Текст книги "От солдата до генерала. Воспоминания о войне"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Командованием сразу же были отправлены в тот район два БМД, офицер и 10 молодых солдат-десантников для боевого патрулирования. Экипажам транспортных вертолётов была поставлена задача: перевезти в район катастрофы командира полка, начальника армейской авиации, выявить причины происшествия и забрать тело погибшего. Нам на боевых вертолётах надлежало прикрыть их с воздуха от ударов противника.
Перед вылетом мы с моим штурманом Валерой, анализируя ситуацию, в очередной раз проиграли свои действия при боевом повреждении такого рода, в том числе и на случай гибели командира (т. е. меня). Мы пришли к выводу, что при более чётких и слаженных действиях экипажа, Павел Винник смог бы спастись.
Взлёт производили как обычно. Первыми пошли транспортные вертолёты, за ними мы на боевых.
Транспортные вертолёты произвели посадку рядом с местом гибели Винника и находились на земле без выключения двигателей. Мы на боевых вертолётах отошли в сторону от площадки на 3–5 километров и, барражируя на высоте 30 метров и скорости 250 км/ч, наносили редкие удары по точкам, указанным разведчиками для поражения.
Не прошло и 15 минут полёта, как я почувствовал, увидел и услышал сильный взрыв в районе левого борта своего вертолёта. Загорелись почти все табло серьёзных отказов систем. Честно говоря, в первые сотые доли секунды у меня наступило небольшое грустное оцепенение. Но когда автоматические системы вертолёта выдали женским голосом чёткие сообщения: «Борт 44 ПОЖАР», «Борт 44 опасная вибрация левого двигателя», «Борт 44 выключи левый двигатель», и когда мой верный друг Валера, перекрикивая матом речевой информатор, заорал «Пэ-Зэ-эР-Кааа…», мои мысли и действия вошли в нужное русло. За очередную секунду, оценив ситуацию и выбрав место для посадки на плоскогорье, я уменьшил режим двигателей, резко погасил поступательную скорость и перешел на снижение. Продублировал включение системы тушения пожара, сбросил бомбы и ракеты на «невзрыв» и выпустил шасси. Когда колёса почти касались земли, отстрелил дверь для аварийного покидания, бросил в эфир «Я, 348-й, произвожу вынужденную посадку», а затем быстро выключил двигатели, аккумуляторы, и уже выскакивая из кабины, зафиксировал тормоз колёс. Все эти действия заняли несколько секунд, все делал автоматически и практически одновременно.
Мы с Валерой отбежали метров на 30 и стояли с автоматами наизготовку. Я справа, а он слева от вертолёта. Тяжёлая машина, нехотя подчиняясь тормозам и замедляя вращение винтов, всё ещё катилась к небольшому оврагу впереди.
Как показали потом результаты дешифрирования системы автоматической регистрации параметров полёта, «чёрного ящика», посадка была произведена через 7 секунд после срабатывания аварийных табло в результате поражения вертолёта ПЗРК «Стингер». Больше всего такой шустрости удивился я сам и, когда позже встретился с друзьями, сказал сам про себя по этому поводу: «Надо же, как лётчика напугали!».
Бегло осмотрев вертолёт, мы обнаружили многочисленные повреждения. Экранирующе-выхлопное устройство было разорвано в клочья. У лопаток последних ступеней двигателя были вырваны огромные куски – ещё несколько секунд работы и двигатель бы взорвался. Весь левый борт, изрешеченный осколками ракеты, был похож на сито, однако наиболее важная часть двигателя и гидросистемы была защищена имеющейся наружной бронёй. Тяги несущего винта в некоторых местах были прожжены осколками насквозь, а у нескольких отсеков основания лопастей вырваны большие куски. Было перебито семь топливо– и маслопроводов, а также частично повреждена электропроводка.
