Текст книги "Антология современной швейцарской драматургии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Темнеет.

В-четвертых

В сумерках. У бензоколонки Антона. Эрика стоит, держа в руке тесак. На лице выражение мрачной решимости. Она потеряла ботинок. Под навесом светится экран телевизора. Антон поднялся со складного стула. С большого пальца его левой руки свисает конец грязного бинта.

АНТОН. Что ты тут ищешь. Иди дальше. Держись все время этой дороги. Что за штуковина у тебя в руке.

ЭРИКА. Тесак называется.

АНТОН. Заявляю тебе сразу. У меня тут разжиться нечем.

ЭРИКА. Я ищу свой ботинок.

АНТОН. Бесхозной обуви тут нет.

ЭРИКА. Кроме того, мне нужно подлечить руку.

АНТОН. А где же все остальные.

ЭРИКА. Покатили дальше.

АНТОН. Тут что-то не так. Что ты сделала с Германом. И с его пассажирами. Ты всех их зарезала. Не молчи. Ты целый автобус отправила на тот свет. В уме ли ты. Признавайся, их уже нет в живых.

ЭРИКА. Дайте мне бинт и немного мази.

АНТОН. Такого добра не держу.

ЭРИКА. А на вашей руке. Что это.

АНТОН. Ах, это. Это был бинт, единственный и последний. Нет половины пальца. Будто кто-то откусил. Не могу вспомнить, как это случилось. И когда. Вроде совсем недавно. Только что. Неделю тому назад. Или раньше. В прошлом месяце. В прошлом году. Или все-таки минут пять тому назад. Такая острая боль. Здесь на-ве-рху время те-че-т та-к ме-дле-нно… И вдруг! Вновь! Начинает! Лететь! Ты не понимаешь, почему это происходит, и у тебя кружится голова…

ЭРИКА. Мне нужен бинт.

АНТОН. Слышал уже. Бинтов у меня нет.

ЭРИКА. А тот, что у вас на руке. Отдайте мне его.

АНТОН. Этот вот. Спятила, что ли.

ЭРИКА. А ну-ка отдайте.

АНТОН. Нет половины пальца. Скорее даже трех четвертей.

ЭРИКА. Сматывайте бинт, да поживей.

АНТОН. Хочешь, чтоб я изошел кровью.

ЭРИКА. Рана-то давно зажила.

* * *

АНТОН. Смотри, подцепишь болезнь.

ЭРИКА. Какую еще болезнь.

АНТОН. Мою болезнь.

ЭРИКА. Вы не больны.

АНТОН. В том-то и дело, что болен. Даже очень. С чего бы мне иначе обитать в этих дебрях. Я житель городской. В этой местности чужой. Владелец бензоколонки. Да какой из меня владелец. Видно же. Я в карантине. Причем в добровольном.

ЭРИКА. А выглядите вполне здоровым.

АНТОН. Ты так считаешь. В самом деле. Очень мило с твоей стороны.

ЭРИКА. А теперь отдайте мне, наконец, этот злосчастный бинт.

АНТОН. Да ладно уж. Бери. Пусть истеку кровью. Не все ли равно, в конце-то концов. (Сматывает бинт и подает его Эрике.) Разве народ заметит пропажу заправщика.

Эрика безуспешно пытается перевязать пальцы.

Захвати зубами один конец. И положи руку на колено. Получишь опору и сможешь связать концы.

* * *

АНТОН. И такому научишься, если ты тут один как перст. Чего я только не вытворяю в моем скиту. Ты и представить себе не можешь. Делаю сам массаж спины. Могу себя напугать. Неожиданно. Например, криком филина: У-у! И я вздрагиваю, бледнею, ругаюсь как извозчик, а потом радуюсь своей шуточке. Иногда ведь охота себя развеселить. В день рождения преподношу себе сюрприз. В виде пирога. И благодарю выдумщика поцелуем. В губы. Делать это научился сам. Своими же губами. Не веришь. Тогда смотри.

ЭРИКА. На бинте мазь.

АНТОН. Собственного изготовления. Смешиваю цинковую пасту с ромашкой. Мазь абсолютно безвредная, никакой химии, клянусь.

ЭРИКА. Помогите мне.

АНТОН. Сперва брось тесак вон туда, в кусты.

ЭРИКА. Не дождешься.

АНТОН. Мне ты им ничего не сделаешь. Я пьян. А пьяные из той же категории, что и женщины, дети, старики.

ЭРИКА. Ничего я вам не сделаю.

АНТОН. Тогда брось его.

