Текст книги "Философия в систематическом изложении (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)
Общие представления несомненно развиваются и у высших животных, так как субъективные основы таких представлений – внимание и память – у них, наверно, имеются. У комнатной собаки несомненно есть представление о «комнате» вообще и о «вне комнаты» вообще. Но при всем том эти образования, основанные на одних способностях животных, не могут достигнуть высокой степени абстракции, а посему значение их ограничено. Как мы уже знаем, для возникновения общих представлений требуется, чтобы лишь отчасти совпадающие восприятия чаще всего переживались в связи с одним и тем же посторонним впечатлением, которое всякий раз возбуждает эти восприятия в виде представлений. Но при естественном ходе явлений внешнего мира такие сочетания весьма различных вещей очень редки. Существует ли, например, что-нибудь такое, что всегда, не изменяясь, сопровождало бы восприятия всех деревьев, или часов, или книг и т. д. и было бы притом легко от них отделимо? Вряд ли можно указать нечто подобное. Поэтому чрезвычайно важно то обстоятельство, что человек одарен способностью, которая вполне ему заменяет этот недостаток. Человек себе сам создал то, чего ему не дает природа, – неменяющиеся знаки, прочно связанные с наполовину постоянными, наполовину изменчивыми восприятиями, – и тем самым он приобрел средство возвести абстрагирующее мышление до высшего мыслимого совершенства. Этим созданием является язык.
С психологической точки зрения, язык есть соединение двух частей посредством прочных ассоциаций: предложений и слов, с одной стороны, их значения, предметов – с другой стороны. Представителями второй составной части могут быть душевные образования всевозможного содержания – ощущения, представления, чувствования, взятые отдельно, изолированно, или в любом сочетании и соединении. Представители первой составной части, наоборот, всегда берутся из определенных классов ощущений и притом только из незначительного числа их. Если оставить в стороне литературную речь, которая сравнительно позднего происхождения и является достоянием не очень большого меньшинства говорящих людей, то подлинная сущность слов и предложений окажется состоящей опять-таки из двух составных частей: тонов и шумов, производимых деятельностью органов речи и вызываемых именно этой деятельностью ощущений движения и положения, т. е. из слуховых впечатлений и кинестетических, или впечатлений речи.
Громадное значение всех этих сочетаний прежде всего, понятно, состоит в чрезвычайной важности языка как средства взаимного понимания членов человеческого общежития. Но совершенно независимо от этого язык имеет очень большую ценность и для индивидуальной душевной жизни и ее развития. Язык, как уже отмечено было, дает возможность поднять абстрагирующее мышление до самых высших возможных его пределов, разложить на первичные элементы данные мира созерцания, мыслей и чувствований и создать новое их распределение, расчленяя их сначала по сходству и затем сочетая по известным целям. Чем, например, были бы без языка такие представления, как высота тона, иррациональное число, атомная теплота, действительность, блаженство? Их прямо-таки нельзя мыслить без языка. Но эта высшая степень абстракции означает в то же время и повышение силы нашего мышления о вещах в разных направлениях. Во-первых, улучшаются наши средства нахождения присущих вещам закономерностей. Законы физики, химии, языка, психологии и т. д. в большинстве случаев связаны с образованием высших абстракций: ускорение, электродвижущая сила, молекулярный вес, изменение звуков и т. п. Без языка не может быть речи о таких абстракциях, а следовательно, невозможно и познание законов. Далее, более высокая степень абстрактности равносильна большему объему представлений, большей массе вещей, которым присущи мысленно выделенные черты, т. е. она равносильна росту богатства заместительного мышления. Возьмем любое общее предложение: твори правду и не бойся никого; или любой стих, или какое-нибудь общее указание на совокупность обстоятельств (события последних тридцати лет) – какая ими вызывается масса мыслей, воззрений, сочетаний, настроений! Весьма ничтожная доля всего этого непосредственно достигает сознания; прямо сознается лишь то, что необходимо для понимания слов. Но как только в силу особых обстоятельств в этом оказывается необходимость, то в сознание проходит и все прочее богатство содержания и отдает себя в распоряжение души на служение ее целям, не затрудняя ее, однако, пока нет этих особых обстоятельств.
