Текст книги "От солдата до генерала. Воспоминания о войне"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
С той стороны от танков отходят тоже три человека, такие рослые и крепкие ребята. Несколько минут ожидания, скорее всего «мандража». И так ночь была бессонная, а тут еще лежишь в арыке и нужно все держать на контроле, человеческие жизни на кону. Смотрю, один из них жмет руку комбату и идет с нашими офицерами по направлению к нам. Командир роты сзади машет флагом: «Не стрелять». Подошли, все улыбаются. Оказывается, афганец, командир танковой роты, учился в Советском Союзе в военном училище в Киеве и разговаривает на русском языке. Наши командиры не только уговорили его не стрелять, но и попросили прейти его танковую роту на нашу сторону. Через десять, пятнадцать минут разошлись, а танки повернули обратно.
За тем, что происходило, наблюдали из окон люди. И как только уехали танки, потихоньку стали выходить из домов. Сначала пришли три женщины к нашему герою-майору (комбату), обняли его, прослезились и через несколько минут ушли. Ну, а офицеры пошли договариваться, где бы нам расположиться в батальон связи, который был дислоцирован рядом с советским городком. Он стоял в Кабуле уже больше года.
Не прошло и часа, как из всех домов городка стали выходить женщины с ведрами, кастрюлями, корзинками, доверху наполненными фруктами, Некоторые фрукты мы видели впервые. А они идут, плачут, не скрывая слез и не стесняясь, обнимают нас, благодарят за спасение. Это были жены советских специалистов, работавших в Афганистане и военных советников. Они рассказали, что уже несколько дней не выходят на улицу, опасаясь уличных боев и перестрелок, которые к тому времени уже начались в столице Афганистана. Ночью они спали, кто с ножом под подушкой, кто с оружием, если кому оно полагалось. Мужчины почти не появлялись дома, сутками пропадали на работе. Видели, как исчезали афганцы, соседи по подъезду. Утром уходили на работу и не возвращались, как ночью приезжали за партийными деятелями и некоторыми руководителями афганского государственного аппарата. Все смотрели и ничего не могли поделать, сидели в своих квартирах, а впереди была неизвестность.
Вообще натерпелись бедные женщины и, наконец-то, видя, что здесь свои, советские солдаты, дали волю эмоциям. Конечно же мы не понимали, что мы для них сейчас значим, каким гарантом являемся. Мы многого тогда еще не понимали.
«Восток – дело тонкое», – говорил известный актер в популярном фильме. Поди разберись, кто прав, кто виноват.
Покушали мы плотно, соскучились по домашней пище. Женщины стояли рядом, смотрели на нас, плакали и говорили: «Кушайте, кушайте сынки». После обеда, не торопясь, расположили БМД вокруг советского городка, расставили караулы и командиры пошли договариваться насчет ночлежки в батальон связи. Стало темнеть, и где-то вдалеке раздавались автоматные очереди, орудийные выстрелы. У нас же около городка все было спокойно.
Ночью, я, как и мои сослуживцы, стоял в карауле вместе с солдатом-связистом, рассказывал ему, как мы добирались до Афганистана, какие новости в Союзе. Поэтому время дежурства прошло незаметно. А на утро командиры рассказали нам, что те выстрелы, которые раздавались вдалеке, это была боевая операция спецподразделений КГБ СССР «Гром» и «Зенит» под прикрытием «мусульманского батальона» по захвату дворца Тадж-Бек, в котором находилась резиденция Хафизуллы Амина – Генерального секретаря ЦК Народно-демократической партии Афганистана, Председателя Революционного совета ДРА. Все особо важные государственные объекты за эту тревожную ночь 27 декабря были захвачены.
На следующий день поступил приказ выдвигаться к крепости «Балла-Хисар», там стоял полк афганских десантников, где хранились афганские военные боеприпасы. В этой крепости и дислоцировался 357-й парашютно-десантный полк все время нашей службы в Афганистане. Здесь встретил я и Новый 1980 год.
