Текст книги "Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Покойный академик Андрей Дмитриевич Сахаров назвал вклад Клауса Фукса в создание советской атомной бомбы «огромным». Поэтому и нужно воздать ему должное.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса:

«…в моей жизни были события и поступки, которые я не скрывал и не собираюсь скрывать и которые я бы сейчас не сделал или сделал бы по-другому. В конце, как говорится, пути, глядя на 75 прожитых лет, хорошо видишь все ошибки, которые совершил за эти годы и которые можно было бы избежать. Но я глубоко убежден в том, что если твоя жизненная линия, несмотря на все ошибки' промахи и упущения, все-таки вела к какой-то раз и навсегда тобой выбранной цели, и если этой цели удалось достичь или, по крайней мере, максимально приблизиться к ней, и если на этом пути ты не растерял себя, не разменял на мелочи, не подличал, не унижался, не лез по трупам, расталкивая локтями других, и если сохранил в душе тот нравственный стержень, который на разных языках называется одним словом – совесть, то можешь смело считать, что твоя жизнь удалась…»

Ким Филби

Ю. Барсуков
СВОЙ ЧЕЛОВЕК В СИС

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ В БЕЙРУТЕ

23 января 1963 года Ким Филби, корреспондент двух солидных лондонских еженедельников «Обсервер» и «Экономист» в Бейруте начал свой рабочий день как обычно с того, что отправился в отель «Нормандия», чтобы забрать поступавшие на его имя газеты и письма. Была и другая причина – пожалуй, даже более важная – для ежедневных посещений Кимом отеля «Нормандия». К полудню в баре отеля, ставшем неофициальным пресс-клубом для иностранных журналистов в Бейруте, собирались друзья и коллеги и за стаканчиком виски или джина обсуждали последние новости и слухи. За семь лет работы Филби в Бейруте эти встречи стали настолько привычным ритуалом, что Ким не мог даже подумать об отказе от посещения «Нормандии», несмотря на необычность предстоящего дня и зарядивший с утра проливной, холодный дождь.

Уходя из дома, Ким предупредил жену, что вернется к шести часам вечера и у них будет достаточно времени, чтобы переодеться перед ужином, на который они были приглашены к первому секретарю английского посольства Глену Бальфуру-Полю. Жена Филби, Элеонора, в домашних заботах, которые, кажется, совершенно одинаковы у всех жен журналистов и дипломатов, проживающих вдали от родных очагов и обремененных семьей и детьми, не заметила, как пролетел короткий, зимний день. Около пяти часов раздался телефонный звонок. Трубку взял младший сын Кима 13-летний Гарри. «Папа опаздывает. Он сказал, что придет прямо на ужин к Бальфурам», – прокричал он матери, которая что-то готовила на кухне.

К восьми часам вечера Элеонора отправилась в гости. К ее удивлению Кима у Бальфуров она не нашла. Прошло несколько часов. Ким так и не появлялся. Несмотря на попытки хозяев успокоить Элеонору, она была явно встревожена. Извинившись, она раньше других ушла домой. Но и дома Кима не было. В смятении и тревоге прошла ночь. Утром следующего дня, уже не зная что и думать о бесследно пропавшем муже, Элеонора Филби решила позвонить домой сотруднику английского посольства, который был известен ей как представитель «Сикрет интеллидженс сервис» в Бейруте, руководивший работой английской разведки в Ливане и прилегающих к нему странах Ближнего Востока. Это не был необдуманный шаг с ее стороны. Элеонора знала, что ее муж уже много лет является сотрудником СИС, что журналистская работа для него, говоря языком профессиональных разведчиков, всего лишь «прикрытие» для основной разведывательной деятельности.

Принадлежность Кима Филби к английской разведывательной службе не была секретом и для его друзей-журналистов. Об этом не было принято говорить вслух, но в разговорах «шепотом» этот факт постоянно и многозначительно подчеркивался. Ходили слухи, что Филби был далеко не рядовой фигурой в таинственной иерархии СИС и что его блестящая карьера пошла резко вниз в результате крупного скандала. Многие еще хорошо помнили об этом «шпионском деле», связанном с внезапным исчезновением в 1951 году двух английских дипломатов Дональда Маклина и Гая Берджесса, которые затем объявились в Москве, шуме в прессе и запросах в палате общин о причастности и роли Филби в этом деле и, наконец, благополучном завершении всей истории в 1955 году, когда министр иностранных дел Гарольд Макмиллан сделал в парламенте заявление, которое было расценено как полная реабилитация Филби. В свете всего этого исчезновение Кима Филби в Бейруте – само по себе чрезвычайное происшествие – приобретало еще более загадочный и значительный характер.