Всё это заняло не более пяти минут. Услышав в эфире такой ералаш, к нам на помощь с площадки уже летел Ми-8 нашего товарища, Хорева (ныне полковник, лётчик-испытатель Ростовского вертолётного завода). Мы подбежали к спасительному вертолёту и пытались погрузиться, но, открыв дверь, борттехник жесткой рукой отодвинул нас от борта. Я пытался возмущаться, но это не помогало. Показав знаками следовать за ним, борттехник подвёл нас к нашей повреждённой машине, поставил под её левым бортом и сфотографировал. До сих пор с благодарностью вспоминаем мы с Валерой наших спасителей и храним подаренную ими фотографию «У своей подбитой машины, через 5 минут».
Вертолёт Хорева произвёл взлёт, однако не пошёл на аэродром сразу, а стал выполнять какие-то подлёты и посадки. Когда я спросил, в чём дело и почему мы не летим на базу, борттехник ответил нам, что пока мы сидели на земле, мой ведущий (комэск) стал наносить последовательные удары по расчёту ПЗРК. Они тоже произвели по нему четыре пуска «Стингера». Но Прохоров был похитрей и поопытней нас, он ушёл в сторону солнца, использовал активные помехи, и ракеты одна за другой вошли в землю рядом с его низколетящим вертолётом. Увидев такой поворот событий, я сел за бортовой пулемёт Ми-8 и тоже открыл огонь по душманам.
Валера подавал ленту. Мы вели огонь такой интенсивности, что чуть не сбили любимого комэска.
Наконец КП полка опомнился и дал команду на прекращение всей этой круговерти. После нашего взлёта с аэродрома прошло не более 40 минут. К подбитому Ми-24 выдвинули два БМД с десантом.
Наш Ми-8 взял курс на площадку, где погиб Павел Винник, произвёл там посадку и молотил на земле ещё минут 10. Наконец Хорев сказал, чтобы я подошёл к командиру полка и уточнил у него дальнейшую задачу.
Я сразу поспешил к командиру, который стоял вместе с начальником армейской авиации у сгоревших останков вертолёта Павла. При виде меня, идущего к нему по земле, в глазах невыспавшегося, измотанного стрессом командира полка, отразилась лихорадочная работа мысли. Он спросил меня, что я здесь делаю. Я ответил: «Сбили, товарищ подполковник». Он, видимо имея в виду Павла, ответил: «Знаю, что сбили, а ты что здесь делаешь?». Я повторил: «Сбили меня, товарищ подполковник», но он опять ничего не понял.
Тут в разговор вмешался начальник армейской авиации, который до этого полчаса отчитывая командира за потерю экипажа Винника, спросил: «Ты что здесь делаешь, Шипачев?». «Сбили, товарищ полковник», – опять ответил я. Начальник понял сразу и всё. «Да что у вас тут творится?! Одного сбили, твою…, другого сбили. Не полк, а сплошной бардак, ё…».
Я поспешил назад в вертолёт, залез в грузовую кабину и говорю: «Ну, Валера, сейчас нам с тобой достанется на орехи, суши сухари». Вынужденная посадка была быстро забыта, а в глазах маячили перспективы наказаний, которыми может нас «одарить» вышестоящий начальник. Мы ждали всего – от снижения в должности до снятия с лётной работы и позорной высылки в Союз. Рядом с нами, в грузовой кабине, лежало обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника.
Через 3 минуты в вертолёт заскочил озабоченный Григорьев, за ним грустный Крушинин и расселись по разные стороны грузовой кабины. Начальник АА бросил командиру Ми-8: «Летим домой». Потом, обратившись ко мне, спросил: «А далеко ли сбит твой вертолёт?». Я ответил: «Да нет, километра три отсюда». Тогда он приказал командиру Ми-8: «Летим к сбитому вертолёту».
Хорев выполнил энергичный разворот вправо. Через 1–2 минуты Григорьев опять обратился ко мне: «А чем тебя сбили?». Я коротко ответил: «Ракетой». Тогда он опять скомандовал: «Летим домой», и вертолёт развернулся влево. По прошествии ещё пары минут мне опять последовал вопрос: «А как ты думаешь, можно ли его восстановить?». Я ответил: «Думаю, что можно, но необходимо заменить левый двигатель и часть основных агрегатов». Григорьев опять скомандовал: «Летим к вертолёту».