Так уж произошло, что наша 1-я рота дежурила по полку с 31 декабря на 1 января. Конечно же мне «повезло», я заступил на дежурство с 23 часов до часу ночи. Так было обидно, что все празднуют, а ты ходишь тут с автоматом, в чужой стране, у каких-то ворот и пообщаться не с кем. Начинаешь вспоминать родных, близких и становится еще грустнее. Это был мой первый Новый год в Афганистане, второй был уже веселее.
С 357-м полком было связано еще одно яркое пятно моей афганской биографии. Буквально сразу же после Нового, я «загремел» на «гауптвахту», в солдатском сленге – на «губу». А история была такая. То, что наш полк располагался в средневековой крепости, это хорошо. Но автомобили, БМД и другую крупногабаритную технику нужно было где-то определять, поэтому командование полка приняло решение, расставить и замаскировать боевые машины десанта согласно дислокации.
Случай произошел в карауле. Инструктировал караулы, первый месяц нашего пребывания в Афганистане сам командир полка – полковник Литовчик Константин Григорьевич. Говорил он долго и нудно, в моем солдатском понимании. И единственное, что я понял – нужна особенная бдительность, проверять работу будет сам лично, и машины БМД нужно маскировать.
Командир роты приказал закрывать машины. Когда заступили в караул, мне на пост дали еще двух солдатиков-новобранцев. Ходил с автоматом около БМД, а ребята, взяв лопаты, копали «капонир» – яму метровой глубины для маскировки техники.
Смотрю, они здорово устали. Я подошел и сменил одного их них, снял бушлат, автомат забросил на спину, подтянул плотнее, взял лопату и начал копать афганскую землю. Солдату же сказал, чтобы смотрел «в оба», то есть очень внимательно. Копаю землю с усердием, тороплюсь, вспотел даже.
Вдруг слышу, что кричит солдатик: «Товарищ сержант, скорее». Бросил я лопату, выпрыгнул из ямы. Впереди вижу тени трех человек уже близко. Кричу: «Стой, кто идет?» Так положено по уставу караульной службы. А они быстро идут ко мне, и я отчетливо вижу командира полка и еще двух сержантов из разведроты, которых он взял с собой для обхода караула. «Стой! Стрелять буду!» – крикнул я, как мне показалось довольно громко. Но как мне потом сказали солдаты, которые стояли рядом в яме, крикнул я еле слышно и очень растерянно. Командир подошел, скорее даже, подбежал, с криком: «Все, все расстреляны и убиты». Потом, немного успокоившись и взяв себя в руки, спросил: «Кто старший?» Я доложил, как положено: «Товарищ полковник. Старший поста, младший сержант Мельников, 1-я рота, 1-й батальон». «Почему копаете? Почему все отвлеклись? Вы же все уже убиты», – махнул рукой и пошел дальше. Ко мне подошел один из сержантов-разведчиков и пристыдил за невнимательность и «расслабуху». Но не мог же я ему сказать, что пожалел солдата, который прозевал проверяющих. Раз я сержант, значит и вся ответственность на мне.
Вот так прошло это дежурство, но этим не закончилось. На утро полк был построен. Командир полка, назвав мою фамилию, а также еще троих, проштрафившихся, вызвал из строя: «Вот посмотрите, вояки. Все проспали. Всех на гауптвахту». Так я попал на «губу», первый и последний раз. Привели меня в комнатку, где-то в подвале, там было немного народу, прапорщики, один офицер и несколько солдат. Ну, думаю, хоть посплю немного, не тут то было. Уже вечером меня забрали обратно в роту, говорят, что надо работать, а не спать тут.
Дальше пошла обычная солдатская жизнь – подъем, умывание, завтрак на полевых кухнях, учения. В основном замполит роты рассказывал об Афганистане: что за страна, какие порядки, нравы, религия. В дальнейшем стали присылать брошюры, в которых была собрана вся необходимая информация.
Так прошел январь, начало февраля. А во второй половине февраля я и несколько моих сослуживцев были переведены из города Кабул на аэродром, где дислоцировался 350-й парашютно-десантный полк.