Резиденту английской разведки, к которому обратилась жена Филби, уже было известно о его исчезновении, хотя он также был в неведении по поводу того, как это произошло. Он обещал Элеоноре принять необходимые меры к расследованию этого странного происшествия, а несколько позже сам появился на квартире Филби с неожиданным визитом. Последующие двое суток ничего не прояснили в судьбе Кима Филби.

Утром третьего дня Элеонора отправилась в отель «Нормандия», чтобы просмотреть почту, в которой бывали и письма к ней. К ее большой радости, среди деловых писем она обнаружила короткую записку от Кима: «Не беспокойся. Со мной все в порядке. Я скоро опять напишу тебе. Скажи, что я уехал в длительную поездку». Элеонора проинформировала посольство о письме Кима. То же самое она сделала, когда получила еще несколько писем от мужа. Ким писал, что по заданию «Обсервер» он совершает поездку по странам Ближнего Востока и вернется не раньше, чем через две недели. Судя по конвертам, письма поступали из разных стран. Но – странное дело – в лондонской редакции «Обсервер» от своего корреспондента не получили никаких вестей.

Прошло больше месяца со дня исчезновения Филби, а его местонахождение так и не было установлено. На настойчивые запросы редактора «Обсервер» английское посольство в Бейруте давало невразумительные ответы. Более того, складывалось впечатление, что посольство постепенно теряет интерес к судьбе исчезнувшего журналиста и не проявляет рвения к поискам Кима Филби. В недоумении бейрутские друзья Филби – английские журналисты. Их попытки привлечь внимание к исчезновению коллеги почему-то не находили отклика редакций в Лондоне. Казалось, кто-то задался целью не допустить на страницы английских газет сообщений о происшествии в Бейруте.

Наткнувшись на стену молчания, редактор «Обсервер» был вынужден обратиться за помощью в министерство иностранных дел. Информируя об этом своих читателей, «Обсервер» только 3 марта 1963 года впервые упомянула об исчезновении Кима Филби. В ответ Форин офис сделал 20 марта официальное заявление, в котором говорилось, что запросы правительства Великобритании о местонахождении Кима Филби, сделанные в Бейруте и Каире, оказались безрезультатными.

Прошло еще три месяца. Лондон безмолвствовал, демонстрируя стоическое спокойствие в истории с исчезновением английского журналиста. Наконец, 1 июля 1963 года, выступая в палате общин, лорд хранитель печати Эдвард Хит попросил у спикера разрешения сделать заявление по делу Кима Филби. «Информация, которой располагает правительство, – сказал он, – а также последние письма, полученные г-жой Филби, говорят о том, что, когда Ким Филби покинул Бейрут, он направился в одну из стран советского блока».

Заявление лорда хранителя печати, содержавшее лишь умеренную дозу правды о Киме Филби, вызвало шок у членов парламента. В заявлении Хита самым важным было, пожалуй, то, чего он не сказал, но что было известно всем, кто был знаком с делом Филби. Один за другим посыпались вопросы. Почему после побега Маклина и Берджесса расследование о роли Филби в этом деле не было доведено до конца? Почему правительство скрыло от парламента принадлежность Филби к СИС? Почему, несмотря на все подозрения, Филби не был уволен из разведки?

Напряжение в палате общин достигло предела, когда со скамьи оппозиции поднялся лейборист Маркус Липтон. Это был тот самый Маркус Липтон, который восемь лет назад обвинял правительство консерваторов в попытках замять скандал вокруг Кима Филби. Липтон утверждал тогда, что Филби, который поддерживал тесные дружеские связи с Берджессом и Маклином еще со студенческой скамьи в Кембридже, заблаговременно предупредил их о проходившем в министерстве иностранных дел расследовании по поводу утечки секретной информации, что привело к их побегу из Англии. «Означает ли заявление лорда хранителя печати, что господин Филби действительно был тем самым «третьим человеком», о котором мы говорили во время исчезновения Маклина и Берджесса?» – с ядом в голосе спросил Липтон. После некоторого раздумья последовал короткий ответ Хита: «Да, сэр».