Но язык оказывает вместе с тем и еще одну, чрезвычайно важную услугу. Представления, вызываемые одинаковыми внешними впечатлениями, а также связанные с одинаковыми словами, у различных индивидуумов весьма различны, и даже у одного и того же индивидуума они отличаются особого рода непостоянством и поверхностностью. Это сопряжено с довольно существенными неудобствами: внимание часто обращается на случайные особенности вещей, а не на крупные и по своей общности важные черты; передача и правильное понимание мыслей затрудняются. Благодаря языку эти недостатки если не вполне, то, во всяком случае, значительно устраняются. Язык устанавливает смысл слов, употребляемых для обозначения предметов, посредством прибавления известного числа разъясняющих и ближе определяющих слов, посредством определений, и, таким образом, он поднимает образование неопределенных и колеблющихся представлений до мышления в понятиях.Чего только в обиходе не обозначают словами: энергия, масса, свобода! Но физика дает определение: под энергией я понимаю способность совершать механическую работу, и только это; философ говорит: свободно существо, которое, не испытывая никакого внешнего принуждения, действует само в силу закономерности своей природы; слова, которым было дано определение, получают, таким образом, постоянное, для всех одинаковое значение. Если, впрочем, быть вполне точным, то о словах, входящих в состав определений, должно сказать то же самое, что о словах вообще: их смысл также не вполне ясен и установлен; поэтому и их следовало бы сперва определить и т. д. Итак, нельзя мыслить до конца понятие, чтобы оно стало вполне определенным и для всех во все времена тожественным представлением; это есть идеал, требование, которое мы начинаем осуществлять и затем останавливаемся. Несмотря на это, достигаются невероятные успехи по сравнению с мышлением не в понятиях, и на них основано все широко объемлющее знание – наука.
Если из восприятий в одну сторону, в вышину, так сказать, развивается абстрактное представление, то в другом направлении – вширь и глубь – идет основанное на них развитие мышленияи размышления. Что это такое – мышление, т. е. упорядоченное и связное мышление? Пожалуй, ответ будет более ясен, если мы сперва укажем, что не есть мышление, чему оно противопоставляется.
Мышление прежде всего не есть мечтание. В мечтах отдельные составные части, правда, также связаны между собой. Но эта связь обыкновенно напоминает связь звеньев в цепи, где каждое звено связано только с двумя соседними звеньями. Нет того, что связывало бы всезвенья в одно единое целое. Это только звенообразное сочетание достигает своей высшей степени в бредовых идеях у душевнобольных.
Далее, мышление не есть умствование и не длительное существование или беспрерывное повторение одного-единственного, неизменного представления, как это бывает, например, когда человека не перестает мучить тоскливое ожидание чего-то или преследует какая-нибудь мелодия. Эта противоположность мышлению также находит свое высшее выражение в известных душевных болезнях, в навязчивых преставлениях у помешанных, например, в овладевающем всем существом представлении собственной греховности и испорченности.
Упорядоченное мышление есть, можно сказать, нечто среднее между бредовыми идеями и навязчивыми представлениями. Оно состоит в следовании представлений, которые не только ассоциативно связаны как члены одного ряда, но вместе с тем все подчинены одному господствующему представлению, к которому они все находятся в известных отношениях и которое всех их объединяет в одно целое. Единая мысль, например, мысль о собственном признании, о каком-либо переживании, о будущем Германии состоит в последовательном мышлении в известном порядке заключающихся в ней частичных мыслей. Когда кончилось одно, господствовавшее при этом представление уступает место другому. Мышление идет дальше. Различные верховные представления, сменяющиеся в этом процессе, могут быть или просто связаны между собой в виде ряда, или новые восприятия могут их вызывать даже без всякой связи с предшествовавшими. Или же они могут быть в виде групп подчинены высшим верховным представлениям, которые, в свою очередь, опять-таки подчинены еще более высоким представлениям и т. д., так что все вместе взятое образует подчас весьма обширную и расчлененную систему представлений разных степеней господства и подчинения. При мышлении, например, руководимом известным намерением, все прочее всегда подчинено мысли о цели. То же самое мы имеем в хорошо продуманной лекции, в отделах и главах книги, наконец, в книге, взятой в ее целом, и т. д.
Свойство процесса образования восприятий, дополняющих и изъясняющих чувственные впечатления, предвосхищать данные чувственного опыта еще до того, как началось их прямое воздействие на душу, присуще и мышлению, еще меньше связанному с чувственными переживаниями. Мышление черпает свое содержание из опыта, наиболее часто повторяющиеся опыты оказывают на него наибольшее влияние; неудивительно поэтому при однообразии объективных процессов, что при известных обстоятельствах оно совпадает с фактически предстоящим опытом, тем более что человек имеет много оснований стремиться к такому совпадению. С точки зрения этого отношения к тому, что подлежит опыту, мысленные образования обозначаются особыми именами. То, что согласуется с возможным опытом мыслящего, называется истиной, познанием:; то, что не согласуется, – заблуждением.Познания и заблуждения являются, подобно восприятиям и обманам чувства, закономерными результатами процессов душевной жизни; своеобразие душевной жизни в связи с особенностями процессов внешнего мира с одинаковой необходимостью приводит к тому и к другому.