Так я попал в легендарный «полтинник» – как называют его «афганцы» (военнослужащие, прослужившие в Афганистане). Полк понес потери, о которых знали все. 26 декабря, во время ввода войск в ДРА, при заходе в Кабульскую долину врезался в горный хребет и взорвался один из самолетов ИЛ-76. На борту самолета было несколько «наливников» (машины с топливом) и 37 десантников, не считая экипажа. Это были первые потери полка. Всего же за всю продолжительную афганскую войну потери полка более 357 человек и несколько военных пропало без вести.
Полк считался одним из боеспособных в Ограниченном контингенте советских войск в Афганистане. Я благодарен судьбе, что попал служить именно в этот полк. С особой теплотой в душе вспоминаю командиров полка: полковника Шпака Георгия Ивановича и подполковника Семкина, начальника штаба полка майора Чиндарова A.A. Офицеры были очень образованные, подготовленные.
Шпак Г.И. на начальном этапе боевых действий сам дорисовывал карты по местности, потому что карт Афганистана просто не было, думали, что прилетели ненадолго. Георгий Иванович очень хороший педагог, в дальнейшем уже в России, став доктором педагогических наук, был всегда сдержан, вежлив, лаконичен, очень хорошо относился к солдатам, жалел их.
Совершенная противоположность – начштаба Чиндаров. Как построит полк, голос громкий, жестковатый, всегда с русским матерком. Мы все его побаивались. Сейчас это очень уважаемые люди России.
А служба шла своим чередом. Каждую неделю ждали приказа о выводе войск, а его все не было. Сначала командиры говорили, что после Нового года, затем – весной. А приказа все нет и нет. Начали обустраиваться, потихоньку вырыли ямы под палатками, глубиной примерно метра полтора. В палатках стало просторнее. Весной подвезли двухярусные кровати, умывальники, а то умывались снегом, пока он был. Ходили все чумазые, небритые.
Подвезли и установили полевые бани и высокотемпературные установки для просушки белья, для уничтожения микробов и насекомых, которыми изобилует земля Афганистана. Появились вши в белье, и эти установки оказались очень кстати. Привезли в марте-апреле полевую форму, а форму, в которой мы ходили в Советском Союзе, сдали. Так у нас появились полевые кители и брюки, ботинки вместо сапог, шляпа вместо берета. Единственное, что разрешили оставить, это тельняшку.
Весь контингент советских войск теперь был одет и обут одинаково, различали друг друга по звездочкам и лычкам на погонах, да по значкам. У кого парашют, у кого крылышки – «летун», у кого танки – танкист и т. д.
В середине апреля пришло разрешение написать письма родным, для них это четыре месяца неизвестности. Представляете себе состояние родителей и жен. Что тут началось. Помню, собрал полк начштаба Чиндаров и начал зачитывать посланные письма солдат. Кто-то отрезал ухо «душману», кто-то потерял ногу, руку и так далее. Солдаты, офицеры стоят и смеются. Чиндаров еще и с матерком так увлекательно рассказывает. Посмеялись, а потом начштаба вдруг стал очень серьезным и говорит: «Я этих вот «писателей» выучу, мать вашу». И трясет письмами, а потом уже по-отечески добавил: «Вы думайте, что писать. Пожалейте матерей и жен, каково им там сейчас». Я его после этого очень стал уважать.
Весной нас ждала еще одна напасть – болезнь Боткина, в народе прозванная «желтухой». Почти треть боевого состава полка покосила. Командиры забили тревогу. Стали приезжать медицинские комиссии, приезжали даже из Москвы доктора и академики Академии медицинских наук. В чем же была причина? А причина была в воде, оказывается вода в Афганистане в десятки раз содержит больше микробов, чем у нас в Союзе.