Бурные дебаты в палате общин продолжались целую неделю. Не удовлетворившись ответами Хита, члены парламента потребовали разъяснений об очередном провале в работе английской разведки непосредственно от премьер-министра. Гарольд Макмиллан, который к тому времени перебрался на Даунинг стрит, 10, был вынужден предстать перед разгневанными парламентариями. Он был немногословен и лишь уведомил членов парламента о том, что передал всю необходимую информацию по делу Кима Филби лидеру оппозиции, и тот принял ее. Этот дипломатичный ход означал, что правительство не намерено дальше обсуждать этот вопрос.

ДОЛГАЯ ДОРОГА В МОСКВУ

В то время как в Лондоне бушевали страсти, вызванные событиями в Бейруте, Ким Филби в своей временной московской квартире обсуждал с чекистами детали успешно проведенной операции по его выезду в Советский Союз. На него произвели большое впечатление четкость и слаженность в действиях советских коллег, обеспечивавших его отъезд из Бейрута и переезд в Москву. Но самым сильным воспоминанием, ярким пятном, отложившимся в памяти Кима на всю жизнь, остались человеческая теплота и участие, с которыми отнеслись к нему в те памятные дни, когда он вступил на землю Советского Союза.

Много лет спустя в своем последнем интервью западному журналисту в Москве Ким Филби особо подчеркнул огромную значимость для него тех первых впечатлений.

«Я хочу, чтобы вы точно передали то, что происходило со мной, когда я прибыл сюда», – сказал он. «После того, как все формальности на пограничном пункте были закончены, я извинился за свой приезд. Я сказал, что хотел продолжать работу на Западе, но напряжение было слишком велико. Мой коллега, прибывший из Москвы встретить меня, должно быть, заметил мои переживания. Он положил мне руку на плечо. До сегодняшнего дня я точно помню его слова. Он сказал: «Ким, ваша миссия завершена. У нас в службе есть поговорка. Если контрразведка проявляет к тебе интерес, это начало конца. Мы знаем, что британская контрразведка начала интересоваться вами в 1951 году. Сейчас 1963 год – прошло целых двенадцать лет. Мой дорогой Ким, о чем вы говорите, за что вы извиняетесь?».

В этот переломный момент жизни Ким Филби действительно остро нуждался в понимании и поддержке. Приезд в Москву означал, прежде всего, завершение почти тридцатилетней службы Филби в качестве советского разведчика на Западе. Позади остался трудный и весьма результативный период его жизни, период активной разведывательной деятельности, полный напряженной борьбы за обеспечение государственной безопасности Советского Союза, полный опасностей и риска, физических и психологических перегрузок. Жизнь под постоянным напряжением стала для Кима обычным состоянием. Ким просто не представлял себе другого образа жизни. Резкая смена окружающей обстановки, непривычный ритм жизни, перспектива оказаться в роли «запасного игрока» – все это несколько пугало его. Для деятельной натуры, каким был Ким Филби, привыкший всегда находиться в водовороте событий, позиция наблюдателя на обочине дороги представлялась не только необычной, но и противоестественной. Кима одолевали и другие тревоги. Его беспокоила судьба семьи. Ведь жена и дети после его отъезда остались в Бейруте. Вскоре они вернулись в Лондон. Как-то отнесутся к просьбе Кима разрешить им выезд в Москву английские власти и его бывшие начальники в СИС?

Но больше всего среди многих забот и тревог Кима беспокоила одна мысль – не проявил ли он чрезмерную поспешность, когда оставил работу в Бейруте, была ли угроза личной безопасности настолько реальной, чтобы диктовать немедленный отъезд в Советский Союз.

В конце концов, после побега Маклина и Берджесса в Москву его положение казалось даже более серьезным, чем все неприятности в Бейруте. Отъезд Гая Берджесса, который должен был лишь предупредить Маклина о нависшей над ним опасности, не предусматривался Кимом и был для него полной неожиданностью. Импульсивное решение его экстравагантного друга поставило под прямой удар Кима, дружеские связи которого с Берджессом были широко известны. Тогда Центр предоставил самому Киму решать вопрос: воспользоваться ли ему заранее разработанным планом выезда в Москву. После длительного размышления Ким пришел к выводу, что пока у СИС нет прямых доказательств его причастности к делу Маклина – Берджесса, он должен оставаться на своем месте и продолжать работу. Он полностью сознавал, какие испытания и трудности ждут его впереди, и тем не менее его решение было твердым и окончательным.