После его вопроса, какой ракетой меня сбили, и моего ответа, что «Стингером», опять последовало изменение маршрута. Но, в конечном итоге, поступила завершающая команда: «К вертолёту». Пролетев ещё немного, мы высадились недалеко от моего сбитого борта в низине. С воздуха нас прикрывала дежурная пара боевых вертолётов.
Сбитый вертолёт стоял 400 метров впереди, на пригорке. Поднимались к нему втроём. Григорьев и я, с автоматом в левой руке, шли рядом. Правее, метрах в 50 от нас, шёл измученный свалившимися на полк бедами Крушинин, но тоже с автоматом и в жилете НАЗ-И с гранатами. Невдалеке были слышны пулемётные очереди. Пытаясь разрядить и смягчить обстановку, я сказал примерно следующее начальнику АА: «Товарищ полковник, вы не волнуйтесь, мы же не знали, что там душманы с ПЗРК засели, а вертолёт мы восстановим». Он ничего не ответил, только хмуро посмотрел на меня. Затем подойдя и быстро осмотрев повреждённую машину, Григорьев смягчился. Он коротко бросил мне: «Молодец!», и приказал всем быстро возвращаться.
Ноябрь 2008 года.
Ширяев Валерий Геннадьевич
Нас мечтали либо похитить, либо зарезать
Я родился в 1959 году. Воинское звание – майор. Проживаю в Москве.
Закончил 529-ю школу города Москвы в 1977 году. В том же году меня призвали в армию, отслужил 2 года в ракетных войсках стратегического назначения (РВСН), демобилизовался осенью 1979 года.
В этом же году поступил на факультет «Институт стран Азии и Африки» при МГУ. О вводе советских войск в Афганистан я услышал по радио 27 декабря 1979 года, у себя дома, сидя на кухне.
В 1980-м году было распределение по языкам, я получил персидский, а вторым языком – дари (официальный язык Афганистана). В феврале 1985 года отправили на языковую практику. Обстоятельства сложились так, что после распределения, мы с удивлением обнаружили, что все служившие в армии (большинство студентов в этих группах) и принявшие присягу оказались сосредоточены в 2-х персидских группах. Тогда стало ясно, что нас всех, целенаправленно, послали учиться на войну.
В Афганистан прибыл в середине февраля 1985 года, был распределен переводчиком, при военном советнике 76-го полка 8-й пехотной дивизии ВС ДРА (вооруженные силы Демократической республики Афганистан) – полковнике Владимире Ефимовиче Никоненко.
Всего в полку было четыре советника: советник командира, советник по артиллерии, зампотех и замполит. И я, военный переводчик. Если они ходили в боевые операции поочередно, по двое, то мне, как переводчику приходилось на каждую. Поменяться возможности не было, боевые действия шли беспрерывно, сразу после первой операции начиналось планирование второй. Всего в своей кабульской квартире я прожил только 3–4 недели. Все остальное время на войне.
Как выяснилось позднее, мы были на территории ДРА незаконно. Погибший Владимир Твиров, из следующей группы, при похоронах, в Москве, не имел даже права на почести и оплату похорон за счет военкомата (при командировке в Герат автоматная очередь ему снесла пол головы).
Министерство обороны впоследствии признало, что это была ошибка. Из 12 человек целым не вернулся никто. Несколько человек получили ранения и все перенесли различные заболевания, такие как: гепатит (им переболела половина), малярия, холера.
По возвращению в СССР всем нам было отказано в праве получить удостоверение участника боевых действий. Оказывается, мы не имели права воевать! Отправляли – нормально, а обратно – ничего.
Всего в нашей группе 2 тяжелых ранения, 6 легких, 2 компрессионных перелома позвоночника и испорченная печень, кровеносная и нервные системы у половины ребят.
