Текст книги "Философия в систематическом изложении (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

VII. Будущее метафизики

Каковы выводы, добытые нами из экскурсии по лабиринту новейшей метафизики? Должны ли мы заключить, что метафизика, как выражается Мах, только мнимая наука? Или мы должны ее – что, пожалуй, встретит более общее признание – только отличать от областей позитивного знания? Я лично присоединился бы, может быть, к последнему мнению, если бы наряду с другими соображениями пример только что названных трех выдающихся естествоиспытателей ясно не показывал бы нам, что очень легко выступить против метафизики, но что, очевидно, очень трудно следовать своим добрым намерениям. Все трое – резко выраженные антиметафизики. Тем не менее они все в действительности метафизики и являются представителями всех стадий, пройденных метафизикой в своем развитии: поэтическо-мифологической, диалектически-онтологической и критической. Почему невозможно изгнать метафизику даже при лучшем желании? Примеры этих трех философствующих естествоиспытателей дают, как мне кажется, лучший ответ на этот вопрос: от метафизики нельзя избавиться потому, что метафизические проблемы и гипотезы совсем не являются специфической собственностью какой-нибудь особой науки, а встречаются всюду, во всех областях. Над ними бьется физик, когда он разбирает вопрос о том, что может сослужить лучшую службу его теоретическим исследованиям – атомы или непрерывный эфир, или когда на основании «энтропии» он размышляет о будущности энергетических превращений или о будущности мира; над ними бьется астроном, когда он взвешивает, применимо ли и в каком смысле применимо математическое понятие бесконечности к мировой системе; они витают пред физиологом, когда он размышляет о происхождении жизни или об отношении физических жизненных явлений к психическим; они возникают пред социологом, когда он задается вопросом о последних целях социальных образований и о смысле истории. И так далее, и так далее. Обсуждение этих или подобных вопросов не может быть воспрещено. Выгоните их в одну дверь – они войдут в другую. Стоит только как будто избавиться от метафизического понятия материи, как мы немедленно оказываемся во власти метафизики энергии. Поэтому, если б метафизика исчезла как философская наука, она продолжала бы существовать как метафизика позитивных наук. В настоящее время мы именно находимся в состоянии, в известном отношении близко граничащем с этим пределом. Философы стали весьма сдержанны и осторожны в отношении метафизических умозрений, между тем как физики, физиологи и социологи занимаются умозрением во все тяжкие. Таким образом, со всех сторон снова вырастает старый вопрос, поставленный еще Кантом: возможна ли вообще метафизика как наука?

На этот вопрос прежде всего нужно ответить следующее: если она необходима, то она должна быть и возможной. Если метафизические проблемы, все снова и снова возникающие в позитивных областях, свидетельствуют о необходимости метафизики, то они, может быть, указывают вместе с тем и на путь, на котором мыслима подобная предельная наука, не впадающая, подобно многим метафизическим системам прошлого и настоящего времени, в противоречие с научным сознанием времени, в целом или в отдельных направлениях. Философу следовало бы отказаться от желания заново решить мировую проблему во всех ее частях, вместо этого ему следовало бы брать попытки таких решений, предлагаемые ему позитивными науками, сравнивать их, примирять их различные тенденции и стремиться таким образом довести их до конца. Согласно этой программе философский метафизик перестает быть суверенным зодчим, осуществляющим свои планы, руководствуясь исключительно собственной фантазией или пользуясь случайным, им накопленным опытом, а превращается в архитектора, который строит и завершает свое здание на почве позитивного знания, под наблюдением и согласно потребностям отдельных собственников и везде должен заботиться о сцеплении всех частей в одно гармоническое целое. В этом или, говоря более образно, в примирении требований, вытекающих из отдельных наук, в разрешении возникающих между ними мнимых противоречий и, наконец, в строгом учитывании общих гносеологических принципов для него останется еще много работы. К тому, что философская метафизика находит в отдельных областях, она привносит предпосылку, что различные части человеческого знания в конечном счете не могут находиться в антагонизме друг с другом и что там, где нечто подобное имеет место, причина коренится не в самом предмете, а в нашем одностороннем или ошибочном понимании. Этот установленный позитивными науками сначала в их отдельных областях, а затем постепенно перенесенный в универсальную науку логический принцип исключенного противоречия, а отнюдь не телеологический принцип экономии мельчайшего напряжения, господствовал в действительности с самого начала над научным мышлением, и он, естественно, должен постепенно перейти от отдельных областей к целому. Но непротиворечивое и простое отнюдь не всегда совпадают. Наоборот, нам очень часто приходится предпочитать более сложные решения проблем простейшим, так как они больше соответствуют действительности.