ЭРИКА. Сейчас же перевяжи мне руку, поганый алкаш.

АНТОН. Ладно. Ладно.

* * *

ЭРИКА. Я Германа не убивала. И вообще никогда никого не убивала.

АНТОН. Так уж и никого.

ЭРИКА. Ну конечно же, никого.

АНТОН. А может, все-таки хоть одного.

ЭРИКА. Вы должны мне верить.

АНТОН. Так я же верю.

* * *

АНТОН. Почему ты села в этот автобус.

ЭРИКА. По ошибке. Мне надо быть в Польше.

АНТОН. И по какой же такой надобности.

ЭРИКА. По семейным обстоятельствам.

АНТОН. По каким же таким обстоятельствам.

ЭРИКА. Не ваше дело.

АНТОН. Разумеется, не мое. Я просто спросил.

ЭРИКА. У моей сестры проблемы.

АНТОН. Твоя сестра полька.

ЭРИКА. Нет, вышла замуж за поляка.

АНТОН. И какие же проблемы у твоей сестры.

ЭРИКА. Рак.

АНТОН. Вон оно как. Рак.

ЭРИКА. Знаете кого-нибудь, кто мог бы подбросить меня в долину.

АНТОН. Я вообще никого не знаю. Стало быть, не знаю и того, кто мог бы подбросить тебя в долину.

* * *

ЭРИКА. Тогда мне пора. Спасибо за бинт.

АНТОН. Пойдешь пешком.

ЭРИКА. Выбора нет.

АНТОН. До ближайшего селения шагать часа три.

ЭРИКА. Все равно лучше, чем ждать. Глядишь, повезет с какой-нибудь попуткой.

АНТОН. Сначала перекуси. У меня есть сыр.

ЭРИКА. Прощайте и не пейте так много.

АНТОН. Что ж, попробую.

* * *

АНТОН. Я мог бы, пожалуй.

ЭРИКА. Что вы могли бы.

АНТОН. Я вот подумал. Мог бы, пожалуй, спросить Зеельбахера.

ЭРИКА. Зеельбахера.

АНТОН. Он со мной еще до конца не расплатился. И у него есть машина. Я мог бы позвонить ему. Тогда через полтора часа ты у стыка с автострадой. Правда, от Зеельбахера дурно пахнет. Это тебя не смутит.

ЭРИКА. Нет.

АНТОН. Вонь просто зверская.

ЭРИКА. Ехать-то недалеко.

АНТОН. Часа два, не меньше.

ЭРИКА. Выдержу и дольше.

АНТОН. Я мог бы спросить и Анну, из местной лавки. Правда, только завтра утром.

ЭРИКА. Позвоните мужчине. Прошу вас.

Антон уходит.

* * *

ЭРИКА (опускается на колени). И сквозь боль я вижу лик Христа, ведь именно боль возвышает нас. И тогда от Него на нас нисходит милость. Боже, прости мне мою слабость, но, быть может, я еще успею. А если все же не явлюсь в назначенный срок, то жди меня. У меня и в мыслях этого не было. И в мыслях этого не было.

* * *

ЭРИКА. Ну так как же.

АНТОН. Да все так же.

ЭРИКА. Он приедет.

АНТОН. Парой слов тут не обойтись.

ЭРИКА. Так да или нет.

АНТОН. Ну конечно да, он приедет.

ЭРИКА. И когда же.

АНТОН. Через минуту-другую выезжает.

ЭРИКА. Это неправда.

АНТОН. А вот и правда.

ЭРИКА. Спасибо вам. Большое спасибо.

* * *

ЭРИКА. А пока можно и подкрепиться.

АНТОН. Мой сыр с пряностями абсолютно несъедобен. Если, конечно, не запивать его водкой.

ЭРИКА. Что ж, буду запивать.

АНТОН. Зелье довольно крепкое.

ЭРИКА. Не беспокойтесь, с полбутылки не опьянею.

* * *

ЭРИКА (жует сыр). Я уже не верила, что на свете есть добрые люди.

АНТОН. Зеельбахер не добрый человек. Он сукин сын.

ЭРИКА. Но все же подбросит меня в долину.

АНТОН. Мне пришлось его перехитрить. Поначалу он отказался. Был уже в постели. Даже положил трубку. Но я тут же перезвонил. И сказал: Зеельбахер, за тобой ведь еще должок. Однако он, шельма, стал это отрицать. Он, мол, давно со мной рассчитался. Помог, мол, тогда с баком.

ЭРИКА (допивает бутылку). С каким баком.

