать видения, которые потом уже больше никогда не прекращались. Она начала кричать, что знает точно, я стану насиловать моих детей. Ее невозможно было успокоить. Потом дошло до того, что все друзья или подруги, какие у меня есть, якобы сексуально чего-то от меня хотели, вплоть до того, что у меня что-то было с кассиршей из супермаркета, потому что я так подозрительно улыбался, когда отдавал ей деньги, потом на очереди оказались соседи, то есть паранойе не было конца и края. Дошло до того, что уже на сносях она начала бросаться на пол с ребенком в животе и нападать на меня. У этих приступов даже была определенная частота: раз в шесть недель она нападала на меня, раз в шесть недель я ходил исцарапанный и покусанный.

Я надеялся, что ненасильственное сопротивление в такой ситуации успокоит ее. Я знал, что для этой паранойи нет никаких причин. Я не изменял ей. Я женился на ней по любви. И был целиком за нее и за ребенка. Я думал, это, может быть, связано с гормонами. Все образуется, ведь вначале этого не было. Но не образовалось. Все по-прежнему так же.

В октябре 2004 года она, прихватив ребенка, сбежала из нашей общей квартиры. 2 июля 2005 года, когда я должен был забрать моего сына, ее не оказалось на месте. Стоя на пороге неожиданно опустевшей квартиры, я был совершенно сокрушен, а потом в беспамятстве скитался по городу в поисках каких-нибудь следов, где она теперь может быть. Не знал, смогу ли я когда-нибудь снова увидеть моего ребенка, и как нам жить дальше, и как сохранить человеческий контакт и человеческое достоинство, которых не было, потому что она исчезла. Тогда я вернулся к себе домой с непомерной болью, и с тех пор меня мучают бесконечные кошмары и фантазии о насилии, то есть все очень плохо.

III. ПАУЛА (28), ЗИЛЬКЕ (32), КАРИН (37), МАЙЯ (47)

ПАУЛА. Я живу в общей квартире с моим сыном и подругой, у которой тоже есть ребенок. Мой партнер живет в Дрездене. Мы не хотели съезжаться. Мы не хотели раздражать друг друга повседневностью. Я безработная. Ищу место: что-нибудь между научной референткой и ассистенткой в области политики.

ЗИЛЬКЕ. Больше всего я боюсь этой материнской роли, которую мне будут навязывать извне, со стороны общества, и что меня больше не будут воспринимать как дееспособную женщину. Когда я вспоминаю мою собственную мать, которая всю свою жизнь делала и то и другое – в одиночку воспитывала меня и всегда работала. И в целом и то и другое делала хорошо, целеустремленно… Она так никогда и не добилась карьерных высот, потому что была я и потому что знала, что я важнее карьеры. Теперь я ощущаю это как жертву – и вместе с тем я наивно верю, что семья и карьера не исключают друг друга и что мне удастся совместить их.

КАРИН. Для меня даже речи не может быть о том, чтобы сочетать мою профессию с семьей. Я знала столько перегруженных женщин, снующих туда-сюда, чтобы после работы как можно скорее сменить сиделку. Для меня единственным вариантом было бы иметь детей, если муж по-настоящему заботлив. Если он берет на себя все 100 процентов заботы о ребенке, а я зарабатываю деньги – такой вариант я могу себе представить. Но только ни в коем случае не соединять одно с другим. Я, правда, рада безмерно, что мне приходится заботиться только о себе, потому что и это достаточно трудно.

У меня никогда не было чувства, что я так уж безумно люблю детей. Тем не менее я об этом уже задумываюсь, потому что всегда жить так, как сейчас, я бы не хотела. Тема условной, тренинговой семьи для меня нечто весьма существенное, на таких тренингах я представляю себе, что когда-то буду жить вместе с детьми. В неком проекте Большой жизни и Совместного существования, где были бы рамки, в которых можно было бы сообща растить детей.

ПАУЛА. Главный недостаток социальной политики в том, что она отмежевывается от многообразия возможностей партнерства, а ведь в реальности они существуют. В социальной политике есть лишь традиционная модель и модель матери-одиночки, все остальное полностью игнорируется.