Здесь не место разбирать, каким образом на этой почве возможен опыт метафизической системы в адекватной научному сознанию эпохи форме. В другом месте я попытался дать очерк такой системы. Здесь важно было лишь наметить мотивы, из которых возникают метафизические вопросы, и пути, которые могут быть избираемы при их разрешении.

Укажем еще только на дванедоразумения, с которыми метафизические рассуждения нередко встречаются как среди философов, так и среди нефилософов; эти недоразумения, надо заметить, большей частью поддерживаются самими метафизиками. Одно состоит в предположении, что метафизические предпосылки, добываемые путем перехода от фактов действительности к первичным, предполагаемым условиям, содержат в себе «высшую действительность», в сравнении с которой весь опытный мир, как он нам дан в природе и истории, лишь обманчивое отражение. Это все то же старое смешение явления с отражением, все снова и снова возвращающееся, начиная со времени элеатов до возрождения Шопенгауэром поэтическо-мифологической индийской философии Веданты. Как нужно представить себе отношение гипотетических предельных понятий метафизики к этой действительности, показывают нам эти понятия именно там, где они вперед образованы уже в отдельных областях знания. Фехнер жаловался, что физика превратила теплую, звучную и светлую природу в холодный, наполненный бесконечной сумятицей вращающихся атомов хаос. Жалоба эта неосновательна. Ибо вращающиеся атомы не могут упразднить живой действительности мира явлений: они могут ее лишь дополнить при посредстве понятий, раскрывающих объективную связь этого мира явлений. Точно так же и последние выводы метафизики оставляют действительность совершенно незатронутой. Они стремятся только привести ее к единству, охватывающему всю полноту явлений.

Второе недоразумение состоит в том, что пред первичными предельными понятиями метафизики ставится та же задача, которую отчасти выполняют в отдельных областях возникающие в последних вспомогательные метафизические гипотезы, именно задача дедукции явлений. Подобно тому как физик, исходя из определенного состояния материи, интерпретирует световые и электрические феномены, так и возвышающаяся над всеми отдельными областями философская метафизика должна дедуцировать весь мир явлений из последних и высших идей единства, к которым она пришла. В самой философии это ошибочное понимание очень распространено. Оно возникло в то время, когда разделение труда, составляющее столь существенную характерную черту новейшей науки, еще было мало развито и отдельный человек мог при помощи более ограниченных средств значительно легче проникнуть во все части многогранного целого. В настоящее время попытка заново и по возможности лучше проделать все то, что уже проделано специальными науками, превратилась в грубый анахронизм. Поэтому неизбежно должны были потерпеть крушение не только попытки Шеллинга и Гегеля, но и более скромная натурфилософия Гербарта в тех пунктах, где эти мыслители не стояли до известной степени в центре отдельных исследований. Для метафизики возможен регресс, приводящий к первичным идеям единства, на которые метафизические предельные понятия отдельных областей указывают как на свое дополнение и объединение; но не может быть специфически метафизике присущего прогресса, выводящего из этих идей единичное, подобно тому, как, например, физик выводит из определенных предпосылок известные явления природы. Если бы вообще даже был возможен подобный нисходящий метод, то, правильно примененный, он неизбежно должен был бы снова привести к тем рядам, которые из отдельных областей способствовали образованию регресса. Итак, никогда метафизика не может совершить того, что гораздо лучше призваны совершить отдельные науки. С другой стороны, и эти последние никогда не будут в состоянии выполнить задачу претворения всей совокупности человеческого знания, как оно дано на известной ступени его развития, в единое мировоззрение. Когда подобные попытки все же делаются, они ведут к неполным взглядам, односторонне обобщающим известные точки зрения, обладающие значением в ограниченной сфере. Может быть, не несправедливо видеть в этом главный недостаток приведенных выше в виде примера трех метафизических ступеней новейших систем. Но и все отдельные области знания вместе взятые не могут заменить того, что совершается здесь. В лучшем случае эти разрозненные члены относятся друг к другу равнодушно. В худшем случае они противоречат друг другу – и возникает спор, который, с точки зрения отдельного рассмотрения, может быть разрешен лишь при помощи аподиктического приговора, признающего факты, наиболее близкие или ценные наблюдателю, единственно обязательными. Избежать подобной односторонности, примирить результаты отдельных областей и объединить их в единое, свободное от противоречий и адекватное данному состоянию науки миросозерцание – такова останется и впредь, как всегда до сих пор, задача науки. Пусть метафизика неоднократно ошибалась и еще будет ошибаться в выполнении этой задачи, попытка ее решения должна беспрерывно делаться. Цепь этих попыток и впредь будет составлять важную главу истории человеческого мышления, в которой, может быть, более, чем в других явлениях, отражается духовный характер времен.