АНТОН. Да было дело, однажды в воскресенье прикатили из города люди в большом лимузине. Решили устроить где-нибудь здесь, то есть в горах, пикник. Из лимузина выходит мужчина, отец, понимаешь, семейства, машина у него что надо, сам в клетчатой рубашке, волосы по утру вымыты, профессия, сразу видно, солидная, денежная, инженер-машиностроитель, или по подземным работам, или по строительству мостов. Мамаша, чем-то недовольная, но смазливая, тоже выходит, тощая как палка, с такой же тощей шеей, и дети, двое, тоже выходят. Вот тут-то каша и заварилась. Мальцы похожи на отца, черепушки у них круглые, рубашки клетчатые, от волос веет запахом одеколона, а в руках игрушечные машинки той же модели. Потомки выглядят, будто их сам инженер спроектировал. Вся семья выглядит, будто ее инженер спроектировал, и все, стало быть, выходят, выползают из их прекрасной машины, встали и таращатся на меня своими глазенками-пуговками. Вот так. Будто ни разу в жизни не видели заправщика. И это лучшее, что может дать миру наше общество, способное к размножению и жизни, но достойное презрения. Клянусь, достойное презрения. Еще немножко сыра.

ЭРИКА. У меня еще есть. А вот водка кончилась.

АНТОН. И этот человек говорит: полный бак, и больше ничего не говорит, мне, я имею в виду, а начинает объяснять детям, как прекрасна эта местность, а я вижу, что у его машины, шикарной, надежной, бензиновый мотор, с моим рапсовым дизелем ему тут же капут. Но я. Ничего не сказал. Клиент ведь король, решил залить полный бак, залью. Мое мнение не в счет. Собирается он, стало быть, заплатить и радуется, что бензин у меня такой дешевый, продаю я его, говорит, чуть ли не за бесценок, поездка за город себя уже оправдала. А потому велит мне наполнить еще и запасную канистру, что я и сделал. Тут до него дошло, но свинья была уже подложена, и завтрак на траве не состоялся. Они застряли на моей заправке. Пришлось им битый час упрашивать меня, прежде чем я вспомнил, у кого из соседей может быть насос. Ночью я выпил бутылку водки, вот память и отшибло. Зеельбахера с насосом им тоже пришлось ждать битый час. Насос был ручной, для аквариумов, мощность десятая часть децилитра, годится разве что для банки с золотой рыбкой, вот и держал он это семейство с их лимузином все воскресенье возле моей заправки. От него у всех посинели большие пальцы. Кроме меня. Я не качал.

ЭРИКА. Так Зеельбахер уже едет.

АНТОН. Зеельбахер считает, что насосом он долг заплатил, но я сказал: Зеельбахер, ты это сделал не для меня. А для семейного инженера с мытыми шампунем волосами. С этими людьми у меня никаких дел нет. Ему это было непонятно. По части переговоров здесь царит очень жесткая дипломатия. Каждый знает свой общественный статус. У Зеельбахера, к примеру, статус этот на ладонь выше моего. Он поселился здесь раньше, но главное – у него восемнадцать коров. А восемнадцать коров стоят здесь больше, чем две бензоколонки, я не могу этого не признать.

ЭРИКА. Стало быть, он не приедет.

АНТОН. Да нет, приедет. Правда, добровольно, а не потому, что должен.

ЭРИКА. Хороший человек.

АНТОН. Чем добровольнее, тем хуже. Зеельбахер нехороший человек. Он бьет коров скамейкой для дойки. И ваши проблемы его вообще не интересуют. Но он не равнодушен к другому полу.

ЭРИКА. Уж не…

АНТОН. Что не…

ЭРИКА. …предложили вы что-нибудь Зеельбахеру.

АНТОН. Я лишь немножко преувеличил. Одной девушке надо в долину, сказал я, а он мне вопрос: что за девушка. Я говорю: девушка роста примерно метр семьдесят один. А он опять вопрос: сколько ей. Я говорю: молодая, Зеельбахер, довольно молодая. Но это было не все.

ЭРИКА. Что же еще.

АНТОН. Я опять немножко преувеличил. Рассказал ему, что мне примечталось. Как красивы ее волосы, как заманчивы алые губы, как лучатся ее глаза, какая плавная у нее поступь, и что от вас исходит какое-то свечение, точно от раскаленных углей, и что в вас есть что-то особенное и что такую женщину, как вы, я никогда еще не видел. Ну и дальше в таком же духе, в общем, китч.

ЭРИКА. Так вы же не любите китч.

