Текст книги "Летописцы Победы"

Николай ДЕНИСОВ. В ЕДИНЫХ БОЕВЫХ РАСЧЕТАХ

Широко известны и фотографии, и кинокадры, сделанные в День печати победного сорок пятого года в Берлине возле поверженного фашистского рейхстага. Тогда там собрались, к сожалению, далеко не все военные журналисты центральной прессы, принимавшие участие в завершающем сражении Великой Отечественной войны. Среди тассовцев и правдистов, известинцев и краснозвездовцев, корреспондентов Совинформбюро, «Комсомолки» и других изданий – немало писателей-фронтовиков. На снимке мы видим Всеволода Вишневского и Бориса Горбатова, Леонида Кудреватых и Всеволода Иванова, Александра Бека, Цезаря Солодаря, Евгения Габриловича, Бориса Галина, Василия Величко и многих других журналистов, литераторов. На всех боевых рубежах – от огневого Подмосковья и приволжских круч до берегов Шпрее и Эльбы – советские писатели, поэты и драматурги в одном строю с работниками дивизионной, армейской, фронтовой, флотской и центральной печати делили и тяготы походной жизни, и радости боевых успехов. Плечом к плечу по полям сражений с гитлеровцами шагали журналистика и литература, ярко рассказывая народу, людям доброй воли всего мира о подвигах советских воинов в ожесточенной борьбе с фашизмом.

Автору этих строк, всю войну проработавшему в центральной военной газете «Красная звезда», довелось не единожды выполнять редакционные задания в едином журналистском боевом расчете со многими литераторами. Вот некоторые эпизоды подобной работы, когда журналистская строка сливалась на газетной полосе со строкой писательской…

На южном крыле

Первые недели сражений с гитлеровскими захватчиками. Южное крыло гигантского советско-германского фронта, протянувшегося от Баренцева до Черного моря. Берега Прута и Днестра. Части 9-й армии бывшего буденовца Я. Т. Черевиченко самоотверженно сражаются с наседающим противником. Наша небольшая группа краснозвездовцев, располагая двумя машинами – «эмкой» из одесского таксомоторного парка и «фордиком», подобранным в одном молдавском селении, кочует по разным участкам фронта, собирая материалы для очередной корреспонденции. Вчера писали о кавалеристах Павла Алексеевича Белова, которые в пеших боевых порядках отражали атаки врага; сегодня – о летчиках Героя Советского Союза Александра Осипенко, сбивших над Кишиневом десяток гитлеровских бомбардировщиков; завтра собираемся побывать на сборном пункте военнопленных в Первомайске – там находятся офицеры и солдаты, захваченные батальоном В. А. Вруцкого, разгромившего поистине суворовским ударом три фашистских полка.

– Можно и я подскочу с вами? – спросил меня в политотделе армии бритоголовый, коренастый, крепко сбитый батальонный комиссар. – Надо же поглядеть, какие они, эти фашисты, – застенчиво улыбаясь, добавил он.

– Конечно! Выедем пораньше, чтобы успеть еще к летчикам…

Так мы познакомились с Борисом Леонтьевичем Горбатовым – специальным корреспондентом газеты Южного фронта «Во славу Родины». В ее редакции тогда трудились Сергей Михалков, Владимир Поляков, Илья Френкель, Александр Левада.

Тронулись в путь, как и договорились, пораньше, лишь только рассвело. В ту пору над прифронтовыми дорогами непрерывно шастали «мессершмитты». Пришлось все время поглядывать на небо, разбив его как бы на секторы наблюдения. На долю Бориса Горбатова выпало предупреждать об опасности, если она возникнет справа и сзади от открытого «фордика». И надо сказать, наш спутник оказался весьма внимательным, чему, вероятно, научился еще в дни войны с белофиннами на Карельском перешейке. Во всяком случае по горбатовской команде «Воздух!» мы трижды или четырежды выскакивали из машины и укрывались от вражьих атак в придорожных кюветах.