Двенадцать лет, прошедшие после этих событий, показали, что расчеты Кима были обоснованными. Американцы, правда, отказались тогда от его услуг офицера связи английской разведки в Вашингтоне. Ему пришлось пройти через допросы, давать показания в различных комиссиях и показном суде, пережить томительные месяцы бездействия и ожиданий. Но главная цель, ради которой он шел на все это, – сохранить работу в СИС – все же была достигнута, хотя скандал с побегом Маклина и Берджесса, безусловно, лишил его тех блестящих возможностей, которыми он располагал как ответственный сотрудник «Сикрет интеллидженс сервис».

Сразу после приезда в Бейрут Ким осознал двойственность своего положения. С одной стороны, направление его на Ближний Восток как сотрудника СИС свидетельствовало о том, что все подозрения с него сняты. Но в то же время в Бейруте Кима не покидало ощущение, что он обложен со всех сторон словно волк, на которого ведется охота. Много раз он замечал за собой слежку. Она велась силами ливанской секретной полиции, шеф которой полковник Ялбоут охотно оказывал услуги англичанам, а еще более охотно американцам. Вначале Киму даже доставляло удовольствие водить за нос не очень сообразительных бейрутских сыщиков. Но вскоре он убедился, что наблюдение за ним не ограничивается пределами Бейрута. Во время частых журналистских поездок в Дамаск, Амман, Багдад, Каир Ким также видел за собой «хвосты». А это уже было серьезным предостережением.

Первые два-три года резидент СИС в Бейруте не утруждал Кима какими-либо заданиями, предоставляя ему полную свободу действий. Ким чувствовал, что от него ждут неверного шага, ошибки, оплошности, которые дали бы наконец СИС доказательства его тайных связей с Москвой, главного отсутствующего элемента в неподтвержденных обвинениях против него в связи с делом Маклина – Берджесса. От внимания Кима не ускользнуло, что его не допускают к секретной документации, касавшейся планов и намерений англичан и американцев на Ближнем Востоке. Это создавало заметные трудности в работе Кима, поскольку именно эти вопросы интересовали Москву. Конец 50-х годов был отмечен развитием бурных событий на арабском Востоке. Шла гражданская война в Ливане, летом 1958 года американцы высадили десант морской пехоты, что явилось открытым военным вмешательством в дела этой страны, в Ираке произошло свержение монархии, наконец, англо-французско-израильская интервенция в Египте поставила мир на грань глобального конфликта. Москва ждала от Кима точной информации из эпицентра международного кризиса, и он делал все возможное, чтобы ответить на поставленные вопросы. Дни и ночи он проводил в кругу коллег-журналистов, встречался с сотрудниками английского и американского посольств. Несмотря на запреты и подозрения, многое рассказывали ему друзья из ЦРУ, особенно после изрядного количества выпитых рюмок. Особой словоохотливостью отличался американец Билл Эвеленд, специальный представитель директора ЦРУ на Ближнем Востоке. Ким рассказывал о нем, что когда ему было необходимо получить интересующую его информацию, все, что ему надо было сделать, – это провести вечер с Биллом в Бейруте, и в конце его он знал обо всех тайных операциях американцев. Именно от американцев Киму стало известно о предстоящей высадке морской пехоты в Ливане, и он заблаговременно сообщил об этом в Центр.

Неожиданно ситуация вокруг Кима круто изменилась. В 1960 году резидентом СИС в Бейруте был назначен Николас Эллиотт, старый друг Филби, с которым он работал в разведке еще в годы войны. Эллиотт поддерживал Кима в трудное для него время и немало сделал, чтобы найти для него работу в СИС после завершения расследований. С приездом Эллиотта жизнь Кима заметно осложнилась. Новый резидент требовал от Кима срочной информации, привлекал его к осуществлению важных операций, знакомил его с секретными документами, которые раньше держали подальше от глаз Кима.

Эти перемены в отношении к нему Ким склонен был объяснять тем доверием, которое, как ему казалось, Эллиотт испытывал к своему другу, а также вполне понятным желанием резидента добиться наиболее полной отдачи от многоопытного Кима. Но Ким ошибался. Со временем ему стало ясно, что произошедшие изменения были вызваны другими, более коварными мотивами. Они были связаны с новым планом игры, которую СИС предлагала Киму в надежде, что в конце концов он попадется в одну из расставленных для него ловушек. В основе плана лежала идея шефа СИС сэра Дика Уайта вновь включить Филби в активную разведывательную работу, дать ему доступ к интересующей советскую разведку информации с тем, чтобы подтолкнуть его к возобновлению контактов с ней.