АНТОН. Еще как не люблю. Я реалист.

ЭРИКА. Вы смеетесь.

АНТОН. О том, что вы чумазая, я ничего не сказал. И ничего о вашей руке. Меня ведь это не смущает. Я тоже давно не мылся. А потом я еще немножко приврал.

ЭРИКА. Да сколько же можно.

АНТОН. Это было необходимо. Я ему сказал, что мы родственники, вы и я. Что вы моя кузина. Здесь, наверху, родственные отношения играют весомую роль. Шальную девицу, приблудную, Зеельбахер в город не повезет. Тем более в такую рань. Я стоял перед выбором, должен был принимать решение мгновенно. Семейная связь или сексапильность. Ничто другое здесь людей не интересует. Или она моя кузина, или у нее самая роскошная жопа столетия. Ваша же попка, поверьте, не такая уж и роскошная. Извините. Но в вас я чувствую эрудицию, глубину мысли, вижу перед собой личность. Зеельбахеру все это по барабану. Женщин он оценивает, как коров, по надоям.

ЭРИКА. Боже, да неужели он такой.

АНТОН. Именно такой.

ЭРИКА. Тогда вам надо поехать с нами.

АНТОН. На это Зеельбахер никогда не пойдет.

* * *

ЭРИКА. Сыр еще есть.

АНТОН. Сыр кончился, но водка еще имеется.

ЭРИКА. Можно ее пить без сыра или без него желудок ее не примет.

АНТОН. Как раз наоборот.

ЭРИКА. Тогда я бы охотно выпила еще одну рюмку.

* * *

ЭРИКА. Когда же он приедет.

АНТОН. Приедет.

ЭРИКА. Давно ведь рассвело.

АНТОН. Вы слишком нетерпеливы. Вам бы научиться ждать. А для этого привыкнуть подолгу молчать. Как-то раз я не говорил ровно три месяца. Поначалу говоришь еще сам с собой. В адски быстром темпе. Точно внутри тебя живет второй человек.

Протри лобовое стекло.

Чаевые мне по фигу.

Разве не видишь, что за рулем старик. Самому протереть не по силам.

Протри зенки. Здесь бензоколонка, а не мойка.

С чего ты так оборзел. Будь великодушен. И вскоре тебе полегчает. Вот увидишь.

У меня тоже есть гордость. Я владелец бензоколонки. А не мойщик стекол. Поставлю перед ним котел с водой и принесу грабли. Этого должно хватить.

Вот такой идет разговор. И с каждой неделей злости все больше. Пока голоса не срываются на крик.

Не пей так много.

Пью столько, сколько хочу.

Напивайся хотя бы в трактире, там будешь среди людей.

Что мне среди них делать.

Взгляни на себя. У тебя поехала крыша. Говоришь уже сам с собой.

Ну и что. А ты с кем говоришь. Тоже сам с собой.

Тупица. Тебе хоть кол на голове теши.

А у тебя, умного, – дерьма палата.

Вот такая идет пикировка, но в конце концов голоса эти замолкают. Как у старой супружеской пары, которой надоело спорить. Иногда кто-нибудь из них подпустит шпильку. «Маразм крепчал: опять пронес мимо рта». Но и не без нежностей. «Спи спокойно, пусть тебе приснится что-нибудь хорошее». Но потом. Внимание. Примерно через три недели в открытом море посреди Тихого океана вдруг штиль. То есть безмолвие. Я просыпаюсь утром и не спрашиваю себя, встану я под душ или не встану. Для разнообразия кофе или лучше сразу рюмку водки. Никаких разговоров. Я просто что-то делаю или не делаю. Ни одной мысли перед действием. Любой шорох, любая мысль – все проходит через меня насквозь. Эха во мне ничто не вызывает.

ЭРИКА. Наверное, это прекрасно.

АНТОН. Оставайся здесь, я тебя научу.

ЭРИКА. Это невозможно.

АНТОН. Действительно. Тебе надо ехать к твоей сестре. Чуть было не забыл.

* * *

ЭРИКА. Мы ждем уже слишком долго.

АНТОН. Приедет.

ЭРИКА. А если передумал.

АНТОН. Исключено. Зеельбахер хоть и сукин сын, но сукин сын надежный. Он приедет.

* * *

ЭРИКА. Что привело вас в это место.