Советский Союз проводил гигантскую работу по восстановлению страны: строительство дорог, школ, больниц и т. п. До ввода войск, в Афганистане, к гражданам СССР, отношение было удивительно теплое. Мы были лучшими друзьями, никого там так не любили как нас. Все эти усилия пошли прахом после ввода войск. Мы сразу стали самыми главными врагами, самыми ненавидимыми людьми.
Интересно обосновывался ввод войск в Афганистан. Все советские военнослужащие должны были, с точки зрения партии и правительства, понимать, для чего их посылают воевать. Поэтому была выдвинута такая идея, что в
Афганистане была революция, развиваются социалистические преобразования, но какая-то часть общества, в основном богатые и состоятельные люди, воспротивились этой революции, началась гражданская война. СССР находился на одной из сторон, помогая угнетенным афганцам, а международный империализм, во главе с США, уже был готов ввести в страну свои войска.
Подобная легенда пользовалась большой популярностью среди советников и офицеров. Тысячу раз слышал, что мы опередили американцев на один день. Поразительная живучесть мифологии, которую люди сами себе придумывают, в этом случае проявилась потрясающе.
В первый же день, как я прилетел, на попойке с офицерами в честь прилета, я спросил у офицеров: «А для чего мы вообще ввели войска? Ведь Афганистан – нищая, аграрная страна, разобрались бы они сами между собой».
«Да что ты! Что ты! – даже руками замахали – мы же американцев на один день обогнали! Они уже были готовы вводить свои войска», – последовали возражения.
Я продолжаю: «Товарищи, вы вообще заканчивали высшее учебное заведение?»
Они стали называть – кто и где учился, академии и т. п.
«А вот откуда бы американцы вводили войска? – настаиваю я, – Вот вы военные, давайте нарисуем план операции».
Взяли лист и стали с энтузиазмом считать: количество войск, сколько нужно для переброски. Выяснилось, что в Пакистане военных баз нет, ближайшая – остров Диего-Гарсия посреди Индийского океана, да и то там только стратегические бомбардировщики Б-52. Нужно строить порты или новые аэродромы в этой стране. А сколько времени необходимо потратить? Тут же подсчитали силы и средства нужные для высадки сто тысячной армии – у всех получилось от полугода до года.
По истории проходили, что высадка союзников в Нормандии (учитывая, что Англия в 35 километрах от континентальной Европы и видна оттуда при хорошей погоде) готовилась год. На таком малом расстоянии и такое огромное время! Да еще практически невозможно скрыть подготовку. Как можно захватить страну бод боком у гигантского СССР?
В дальнейшем, мы убедились, во время операции в Персидском заливе, что переброска войск в Кувейт – грандиозная операция.
А тут один день! У всех были озадаченные лица, никому не приходило в голову просто посчитать.
В 1991 г. американцы вводили свой 300-тысячный контингент полгода. Советская же группировка войск насчитывала 115 тысяч человек.
Вообще, мифов существовало множество. Еще один, довольно распространенный, про женщин снайперов, «белые колготки», «черные платки». Все это липа, придумка солдат. Женщины не могут терпеть такие нагрузки. К примеру, 20-километровый ночной марш, при освещении «люстрами» (такие осветительные бомбы, спускаемые на парашютах, горят так ярко, что читать можно). Солдаты падают в изнеможении от нехватки глюкозы, доходят до места, на теле живого места нету, падают и засыпают часов на 5–6, какой тут бой? Женщины-снайперы, конечно, были. Взять, к примеру, Людмилу Павлюченко, которая убила более трехсот фашистов, но передвигалась она вместе с колонной, на технике, да и боевые действия были на равнине. Кроме того, подобные случаи единичны. Кто-то все это «вдалбливал» нам в голову: пропагандисты, замполиты.
Когда распределили меня в полк, пошло распределение переводчиков к советникам. Боевые операции начались через неделю после прибытия в Кабул. В первый день стала понятна нищета организации, на которую мы опирались, армия Афганистана ничего из себя не представляла. Это была очень слабая армия. Она может вести заградительный огонь, отстреливаться, когда не видно противников, да и все, пожалуй. А по большому счету ее и негде использовать. Это было прикрытие действий советской армии – афганцы как инициаторы.
