Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Поводов для удаления представлялось, собственно говоря, необозримое количество. Каждая моя поездка по поволжским губерниям приносила в результате много данных для немедленного удаления чуть ли не каждого из посещенных мной начальников управлений, и если удаление не состоялось, то только из-за рокового влияния на судьбы политического розыска в России и на состав чинов его со стороны штаба Отдельного корпуса жандармов.

Со времени перевода в Саратов Поволжского районного охранного отделения я оставил за собой непосредственное руководство той частью секретной агентуры, что освещала деятельность Партии социалистов-революци-онеров. Я постоянно подкреплял ее новыми сотрудниками и, как упоминал ранее, имел даже свою агентуру среди тогдашней парижской эсеровской эмиграции, переданной мною затем, по распоряжению Департамента, в его ведение. Мое руководство розыском в Поволжье опиралось не только на отвлеченные данные и соображения, но всегда на живой, своевременный и точный материал, получаемый мной от осведомленной секретной агентуры.

Таким образом, если, например, какой нибудь ловкач из подведомственных мне начальников губернских жандармских управлений присылал мне (что он обязан был сделать) такую копию телеграммы, посланной им директору Департамента полиции: «Предупредите председателя Совета министров, что из Самары в Петербург для совершения террористического акта против него выехал рабочий такой-то», я срочно, телеграммой же, запраши-

мемуарах

вал этого начальника, от кого из его сотрудников поступили сведения, послужившие основанием к посылке телеграммы. Следовал телеграммой же ответ, из которого я часто убеждался, что сотрудник никчемный и что сведения им выдуманы. Принимая это во внимание, я, смело беря на себя ответственность, телеграфировал в Департамент, что сведения о покушении на председателя Совета министров не заслуживают доверия. Так оно и оказывалось. Когда я, в результате, запрашивал ловкача, стремившегося создать себе репутацию «осведомленного», о причинах такой несерьезной тревоги, то получал ответ, что «лучше все-таки предупредить начальство, пусть примут меры!». Бороться с этим наивным ловкачеством было не так легко.

Были случаи, когда начальник управления начинал присылать мне агентурные записки, где сообщалось, что примерно в ноябре 1910 года Поволжский областной комитет эсеров в Саратове (такового тогда не существовало вовсе) прислал в местный комитет (какового тоже тогда быть не могло) такой-то шифр и такое-то предложение. Я отвечал кратко. «Передайте вашему сотруднику, сообщившему вам сведения о Поволжском областном комитете партии и другие данные, что все является плодом его вымысла для придания себе значения в ваших глазах и получения большего вознаграждения; в случае повторения таких попыток вводить вас в заблуждение ему будет отказано в продолжении сотрудничества, а имя его будет внесено в специальный циркуляр о шантажистах!»

Такой и подобной перепиской полны были дела Поволжского районного охранного отделения, которым я руководил с 1909 по 1912 год. Нетрудно представить себе, какой «любовью» я стал пользоваться у начальников управлений!

Опишу и несколько моих инспекционных поездок по губерниям Поволжья.

Насколько я помню, событие, о котором я расскажу, относится к концу 1909 года. В это время группа бандитов, прикрывавшаяся именем какой-то, кажется максималистской, организации, совершила ограбление, захватив значительную казенную денежную сумму, не помню, у какого именно учреждения, и совершила террористический акт в отношении начальника местной тюрьмы, ранив его выстрелами из револьвера. От начальника Астраханского жандармского управления, полковника Бураго, в то время дослуживавшего свой срок службы, поступили какие-то очень невразумительные сведения. Телеграфным распоряжением директора Департамента мне было предложено выехать в Астрахань, проверить на месте агентуру и по возможности принять меры к ликвидации преступной группы. Я немедлен-

РоссшКмемуарах

но выехал в Астрахань. Железнодорожная линия от Царицына до Астрахани встречала большими испытаниями всякого едущего даже по первому классу. Пыль, залетавшая во все щели, утомительный пустынный пейзаж, редкие и тоже пустынные станции – все было серо, грязно и скучно. Любопытно только было увидеть на улицах Царицына верблюда под вьюком.

У Астрахани потянулись затоны, заборы, опять затоны с характерным запахом гнилой рыбы и опять заборы и заборы. В Астрахани я почти не заметил парадных входов в дома. Обычно надо было войти в калитку забора, пройти двором, и только тогда можно было войти в дом – боковым входом. Город был своеобразный.