Для афганцев дизентерия, как для нас россиян насморк. Что делать? Антибиотиков не напасешься, а пить хочется постоянно. Один из академиков предложил кипятить верблюжью колючку. Благо этой травы было много, нужно было просто собирать ее и кипятить минут тридцать, затем остужать и пить. Вкус этой желтой воды помню до сих пор. Эта верблюжья колючка содержит большое количество тахина – вещества антисептического действия. Вот и пили эту воду до завершения службы в Афганистане. Постепенно научились пить воды как можно меньше, особенно в жару. Болезнь пошла на спад.
Основные боевые действия начались весной. Зимой перевалы и горные тропы занесены снегом, а поставки оружия и мятежные группировки находились на границе между Афганистаном и Пакистаном в городе Пешаваре. Там были созданы, не без помощи США, лагеря подготовки и обучения бандформирований. Называли мы их «душманами» или «духами», на солдатском сленге. Часто выезжали за Кабул в район мраморного карьера на учебные тренировки. Там небольшое поле и относительно невысокие горы.
Декабрь 2008 года.
Мельничук Вячеслав Георгиевич
На «Точке»
Я родился 15 января 1968 года в Беларуси – в деревне Радощь Ивановского района Брестской области. Окончил восьмилетнюю школу, приехал в Москву, поступил в Профессионально-техническое училище № 82, расположенное на улице Мельникова, дом 2. По профессии – электрогазосварщик.
После окончания училища был призван на военную службу. Я был призван 15 ноября 1986 года и направлен в «учебку» – в город Кушка. Мы долго туда ехали, целую неделю, наверное. Скорее всего, на военном эшелоне, потому что нам давали горячий паек. В Кушке, соответственно, прошел ускоренные курсы молодого бойца: как обращаться с оружием, как бросать гранаты, в общем, все объяснили, все показали примерно, в быстром темпе. И уже в феврале, в первых числах февраля, я был направлен в Афганистан.
«Учебка»
Когда попал в «учебку», часть призывников там уже была. Пять взводов, в каждом было по тридцать человек. В каждом взводе три отделения, брали по одиннадцать человек в
отделение, с запасом, на случай, если один заболеет. Того, кто второй раз проболел желтухой, туда не отправляли. В «учебке» была часть, в которой их оставляли служить.
Что в «учебке»? Маршировали, в общем-то, на плацу, песни пели, ходили строевой в сопке, как бы сказать. Через день занимались там всякими военными полевыми выходами, это у нас так называлось. Где-то кто-то прятался, мы его искали, имитировали какие-то боевые действия. Соответственно, марш-броски, и за всю практику, по-моему, только один раз были мы на стрельбище, когда мы стреляли боевыми патронами и бросали боевые гранаты, настоящие.
В принципе, это было под надзором сержантов. Были случаи, когда кидали гранату, вылезали из окопа, смотрели куда это она полетела, попал я в цель или не попал. Давали «по шапке» за это. Путались иногда, когда говорили: «Стреляй одиночными», а автомат, как правило, включается сразу на автоматический выстрел, и все патроны быстренько вылетали из магазина.
Были хорошие тенденции, были и плохие. Плохо отстрелял или плохо что-то метнул – приходилось кружок пробежать, там где-нибудь до заката, в сопочку сбегать, поштурмовать.
Климат там был сложный, в этой Кушке, азиатский. Пока мы там адаптировались, очень тяжело было для желудка. Пили воду, у нас во фляжках была, варили чай из верблюжьей колючки. Говорят, там как-то из нее варят воду, специально пьют, чтоб для организма было лучше.
Опять же, когда жарко – раны медленнее заживают. Где-то поранился, и все, могло целый месяц болеть. Там все прело и гнило.
Когда я уже служил на «точке», так вообще трудно было. Медсанчасти там не было, никто в мелких случаях тебя никуда не повезет. Только если совсем невмоготу, тогда везут в полк, к медикам, они уже что-то с тобой делают. Приходилось терпеть.
Еды постоянно в «учебке» не хватало, на еду время отводилось не так, что сидишь и в «расслабон» кушаешь – пришли, быстренько, схватили ложки. Вилок не было, ложками быстренько погремели, раздатчики все раздали, встали и ушли быстро. В общем, тренировали. В первые дни бегаешь, ничего не понимаешь. «Учебка» – она и есть «учебка», полностью командуют сержанты.