Вот и утопающий в зелени Первомайск. Находим помещение, где содержатся военнопленные. Среди них – оберст, худощавый, подтянутый кадровый офицер. Поинтересовались, кто он таков. Разговаривает он через переводчика. Оберст – сын прусского помещика. В первую мировую войну служил в одной части с Германом Герингом. С гордостью говорит, что до последнего времени перед началом «русской кампании» они переписывались.

– Нашел чем хвастать, – насмешливо заметил Горбатов и, развернув карту, сказал – Пусть расскажет, как его распотрошили наши бойцы…

Мы-то знали, что это случилось всего пару дней назад. Артиллерийская колонна, которую возглавлял сей оберст, попала под неожиданный удар нашего арьергардного батальона В.А. Вруцкого. Мы видели поле после того боя, загроможденное десятками семитонных автомашин, тягачами, орудиями. Каминский не очень-то охотно, но все же показал на карте лощину, по которой двигались его два артиллерийских полка и пехотное прикрытие. Никто не думал, что на них могут напасть русские. И вдруг возникла стрельба, в колонне стали разрываться гранаты. Солдаты начали разбегаться, прятаться в канавах. Офицеры не слушали его команд. Многие сразу же подняли руки, сдаваясь в плен.

– И вы тоже?

Оберст дипломатично промолчал.

– Наверное, довольны судьбой? – поинтересовался Горбатов. – Вам теперь уже не угрожает ни ранение, ни смерть…

– Нет, – резко ответил гитлеровец, – очень сожалею, что пришлось так рано выйти из игры…

– Из войны, – сердито поправил фашистского оберста Борис Леонтьевич, – из войны, на которую поднялся весь наш народ!

Другой военнопленный – лейтенант, при допросе которого мы присутствовали, являл собою типичного представителя фашистской молодежи. Его коренастую фигуру венчала голова с низким лбом и волосами, стриженными ежиком. Он зло вглядывался в пятиконечные красные звездочки на рукавах пропыленной гимнастерки Горбатова. Отвечал на вопросы насупившись, язвительно поджимая губы. Казалось, будь его воля, он тут же пустил бы в ход свои тяжелые кулачищи. А Борис Леонтьевич, словно бы не замечая того, спокойно выяснял все, что его интересовало в мышлении этого фанатичного фашиста.

Были в тот день беседы и еще с несколькими гитлеровцами, плененными в том же бою. Помнится, Горбатов потом выступил в своей газете со страстной публицистической статьей, в которой на конкретных примерах, называя имена тех офицеров и солдат противника, с которыми мы беседовали, раскрывал идеологию врага. В той статье, опять-таки с приведением реальных эпизодов, говорилось и о том, что гитлеровцев можно и нужно бить, умело используя для того всю силу своего оружия, свое воинское мастерство.

И еще не раз нам, краснозвездовцам, работавшим в ту пору на Южном фронте, доводилось встречаться с Борисом Горбатовым. То во время журналистских бесед с командующим фронтом И. В. Тюленевым, то в совместной поездке в части, сражавшиеся на Буге и под Николаевом, то в легендарной Каховке. Там, кстати сказать, на берегу Днепра, Борис Леонтьевич читал нам только что завершенное первое «Письмо к товарищу». Оно открыло целую серию ярких обращений к советским воинам, проникнутых глубокой партийной уверенностью в правоте дела нашего народа.

А потом Борис Горбатов перешел работать в «Правду». В последний раз во фронтовой обстановке мы виделись с ним на объятых огнем улицах Берлина, у стен рейхстага, штурмуемого частями стрелкового корпуса генерала С.Н. Переверткина. Из берлинского пригорода Карлсхорста Борис Горбатов вместе с правдистом Мартыном Мержановым и написал свою последнюю военную корреспонденцию. Она заканчивалась просто и вдохновенно: «Сегодня человечество может свободно вздохнуть. Пушки больше не стреляют!» Это было напечатано в «Правде» 9 мая 1945 года, в радостный День Победы…