АНТОН. В любом месте, кроме этого, я сволочь. Я не создан для жизни в городе. Если мне в трамвае нравится девушка, то я намеренно на нее не смотрю. Смотрю в сторону. И думаю при этом следующее. Она наверняка знает, что она мне нравится, и если я буду на нее смотреть, то она сочтет меня идиотом. Еще одним, как все остальные. Ведь такая девушка нравится каждому третьему. Если же я на нее смотреть не буду, то это произведет на девушку сильное впечатление. Парень как сталь. Какой-то особенный. Не смотрит на меня. Хотя отдал бы за меня свою жизнь. Это лицо я должна запомнить. Но она ничего не запоминает. И я выхожу. Баста. И я все это ненавижу. Все, что себе представляю. Но ты об этом и знать не хочешь.

ЭРИКА. Вы правы. Не хочу.

* * *

ЭРИКА. По лесу развешаны желтые листки с надписью, что охота на косуль, оленей, барсуков и прочих диких животных является преступлением.

АНТОН. И ничем иным.

ЭРИКА. Угрозы нешуточные. Охотников призывают остерегаться. Чтоб они вдруг сами не стали дичью.

АНТОН. Что было бы справедливо. Животные защитить себя не могут.

ЭРИКА. Надписи сделаны вами.

АНТОН. Мне нечего сказать.

ЭРИКА. В них полно ошибок. «Ахотник» с «а». А «дич» без мягкого знака.

АНТОН. Это своего рода послание.

ЭРИКА. Послание с плохой орфографией никто всерьез не воспримет.

АНТОН. Разве ты не понимаешь, в чем суть. Суть в призыве делать добро. Не заглушать чувства. По-твоему, это нормально – убивать беззащитных животных. Как верующая во Христа, ты не можешь этого одобрять.

ЭРИКА. Откуда вы знаете, что я верую в Христа.

АНТОН. Знаю, и все.

ЭРИКА. У моей любви к Богу целая история, но лучше бы мне ее не знать. Порой мне так хочется, чтобы кто-нибудь коснулся меня, привлек к себе, грубо, со всей силою, обнял, потому что у него тоже есть такое желание. И мне хочется верить в смертность. В то, что я исчезну, что никакого спасения не будет, что эта плоть, вот она, просто распадется в прах, а вместе с ней и то, что я есть и чем могла бы стать. Я бы не играла никакой роли, здесь было бы просто то, что здесь есть, и я была бы тем, кто я есть, Эрикой, на бензоколонке, в ночи, у Антона. И этого было бы достаточно, достаточно и для меня, и меня бы не заботило, что могло бы произойти в этом мире, кем я стану, великой ли, благородной ли, маленькой или большой. Но всего этого нет. Я всегда вижу себя маленькой, когда я великая, но вот именно сейчас я вижу себя великой, хотя сижу здесь, глухой ночью, пьяная, без моих вещей в рюкзаке, без денег, и что-то тянет меня вниз, это сила тяжести, а что-то иное, оно тянет меня вверх, и это милость.

* * *

АНТОН. В Библии сказано, что убивать нельзя.

ЭРИКА. Это относится только к людям.

АНТОН. Стало быть, у шестой заповеди есть примечание: «относится только к людям». Не знал.

ЭРИКА. Люди в этой местности всегда занимались охотой. Это часть их культуры.

АНТОН. Все они говорят, что это часть их культуры: травить дичь собаками, засесть в лабаз с фляжкой и бутербродами, с длинноствольным ружьем и прецизионным прицелом, за который они выложили половину состояния. На что-нибудь другое денег у них нет. Стоит только взглянуть на их жен. В двадцать они носят цветастые передники из полиэстера, купленные в сельпо, и в сорок щеголяют в них же. И только когда самих их кладут в гроб, то снимают с них и эти передники. Люди здесь, наверху, прямо скажу, недоразвиты. И политически, и в смысле моды. Типичные отморозки. Они ненавидят все живое, все дикое и потому залегают в лесу, чтобы палить по всему дикому и живому.

* * *

ЭРИКА. Я бы охотно выпила еще рюмку-другую. Вы напоили меня. Для вас будет китчем, если я стану утверждать, что никогда еще не была столь трезвой.

АНТОН. Естественно. Ужасным китчем.

ЭРИКА. Но ведь это правда.

АНТОН. Значит, это правдивый китч.

ЭРИКА. Антон. Мне придется с вами поругаться. Это питье, рюмка за рюмкой, меня морально разложило.

АНТОН. Мужчин такое заводит. Готовность женщин к моральному разложению.

* * *

ЭРИКА. Зеельбахер так и не приедет.

АНТОН. Приедет, наверняка приедет.