До конца мая занимались проводкой колонн с грузами, а потом начались задания по прочесыванию, блокированию и разоружению повстанцев, но всегда рядом были советские части.
Наш полк принимал участие в боевых операциях почти на всей территории Афганистана, проще будет сказать, где я не был. Это Мазари Шариф (север), Фаррах, Герат.
При штатном составе полка 1200 человек, реальная численность не превышала 250. Это объяснялось массовым дезертирством афганцев. Всего в полку было семеро советских военнослужащих: советники, переводчик, солдат-ординарец и водитель БТР-70 – остальные афганцы.
Дезертиров отлавливали и сажали, в так называемый, «черный воронок», потом их возвращали в воинское подразделение, а они опять бежали и так далее.
Все старшие офицеры полка прилично говорили по-русски, все учились в СССР. На афганцев было нельзя положиться, нам приходилось охранять себя самим, в связи с тем, что за головы советских советников главари банд назначали большие деньги, равняющиеся примерно стоимости калыма (выкуп за жену). Один сторожил, остальные спали. Из подслушанных на привалах разговоров, выяснилось, что каждый третий мечтает нам отрезать голову и сдать за деньги. Афганистан страна нищая, у большинства мужчин не хватает денег на калым (половина мужчин не женаты), нас хотели либо похитить, либо зарезать, на худой конец.
На ночь старались ложиться как можно ближе к солдатам 40-й армии (так называлась советская группировка войск в Афганистане), если была такая возможность.
БТР-70 машина хорошая, очень надежная, 2 двигателя, к ней нареканий нет. Во время войны она стала для нас вторым домом. Был такой случай, возвращаемся из Лагара, на подъезде к Кабулу (40 километров до него), все на броне и тут переднее правое колесо натыкается на мину «итальянку». Его вырывает вместе со ступицей, и отбрасывает метров на сто по дугообразной траектории. Нас раскидывает как «ботву» по придорожным кустам, у всех легкая контузия. Пришли в себя, поменяли водителя (у того сильная контузия), залили в систему маслопровода плакирующие смазки и на семи колесах до Кабула.
БТРы оказались самыми надежными. Хотя в целом, советская техника оказалась не рассчитана для боевых действий в горах (вела себя неплохо, но и не отлично – 25 % поломок на некоторых операциях). Для равнин она хороша, но в горах совсем другие условия: разреженный воздух, крутые подъемы, жара. В нашем полку было 4 танка Т-62, довольно часто ломались: едет в гору, угол подъема до 35 градусов, двигатель от нагрузки ревет, из моторного отсека валит дым. На двигатели БТР приходилось выливать ведро воды. БМД (боевая машина десанта) вообще ломались через одну, БМП (боевая машина пехоты) были понадежнее, но до БТРов им было далеко.
В основном использовали 152-мм и 120-мм осколочно-фугасные снаряды, которые вязли в глиняных дувалах, как в пластилине.
Местная милиция, набираемая из афганских земледельцев, была вооружена устаревшим оружием (ППШ, СКС, МГ-42) и плохо обучена. Притом, что они не отличались высоким воинским духом. Душманы же признавали только советское оружие. Также была популярна британская винтовка British Universal Rifle (BUR), принятая на вооружение еще в англобурскую войну. У нас была одна такая трофейная, на которой было выгравировано 1903. Мне она понравилась. Мощное и надежное оружие, в патронах к ней трубчатый порох, на дальних дистанциях ей нет равных. Часто была эффективнее автомата. Духи стреляли из нее очень метко: зрение у них оставалось отменным до старости, так как не пьют, не читают, учатся стрельбе с детства. В горных племенах пуштунов мальчик получает личное оружие в 10–12 лет.
У меня было одно тяжелое ранение. Случилось это ночью, в конце августа 1985 года, во время боевой операции на границе с Пакистаном, в округе Хост.