У нас – голубые петлицы

Суровой военной зимой сорок первого – сорок второго года оперативная группа «Красной звезды» обосновалась на пятом этаже старого, массивного здания «Правды». В дни сражения на полях Подмосковья, где занялась заря всех будущих успехов Советской Армии, нашу газету выпускало всего несколько человек; их можно было пересчитать по пальцам. Каждый в ту пору работал, что называется, за троих. Иные ранним утром выезжали на боевые рубежи за свежими материалами и к исходу дня возвращались; быстренько «отписывались», вычитывали сверстанные полосы и после коротенького и тревожного отдыха – снова в путь.

Среди тех немногих, кто тогда писал оперативные корреспонденции и готовил к печати обильную редакционную почту, был и плечистый, смуглолицый, темноволосый старший политрук, носивший такие же, как и на моей гимнастерке, голубые авиационные петлицы, – Савва Дангулов, широко известный в наши дни автор интереснейших романов о советских дипломатах. Мы познакомились с ним еще осенью, когда я на несколько дней прилетал в столицу с фронта. Наш неутомимый редактор Д. И. Ортенберг, сведя нас, сказал:

– Нужно, чтобы вы вместе всерьез занялись авиационной тематикой в газете…

Дангулов до войны несколько лет работал в многотиражной газете Научно-испытательного института Военно-Воздушных Сил, близко знал многих знаменитых летчиков, в том числе Валерия Чкалова и Михаила Громова, экипажи которых совершили беспримерные арктические перелеты. Он корреспондировал о них в «Красную звезду», много раз встречался с видными авиаконструкторами, создававшими новую технику. Поэтому на первых порах решили так: мой напарник, используя в интересах дела прежние связи, возьмется за рассказы о тех авиаторах – и, разумеется, привлечет их в качестве авторов, – которые ушли в действующую армию. Ведь тот же М. Громов, скажем, стал командовать авиацией Калининского фронта, А. Юмашев и Г. Байдуков – теперь командиры боевых авиасоединений, известный летчик-испытатель П. Стефановский командует одним из истребительных полков, прикрывавших столицу от налетов вражеских бомбардировщиков. Несомненно, что читателям газеты было бы интересно узнать об их боевых делах. Да и выступления в «Красной звезде» таких видных летчиков были бы весьма полезными.

Стараниями Дангулова они появились на страницах газеты, как и его собственные, сочно, со знанием дела написанные очерки о летчиках, в том числе и о Викторе Талалихине, которого сразу после совершенного летчиком в московском небе ночного тарана Дангулов прямо с аэродрома привез в редакцию. Запомнились очерки и о «горных орлах» – Ибрагиме Дзусове и Кубати Карданове – защитниках близкого дангуловской душе седого Кавказа.

Поскольку мы с Саввой Артемовичем решали как бы единую задачу, нам, разумеется, хотелось побывать вместе в авиачастях. Но вдвоем в такие поездки редактор не отпускал. Приходилось чередоваться: пока один из нас во фронтовой командировке, другой несет вахту в редакции. Но иногда случалось, что оба пребывали в Москве. Кабинетики наши – небольшие, с весьма скромной обстановкой: стол, стул, диванчик, на котором спали не раздеваясь, – находились рядом. Словом, на дню видались по нескольку раз. А вечерами иногда спускались этажом ниже, где обитали друзья– правдисты, либо приглашали их к себе «на огонек». Тогда-то нам и довелось поближе познакомиться с Борисом Полевым, Владимиром Ставским, Петром Лидовым, видеться с Михаилом Шолоховым и Александром Фадеевым, выезжавшими на фронт по заданию «Правды».