ЭРИКА. Вы вообще никому не звонили.

АНТОН. Конечно.

ЭРИКА. Зачем же было лгать.

АНТОН. Не тебе мне рассказывать о лжи. Сестра в Польше. Рак. У меня вот-вот брызнут слезы.

ЭРИКА. Я думала, иначе ты мне не поможешь.

АНТОН. Не все было ложью. Как красивы твои волосы, как заманчивы алые губы, как лучатся твои глаза, какая плавная у тебя поступь, и что от тебя исходит какое-то свечение, точно от раскаленных углей, и что в тебе должно быть нечто особенное, и что ничего подобного я еще никогда не видел. Это не ложь. Только сказал я это не Зеельбахеру, а самому себе.

ЭРИКА. Но это же китч.

АНТОН. Правдивый.

* * *

ЭРИКА. Светает. Я упускаю сейчас то, что уготовила мне судьба. Ведь я избранная. В эту минуту я должна была встретить Бога в Ченстохове. А сижу здесь и глушу водку с заправщиком. Господь уничтожит меня. Если Он еще не сделал этого. Может, геенна огненная именно здесь. Самое страшное место на свете. Прямо среди гор пахнуло паленым.

АНТОН. Перестань плакаться. Женщине в твоем возрасте сетовать на что-то. Стыдись. Лучше возьмемся за работу.

ЭРИКА. За какую работу.

АНТОН. Формулировать умеешь.

ЭРИКА. Ты о чем.

АНТОН. Литературы у меня хоть пруд пруди. Картмилл «Смерть на рассвете», Самуэльсон «Корни социального насилия», Майнерк «Человек и ружье». Выбирай. В гараже у меня ксерокс. Печатая листовки, ловишь кайф. Можно пуститься во все тяжкие, креативно. Ну, что скажешь.

ЭРИКА. Можно еще рюмку.

АНТОН. Жеманишься. Потому что мы слегка отрезаны от мира. Это только так кажется. Мы в его эпицентре, в самой гуще боя, в пучине информации. На свою тарелку я ловлю более четырехсот каналов. Постой. Есть у меня кое-что и для тебя. Со сто шестьдесят четвертого до сто девяносто третьего. Там вещают миссионеры. У каждого американского проповедника свой канал. Организация у твоих поставлена великолепно. По части пропаганды у вас есть чему поучиться. По-английски говоришь.

ЭРИКА. It’s really lovely to get drunk in the mountains[4]4
  Напиться пьяной в горах и в самом деле приятно (англ.).


[Закрыть].

АНТОН. Я говорю об идеях, Эрика. Об эффективных действиях. О сдаче охотничьих ружей в металлолом. Об обмене патронов на что-нибудь вкусное. О переработке лодена в войлок. О наблюдении за жизнью диких животных. О фотоохоте. Идеи, Эрика, это наше оружие.

ЭРИКА. Наше.

АНТОН. Твое и мое.

ЭРИКА. Мне надо в Ченстохову. Не пытайся удержать меня здесь.

АНТОН. Здесь ты можешь приносить покаяние, жить рядом со мной, блюдя воздержание. Ты станешь известной как святая с бензоколонки. Внизу, у перекрестка, стоит часовенка, ее построили для молений о жертвах ДТП. Ох, как крутые повороты прельщают мотоциклистов. Беспокоить тебя я не буду. Я и без того импотент – от выпивки. Знаешь, что это такое.

ЭРИКА. Не с луны же свалилась.

АНТОН. Если ты, как верующая, не имеешь права сожительствовать, то давай просто поженимся. Формы ради. Дело-то совсем несложное.

* * *

ЭРИКА. Меня тошнит.

АНТОН. Это от воздуха здесь, наверху. Как только ты к нему привыкнешь, так сразу поумнеешь. Кровь станет гуще, мозг плотнее. Ты начнешь познавать вещи и связи между ними. То, что прежде казалось тебе непонятным, разом объяснится само собой. Человек здесь ближе к Вселенной.

ЭРИКА. Надеюсь, запас у тебя достаточно велик. (Делает еще один глоток.)

АНТОН. Кончай наливаться. (Отбирает у нее бутылку.)

ЭРИКА. Оставь.

АНТОН. Все, завязала. Чтоб нытья я больше не слышал. За работу! Гараж переделаем в уютный кафетерий. Больших затрат это не потребует. Отдыхающие за городом любят гаражный шик. А старый автомат переоснастим на евро. Просекаешь. Где-то тут должна быть краска. Ты будешь обслуживать посетителей. Как думаешь, это не унизительно.