Утром, соответственно, подъем, в шесть утра, все быстренько выбежали в спортивной форме, уже не помню, номер один, что ли? В общем, выбежали в спортивной форме номер один, построились на плацу. Рота построилась – и быстренько-быстренько марш-бросок, пробежка вокруг города этого Кушки, соответственно, был уже отработан какой-то маршрут. Быстрая пробежка, возвращаемся в спортгородок, легкая физзарядка, ну и, соответственно, заходим уже в казарму. Там умывание, одевание, построение на завтрак – все строем ходили – позавтракали и начинали дальнейшие занятия. Кто где, кто – на спортгородке, кто в классах занимается, кто-то еще где-то. В общем, время пролетело в «учебке», можно сказать, незаметно, потому что с утра до вечера такая нагрузка, что только бы до подушки донести голову. Отдыха почти в «учебке» и никакого нет, там не отдохнешь, там гоняют сержанты, гоняют – «от и до».
Еды не хватало, есть всегда хотелось почему-то, может, организмы молодые. «Тырили» со столовки хлеб – ну там, в противогазы, кто под шапку засунет. Ну, соответственно, после столовой сержант всех построит и говорит: «Так, теперь давайте все к осмотру». И если у кого находили, приносили тому буханку хлеба, он ее ест, а все остальные отжимаются. Ну, после обеда, после еды, отжиматься очень тяжело, поэтому, соответственно, отжимаешься и говоришь: «Да, в следующий раз я две буханки хлеба не съем». Ну, так, как бы воспитывали коллектив.
Там была еще такая Кушка – речка такая, каменная. Туда забежим, сержант в рюкзаки наложит нам кирпичиков, и с кирпичиками пробежки устраивали.
Ну, ничего, нормально. Да, были злые все – гоняют нас и прочее, но зато приобрели нормальную физическую форму. Ну, что на гражданке? Кто-то занимался спортом, кто вообще не занимался, были и нормальные ребята, были и хиленькие. Я не думаю, что был какой-то отбор – если тебя в Афган, то соответствовать должен каким-то там параметрам. Брали всех. Кто мог и кто не мог.
«Учебка» прошла быстро, почти незаметно. По-моему, Марах-нары город назывался, там был аэропорт, с Кушки мы поехали туда, на самолете, соответственно, полетели уже в Шендант. Выдали нам с собой на дорожку паек, новую форму дали. И отпустили.
«Точка»
Прилетели мы в город Шендант. Жарко, аэропорт. Истребители гудят, двигатели прогревают, шум такой стоит!
Там стояли две палаточки, я так понял, все туда прибывали, ночь отбывали, а наутро уже всех распределяли по частям, кто куда.
Мы-то прилетели такие все, как бы сказать, с мамкиных пирожков, а там уже такие все черные, обстрелянные. И с утра были перенаправлены в сторону Герата в 101-й полк. Там, соответственно, опять прошел какой-то отбор, одних – налево, вторых – направо. За нами пришли машины. А нас-то было там – шесть человек оставили всего лишь.
Сложно сказать, то ли страшные впечатления были, то ли не страшные, там от этих истребителей такая шумиха стоит, такой гул.
Провели в палатках ночь, ночью холодно было, днем там жарко, прямо невозможно, а ночью очень холодно. Уже, я помню, ночевали мы, на улицу выходили, ползали там – где-нибудь найти хоть какое-нибудь бревнышко, чтобы топить буржуйку. Ну, и народу у нас там было – все палатки забиты, друг на друге спали.
А утром нас на двух БТРах отвезли в 101-й полк, в сторону Герата. Отвезли, а там, соответственно, опять кого куда. Четыре человека нас осталось с нашей «учебки», с нашей роты, которые попали вместе на «точку».
Пришла машина, всех загрузили и отвезли, соответственно, на эту «точку». За нами приехал старшина на машине. Старшина у нас был из Сибири, такой – «два-на-два», здоровяк.