Спал на броне, был сброшен с нее взрывом снаряда, покатился в пропасть и падал по крутому откосу примерно 40 метров. Попутно ударяясь о скальные выступы, ломая ребра. Осколок снаряда вошел под коленную чашечку и раздробил голень. Мне очень повезло: спазм мышцы от болевого шока пережал артерию, что замедлило кровотечение, приземлился на карниз 2x3 метра поросший густой травой.
Взлетела осветительная ракета, смог увидеть ущелье, в которое провалился: общая глубина составляла примерно 70–80 метров, внизу гигантские валуны.
В течение 2-х часов ко мне подбирались сослуживцы, наконец, они смогли сбросить мне импровизированную подъемную систему из 3-х связанных одеял, на которую я заполз и меня подняли.
В том бою был смертельно ранен советник командира дивизии Веретенников – лежал на БТР, рядом с нашим, прилетела пуля, вошла сзади справа и вышла из-под колена, намотав кишки и порвав все мягкие ткани вдоль кости – вены, сосуды, мышцы… Его оперировали 14 часов, все сшили, даже ногу не отрезали. Женщина анестезиолог 2 раза падала в обморок, выкурила 2 пачки сигарет. Через какое-то время организм адаптировался, почки стали выделять мочу – нужен аппарат чистить кровь. Его срочно доставили в Ташкент, вынули из самолета, занесли в «Рафик», но забыли встретить. В результате он полтора часа пролежал там, на солнцепеке, началась гангрена. В конце концов, Веретенникова доставили в клинику, где его осмотрел дежурный врач, но к аппарату искусственной почки так и не подключили из-за того, что было воскресенье – и он скончался. Кабульские врачи его спасли, а ташкентские убили.
Ногу мне восстанавливали методом остеосинтеза (аппарат Иллизарова). Этому человеку надо поставить памятник: он вернул ноги и руки тысячам людей. Ребята предлагали взять с собой в СССР пистолет. На ногах же куча железа. Рамка зазвенит всяко, а как прилечу из Афганистана, обыскивать не будут. Взяли тогда «Беретту», здоровенная, прикрутили пластырем к железкам, под чехлом, на ноге, в Москве тогда прохладно уже было. Походил, на костылях, ничего не звенит, но потом решил не брать, зачем она нужна? Вообще из Афганистана привезти можно было много чего. А когда прилетел из Афганистана, на таможенном пункте, меня быстро обкатили вокруг рамки: «Не надо проверять…» Мог с собой хоть атомную бомбу провезти.
И когда я эвакуировался в Москву, в кабульском военном госпитале лечащий врач расстроено сказала: «Увозишь еще один аппарат, к себе, может, ты поговоришь, чтобы прислали еще запчастей, а то их очень мало присылают?» В самолет разрешали брать 20 килограмм личных вещей. И вот, возвращаясь из отпуска, все хирурги кабульского госпиталя везли не любимый черный хлеб и селедку, а везли аппараты Иллизарова. Чтобы потом «сшитые» люди вывозили их обратно в СССР, в себе. То есть государство, просто не снабжало наши войска в ДРА нужным количеством медицинского железа, вот врачи за свой счет и везли его из отпусков.
Вообще, тыловые службы работали из рук вон плохо, отношение к человеку на личном уровне отвратительное, а врачи – святые люди. Я не видел с их стороны и намека на плохое.
За легкое ранение выплатили 123 рубля (было пропито за 3 часа), за тяжелое ранение выплатили 500 рублей – поход в ресторан. Фантастика! Творили что хотели! Живы остались, ура! Ни одного трупа в группе. А в 1984–1985 погибал каждый третий советник в Афганистане.
Награды: орден Красной Звезды, орден ДРА (аналог ордена Красной Звезды).
Несколько слов о снабжении. Был такой курьезный случай, приходит мой друг Сергей Кирилов получать боеприпасы и говорит: «Нам нужно боеприпасов на 14 дней, то есть столько-то ящиков». Снабженец (афганец) считает на калькуляторе и выдает: «Нет, на 3 ящика меньше».