Литература

Метафизика составляла такую важную часть философии (в особенности в прежнее время, до Канта), что ее литература почти совпадает с литературой последней. Здесь мы указываем лишь главнейшие произведения, которые мы имели в виду при предыдущем изложении.

К с. 115. Приводимые здесь изречения Гераклита, равно как дошедшие до нас положения этого и других досократовских философов, можно найти в прекрасном, приложенном к греческому тексту переводе Diels Н.Die Fragmente der Vorsokratiker (Berlin, 1903).

К с. 123. Приводимое здесь онтологическое доказательство бессмертия является четвертым и последним из числа приводимых Платоном доказательств, см.: «Федон». В остальном для платоновской метафизики важны главным образом диалоги «Парменида», «Фэдра», «Теэтета» и «Государства».

К стр. 124. Отношение реалистического направления метафизики к идеалистическому, как оно впервые выработалось в системах Платона и Аристотеля, особенно ясно, хотя, разумеется, в несколько одностороннем освещении, подчеркнуто в многочисленных местах аристотелевской метафизики, направленных против учения об идеях Платона. В частности, первая книга характерна как в этом отношении, так и для выяснения отношения Аристотеля к его старейшим предшественникам.

К с. 125. Из многочисленных произведений о Лейбнице, в которых развиты отдельные части его философии, для основных его метафизических мыслей важны главным образом следующие: Erdmann.Nouveaux Essais sur l’entendement humain; Gerhard.Philosophisce Schriftcn, V.; Erdmann.La Monadologie; Gerhard.VI.; Erdmann.Principes de la nature et de la grace. В качестве экзотерических и написанных под сильным влиянием мотива приспособления к догматическому христианству могут быть использованы лишь с большой осторожностью следующие произведения: Erdmann.Essais de Theodicée.

К с. 126. Общее представление об отношении критической метафизики к догматической дает введение к «Пролегомены ко всякой будущей метафизике». Сама метафизика, или, как Кант ее называет, «доктринальная» часть философии, развита им, с одной стороны, в «Metaphysische Anfangsgründe der Naturwissenschaft» (1786), с другой – в «Metaphysik der Sitten» (1797). Относительно последнего произведения не следует забывать, что оно было написано Кантом на закате его жизни. Так, естественное право школы Вольфа возвращается здесь, особенно в «Metaphysische Rechtslehre», почти в неизмененном и мало напоминающем критического философа виде. Весьма интересных дополнений можно ожидать от предполагаемого издания берлинской академией лекций Канта о метафизике. Не следует, однако, забывать, что в XVIII веке преподаватели гораздо строже, чем в настоящее время, держались определенных учебников, так, например, Кант брал обычно в основание своих лекций «Metaphysica» Баумгартена.

К с. 128 и др. Для правильной оценки философских воззрений Гегеля мы советуем обращаться не к трехтомной «Enzyklopädie der philosophischen Wissenschaften». Лучшим введением в систему Гегеля – если избрать в качестве руководства его собственные произведения или обработки его лекций – могут служить предисловие и введение к философии права (том 8 полного собрания его сочинений), философия истории (том 9), эстетика (том 10 в 3-й части) и история философии (тома 13–15). Прекрасное изложение системы Гегеля дает Куно Фишер в томах 7 и 8 истории новейшей философии.