Мы в «учебке», как солдаты, натренированные, в форме, все как положено. А здесь другая уже форма, мы такую и не видели, и все такое, не совсем к уставу относящееся. В кроссовках и форме он ходит. Для нас, конечно, было в начале как-то непонятно, потом это уже все стало обыденным явлением.
Приехали на «точку», нас, соответственно, покормили первым делом, столовка была уже сделана. Продукты туда раз в месяц из полка привозили, их складывали в специальный отсек землянки и хранили. Что могли из полка привозить? Сухари из белого хлебушка – это основное. Такие, в железных банках, скорее ведрах, квадратных. Тушенка, понятно, говяжья, свиная. Консервы. Килька. Картошка в трехлитровых банках, уже замаринованная и соленая. Водичкой заливаешь – готовое пюре. А если где-то старшина свежей картошки достанет – тогда уже был праздник. Что там можно в таком климате сохранить? Холодильника не было, все хранили в маленькой землянке. Сигареты выдавали нам, получали на всех, а некурящим – сахар.
Столовая, как и все остальные помещения, находилась у нас в землянке. Землянка делилась на отсеки.
Землянка, как она делается? Копаешь на метр землю, кирпичиками обкладываешь, буржуйку ставишь, и вот тебе землянка. Крышу из листов железа делали каких-то. Крыша метра на полтора над землей возвышалась, там даже окошки делали в стенах. Сначала-то мы в палатках жили, а потом перебрались в землянку. В палатках зимой холодно, а летом дышать невозможно, а в землянке зимой тепло, а летом прохладно.
В общем, помимо столовки, там уже была спальня. Казарма, как во всех воинских частях. Казармой это не назовешь, там не было второго яруса, поскольку не позволяли потолки поставить второй ярус. И импровизированная оружейка была, где хранилось оружие, патроны лежали, гранаты и автоматики стояли наши с пулеметиками.
На входе было одно помещение небольшое для дежурного – дежурный там постоянно сидел.
Все это было выкопано вручную, построено вручную. Стенки оббивали дощечками из ящиков от снарядов. Брали у артиллеристов или у танкистов, это все – просили. Они освобождали эти ящики, ящики все разбивались и получались хорошие дощечки. Этими дощечками обшивали стеночки. Получалось очень красиво. Порохом это все обжигаешь. Есть такой порох, длинный, как макаронина, ты ее с одной стороны поджигаешь, она горит, ты в нее дуешь, она огнем дощечки обжигает, и получается такая красивая штучка. Стена обшитая, красивая получалась. Не знаю, с чем это сравнить, но в наших полевых условиях это намного лучше было, чем жить в палатке. И пыль, и если подует, допустим, ветер-«афганец» – это вот как сплошной песок, можно сказать, три метра ничего не видишь, задувает куда угодно и во что угодно. Ну, в принципе, на моей практике раза два он всего лишь дул, по-моему. Вообще ничего не видать, задувает во все щели! После него, если в оружие попадает, то это все – замучаешься очистить.
Оружие чистили постоянно, каждый следил за своим, с другой стороны, если увидит, что нечищеное, сержант или прапорщик, пока молодые, дадут вам по шее. Что значит «дадут по шее»? Что-нибудь покричат-покричат, да и успокоются.
Молодых нас человек двенадцать было, как раз одного призыва пришло. Ну, а их было двенадцать-четырнадцать человек. Самый старший у нас был лейтенант, и еще четыре прапорщика. Ну, в начале «старики» поясняли, как надо жить, как надо службу тащить, но ничего такого экстремального не было, во всяком случае, присматривали за молодыми, чтобы не лезли куда не надо.
У нас была еще банька построена из кирпичей, была бочка с холодной водой, бочка с горячей водой, сами грели ее. Было так сделано: туда заливаем солярку, поджигаем, и вот целый день (мы называли ее паровозом) горит. Соответственно, набиралась горячая вода. Могли, в субботу, допустим, устраивать банный день. Помыться с водичкой. Воду привозили с водокачки – приезжала машина с бочкой. Мы воду быстренько туда в бочки заливали ведрами и качали. И могли даже мыться раз в неделю, довольно-таки неплохо. Не каждый это смог бы.