МАЙЯ. Я работаю с полной занятостью и мой муж тоже. Я всегда работала с полной занятостью – даже когда носила Бруно. Для меня это нормально. У моих родителей было крестьянское хозяйство, и моя мать всегда работала весь день. Более того – со всеми детьми. Когда я была беременна Бруно, я без отрыва от работы проходила последипломную специализацию по управлению предприятием. Это обучение посещали преимущественно мужчины. Нас было сорок мужчин и четыре женщины. Женщины были в основном с высокими должностями и по профессиональным причинам бездетные. До меня в университете, пожалуй, и не видели никогда беременной женщины. Все исходили из того, что я брошу учебу или прерву ее на долгое время. Почему-то принято считать, что мужчины благодаря отцовству становятся толковее, чем они были. А женщины – наоборот, и это было мне обидно. Всегда были такие придирчивые вопросы, мол, ну и как ты себе это представляешь, и как ты собираешься с этим справляться, такие организационные вопросы, но их можно разрулить.

КАРИН. Я рассматриваю материнство как тотальное ослабление моей позиции. Я не вижу в этом преимуществ, хотя вообще-то ничего важнее и быть не может. Меня не удивляет, что раньше женщины почитались богинями, потому что давали жизнь. Ведь это должно казаться чудом тому, кто не знает биологических взаимосвязей. Но в наши дни такого не наблюдается.

ПАУЛА. Я очень счастлива с ребенком. В целом я чувствую себя очень хорошо. То есть в любом случае лучше, чем раньше.

ЗИЛЬКЕ. Мы оба – фрилансеры и до сих пор как-то выкручивались, да это и неважно, даже если когда-то что-то и не складывалось, у меня бы не было проблем, потому что я по полгода живу на пособие по безработице. Но вот с ребенком?.. То есть я просто боюсь, что эта форма жизни, основанная на том, что люди довольствуются не очень высоким стандартом, поскольку все еще находятся в фазе становления и могут сказать: мол, я на пути к тому, чтобы реализоваться позже. Когда-то придется объявить эту форму жизни законченной, потому что говоришь: о’кей, теперь я просто больше не могу себе это позволить, я должна теперь встать за кассу в супермаркете и зарабатывать деньги, потому что мой ребенок тоже хочет есть и ему требуется место в яслях.

МАЙЯ. Я никогда не указывала годы рождения детей в моих заявлениях о приеме на работу. Я просто знала, что у меня не будет шансов, если я их напишу. И когда на последнем собеседовании спросили о детях, я уклонилась от прямого ответа и сказала, что они уже не маленькие, и потом чувствовала себя ужасно. А им было три года и год. Перед самым приемом на работу мне пришлось предстать перед большой комиссией, и люди интересовались главным образом тем, как я буду управляться с детьми. Одна женщина сказала, что она всегда работала на полставки, а о полной и не мечтала. То была пожилая дама, и я ей ответила: «Знаете, сегодня все по-другому, сегодня все намного проще». Хотя, конечно, знала, что это не так.

IV. ТОМАС (35)

Чего только не приходится наслушаться на этих судебных процессах и начитаться в этих судебных решениях! А еще есть судебный уполномоченный. Этот назначенный судом психолог установил, что отношения, привязанность к отцу и матери у ребенка одинаковы. Так. И это соответствует фактам, потому что со своим ребенком я нянчился половину всего времени, необыкновенно люблю его и все для него делаю. Я-то полагал, это ведь должно вообще-то значить, что привязанность не может быть разорвана – никоим образом, да? Но тот аргументирует дальше, дескать, я должен понимать, что евреи не могут жить в Германии. Ничего себе! Не могут жить! Женщина-судья согласно кивает. Но ведь факт, что еврейская иммиграция в Германию в настоящее время больше, чем в Израиль. Факт, что в Израиле убивают больше евреев, чем в Германии или в любой другой стране. Факт, что они там живут на военном положении – в так называемой low intensity orbit, как говорят в армии. Факт, что мой сын теперь живет в киббуце, чудесный киббуц, цветы и плавательный бассейн, об этом киббуце недавно писал Хенрик М. Бродер, что люди хотят оттуда уехать и у них большие проблемы с депрессией, потому что с регулярным интервалом истребители F-16 выпускают свои ракеты по Вифлеему. Чудесно. Да. И ни одну собаку не интересует, почему мой сын должен там жить. Ну как же, ведь евреи не могут жить в Германии. Точка. Я тогда подал кассационную жалобу, потому что у меня нет никаких прав, ни одного, кроме права платить. И жена хочет еще и содержание для себя, то есть в принципе она хочет всего: взять ребенка, взять деньги и со всеми деньгами и ребенком исчезнуть и потом посмотреть, что бы еще хорошего извлечь из жизни. То есть даже близко нет того, чтобы я, поскольку я плачу женщине и ребенку, в возмещение мог видеть своего ребенка. Как это бывает при нормальных деловых отношениях. И близко нет того, чтобы мой ребенок, имеющий право на содержание, имел бы также право на общение с тем родителем, у которого отнята возможность попечения. А все почему? Потому что в системе структурная ошибка. В случае с международными браками так: сначала завершается процесс о попечительстве над ребенком. Ясно, что попечительство достается матери. В право о попечительстве над ребенком включено право на местожительство, это значит, что мать по завершении процесса может уехать куда хочет. Итак, через три дня после получения решения суда мать покидает страну. Матери здесь больше нет. После этого судьи говорят: боже мой, да ведь ребенок здесь больше не живет. Мы больше не правомочны вести процесс по праву общения. То есть отправляйся в Израиль и там добивайся права общения. Только потом оказывается, что им там, в Израиле, плевать на иностранных отцов, и они говорят, да-да, пусть он навещает сына. И это значит, что ты ездишь к собственному сыну как турист и стираешь из своей жизни целую страницу человеческого существования. А если как турист, то какой же я тогда отец?