В пору развернувшегося во всю силу контрнаступления наших войск в Подмосковье я выполнял редакционные задания в сочетании со службой офицера связи штаба военно-воздушных сил Западного фронта. Выпало тогда не один раз принимать участие в боевых полетах – в рейдирующий по тылам врага 2-й кавалерийский корпус генерала П. А. Белова, к партизанам Смоленщины, бывать на аэродромах бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей. По выполнении этих заданий, помимо официальных рапортов и донесений, представляемых по команде, в редакцию шли оперативные корреспонденции. Прежде чем оказаться на газетной полосе, они попадали в руки Саввы Дангулова. Он, готовя их к печати, редактировал каждую написанную иногда наспех страничку, весьма бережно, внимательно относясь к любой фразе и даже к слову. По его совету эти корреспонденции составили небольшую книжечку библиотечки журнала «Огонек». Она так и называлась – «Записки офицера связи» и очень дорога мне тем, что, по сути дела, стала первой в моей журналистской жизни. А путевку в жизнь ей дал именно он, боевой товарищ и друг Савва Дангулов.

Немногословный, неторопливый, всегда удивительно спокойный, обладающий своеобразной округлой жестикуляцией и размеренной, по-южному напевной речью, Савва Артемович и писал так же обстоятельно и точно, каким был в повседневном обиходе. Человек отменного трудолюбия, он охотно брался за самые сложные редакционные задания. На Западном фронте бывал у воздушных десантников, на Калининском – у летчиков. Когда развернулась битва за Кавказ, ездил в войска, сражавшиеся на грозненском направлении и под городом Орджоникидзе, где еще в тридцатых годах работал в газете «Власть труда». В сорок третьем году на Воронежском фронте, под Кантемировкой, отличился в ночном бою и командованием соединения, ведшего тот бой, был представлен к правительственной награде.

Не забыть мне участливости, доброй дружеской поддержки, оказанной Саввой Артемовичем в день аварии, происшедшей неподалеку от одного из подмосковных аэродромов, примерно в том месте, где теперь находится станция метро «Юго-Западная». Всякий раз, бывая там, я невольно припоминаю тот случай и конечно же Савву Артемовича. А произошло тогда вот что. По нелепой случайности, которая бывает, как говорят в авиации, один раз в тысячу лет, перетерся трос управления руля глубины. И связной самолет, взявший курс на Сталинград, где наши войска перешли в контрнаступление, начал падать вниз. То, что машина счастливо угодила в припорошенный снегом старый окоп, смягчивший силу удара о мерзлую землю, дало возможность нам отделаться легкими ранениями и ушибами. Прознав о случившемся, Дангулов тут же прискочил к месту происшествия. Да еще с радостной вестью: за обшлагом шинели привез только что полученную телеграмму: с Урала, из эвакуации, возвращаются мои близкие. К поезду на Казанский вокзал встречать их поехали, разумеется, вместе…

Локоть к локтю, строка к строке мы провели с Саввой Артемовичем на краснозвездовской стезе почти два фронтовых года. Вместе пережили сражения на подмосковных рубежах, Сталинградскую битву, ожесточенные бои на кавказских бастионах, другие события той огневой поры и расстались незадолго до исторической битвы на Курской дуге. И после, на дорогах Великой Отечественной, довелось не раз встречать Дангулова, но уже в новом качестве – как работника Наркоминдела, руководителя групп зарубежных журналистов в их поездках на фронты. Он бывал с иностранными корреспондентами в Ленинграде, под Корсунь-Шевченковским, в Севастополе и Одессе, под Уманью и Яссами…

В последние годы ветераны-краснозвездовцы в День Победы собираются в гостеприимном столичном Доме литераторов. На эти дружеские встречи обязательно приходит и Савва Дангулов – фронтовик, дипломат, талантливый писатель, на полевой гимнастерке которого в военное лихолетье голубели близкие моему сердцу авиационные петлицы…

«ТБ-7» № 42066

Не погрешу против истины, утверждая, что одним из самых оперативных писателей, работавших в «Красной звезде» в военную пору, был прозаик и поэт Константин Симонов. Его корреспонденции публиковались со всех фронтов, он всегда находился в гуще ключевых боевых операций. Этого рослого, веселого, доброжелательного человека хорошо знали в войсках и на флоте. Мне довелось оказываться рядом с ним в дни сражения на полях Подмосковья, в ходе Сталинградской битвы, на Кубани, в других местах. А однажды, вместе с ним готовя для газеты крупный материал, наблюдал, как Константин Михайлович в беседах с участниками события сноровисто и умело собирает факты и детали, которые придавали его фронтовым корреспонденциям и очеркам предельную достоверность, делали их такими содержательными, точными.