Это была точно рассчитанная игра, и Ким не мог не принять в ней участия. После испытаний, через которые прошел Ким только ради того, чтобы сохранить позиции в СИС, после тех трудностей, которые пришлось преодолеть, чтобы получить назначение в Бейрут, Ким не мог отказаться от этой игры в кошки-мышки, ибо отказ был бы расценен как частичное признание вины. К тому же Киму не хотелось проявить неблагодарность к своему другу, который, казалось, искренне давал Киму шанс делом доказать свою лояльность. Ким оказался в чрезвычайно сложном положении. Он понимал, что идет навстречу неизвестному с непредсказуемыми и весьма опасными для него лично последствиями. «Я начал готовиться к неминуемому кризису, который мог разразиться в любой момент», – рассказывал Ким уже в Москве.

И этот кризис настал. Первый удар грома раздался там, где его никто не ждал. Судьба разведчика зависит от многих факторов и обстоятельств, которые далеко не всегда поддаются его личному контролю. Удар, разразившийся над Кимом, как раз оказался из числа тех, которые не могли предвидеть ни он сам, ни его руководители в Центре. 22 декабря 1961 года в американское посольство в Хельсинки явился незнакомец и, представившись Анатолием Голицыным, заявил, что он сотрудник КГБ и располагает ценной информацией, представляющей большой интерес для американцев. Пришелец был немедленно отправлен самолетом в Вашингтон. Там на протяжении нескольких месяцев он давал показания, отвечая на пристрастные расспросы сотрудников ЦРУ. В числе имен, которые Голицын назвал как сотрудников советской разведки, упоминался Ким Филби. Вскоре директор ЦРУ Джон Маккоун направил шефу СИС сэру Дику Уайту исчерпывающую информацию о показаниях Голицына и предложил направить его в Лондон.

Прямое свидетельство причастности Филби к КГБ было воспринято в штаб-квартире СИС, как дар божий. Дик Уайт, который в 1951 году возглавлял неудавшееся расследование роли Филби в деле Маклина и Берджесса, был убежден, что именно Ким предупредил Маклина о неминуемом аресте. Однако представить убедительные доказательства своих подозрений он тогда не сумел. Став теперь шефом разведки, Дик Уайт испытывал одно неистребимое желание – припереть к стене этого «изворотливого малого» Филби и избавиться от его услуг в СИС. Письмо директора ЦРУ предоставляло Уайту возможность ускорить достижение этой цели.

Телеграмма с согласием принять Голицына в Лондоне была спешно направлена в Вашингтон. Несколько недель спустя в самолете, совершавшем рейс из Нью-Йорка в Лондон, всеобщее внимание привлекал к себе необычного вида пассажир. Бросался в глаза явно ненатуральный цвет его волос, он носил очки в тяжелой оправе и пушистые усы. Повсюду его сопровождали четыре телохранителя. Пассажиры самолета принимали его за «очень важную персону», которая за измененной внешностью пыталась в буквальном смысле скрыть свое истинное лицо. Этим основательно загримированным человеком был А. Голицын. В Лондоне «дефектор»[21]21
  Перебежчик, дезертир (англ.).


[Закрыть]был помещен в загородный дом СИС, где он провел несколько дней в обществе сэра Дика Уайта, начальника английской контрразведки сэра Мартина Фурнивал-Джонса и их двух помощников. В результате этих бесед было принято решение пересмотреть «дело Филби».

К этому времени относится появление и второго важного свидетельства против Кима, с юридической точки зрения даже более веского, чем показания Голицына. Флора Соломон, старый друг семьи Филби, во время визита в Израиль в 1962 году встретила лорда Виктора Ротшильда, отпрыска знаменитой семьи банкиров, который в годы войны служил в СИС вместе с Кимом Филби, и высказала ему свое возмущение по поводу статей Кима из Бейрута. По ее мнению, они носили антиизраильский характер. «Как такая солидная газета, как «Обсервер» может пользоваться услугами такого журналиста, как Ким? – спросила она, едва скрывая раздражение. – Разве они не знают, что Ким – коммунист?»