С видеокамерой, на которую я теперь снимаю животных и еще бог знает что: и зоопарк, и все то, что он любил, то есть экскаваторы, воду и футбол и все такое, что мальчик – даже годовалый – воспринимает с таким восторгом. Я это снимаю и отправляю в черную дыру.

V. СЕВЕРИН (35), ЗИЛЬКЕ (32)

СЕВЕРИН. У меня нет чувства, что я сам выбрал себе участь одиночки и крайнего. Я ощущаю это как недостаток, и мои мысли довольно часто крутятся – как в сексуальном, так и в дружественном отношении – вокруг того, как бы мне побольше общаться с другими. То, что я могу прийти домой в четыре часа утра, что я никому не должен звонить, мол, я сейчас там-то и там-то, не беспокойся, что-то в этом роде, я не могу сказать, что выбрал это сам.

С Зильке было так. Она праздновала свое тридцатилетие, а накануне вечером, незадолго до полуночи, пришла ко мне и сказала ни с того ни с сего: «А не могли бы мы завести ребенка?»

Эта фраза насчет ребенка вырвалась у нее не сразу, поначалу разговор шел о дне рождения, и та фраза проскользнула как бы между делом: ах, а не могли бы мы завести ребенка? И я невероятно завелся, мне это польстило, и я подумал, надо же, может, теперь дело дойдет до какой-то прочной связи, вот ведь другой человек хочет от меня детей, и это так здорово!

ЗИЛЬКЕ. Вот уже год я живу вместе с Мартином… да, квартира маловата для двоих, но ничего. Я впервые живу с кем-то вместе. И считаю, что близость при этом гораздо больше, чем когда живешь в разных квартирах. Меня удивляет, что я вообще это терплю.

СЕВЕРИН. Мы никогда не любили друг друга страстно и искренне. Никакого крутого секса – скорее наоборот… и мне это показалось прямо-таки грандиозной идеей, и я сказал себе, может, благодаря этой бесстрастности мы сможем вырастить ребенка, осилим такой гигантский проект.

ЗИЛЬКЕ. Я не думала, что вообще с кем-нибудь уживусь, что однажды не скажу: так, теперь мы не видимся два дня. Собственно, это и отличает мои отношения с Мартином. То есть появилось такое чувство, что мы принадлежим друг другу, и это выражается также и в том, что мы живем в одной квартире.

СЕВЕРИН. Я уже несколько раз в нее влюблялся – всякий раз заново. Когда я пришел к ней впервые, она захотела достать нам выпить и налетела на платяной шкаф, по-настоящему ушиблась о него, и я подумал, как же она может удариться о собственный шкаф, ведь он стоял на этом месте годами? И она так смутилась, стыдясь своей неловкости, и я знаю, что меня растрогало именно это. (Задумывается.) Да. Но вместе с тем я никогда не был уверен в силе своих чувств. Это я тоже должен признать.

ЗИЛЬКЕ. У нас появились планы, дело было как раз на Новый год, это так типично для Мартина, такой всегда милый. После двенадцати он и говорит: «Так, а когда мы теперь поженимся?» А я подумала – минуточку, что значит «когда»? Вопрос должен звучать так: «Поженимся ли»..? Нет, этого я не сказала, я обрадовалась…

СЕВЕРИН. А потом мы с Зильке должны были поехать в летний отпуск, и я про себя все время думал: сейчас поедем в отпуск, и все время в голове вертелось: «Может, нам удастся завести общего ребенка?»

ЗИЛЬКЕ. Я годами совсем не думала о детях, важными были совсем другие вещи, и если бы забеременела, разразилась бы катастрофа. А потом, ближе к тридцати, заметила все-таки, что вообще-то хочу когда-то в жизни завести детей, ощутить материнство.