Производство истин, разумеется, чрезвычайно различно у разных душ. Отчасти это объясняется тем, например, что в силу более богатого опыта воспроизведения непроизвольно и независимо от намерений идут по пути лучшего и более полного приспособления к пережитому; но очень много значит и то, что различные индивидуумы сами по себе, от природы, одарены различной способностью познавательного мышления. Эту способность называют рассудком, умом, интеллигентностью.В чем же она состоит? Не в одной только хорошей памяти, поскольку мы понимаем под этим способность особенно хорошего воспроизведения известных переживаний или способность воспроизводить их даже спустя большой промежуток времени. В интеллигентности имеется элемент памяти в этом смысле, но роль памяти ограничивается, так сказать, одной только доставкой материала. И у глупых людей, даже у идиотов, часто встречается удивительная способность сохранять в памяти хронологические даты, стихи, мелодии и т. п. Хорошая память может приспособить мышление только к простейшим и наиболее часто повторяющимся комбинациям объективных процессов; с более сложными обстоятельствами она уже не может справиться, для этого требуется еще кое-что другое.
Слуге дано какое-нибудь поручение, но исполнить его почему-либо оказалось невозможным. Для глупого вопрос исчерпан. Случай неисполнимости поручения хозяином не был предусмотрен, и вот у него нет иного представления, кроме того, что ему больше делать нечего и остается вернуться домой. Мышление интеллигентного человека идет гораздо дальше. Оно обнимает не только поручение, но воспроизводит и хозяина, который дал поручение, и много иного, что имеет сюда отношение по аналогии схожих случаев. Что, собственно, имелось в виду поручением; нельзя ли каким-либо иным путем достигнуть той же цели; и т. д.?
Итак, ограниченность кругозора и неизменное следование представлений по обычным путям, с одной стороны, предусмотрительность и подвижность мышления, с другой стороны, – таковы отличительные черты глупости и интеллигентности. Подвижность мышления, необходимо, однако, заметить, не должна идти в ущерб единству его и не должна быть похожа на ту, которая проявляется в рассеянности и бредовых идеях. Познавательное мышление концентрировано, подобно мышлению вообще. Даже там, где оно не руководится каким-либо намерением, т. е. там, где не имеется представления определенной цели, оно находится под сознанием единой связи составляющих его моментов.
Вышеизложенное нуждается, однако, в дополнении. Об истинах и познаниях говорят в двояком смысле. До сих пор мы говорили о них в одном смысле, мы говорили о мысленных образованиях, которым свойственно совпадать с действительностью, находящейся вне мира мыслей представляющего, совпадать с ней объективно, независимо от того, мыслится ли это соотношение или нет. В другом смысле истины и познания суть мысленные образования, которые субъективно представляютсясовпадающими с действительностью, – мысли, соединенные с веройв их действительность, с убеждением в наличности чего-то им соответствующего в объективном. По общераспространенному мнению, конечно, оба понимания тождественны, и сущность познаний именно в том и состоит, что они объективно правильны и в то же время субъективно необходимы. В очень многих случаях действительно имеется это тожество, но это еще не значит, что не бывает противоположных случаев. Существуют, выражаясь кратко, объективные истины, в которые решительно никто не верит; это бывает при всяком непризнавании учения, которое впоследствии все-таки оказывается правильным. Точно так же бывают, наоборот, субъективные истины, в которые люди верят с такой силой, что готовы отстаивать их ценой собственной жизни, но которым все-таки нельзя найти соответствия в объективной действительности. Оба свойства наших представлений – объективная правильность и субъективная очевидность – значит, не совпадают, а перекрещиваются; их должно поэтому тщательно различать.
Каким образом душа необходимо приходит к одному – к объективно правильному мышлению, это мы уже видели. Спрашивается теперь, как она приходит к другому мышлению – мышлению, связанному с верой, и как оно проявляется?