Весною сорок второго года, как известно, в Лондоне был подписан договор между СССР и Великобританией о союзе в борьбе с гитлеровской Германией. Мировая пресса сообщала также о совещании в Вашингтоне представителей Советского государства с президентом США и подписании соглашения о принципах взаимной помощи в ведении войны против агрессора. Организационно закреплялось создание антигитлеровской коалиции. На повестку дня ставился вопрос об открытии второго фронта в Европе. Это было событием немалого военно-политического значения.

В редакции стало известно, что в Англию и на американский континент советские дипломаты летали на четырехмоторном воздушном корабле «ТБ-7». Маршрут боевого самолета пролегал над Германией, над морями, где патрулировали фашистские истребители. Словом, полет тот совсем не походил на рейсы современных воздушных лайнеров; вместо комфорта – одни опасности. И, разумеется, опубликовать развернутый материал об этом необычном дальнем путешествии было весьма заманчиво. Получив «добро» от главкома Авиацией дальнего действия Л. Е. Голованова, на аэродром бомбардировочной дивизии отправились втроем: Константин Симонов, фотокорреспондент Виктор Темин и автор этих строк.

Вот и опушка хвойного леса, где располагалась стоянка воздушных кораблей. Тот, что нам нужен – «ТБ-7» с бортовым номером 42066, прикрытый маскировочной сетью, – тяжело опираясь массивными шасси на песчаную землю, своими рубками – пилотской, штурманской и стрелков-радистов – почти касался крон высоких сосен. Симонова, впервые увидевшего эту машину, поразили ее габариты: размах крыльев – почти сорок метров, а длина фюзеляжа (он измерил ее шагами) – почти двадцать пять метров!

– Не самолет, а летающий домина, – шутливо заметил Константин Михайлович, присаживаясь на одну из разложенных подле «ТБ-7» крупнокалиберных бомб; экипаж загодя готовился к очередному боевому вылету.

Времени до него оставалось немного, а нам следовало обстоятельно потолковать с авиаторами о том необычном рейсе в Англию и Соединенные Штаты Америки. Поскольку все тринадцать членов экипажа оказались на месте, решили предоставить первое слово теминской «лейке». А потом уж состоялось более подробное знакомство со всей командой воздушного корабля, костяком которой являлись командир уроженец Сибири Э. К. Пусеп и штурманы А. П. Штепенко, полярник, родившийся в Днепропетровске, и москвич С. М. Романов. Симонов начал беседовать с командиром – летчиком опытным, выполнившим за первые месяцы войны около сорока бомбардировок военных объектов в Берлине, Данциге (ныне – Гданьск), Кенигсберге (ныне – Калининград). У меня завязался профессиональный разговор с штурманами. Мы быстро нашли общий язык, тем более что один из штурманов – Романов, бывший слесарь Мытищинского завода, всего годом позднее меня закончил Оренбургское авиаучилище, и мы, таким образом, оказались своего рода бывшими однополчанами.

Беседы наши с авиаторами протекали и возле воздушного корабля, и в его отсеках. Константин Михайлович постарался побывать на всех рабочих местах экипажа; интересовался, где и как размещались в самолете члены правительственной делегации, как они чувствовали себя в воздухе, что именно больше всего запомнилось в этом международном рейсе. Чтобы поглубже вникнуть в материал, писатель хотя и коротко, но все же поговорил с каждым авиатором: с бортинженерами, механиками, стрелками-радистами. Признаться, меня тогда несколько удивила дотошность, с которой он расспрашивал участников перелета о впечатлениях, вынесенных не только из долгих часов пребывания в воздухе, но и из встреч на земле с англичанами и американцами. И лишь потом, когда очерк был написан, стало понятно: детали эти, мастерски вплетенные в ткань рассказа о рейсе «ТБ-7», придали тексту выразительность, подчеркнули главное.