Высказывание Флоры явилось большой новостью для Ротшильда. Вернувшись вскоре в Лондон, лорд пригласил к себе Флору Соломон и сотрудника английской контрразведки. В его присутствии Флора повторила то, что сказала Ротшильду в Израиле. Помимо этого она сообщила, что еще в 1937 году ей было известно, что Ким Филби – коммунист, и он пытался однажды завербовать ее для работы «на дело мира». Позже Ким неоднократно говорил ей о своих социалистических идеалах, и Флора нисколько не сомневается, что он и до сего времени остается коммунистом.

Показания Флоры Соломон окончательно утвердили сэра Дика Уайта в его решении положить конец «делу Филби». Однако шеф английской разведки предвидел и определенные трудности. Во-первых, немедленно возникал вопрос, как доставить Филби в Англию. Конечно, арестовать его в Бейруте английскими детективами не составляло никакого труда. Но тогда появлялись бы сложности с его вывозом из Ливана, поскольку у Англии не было соглашения с этой страной о выдаче английских подданных, обвиняемых в политических преступлениях. Услужливый полковник Ялбоут предлагал арестовать Кима силами ливанской секретной полиции и затем тайно вывезти его в Англию. Сэр Дик Уайт отверг этот вариант, скорее напоминавший похищение в стиле мафии, чем операцию английской разведки. Наконец, рассматривался и вариант «физического устранения» Филби, но и от него пришлось отказаться, поскольку рано или поздно это привело бы к расследованию и необходимости для СИС давать разъяснения по этому поводу.

Этого как раз меньше всего хотел шеф английской разведки. В случае возникновения нового скандала вокруг имени Филби сэру Дику Уайту пришлось бы объяснять, почему Филби, который подозревался в связях с КГБ еще в 1951 году, двенадцать лет оставался сотрудником СИС. Имелись и другие причины, по которым очередной скандал, связанный с английской разведкой, был бы крайне нежелательным. Еще не развеялись воспоминания о прошедшем процессе по «делу Джорджа Блейка», сотрудника СИС, осужденного по обвинению в шпионаже, предстоял специальный трибунал над служащим адмиралтейства Джоном Вассалом, ждал суда сотрудник Центрального бюро информации за передачу секретных документов. В журналистских кругах Лондона уже циркулировали слухи об амурных похождениях военного министра Джона Профьюмо. Грандиозный скандал вокруг имени министра привел к его отставке спустя несколько месяцев. Арест и суд над Кимом Филби могли иметь для правительства Макмиллана, того самого Макмиллана, который семь лет назад снял против него все обвинения, катастрофические последствия. Все это ставило сэра Дика Уайта перед необходимостью искать другой способ, как покончить с «делом Филби». И он был найден.

10 января 1963 года Николас Эллиотт, который к тому времени закончил срок своей службы в Ливане, вернулся в Бейрут, связался по телефону с Кимом Филби и предложил ему встретиться для беседы. Готовый к любой неожиданности, Ким тем не менее не ожидал того, что ему предстояло узнать из беседы с Эллиоттом. Это была очень неприятная встреча, и Ким не любил о ней вспоминать. Она потребовала от Кима колоссального напряжения сил и интеллекта, полного контроля над собой и своими нервами, выдержки и самообладания. Ким мне как-то рассказывал, что ему пришлось даже воспользоваться своим естественным дефектом речи, чтобы выиграть несколько секунд для обдумывания ответов на яростные нападки, а порой и откровенные оскорбления своего бывшего друга. Дело в том, что Ким с раннего детства страдал заиканием. Со временем он научился контролировать свою речь и делал это настолько умело, что посторонние вообще не замечали его недостатка. Однако, рассказывал Ким, в его жизни бывали такие критические моменты, когда он намеренно начинал растягивать слова, открыто демонстрируя затруднения в их произношении. Многие относили это на счет чрезмерного волнения, но это была выработанная уловка. Встреча с Эллиоттом как раз относилась к таким случаям.