И так несколько раз. В итоге, Серега берет карандаш и считает на бумаге в столбик. У снабженца, между прочим, в звании подполковника, широко раскрытые глаза, нагибается через прилавок и шепотом спрашивает: «Что, вас и этому учат?!» Шок был таким, что оставшиеся три ящика отдал без промедления.
Вообще у афганцев можно было купить практически все. Ночью за 2 пачки сигарет я опробовал немецкий трофейный пулемет МГ-42 (фигурирует во всех фильмах про фашистов). Хороший пулемет, расстрелял 2 коробки патронов.
Каждое утро афганские военнослужащие начинали с тщательной чистки оружия, иногда затягивавшейся на часы. Это обусловливалось отнюдь не заботой о боеспособном состоянии, а из-за того, что, в случае попадания в плен, следы стрельбы служили доказательством военных действий против душманов и практически не оставляли шансов на жизнь, их расстреливали или ножами резали, убивали по-зверски.
Бойцы нашего полка боялись душманов как огня, даже пленных. Был у нас советник командира соседнего полка, молдаванин, звали его Василий, был отчаянный трус. Когда начиналась перестрелка, а он был при этом еще и на голову больной, прыгал в БТР и лежал там на дне. Потом, когда бой заканчивался, он вылезал и говорил, что помогал набивать пулеметные ленты.
А потом начинались долгие и томительные часы переходов и прочесываний. Огневые контакты были через день, в основном обстрелы на пределе дальности.
Бой всегда начинается неожиданно, бежишь по склону, рядом бегут твои товарищи, расстояние 10–15 метров, о пролетевшей пуле узнаешь по свистку, пролетела – не твоя, свою не слышишь – летит быстрее звука. Косит кусты вокруг, иногда понимаешь, что обстрел, по шевелению растительности. Залегаешь, перебегаешь, потом останавливаешься, такая плотность огня, что нельзя идти вперед. Идем в обход, душманы отходят, их догоняешь, да все это при спуске с горы, градусов под 30, расстояние до них 1,5 км, поросшее кустарником, вот это медленное тягучее движение, вспышки стрельбы, трупы иногда валяются. Душманы своих убитых утаскивали, раненых, если были сложные ранения, добивали.
Проблем у командира десантной дивизии, которая высадилась в тылу противника три: где брать боеприпасы, провизию и куда девать пленных.
Десант рассчитан на короткий промежуток, так же как и оккупационная армия. Если взял пленных – браво! Таскаешься с ними по горам, а у тебя по графику еще 2 недели впереди. По технологии пленных мы должны были сдавать афганцам, те вызывают своих особистов, нам их трогать нельзя – иностранные граждане. Мы не должны были этим заниматься. Если пленных 2–4 их можно переслать, а если человек 10? А если есть раненые, таскать его что ли, кормить? Приходилось расстреливать. Это не преступная жестокость, тут простая дилемма: кого спасать своих раненных или пленных? Это на равнинах можно погрузить в грузовики и вывезти, но там, где выйти можно только при помощи вертолета, тут шутки в сторону.
Душманы применяли всегда одну тактику – обстрелял и бегом. До прямого столкновения не доходило – в руки не давались. Главный принцип – ударил и убежал. Первый удар всегда готовился очень тщательно и даже, если в колонне загорелись первая и последняя машины, и она полностью стала, духи ее расстреливали сколько могли, но потом очень быстро уходили, так как понимали, сейчас вызовут авиацию и им всем «кирдык» будет.
Был такой случай: десантная операция, вылетаем в провинцию Пактия, с центром в городе Гардез. На аэродроме полк рассаживают по вертушкам (МИ-8). В каждый вертолет может поместиться либо 12 человек с боеприпасами, либо 10, но с минометом. Для облегчения полета в высокогорных условиях, с корпуса, под хвостом сняты полусферы – салон заканчивается дыркой, которая прикрыта маскировочной сетью.