К с. 130. Гербарт.Hauptpunkte der Metaphysik (1808); Allgemeine Metaphysik nebst den Anfängen der philosophischen Naturlehre (1828). Изд. Гартенштейна. T. 3 и 4.

К с. 132. Шопенгауэр. Die Welt als Wille und Vorstellung (1-е изд., 1819, 2-e – 1844). Первое издание осталось почти совсем незамеченным, и издательство уже намеревалось продать на макулатуру остаток экземпляров, как вдруг общественное внимание стало обращаться к одинокому философу. Сам Шопенгауэр дожил еще до третьего издания (1859). Но главное распространение его произведения нашли после его смерти, когда Юлий Фрауэнштедт издал полное собрание его сочинений в шести томах.

К с. 132. Э. фон Гартман: Philosophie des Unbewussten. Первое издание в 1869 г., десятое – в 1890 г. в трех томах. В первые годы своего выхода в свет это произведение породило богатую литературу. Ср. данный самим Гартманом в предисловии к 7-му изданию (1876) обзор этой литературы. Из многочисленных позднейших произведений Гартмана для метафизики имеет значение его «Учение о категориях», появившееся в 1896 г. В смысле философского содержания оно несомненно стоит выше «Философии бессознательного». Относительно общих философских заслуг Гартмана ср.: Arthur Drews.Eduard von Hartmanns philosophisches System im Grundriss (1902).

К с. 133. Fechner G. T.Zendavesta cder über die Dinge des Himmels und des Jeuseits, 3 Bd. (1851), 2-е издание (Kurdt Lasswitz) – 1902 r.

Kc. 134. Ernst Häckel.Die Welträtsel. Gemeinverständliche Studien zu einer monistischen Philosophie (1899). С тех пор вышло многими народными изданиями. В последующие годы это произведение вызывает богатую, большей частью полемическую, литературу, из которой мы называем: Fr.Paulsenв Preussische Jahrbücher. Bd., 101; E. Adicker.Kant contra Häckel (1906) и критический очерк О. D. Chwolson.Hegel, Häckel, Kossuth und das Zwölfte Gebot (1896). Что мысли, подобные изложенным в произведениях Геккеля, можно встретить и у представителей точных естественных наук, тому наглядным свидетельством могут служить: Populäre Schriften von L. Boltzmann.

К с. 136. W. Ostwald:Vorlesungen über Naturphilosophie (1902). Культивированию отношений между естественной наукой и философией посвящены кроме того выходящие с 1902 г. Annalen der Naturphilosophie. Наряду с энергетикой неовиталистическое течение в новейшей естественной науке привело отчасти к попыткам образования своеобразных систем, отчасти – к отдельным теориям, соприкасающимся с метафизическим мировоззрением. Я извлекаю из этой литературы лишь следующее: Р. N. Cossmann.Elemente der empirischen Teleologie (1899); I. Reinke.Die Welt als Tat (1899) и Einleitung in die theoretische Biologie (1901); Camillo Schneider.Vitalismus (1903); Hans Dnesch.Analytische Theorie der organischen Entwicklung (1894); Die «Seele» als elementarer Naturfactor (1903); Naturbegriffe und Natururteile (1904). Ср. мою книгу «Naturwissenschaft und Psychologie» (заключительная глава к пятому изданию «Physiolog. Psychologie», 1903).

К с. 139. Ernst Mach.Die Analyse der Empfindungen (1885, 2-е. изд. – 1900); Populärwissenschaftliche Vorlesungen (1896); Prinzihien der Wärmelehre (1896). Из последнего особенно заключительные отрывки.

К с. 144. W. Wundt.System der Philosophie. 1889. 2-е. изд. – 1897.

Перевод И. В. Постмана

Вильгельм Оствальд
НАТУРФИЛОСОФИЯ

Введение

Натурфилософия в качестве впервые исследованной области стоит во главе всех наук и философии, и, вероятно, она и впредь будет составлять одну из главных составных частей философии до тех пор по крайней мере, пока будет существовать такая наука. Не только греческая философия начинается группой мыслителей, характеризуемых общим названием натурфилософов, но и первые попытки человеческого духа охватить природные явления, как они сохранились в историях мироздания различных религиозных систем, выливались обычно и главным образом в формы рассказа о том, как возник или создан был окружающий нас внешний мир.