На «точке» находилась станция тропосферная, стояли большие антенны, которые «качали» связь. На станции сидели связисты постоянно. А мы стояли в охране этих антенн, несли караульную службу, чтобы никто не проник. Соответственно, здесь же находилась еще «дизельная», где стояли дизель-генераторы, для того чтобы обеспечивать станцию электричеством. Электричество должно было поступать бесперебойно, чтобы связь могла работать. Если пропадет электричество, то пропадет и связь, которая идет между Союзом и Кабулом. Все было обнесено колючей проволокой, бруствером. Это и была наша «точка».
Еще у нас в охране было два танка, в помощь, для поддержки. Они стояли там, откуда можно было в первую очередь ждать «гостей».
Рядом стоял трубопроводный завод. Там по ночам иногда взрывалось что-то, «трубачи» бегали, ремонтировали.
И вроде до Герата еще одна танковая точка была – афганских войск уже. В общем, беспокоились только за одно направление – сзади полк и «точка». А там – горы и степи кругом.
Служба
Первые три дня нас ставили в курс всех дел – где что, где как, пока познакомились. Три дня мы, в принципе, отдыхали. Выдали нам вооружение. Каждый его очистил, ходил за угол и проверял по мишеням – пристреливался.
Через три дня начали нести постовую службу, скажем так, заступали в караул. Сутки стоишь в карауле, сутки отдыхаешь. Давали поспать перед караулом, до заступления в караул давали после обеда отдых. Вечером старшина или дежурный из прапорщиков проводил развод. Объяснял все, где надо, получше смотреть. Заступали мы с восьми на сутки – два часа на посту, два часа отдых.
Еще у нас на «точке» была машина разведбатальона. Чем они занимались? По ночам пеленговали духовские станции, все это передавалось в полк, артиллеристам, которые по ночам же бомбили. Они вычисляют, откуда идет передача, команда поступает в полк, и этот сектор обстреливался. Иногда было тихо. Но редко. Четыре человека этого разведбата там было, и поначалу они жили отдельно, в палаточке. А когда народу поубавилось, они перебрались к нам. И ели вместе с нами, и жили.
Располагались мы по дороге на Герат. А Герат тогда делился на две части – Старый Герат и Новый Герат. В Новом Герате сидела афганская армия с нашими советниками. Это был нормальный город. А в Старый Герат, по слухам, наша армия даже не заходила. Сам я там не ползал, тоже все по слухам рассказываю. Старый Герат весь состоял из нор и ходов, и находиться для наших войск там было просто опасно. Для «духов» там был «клондайк». Они могли появляться в любом месте. По осени был дивизионный рейд, пришли наши войска и начали бомбить этот Старый Герат, но непонятно, с каким результатом. Потому что там душманы как дома, они из этой норы вылезли и спрятались в другую нору. Там у них ходы такие были. Так говорят. Представляло большую опасность для наших войск там находиться.
Дивизионный рейд этот был вызван тем, что накануне по дороге на Герат обстреляли нашу колонну. Вечером было. Мы каждый занимался там своими делами, но место свое все знали, и, как только пальба пошла, мы все сразу по позициям. Постреляли в ту сторону тоже. Но, как мы потом узнали, четыре где-то они машины сожгли – грохот стоял такой, и полыхало ужасно.
Жизнь на «точке» очень отличается от жизни в воинской части, она больше так, к партизанам относится. Устав есть, но он немножко, как сказать, свой устав. Более отвечающий условиям. И не всегда так, как положено в уставе. Старались и старшина, и прапорщик, чтобы мы более-менее были похожи на бойцов, но, как правило, не всегда это получалось. Поскольку климат другой, в сапогах ты там не походишь.
Нам выдавали летнюю и зимнюю форму. Летом – панама и легкая «хэбэшная» форма. Как бы полусапожки были, но все равно было жарковато.