Перипетий на пути протяженностью в двадцать тысяч километров оказалось предостаточно. Полет проходил на пороге стратосферы, всем пришлось надеть кислородные маски. Линию фронта пролетали за облаками; над вражеской территорией в разрывах туч сверкали лучи прожекторов, пытавшихся «схватить» воздушный корабль; по нему вели огонь зенитные батареи. От разрывов снарядов, ложившихся совсем рядом, удалось увернуться непрерывным маневром. Навигационное счисление пути вели астроориентировкой. Встречный ветер удлинил маршрут до Англии на два часа. Да еще над Северным морем появились неполадки в одном из моторов…

В общем экипажу пришлось немало понервничать; ведь отвечали не только за себя, а прежде всего за своих пассажиров, людей, мало привычных к суровым условиям боевого полета. Размещались они, одетые в меховые комбинезоны и унты, кто на железных сиденьях, кто прямо на полу. В неотапливаемом фюзеляже было холодно – на высоте восемь тысяч метров температура за тридцать градусов мороза. Людей, разумеется, не могли не стеснять и кислородные маски. Но все члены дипломатической делегации проявляли выдержку, старались ничем не выдать своего вполне естественного волнения.

Дальше на маршрутах из Великобритании в США и обратно полет протекал спокойнее. Но когда возвращались на родину, снова пролетали над фашистской Германией и экипаж вел воздушный корабль с определенной опаской. Облачности, за которой можно было укрыться, не оказалось; шли на виду у гитлеровской противовоздушной обороны. Пусеп часто изменял высоту и курс следования, чтобы сбить с толку истребителей и зенитчиков врага.

Пока советские дипломаты вращались в правительственных кругах, у авиаторов возникали встречи с трудовым людом Лондона, Вашингтона и других городов.

Если меня в беседах с экипажем интересовали прежде всего летные и тактические подробности рейса, то Симонов, расспрашивая авиаторов, старался узнать в деталях, как относятся люди в Англии и Америке к борьбе с фашизмом, которую ведет наш народ. При этом нельзя было не обратить внимание, что Константин Михайлович, засыпая членов экипажа градом вопросов, почти ничего не записывал, а словно губка, впитывал в себя ответы, порою весьма меткие. Они потом были воспроизведены им в очерке полно и выразительно. Такова была симоновская манера бесед – все услышать, все запомнить…

Весь день, до позднего вечера, мы провели с экипажем. Вместе пообедали и поужинали в летной столовой, а когда стемнело, проводили товарищей в боевой полет. Цель – бомбометание в дальнем глубоком тылу противника. А мы, возвратившись в редакцию, сразу уселись за работу. На мою долю выпало описание особенностей рейса, а Константин Михайлович взял на себя «моральную» сторону: характеристика экипажа, его мысли, впечатления, политическое значение совершенного. Очерк решили построить в виде рассказа экипажа об особом задании.

Работали всю ночь. Сначала раздельно, потом вместе. Свели текст в единое целое. Получилась газетная полоса с крупной шапкой: «СССР – Англия – США – СССР». В полдень свезли гранки в штаб Авиации дальнего действия. А.Е. Голованов сделал несколько мелких уточнений и завизировал материал. Очерк ему, да и всем, кто его читал, понравился. Он наглядно демонстрировал силу нашей страны, ее потенциальные возможности в борьбе с врагом. Ведь дело происходило весною трудного сорок второго года.