Итак, на первый взгляд вся философия представляется натурфилософией, т. е. учением о всех явлениях природы, включая и человека. Только начиная с Сократа и особенно Платона, наступает поворот в другую сторону, и человек с его внутренними процессами становится все больше и больше предметом преимущественного размышления. Христианство первое довело эту тенденцию до крайних пределов обострения, дойдя до презрения природы как носительницы греха. Однако в процессе неизбежного прогресса общей культуры произошло и необходимое ослабление этой точки зрения, и с расцветом точных наук, начавшимся с XV столетия, наряду с ростом ознакомления с явлениями природы снова развилась и соответственная философия. Декарт перенял в свою философию заимствованное церковью из платоновского круга идей противоположение между духом и природой, и по сегодняшний день это различение сохранило свое практическое значение в виде разделения наук на естественные науки и гуманитарные, хотя теоретическое его значение с каждым днем становится все сомнительнее.

Как показывает этот ход развития, в натурфилософию входит вся область так называемой внешней природы – от астрономии до биологии и социологии. Между тем оказывается, что строгое отграничение этих областей от внутренне человеческих вещей совершенно невозможно.

Не задумываются причислить к астрономии геометрию и математику, а философствование по поводу возникающих здесь проблем издавна составляло важную часть натурфилософии. От общих же исследований в математике неотделимы исследования в области логики. Пыталась же последняя, в целях достижения возможной строгости и всеобщности, заменить неуверенные операции словами математическими средствами точно установленного языка значков.

Если это доказательство переходной области верно относительно одной границы естественных наук, то соответственное можно сказать и о границе с другой стороны. Человеческая физиология составляет часть биологии и притом часть довольно сильно развитую. А как тесно связано учение о человеческом мышлении, ощущениях и поступках с физиологическими проблемами, показывает хотя бы то обстоятельство, что большая и все возрастающая наука – физиологическая психология – себе ставит задачу разобраться в этих духовных вещах при помощи физико-химических методов. То же можно сказать относительно социологии. Так, в наши дни снова намечается объединение бывших столь долгое время разъединенными частей великой универсальной науки. Характерно для этого поворота то обстоятельство, что в настоящем сборнике призван высказаться по данной теме не специалист-философ, а естествоиспытатель.

До сих пор мы не делали никакого различения между натурфилософией и естественной наукой. Подобное различение выработалось лишь в последнее время. Греческие натурфилософы могут быть все причислены к естествоиспытателям или по крайней мере к естествоведам в современном значении этого слова. Относительно Аристотеля это нам известно вполне достоверно, и хотя невозможно определить, в какой мере естественнонаучные знания и взгляды, разбросанные в его произведениях, принадлежат лично ему, однако несомненны его заслуги в качестве наблюдателя и в особенности систематика объектов и явлений природы. В новое время произошло разделение областей. Наряду с настоящими естествоиспытателями XVI века, которым мы обязаны расширением науки в виде позитивных познаний и общих законов природы, выступают другие люди, которые, проходя мимо специальных исследований, возвышаются до самых общих вопросов человеческого духа. Вначале они обыкновенно опираются на определенные успехи точных наук, но пользуются этими своими исходными точками только для того, чтобы далеко за их пределами искать при помощи фантазии (или умозрения, как это называется в философии) ответов на такие вопросы, которые исследователь, связанный с доказуемым и измеряемым, отказывается разрешать.

Были две эпохи, когда наряду с успехами естественнонаучного исследования сильно развивалось и натурфилософское умозрение. И та и другая эпохи наступили после того, как точные науки проложили себе новые пути, точное исследование которых потребовало напряжения целого ряда поколений. Попытка предвосхитить эти результаты путем дедуктивного мышления слишком соблазнительна, чтобы не предприниматься снова и снова. Поэтому первый расцвет естествоведения в XVI столетии сопровождался очень сильными натурфилософскими явлениями. Вторая подобная эпоха в конце XVIII века и в начале XIX была главным образом обусловлена открытием Ньютоном всеобщего притяжения, чудеса же электричества способствовали ее скорейшему развитию.