СЕВЕРИН. Да, и этот отпуск стал сплошным кошмаром, потому что она незадолго до того влюбилась.

ЗИЛЬКЕ. И летом, перед тем как познакомиться с Мартином, у меня было одно любовное приключение.

СЕВЕРИН. Мне она этого не рассказала, я узнал от других. Я думал, ну, если у нее теперь есть кто-то еще, а мы официально едем в отпуск, то ей самой решать, менять ли что-нибудь в наших планах на отпуск. Но то, что она сделала, было совершенно ошеломительным. Она сказала очень, очень поздно: «Мы ведь можем поехать в отпуск все втроем!» Это показалось мне полным безумием, и я подумал, что ведь этот другой мужчина вовсе не захочет этого.

ЗИЛЬКЕ. Я наконец-то почувствовала – вот оно. Когда я спала с тем, я думала, вот с кем бы я завела ребенка. То был момент осознания: вот теперь можно было бы и детей.

СЕВЕРИН. И в конце концов пришли к компромиссу, что мы поедем один за другим, по очереди.

ЗИЛЬКЕ. И не только «вот оно», а еще «как здорово», какое замечательное время, что-то вроде того. Но потом я подумала: наверное, это сработали биологические часы или как там они называются, когда вдруг начинаешь так чувствовать?

СЕВЕРИН. Я приехал вечером и еще застал того, другого. Он еще что-то готовил. Потом, на следующее утро, уехал.

ЗИЛЬКЕ. Однако с тем у нас вскоре после этого разладилось, ну, была как бы чуть ли не катастрофа и – это было весьма отрезвляюще.

СЕВЕРИН. Я провел ночь в отдельной спальне и потом, когда тот, другой уехал, так и остался в этой отдельной спальне, потому что решил, слишком уж она обнаглела.

ЗИЛЬКЕ. Да это могут быть и не биологические часы, а что-то другое, что заставляет тебя выбирать по дарвинистской теории: вот этот будет хороший отец, а тот – плохой, поэтому заведу-ка я детей от этого.

СЕВЕРИН. Потом у нас был день, когда мы остались одни, а потом приехали родители.

ЗИЛЬКЕ. Но, кажется, желание завести детей может вдруг возникнуть независимо от партнера. И что делать, если мужчина рядом с тобой для этого не подходит.

СЕВЕРИН. Очень скоро она рассталась с тем мужчиной, который был так важен в отпуске, но очень быстро познакомилась с другим, с которым она и по сей день вместе.

ЗИЛЬКЕ. Мужчины, с которыми я была вместе, всегда казались мне совершенно загадочными, крутыми героями, а теперь я понимаю, что они всего лишь были погружены в себя, в свои проблемы.

СЕВЕРИН. Я думаю, я бы и сегодня охотно завел с ней ребенка. Я еще раз заговаривал с ней об этом, но разговора не получилось. Это меня огорчило. Но если она этого не хочет, то буду переживать свое огорчение молча.

ЗИЛЬКЕ. Я знаю Мартина уже четыре года – мимолетно, как друга одного моего друга, и четыре года назад мне даже в голову не приходило, что он мог бы стать объектом моего вожделения, хотя бы потому, что он слишком нормален или слишком спокоен: характер не экстремальный. И раньше это меня не привлекало, как будто это чересчур скучно.

СЕВЕРИН. Тема детей обособилась и развилась в нечто по-настоящему гротескное из-за одной подруги, которая пришла в восторг от идеи насчет ребенка и потом сказала мне: «Твою идею с ребенком по рациональности я нахожу очень хорошей, то есть идею, что совсем не обязательно быть влюбленными друг в друга, чтобы родить ребенка; что можно намного лучше понимать друг друга, когда нет этих проекций и потом разочарований, с которыми наступает кризис, когда ребенок уже есть, а вы расстаетесь, и эту ситуацию уже не преодолеть вместе… Кстати, а тогда не могли бы мы, собственно, родить общего ребенка?!»

ЗИЛЬКЕ. Да, и нынешним летом мы поженимся и… собираемся завести детей. Мартин хотел бы двоих, но начать можно и с одного.

СЕВЕРИН. Сперва я думал, она надо мной смеется, но она не смеялась. И так я обнаружил, что должен еще раз пересмотреть то, что говорил о рождении детей. С ней я детей не хотел.

А с Зильке я и сегодня завел бы ребенка.

Не знаю, люблю ли я ее еще. Вообще-то я прихожу в бешенство, как только подумаю о том, что она с этим другом… который мне вообще не нравится. Чувство любви я могу к ней испытывать только тогда, когда я говорю себе: ах, да она же полная дурочка.