Редакционное задание мы тогда выполнили оперативно, но полосу ту по обстоятельствам, от «Красной звезды» отнюдь не зависящим, так и не опубликовали. А жаль…

У дальних бомбардировщиков

Начиная с сорок восьмого дня Великой Отечественной войны, когда балтийскими летчиками был нанесен первый удар с воздуха по военно-промышленным объектам Берлина, самолеты нашей Авиации дальнего действия систематически бомбардировали глубокие тылы гитлеровской Германии и подвассальных ей стран. «Красная звезда» систематически публиковала оперативные корреспонденции о результатах этих налетов. Но помимо этого хотелось украсить страницы газеты добротным писательским очерком о мужественных экипажах воздушных кораблей, принимавших участие в таких сложнейших операциях. Подобную тему решили предложить Алексею Николаевичу Толстому, благо он уже не раз бывал на аэродромах и выступал в газете с материалами, посвященными действиям нашей авиации. Запомнился, скажем, опубликованный им в дни сражения за Москву публицистический очерк о защитниках столичного неба с емким заголовком: «Таран». В том очерке выразительно и ярко, по-толстовски, говорилось, в частности, о летчике Алексее Катриче, свалившем с неба фашистский «дорнье», о храбрости и самоотверженности других советских истребителей, которые винтами своих машин обрубали крестатые крылья гитлеровского люфтваффе.

– В какую авиачасть направить вас с Алексеем Николаевичем? – спросил меня наш редактор Д. И. Ортенберг.

Я знал, что в ту пору – а дело происходило весною сорок третьего года, незадолго до начала Курской битвы, – неподалеку от Москвы базировалось соединение дальних бомбардировщиков, которым командовал генерал Е. Ф. Логинов. Многие летчики и штурманы этого соединения не раз отличались во время бомбовых ударов по различным целям в глубоком тылу противника. Да к тому же их командир был когда-то моим сослуживцем по Дальнему Востоку; мы не единожды летали вместе на флагманском воздушном корабле авиабригады особого назначения по многочасовым маршрутам над Приморьем и Тихим океаном во время боев на озере Хасан: он – первым пилотом, я – штурманом.

– Ну что же, – одобрил редактор, – не возражаю, поезжайте к Логинову. Да прихватите с собою фотокорреспондента, лучше всего Виктора Темина…

Ранним утром мы, краснозвездовцы, подкатили на редакционной «эмке» к дому, что стоит на изгибе улицы, идущей от Никитских ворот к Садовому кольцу. Здесь тогда жил Толстой. Заранее предупрежденный редактором, он уже ждал нас. Сборы недолгие. Алексей Николаевич попросил только домашних наполнить дорожный ларец «чем бог послал», быстренько оделся: просторное демисезонное пальто, широкополая фетровая шляпа. Добираться до аэродрома не так уж долго, зачем же ларец со съестным?

– Знаете, – возразил Алексей Николаевич, – любая дорога свои подорожнички любит…

И, надо сказать, поговорка оправдалась. Проехав километров тридцать – сорок, остановились: неполадка в моторе. Тут-то ларец и пригодился! На краю придорожного кювета расстелили скатерть-самобранку, и, добродушно посмеиваясь, Алексей Николаевич принялся угощать нас и водителя прихваченным из дому…

О чем разговаривали в пути? Конечно же о делах на фронте. Мы с Теминым незадолго до этой поездки возвратились с Кубани. И, естественно, беседа зашла о том, что довелось видеть в тех краях – в освобожденных от врага Майкопе, Краснодаре, многих кубанских станицах, о боях нашего десанта на Малой земле под Новороссийском. Алексея Николаевича, как члена Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, заинтересовали наши рассказы о гестаповских «душегубках» – специальных автомашинах, в которых там, на юге, они умерщвляли советских людей. Мы видели один из таких «газвагенов» – чудовищное изобретение гитлеровцев.

– Палачи-изуверы, – коротко резюмировал Толстой, погрузившись в долгое раздумье.