ЭРИКА. Только если придется носить передник.

АНТОН. Что за передник.

ЭРИКА. Как у девушек на бензоколонках. Они доходят досюда, чуть выше колен, белые, с зеленой каемочкой. И чепчик в тон, зеленый. И, конечно, коричневые эластичные чулки.

АНТОН. Все это не обязательно.

ЭРИКА. В том-то и дело, что обязательно. Коротко подстриженные ногти и волосы, ресницы выщипаны, туфли белые, без каблуков. Это было бы очень постыдно. Посетителям бы понравилось.

АНТОН. Но не мне. Мне было бы неловко.

ЭРИКА. Неловко. Хорошо.

АНТОН. Делай как знаешь. Я должен побриться. Надену синий костюм и сделаю тебе предложение. Официально. А потом пойдем спать. Выспимся и примемся за работу. Не филонить же вечно. (Уходит.)

* * *

Тяжело ступая, весь израненный, появляется Герман. Из глаз и живота у него сочится кровь, одежда свисает клочьями.

ГЕРМАН. Эрика, Эрика, Эрика. Эрика. Ты здесь. Я чувствую, что ты здесь, хоть и не вижу тебя. Эрика, в глазах у меня стекло, лобовое стекло лопнуло, полетели осколки. Герман искал защиту в моей голове. Эрика, почему ты молчишь.

ЭРИКА. Уходи.

ГЕРМАН. Я вернулся.

ЭРИКА. Уходи.

ГЕРМАН. Теперь я буду с тобой. В Ченстохову мы поедем вместе. Ты и я.

ЭРИКА. Где ты оставил других.

ГЕРМАН. Они погибли, Эрика.

ЭРИКА. Погибли.

ГЕРМАН. В голове у меня вдруг возникла картина. Это была ты, ты, Эрика, ты сказала, поезжай дальше, Герман, рули красиво, как ты умеешь, с тобой ничего не случится, только доверься… Ты в голове, Эрика, все еще в моей голове. Я перестал вдруг слышать мотор, ощущал только вибрацию, мелкую, сильную дрожь. Она перешла на все, сперва на кузов, захватила и меня, я это знаю по Герману, иногда это с ним бывает, кроме вибрации, ты ничего не ощущаешь и не слышишь, точно сидишь в скрипке или гитаре. Кто это поет. Кто-то ведь там поет. Теперь они вдруг запели, во весь голос, запели озорные, веселые песни. «Как у Северного моря» и «Прилетели птицы все, прилетели». Я знаю этот запах, тебя прошиб холодный пот, словно после бега по лесу ты сидишь внутри своей собственной кроссовки. Я и есть эта кроссовка. А вот как мне достать автобус, он же этого не хочет. Держись своей дороги, сказала ты, даже если она ведет в никуда, твои слова звучали в моих ушах, Эрика, оставайся верен себе, тебе надо быть там, куда несет тебя Господь, не спрашивай, не спрашивай. Какой послушный автобус. Не артачится, просто красиво катит дальше, напрямик. Пробивает стальное ограждение. Жасмин летит через весь автобус, как воробей врезается в стекло – хлоп! – и голова в сторону. Вот здесь у меня на рубахе кое-что от Жасмин.

ЭРИКА. А что с Карлом.

ГЕРМАН. Не бойся, он не вернется.

ЭРИКА. Ты убил его.

ГЕРМАН. Карл мучил тебя. Теперь он горит. Там, внизу, пахнет картошкой, жаренной в рапсовом дизеле. Горит мой Герман. Горит ярким пламенем.

ЭРИКА. Почему ты не в автобусе. Тебе бы сгореть вместе с ними.

ГЕРМАН. Я, как всегда, пристегнулся. Я хочу прийти вместе с тобой в Ченстохову, Эрика, я тоже хочу молиться и служить Господу.

ЭРИКА. Я не еду в Ченстохову. Остаюсь здесь.

ГЕРМАН. Ты должна, так повелел Господь.

ЭРИКА. Поздно. Бог покинул меня.

ГЕРМАН. Мы еще успеем. Времени у нас еще пара часов. Возьмем машину Антона.

ЭРИКА. Поздно, Герман. Почему ты не пришел раньше.

* * *

ЭРИКА. Я остаюсь у Антона.

ГЕРМАН. Он пьяница, Эрика, и тебе не пара. Я чувствую его запах, запах горечавки. Ну-ка, ты, пошел отсюда, руки прочь от нее.

ЭРИКА. Тут никого нет, кроме меня.