Я разбил бойцов по заданию командира полка, по 12 человек, зачитал инструкцию поведения в вертолете: держаться двумя руками за скамейки, не вставать, не передвигаться по салону. Но афганские солдаты – сущие дети, стали заглядывать в отверстия, ходить друг к другу «в гости» поболтать. В начале я пытался орать, но турбина все заглушает, никто ничего не слышит. Вскоре с земли протянулась цепочка трассеров из КПВТ (калибр 14,5 мм) летчик тут же в маневр – ввалиться в ущелье, зигзаги.
Зашли на гору, высадились. Я их пересчитал. Из одной машины вылетел миномет, а в моей вместо десяти человек – восемь, пересчитывали три раза. Когда они вывалились из вертолета и куда, я так и не смог вспомнить. «Ржали» до упаду, в итоге написали, что они дезертировали.
Хорошо запомнился мой первый бой. Это было десантирование, и нас выбросили прямо на пристрелянные позиции. Про нашу высадку уже знали, нас всех продали в штабе армии ДРА. Агентура была у душманов хорошая. Короче говоря, нас ждали. Стали высаживаться из вертолетов, пули вокруг нас свистят – пристрелялись капитально. Из вертолетов сделали дуршлаги, тем не менее, машины все ушли, с дырками, но ушли на базу.
Все мы выпрыгнули, стали строить вокруг себя каменное обвалование, искать какие-то укрытия, забиваться в щель: невозможно было голову высунуть. Потом выяснилось, что это один и тот же пулемет. Дело в том, что находились мы на высотке, посреди схождения трех отрогов, а внизу проходит дорога. Но эхо, отражаясь от стен ущелья, перекрывало само себя, ну, наверное, раз 5–6 и шло с разных направлений и понять, откуда стрелял пулемет, было просто невозможно. Но потом стало понятно, что это ДШК (калибр 12,7 мм).
Стало понятно, что пулемет один. Потом он прекратил стрельбу, наши начали движение, чтобы спровоцировать его, он опять открыл стрельбу, начали следить откуда. Часа полтора ушло на то, чтобы его вычислить, все глаза в бинокли проглядели, а высадилось человек 150, смотрели во все глаза, да плюс еще рядом была советская рота, немного дальше от нас, тоже залегли, смотрят – ничего не видно. Пройти по дороге было невозможно – один пулемет все контролировал.
Но пулеметчик совершил роковую ошибку, он плохо продумал зону обстрела и график стрельбы. Сместилось солнце на один из отрогов, и на амбразуру нашла тень, густая и темная, солнце-то очень яркое. И сразу же, как бенгальский огонь, стал виден выхлоп из канала ствола, тут все заорали, обрадовались.
Вызвали вертолет (а вертолеты раза три уже прилетали, все кружили, кружили, да не видят ничего) и он туда всадил с первого же выстрела управляемую ракету, по-моему, «Фагот» и оттуда все вылетело наружу. Амбразура была в пещере, душман мог там сидеть неделю.
Это все к тому, что такое война в горах: можно вводить спутниковое слежение, можно аппаратуру, улавливающую звуки, можно определители баллистики, которые пытаются вычислять. Но условия в складках местности настолько тяжелые, что несколько хорошо замаскированных пулеметных гнезд будут держать весь перевал. Ничего не увидишь даже при самых современных средствах. Техника не способна справиться с теми преимуществами, которое есть у талибов – это горы. Тут самое главное – вовремя обнаружить противника, его место и вызвать авиацию или артиллерийский огонь.
Летчики летали очень хорошо, потрясающе. Опыт был такой, что не верилось, как такое можно вытворять в воздухе. Но при всем притом, когда началась война в Чечне, по всей России набралось только шесть подготовленных, слетавшихся экипажей, хотя не такой уж и большой промежуток времени между 1989 и 1995 годами.
Из-за того, что большинство боевых действий шло вдоль дорог, все придорожные кишлаки опустели и жители, сами по себе, перебрались в другие населенные пункты. И эти брошенные дувалы, сплошь и рядом, использовались для засад. Конечно, часто бывало, что душманы начинали обстрел, прямо из густонаселенной зоны, преднамеренно вызывая обстрел по гражданским целям.