Вера, сказали мы только что, состоит в представлении действительности чего-либо или его принадлежности к действительному. Ее противоположность есть неверие или безверие, представление недействительности чего-либо. Действительность и недействительность связаны между собою самым тесным образом, как правая и левая сторона, верх и низ. Действительность ничего не означает, не будучи противопоставлена недействительности. Но как может недействительность быть первоначальным представлением? Совсем маленький ребенок ничего не знает ни о том, ни о другом. У него имеются просто ощущения, имеются просто восприятия, без всяких посторонних мыслей о таком различии между ними. Но очень скоро опыт заставляет его открыть это различие. Ребенок голоден. Он кричит; воспроизводя свой прежний опыт, он думает вместе с тем о еде, которая устраняет голод, и о матери, которая приносит эту еду. И вот на самом деле открывается-таки дверь, и с пищей в руках действительно входит в комнату мать, очень похожая на ту мать, которую он только что представлял себе, и в то же время столь от нее отличающаяся своей чувственной живостью и неотступностью, осязаемостью и определенностью своего облика и своих слов. В другой раз ребенок фантазирует. Случайная игра его ассоциаций создает ему причудливые образы: принцев с золотыми коронами на голове и роскошными подарками в руках. Но, сколько бы он ни озирался вокруг, он всюду наталкивается не на соответствующие, а на противоположные чувственные переживания. Понятно, что все эти переживания со всем их сопровождавшим оставляют следы в жизни представлений ребенка. Если ему впоследствии опять доводится криками звать к себе мать, то он представляет себе не только мать, но и все, что случилось в первый раз: смену бледного и призрачного представления чувственным восприятием матери и отношение между ними; точно так же в случае повторения фантазии он представляет себе различие между тем, что после представилось его взорам, и тем, о чем он раньше мечтал, и несовместимость того и другого. Сотни таких опытов, которые имеют громадную важность для интересов ребенка, должны постепенно привести к двойному результату. Во-первых, они оставляют все более глубокий след в мире мыслей ребенка. Он замечает следующее: для таких-то и таких-то представлений имеются совершенно похожие или подходящие переживания, но только не бледные и бестелесные, а весьма жизненные, неотступные и чрезвычайно постоянные; а для таких-то и таких-то других представлений никогда не имеется ничего подобного, напротив, то, что доступно чувственному зрению, противоречит им, и существуют они только как мимолетные схемы. Такого рода опыт накопляется далее у ребенка не только относительно видимых, но и относительно слышимых, осязаемых и т. д. вещей, вследствие чего происходит абстракция. Характерное различие обеих групп, рассуждает ребенок, состоит в том, что образования, входящие в состав одной группы, могут быть тем или иным образомчувственно восприняты, что им в том или ином виде присуща та ясность и определенность, какая имеется у всего чувственно видимого, осязаемого, обоняемого и т. д., в то время как образования второй группы не встречаются среди чувственно воспринимаемого. Но тем самым ребенок относит одни свои представления к действительным, другие – к недействительным. Ведь таков и есть первоначальный смысл слов «действительный» и «недействительный»: принадлежащий к миру чувственно воспринимаемых вещей как однородный с ним в главных отличительных особенностях и к этому миру не относящийся и находящийся только в мире мыслей.
Но как только представления действительности или недействительности появились у человека, они тотчас же находят самое широкое применение. За важными случаями и менее важные оказываются поводом к их возникновению; в конце концов они чисто по аналогии мыслятся и там, где вовсе нет таких поводов. Но при этом имеется различие огромной важности для всей душевной жизни. Из восприятия возникают в конце концов всепредставления. Соединения их, правда, уже только отчасти соответствуют воспринимаемому, отчасти они ему противоречат; но даже в комбинациях последнего рода элементы заимствованы из восприятия и могут быть найдены в чувственном восприятии. А если так, то поводы к мышлению действительности, очевидно, несравненно многочисленнее поводов к мышлению недействительности. Вследствие этого привычка мышления действительности неминуемо должна развиться значительно сильнее противоположной привычки, и поэтому на нейтральные случаи переносятся по аналогии почти исключительно представления действительности. Другими словами, это значит: ребенок, который первоначально не знал ни веры, ни неверия и потом познал и то и другое, бывает вначале невероятно легковерен.
Маленькие дети верят, как известно, почти всему. Ограниченность их опыта дает им только в очень немногих случаях возможность проверить, совпадают ли возникшие у них представления или расходятся с воспринимаемым. Но, не предпринимая такой проверки, они не остаются безучастными, нейтральными, а в громадном большинстве случаев обнаруживают тенденцию принимать все за действительное. В этом укрепляет их и язык, который одним и тем же словом «быть» вообще обозначает принадлежность к действительному миру и одно нахождение в мире мыслей; но ведь эта особенность языка сама вытекает из указанной примитивной легковерности. Однако опыт ребенка беспрерывно расширяется, и это расширение оказывает на совокупность его первоначальных верований двойное влияние, не прекращающееся часто в продолжение всей человеческой жизни.