Нам, в принципе, платили, выдавали нам деньги в чеках, не помню, солдат то ли двадцать, то ли пятнадцать чеков получал. Вот когда мы этих чеков подкопили, тогда ездили в полк «трубопроводный». Там можно себе было приобрести кроссовки, и уже как бы намного проще было. Обувь легкая и удобная, в отличие от сапог. Но на развод всегда выходили в сапогах.
Неудобная форма была, но что поделаешь? Хотя сапожки были хорошие, если носить в зимний период. Нам еще кальсоны выдавали. Так как мы на «точку» приехали, у нас сразу эти кальсоны отобрали и переодели в трусы. Потому что там заводится какая-то гадость, потом очень трудно выводить. И «деды» от своего гардероба давали. Ну, а потом уже, как мы «дедами» стали, мы стали молодежь одевать.
Пробыл я там почти целых два года. Попал я туда…в феврале, где-то третьего, а уехал оттуда я тридцатого января. Пробыли мы там долго, потому что не давали нам замену. Мы попали как раз тогда, когда заканчивалась уже эта война, все шло на вывод войск. Поэтому, когда у нас увольнялись, «дембеля» уходили домой, пополнения нам не давали. Нас где-то было двенадцать, моего призыва, и нам дали два человека, а потом еще два. То есть, сократили до пятнадцати человек. Кто-то оставался постоянно в «сфере», я уже и за дизеля, и за посты отвечал. Я уже был тогда сержантом, замком взвода, в общем, за все отвечал.
К выводу войск у нас совсем служба изменилась. Народ устал. Пополнения нет, все – «деды», все – «дембеля». Хозяйственные работы уже не велись – людей не хватало. Когда собирали на дивизионный рейд, хотели и от нас людей взять, а из кого? Своих мало, выходили в караул через ночь. Был я сержантом, и Богдан младшим сержантом был. Ночь я несу караул со своими ребятами, ночь – он. Ночь я отдыхаю, с моими ребятами, ночь – он.
Друзья у меня там были, конечно. Игорь Рязанов, с Питера. Он был кашеваром. Его назначили на кухню, первым делом. Там ведь выясняли, кто ты был, кем раньше работал, что делал, что умеешь. И, в соответствии с этим, тебя распределяли. До армии он учился на корабельного кока, поэтому ему «кликуху» сразу дали – Кок. И он с этой кухни не вылезал около года. Мы с ним и сейчас неплохо общаемся, вот, скоро хочу пригласить его к себе и ребят всех созвать. Марчел занимался станциями с первого дня. Нас там всех по кличкам в основном называли, ну как-то так в Афгане повелось. Мы с Богданом несли караульную службу. Еще был Плакса – тоже в карауле. Потом перешел на станцию. Строганов Вадим, Копченый, тоже в карауле. Нашим водителем был Хохол. У нас была машина, он ее постоянно чего-то чинил, она постоянно у него кипела. Какая-то старенькая машина, другой техники на точке не было. Потом уже, когда она у нас окончательно сломалась, мы брали машину у артиллеристов. Звонили, они за нами приезжали, и ехали, куда надо. Они нам давали свою технику на то, чтобы привезти воду или продукты.
Я должен был осенью уйти домой, но нас не отпускали, и продержали нас еще три месяца.
К концу действий стараются никаких особых боевых действий не вести, ну, с нашей стороны была легкая стрельба, потому что пытались договориться, чтобы нам оттуда выйти тихо и спокойно.
Все имущество после ухода мы передавали этим сорбосам – афганской армии. Что после этого произошло, интересно узнать и увидеть. Скорее всего, после нашего ухода все «духи» захватывали. Так было, как правило. Когда с Кандагара войска уходили, следом уже шли «духи» и все, что осталось, подбирали.
В общем, два года и три месяца. Даже медали получал. Сложно очень рассказывать о войне, потому что даже и не знаешь, что рассказать. Открытых боевых действий не велось, в основном – партизанские войны. Вот и сидели все по «точкам» да по окопам.