Постепенно, однако, реакция точных исследователей по отношению к умозрительному предвосхищению естественнонаучных выводов становилась все сильнее и враждебнее. В то время как в древности нам ничего неизвестно о подобной реакции, реакция же XVI века была весьма умеренной; в XIX веке, после крушения натурфилософии, возрожденные точные науки прошли, подобно жестокому победителю, по полю сражения и изгнали философию почти на целое столетие из этой области. По крайней мере им казалось, что они изгнали; на самом же деле они изгнали лишь некоторые, слишком уж фантастические формы ее; те же, которые сумели облечься в тогу точного знания, они оставили нетронутыми наряду с их действительно точными выводами. В особенности это относится к механическому пониманию природы, допускающему, что все происходящее в природе, без исключения, может быть сведено к механическому воздействию подвижных атомов. Это допущение так же умозрительно, как любое из философских или метафизических представлений, выходящих за рамки существующего или возможного опыта. Но так как это допущение облекалось в математические формы (хотя и с незнакомыми и потому неподдающимися проверке функциями), то и естествознание, гносеологически недостаточно искушенное, не сумело или не пожелало отличить его от действительных опытных выводов. Это отношение необыкновенно сильно распространено еще и в наше время, в особенности более старым естествоиспытателям трудно критически понять метафизический характер подобного допущения.

Здесь, естественно, возникает вопрос: нуждается ли наука в таких гипотетических предвосхищениях, которые стремится делать натурфилософия, рискуя, почти с уверенностью, что при дальнейшем точном исследовании обнаружится ошибочность этих догадок? С точки зрения строгой критики, хочется всякую подобную попытку отвергнуть без обиняков и отвести, таким образом, натурфилософии роль патологического сопроводительного явления при истинной науке. Тем не менее если бы даже при более тщательном исследовании мы и пришли к такому выводу, то того исторического факта, что до сих пор наука всегда сопровождалась этим явлением, оказывавшим, со своей стороны, отрицательное и положительное влияние на развитие науки, было бы совершенно достаточно, чтобы оправдать подобное, более тщательное исследование. Очевидно, что наука только тогда сможет избавиться от этой специфической помощи, когда польза, приносимая ею, сможет быть добыта другим, по возможности более действительным, путем. Для обсуждения возможности, или вероятности, подобной замены необходимо предпослать некоторые, более общие рассуждения.

Понятия натурфилософии и естествоведения не были сначала дифференцированы, и еще теперь известная область точной науки (та, что известна под именем теоретической или математической физики) называется по-английски «natural philosophy». Это указывает на большое сродство этих областей. С другой стороны, в Германии еще несколько лет тому назад охарактеризовать какой-нибудь взгляд или труд словом «натурфилософский» было равносильно тому, как сказать, что он не мог быть создан серьезным исследователем и на него не следует обращать никакого внимания. Если же мы теперь снова наблюдаем, как бывшему до сих пор в загоне имени снова отводится почетное место, то это указывает на то, что в понятии натурфилософии кроется что-то необходимое или по крайней мере желательное и что отрицание было направлено на существовавшие злоупотребления.

При определении сферы деятельности натурфилософии мы должны прежде всего остерегаться той иллюзии, будто существует определенное неизменное понятие, связанное с этим словом, и стоит только установить его содержание, чтобы быть в состоянии ответить на все сюда относящиеся вопросы. Содержание понятия, с которым связано название натурфилософии, значительно изменялось и, подобно всякому научному называнию, подвергалось постоянным переменам. Мы не займемся поэтому исследованием того, мыслима или возможна вообще натурфилософия: она существовала и существует теперь, стало быть, она не только возможна,, но и действительна.Но нам придется установить, в чем заключается различие, существующее между нею и естествоведением, и по этим данным определить специальные задачи и методы ее собственной сферы. Однако и это может быть достигнуто не априорно, а эмпирически-сравнительным путем. Границы, отделяющие обе эти области, оказываются при свете истории слишком текучими, поэтому всегда будут существовать известные задачи, принадлежащие как натурфилософии, так и естествоведению. Больше того, на основании исторического учения о том, что в универсальной философии одна область за другою становится самостоятельной и принимает характер особой науки (в наши дни мы наблюдаем это на психологии), мы можем предположить то же самое и относительно натурфилософии, а именно: что она одну область за другою уступала и будет уступать естествоведению и что эта точка зрения окажется самой целесообразной для понимания всей проблемы.