Но вот мы и добрались до аэродрома. Авиаторы встретили нас тепло, гостеприимно. Пока обедали в летной столовой, из штаба Дальней авиации возвратился командир соединения с только что полученным боевым заданием. И тотчас же в подразделениях закипела хорошо знакомая мне работа. Техники и механики направились к машинам – надо осмотреть двигатели и все оборудование, заправить баки топливом, подвесить бомбы, зарядить бортовое оружие. Летные экипажи занялись предполетной подготовкой. На картах прокладывали маршруты, уточняли высоты и курсы следования каждого эшелона, изучали метеосводки, прорабатывали порядок противозенитного маневра над целями; словом, «проигрывали» весь полет от старта и до посадки при возвращении на свой или запасные аэродромы.

Мы с Алексеем Николаевичем побывали в эти часы в нескольких эскадрильях. Логинов поручил мне быть своего рода гидом писателя, пояснять, чем занимаются экипажи. А потом и сам присоединился к нам, очень толково – он всегда умел делать это – рассказывая об особенностях выполнения боевой задачи. Алексею Николаевичу многое из деталей повседневной боевой деятельности авиаторов было знакомо, но, проявляя завидную любознательность, он старался как можно глубже вникнуть в особенности службы экипажей дальних бомбардировщиков. Высокий, грузноватый, он легко забирался в кабину «Ильюшина-4», словно бы осваивая рабочие места летчиков и штурманов – героев будущего очерка. Крупные руки писателя ложились на штурвал боевой машины, касались тумблеров на приборной панели, а глаза, живо поблескивавшие за стеклами очков, внимательно разглядывали условные знаки маршрутов, проложенных на полетных картах. Вместе с техниками и механиками он прислушивался, как гудят двигатели самолетов.

Всем своим поведением на том аэродроме Алексей Николаевич как бы подтверждал слова, сказанные им в одной из бесед с известным советским летчиком-асом – Александром Покрышкиным. На вопрос авиатора, почему, мол, наши литераторы не больно часто и хорошо пишут о летчиках-фронтовиках, Толстой ответил:

– Думаю, вовсе не потому, что советская авиация не заслужила повестей и романов. Просто наши писатели еще мало ее знают. Взять, скажем, тот же воздушный бой. Даже внешне он являет захватывающую картину. А ведь это, помимо всего, – сгусток храбрости, воли, мастерства. Это своего рода произведение военного искусства. Надо располагать глубокими знаниями, чтобы показать его динамику, четко, образно выписать все его оттенки. Значит, мне и другим писателям нужно хорошенько изучить ваше дело, прежде чем браться за перо…

…Когда стемнело, в воздух непрерывной чередой, помигивая навигационными огоньками, стартовали воздушные корабли. Проводив экипажи, пошли на командный пункт. Там на щите с оперативной картой можно было видеть, как передвигаются силуэтики, обозначавшие бомбардировщики, следовавшие своими курсами к дальним целям. Удар той ночью авиасоединение Логинова наносило сразу по нескольким глубинным объектам врага. Пристально следя за перемещением этих силуэтиков, за многими из которых подразумевались воздушные корабли, чьи экипажи только что беседовали с Толстым, он как бы становился участником боевой операции. Да так это и было! Один из командиров кораблей, возвратившись с задания, после доклада командиру обратился к Алексею Николаевичу:

– На подходе к цели всем экипажем решили отбомбиться как можно лучше – в честь советской литературы!

– Спасибо, смелые русские витязи! – растроганно воскликнул Алексей Николаевич.

Экипажи всех «Ильюшиных-4» в ту ночь выполнили свои задания. Под утро авиаторы устроили нечто вроде позднего ужина или раннего завтрака. И вновь завязалась оживленная беседа. В ней принимали участие летчики и штурманы некоторых кораблей, возвратившихся из боевого полета. И надо было видеть, как тактично направлял Толстой этот разговор именно в то русло, которое нужно было ему, литератору; сколь умело заставлял он говорить людей о том, что было у них на душе. Многим, в том числе, разумеется, и командиру соединения Евгению Федоровичу Логинову, ставшему после войны маршалом авиации и начальником Главного управления Гражданского воздушного флота, писатель подарил тогда томики своего «Петра Первого» с теплыми памятными надписями.