ГЕРМАН. Я узнаю его по запаху.

ЭРИКА. Ты чувствуешь мой запах.

ГЕРМАН. Ты же не пьешь, Эрика. Кто бы пил, только не ты. Если только он не приучил тебя пить. Ты же не колешься. Он напоил тебя, чтобы ты осталась с ним. Он тебе не пара.

ЭРИКА. Только вот пальцев он мне не ломал.

ГЕРМАН. Это случай из моей прежней жизни.

ЭРИКА. Ты не изменился.

ГЕРМАН. Не говори так, Эрика. Не говори. Прежнего Германа я похоронил. Он был хорошим водителем, но плохим человеком. И стал хорошим человеком и плохим водителем.

ЭРИКА. Который по-прежнему внушает ужас.

ГЕРМАН. Тогда что же я чувствую в своем сердце.

ЭРИКА. А есть ли оно у тебя.

ГЕРМАН. В нем наш Бог. Милый, любимый Иисус Христос. Увидишь. Мы отправимся в Ченстохову. Ты и я. Возьмем машину Антона.

ЭРИКА. Ты же ничего не видишь, Герман.

ГЕРМАН. Дорогу в Ченстохову я найду и вслепую. Меня поведет Господь. Нельзя терять ни минуты. Сходи за ключом. А я пока присяду. Надо немного передохнуть. Ты избранная, Эрика, ты святая. Ты спасешь наш мир. Но для этого нам надо прийти в Ченстохову. Господь там. Уже ноги себе отстоял.

ЭРИКА. Если бы это была я, Он не послал бы меня сюда.

ГЕРМАН. Не сомневайся в Его планах. Ты избранная.

ЭРИКА. Ты был прав. Никакого поручения у меня нет. Я специально села в твой автобус. Хочу запастись в Польше травкой. Я уже часто это делала. Забиралась в автобусы украдкой. Поляки меня ни разу не выдали. Но на сей раз в спешке села не в тот автобус.

ГЕРМАН. Давай помолимся. Господь мой Иисус Христос. В руки Твои предаю жизнь мою, веру мою.

ЭРИКА. Оставь это.

ГЕРМАН. Ты меня этому учила.

Я знаю, я грешил и заблуждался.

Повторяй за мной.

ЭРИКА. Помолчи.

ГЕРМАН. Он вернет тебе веру, как вернул ее мне.

ЭРИКА. Я давно утратила ее, Герман.

ГЕРМАН. Я знаю, я грешил и заблуждался. Но я прошу Тебя, войди в сердце Эрики, она человек, наполни ее сердце милостью.

ЭРИКА. Помолчи же.

ГЕРМАН. Что это. Тут все такое мокрое. Это моя кровь. Эрика. Да. Может, тебе придется идти одной. Ты должна прийти в Ченстохову. Обещай. Здесь тебе оставаться нельзя. Если не пойдешь, то я буду преследовать тебя, Эрика, до скончания века. Лично позабочусь о том, чтобы ты жарилась в аду. В Ченстохову! Такое дано тебе задание. Ступай. Здесь тебе оставаться нельзя. Обещай, что не останешься.

ЭРИКА. Я нужна Антону.

ГЕРМАН. Антон человек потерянный. Ты его не спасешь. Иди в Ченстохову. Не медли. Если выйдешь сейчас, придешь туда вовремя.

ЭРИКА. Не требуй этого от меня.

ГЕРМАН. Этого требует от тебя сам Господь. Обещай же.

ЭРИКА. Не возражаю.

ГЕРМАН. Скажи, что обещаешь, хитрюга, скажи четко и ясно.

ЭРИКА. Обещаю.

ГЕРМАН. Скажи: я обещаю немедленно отправиться в Ченстохову.

ЭРИКА. Обещаю немедленно отправиться в Ченстохову.

ГЕРМАН. Вот теперь я спокоен, все будет хорошо. И не забывай брать билет, зайчонок мой маленький. Постой, да кто же это идет к нам. Господи, да ведь это же моя Эмми, моя Эмми. (Умирает.)

* * *

АНТОН (выходит из дома, в костюме, свежей рубашке, чисто выбритый). А ведь костюм на мне, пожалуй, и не такой уж праздничный, в общем-то, даже обыкновенный. Ну и что. Мы и без того теперь становимся, в общем-то, обыкновенными. Нормальными. Но только в целях маскировки. Жаль, от галстука придется отказаться. Опять я перебрал, узла самому не завязать. Эрика. Эрика. Эрика.

Темнеет.