Николас Эллиотт с первых минут беседы взял инициативу в свои руки. Он рассчитывал ошеломить и морально сломить Кима. Имея на руках подготовленное для него прокурором краткое изложение дела, Эллиотт обрушил на Кима суровые обвинения, подтвержденные последними свидетельскими показаниями Голицына и Флоры Соломон. Не давая прийти в себя Киму, Эллиотт словно пасьянс раскладывал перед ним факты, каждого из которых было достаточно, чтобы послать Кима в тюрьму на многие годы. «Мы располагаем теперь неоспоримыми доказательствами того, что ты являешься агентом КГБ», – чеканил каждое слово Эллиотт. – Ты умышленно ввел в заблуждение руководство «Сикрет интеллидженс сервис», скрыв от него свою приверженность коммунистической идеологии. Ты проник в СИС по заданию Москвы с преступной целью – передавать советской разведке всю доступную тебе информацию. Ты не только делал это на протяжении двадцати с лишним лет, но и оказывал помощь своим сообщникам в хищении государственных секретов Англии. Это ты через своего друга Берджесса оповестил другого советского агента Дональда Маклина о проводившемся против него расследовании, которое грозило ему судом и тюремным заключением. Благодаря твоему покровительству, Гаю Берджессу удалось избежать наказания за шпионскую деятельность, которой он занимался, будучи сотрудником СИС, Форин офис и других государственных учреждений Англии. Нам известны также имена и других твоих сподвижников». В заключение обвинительной речи Эллиотт позволил себе выразить и свои собственные чувства: «Ты обманывал меня многие годы. Теперь я добьюсь от тебя правды, если даже мне придется вытаскивать ее из тебя. Когда-то я с восхищением смотрел на тебя. Боже, как же я презираю тебя теперь». После такого патетического финала Эллиотт перешел к конкретным требованиям, которые руководство СИС предъявляло Киму как условие для прекращения его дела. Ким должен безоговорочно признать свою вину и подтвердить это письменным заявлением, он должен немедленно вернуться в Лондон и дать детальные показания о деятельности советской разведки. Если Ким примет все эти условия, ему будет предоставлено освобождение от судебного преследования.

В обвинениях, предъявленных Киму Эллиоттом, не было ничего нового. Они были давно известны ему. Но теперь эти обвинения подтверждались свидетельскими показаниями, что с юридической точки зрения существенно меняло положение. Представленные суду, если бы до этого дошло дело, эти свидетельства могли стать вескими доказательствами вины Кима и сыграли бы решающую роль в определении его судьбы. Здесь позиции Кима выглядели абсолютно безнадежными. Но если СИС так уверена в юридической обоснованности обвинений, то почему Эллиотт предлагает ему иммунитет от судебного преследования? Не проще ли было арестовать Кима и передать его дело в суд? Очевидно, что-то мешает такому развитию событий. А может быть, руководство СИС не хочет идти по такому пути?

Все эти мысли молнией промелькнули в голове Кима, когда он обдумывал ответ на обвинения и требования Эллиотта. Стараясь подольше растягивать слова и не скрывая охватившего его волнения, Ким тем не менее ясно и твердо заявил, что обвинения, подобные тем, что предъявил Эллиотт, ему приходилось много раз слышать и раньше, но все они остались лишь ничем не подтвержденными подозрениями. Эллиотту лучше чем кому-либо известно это. Что касается принадлежности Кима к социалистическим организациям, то он никогда не входил ни в одну из них. Хотя он не отрицает того, что со времени обучения в Кембридже разделял коммунистические воззрения. Ким не считал коммунистическую идеологию препятствием для службы в английской разведке, поскольку в 1940 году, когда он был принят в СИС, уже шла война против Германии и он знал, что коммунисты являются убежденными противниками гитлеровского нацизма. Да, Ким был и остается коммунистом и считает своим долгом оказывать помощь правительству Советского Союза, в том числе путем передачи необходимой информации, поскольку видит в нем гаранта мира.

Спокойный, рассудительный тон ответов Кима, его необыкновенное самообладание поразили Эллиотта. Он рассчитывал на что угодно, но не на такую реакцию Кима. Ему казалось, что перед лицом неоспоримых фактов у Кима не будет иного выхода, кроме капитуляции. Но Ким сидел перед ним и как ни в чем не бывало, с полной убежденностью в своей правоте излагал аргументы, как будто речь шла не о его личной судьбе, его будущем, а о каком-то невидимом подзащитном, которого Ким пытается уберечь от несправедливого суда. Ничего подобного Эллиотту не приходилось встречать в своей жизни. Неожиданно он поймал себя на мысли, что вновь с невольным восхищением смотрит на своего старого друга, но вдруг возникшая перед глазами грузная фигура сэра Дика Уайта, «большого Дика», как за его спиной называли своего шефа подчиненные, напомнила ему о твердых наставлениях вернуться из Бейрута с полным и безоговорочным признанием Филби своей вины. Но этого-то Эллиотт не услышал в ответах Кима.