Расширение опыта прежде всего влияет на веру исправляющим и вытесняющим образом. То, что противоречит разрастающемуся опыту, выбрасывается из области предметов веры и сознательно относится к сказкам и выдумкам. Но, с другой стороны, это самое расширение кругозора доставляет вере надежнейшую опору и поддержку. Многочисленные разрозненные данные опыта и отдельные предметы веры оно соединяет в одно связное целое, ставя, таким образом, все в одинаковую связь с абсолютной основой всего действительного и высшей нормой всего достоверного – с моими настоящими чувственными восприятиями, вообще со всем моим бытием в настоящий момент. Если мне приходится, хотя бы самым поверхностным образом и в самых сжатых заместительных представлениях, думать о том, что в такое-то и такое-то время, после которого случилось то-то и то-то, я в таком-то месте переживал нечто с той самой осязательностью и определенностью, с какой я вижу теперь эту бумагу и напечатанные на ней слова, то моя вера в действительность этого происшествия непоколебима. Если, далее, что-нибудь можно на основании опыта привести в согласованную связь с этой определенной точкой, то и оно получает прочно обоснованную достоверность; мы это называем доказанным, а про то, во что мы верим в силу этой связи, мы говорим, что мы это знаем.
Устранение известных мысленных образований из круга предметов веры и отнесение их к безусловным предметам неверия, с одной стороны, а с другой – объединение других мыслей в единую систему твердо обоснованных и пользующихся незыблемой верой истин – вот что дает опыт. Но большое количество созданий нашего мышления находится между этими двумя крайностями: их нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Как же складываются отношения души к ним?
Из опыта человек несомненно извлекает для себя то важное поучение, что в мире область того, во что должно верить, значительно меньше, чем он себе это представлял первоначально. Очень многое перестает быть предметом веры, но чрезвычайно редко бывают случаи превращения первоначальных заблуждений в истины. Итак, благодаря опыту человек необходимо становится объективно более реалистичным, а субъективно – более скептическим и осторожным. Но столь сильная первоначально тенденция веры окончательно никогда не исчезает. Что она продолжает существовать, но в более тесных пределах (и как мы сейчас увидим, оказывает этим большие услуги душе), сказывается в том, что она проявляется только в особых случаях, а именно: когда представления, которых опытом нельзя ни опровергнуть, ни доказать, имеют особую живостьи особенно энергичнозаявляют о себе в душе. Такой характер представления приобретают благодаря двум весьма важным для веры причинам.
«Сказать три раза народу, и он верит». «Любой пророк с достаточно могучим голосом, жестикуляцией и силой речи в состоянии направить веру народных масс по какому угодно руслу». Вера масс, друзей, товарищей по сословию оказывает затем такое же действие, как частое повторение. Если мое собственное мышление совпадает с тем, что исходит из души других, то это его укрепляет и наделяет элементом веры. К тому же разве мыслимо предположить, что такая масса людей заблуждается? На всеобщем убеждении, consensus omnium, всегда принято было строить высшие истины; vox naturae – голосом природы назвал его Цицерон. Итак, представления, которые вызываются категорическими, убедительными или достаточно часто повторяемыми утверждениями и не имеют против себя прямо противоречащих показаний опыта, становятся предметом веры часто даже в том случае, если опыт их оспаривает. Это одна из самых длительных по влиянию причин веры. Ее можно назвать авторитетоми говорить поэтому о вере, основанной на авторитете.
Вторую причину составляют потребностичеловека, т. е. его сильные и глубокие потребности. Пока они существуют и не находят себе удовлетворения, они все вновь живо воспроизводят представления средств, которые по аналогии прежних опытов пригодны для такого удовлетворения; и, поскольку эти представления опять-таки не имеют против себя противоречащих показаний опыта или поскольку это противоречие не особенно резко, они становятся предметом веры. Возникающую таким образом веру называют практическойверой – верой, основанной на потребностях, на чувствованиях.Наравне с другими видами веры она наполняет всю нашу жизнь. Всякий человек верит в свое будущее, всякая мать – в своего ребенка. Генерал, который не верит, что он выиграет предстоящее сражение, наполовину уже проиграл его. Может ли он доказать, т. е. на основании прежнего своего опыта конструировать, необходимость своей победы? Об этом он не думает. Он, конечно, сделает все, что по данным опыта требуется для того, чтобы выиграть сражение, но знание не перестает ему твердить, что исход сомнителен. А все-таки он верит, долженверить, что это не так. От этого зависит все его существование; честь, будущность, родина – все будет потеряно, если он не выиграет сражения. Ему необходима победа в бою. Противоположное представление не имеет поэтому никакой почвы, а энергия все вновь вырастающего представления о победе такова, что он начинает верить в нее.