В губернском жандармском управлении я застал двух-трех заспанных и вялых не то писарей, не то жандармских унтер-офицеров и молодого, недавно назначенного адъютанта. Я был в штатском платье, представился адъютанту, предъявил свои удостоверения и копию телеграммы директора Департамента, посылавшей меня в Астрахань. Через несколько минут все зашевелилось. Явился и полковник Бураго, уже разваливающийся, пожилой, даже очень пожилой полковник, с лысиной и подкрашенными подусниками; он был очень встревожен моим приездом. Я попросил его прежде всего дать мне возможность ознакомиться со всеми материалами, что могли быть у него в управлении и которые хоть с какой-либо стороны могли относиться к интересующим меня событиям.

Писаря управления, видимо несколько более, чем их начальник, ознакомленные с делом, разложили передо мной несколько папок. Я углубился в изучение их. В отдельных агентурных записках, в отрывочных и неполных данных по наружному наблюдению мелькали кое-где нити, которые при более внимательном отношении к делу могли бы связать разрозненные данные в определенное целое. Оказалось, что начальник управления содержит в местной тюрьме какого-то юнца, который известен управлению своей неблагонадежностью. Арестован он был недавно и числился за губернским жандармским управлением. В деле имелся его первоначальный опрос, произведенный в порядке Положения о государственной охране, во время которого задержанный от всего отказывался: знать не знаю. Секретной агентуры у начальника управления в наличии не оказывалось. «Пошехонье», да и только!

Провозившись весь день над рассмотром дел в управлении и стараясь распутать цепь событий, я время от времени задавал вопросы равнодушным и сонным писарям и стремился заинтересовать делом адъютанта. Но писаря не обнаруживали никакого интереса к моим изысканиям, а адъютант просто ничего не знал и не понимал, что мне от него нужно.

Россшг^^в мемуарах

Меня позвали на обед к полковнику Бураго. Очень гостеприимные хозяева, как сам добродушный полковник, так и его молодая и миленькая, тоже очень провинциальная супруга, накормили меня хорошим рыбным астраханским обедом, а я поднес хозяйке заботливо на этот предмет привезенную коробку конфет. Бураго рассказал мне о своей прежней службе начальника жандармской команды – кажется, в Харькове, в должности, заведомо очень спокойной. Мы мирно проболтали часа два. Я объявил ему о своем намерении проехать попозже вечером в тюрьму и лично опросить задержанного им юнца.

Часов около десяти вечера я приехал в местную тюрьму и в предоставленной мне довольно поместительной камере, видимо предназначенной для свидании с арестантами, устроился для допроса. Привели арестованного – не помню теперь его фамилии – лет девятнадцати, с м amp;товыразительной физиономией. Я стал с ним беседовать, применяя приемы, которыми я часто с успехом пользовался, будучи офицером резерва в Петербургском губернском жандармском управлении.

Пробыл я с мальцом часа два, пока он наконец не расплакался и не стал откровенно рассказывать о своем участии и в грабеже денег, и в покушении на начальника тюрьмы. Только под утро я покинул здание тюрьмы с подписанным им в присутствии свидетелей протоколом допроса, в котором содержались существенные данные о том, кто именно участвовал в той группе, которая производила грабежи, где они живут, где именно спрятаны ограбленные деньги и т.д.

Произведенными по моим указаниям и распоряжениям обысками были найдены ограбленные деньги и засажены в тюрьму участники преступной шайки. Ликвидация эта была одной из удачнейших. Оставалось только произвести форменное дознание, что я предоставил делать начальнику управления.

Прощаясь с полковником Бураго, я попенял ему за то, что в его же управлении находились данные, которые не были разработаны, и что в его руках были нити, которые он почему-то не распутал. На это мое заявление хладнокровный полковник ответил: «А кто же бы этим делом занимался? Если бы я стал настаивать на такой работе, то они (по-видимому, писаря или вообще служащие управления) просто уничтожили бы эти данные; кому охота копаться в этом!» Я записал его ответ точно и в моем докладе в Департамент привел этот изумительный в устах начальника губернского жандармского управления довод в пользу «ничегонеделания». На этот раз Бураго не оставили на службе. Его уволили в отставку.

Россшг^^в мемуарах

Расскажу и о другой, не менее изумительной, инспекционной поездке – на этот раз в Тамбов. Происходило это, насколько я помню, в начале 1911 или в конце 1910 года.

От начальника Тамбовского губернского жандармского управления стали поступать «сенсационные» агентурные записки, основанием которых были сведения, исходившие от секретного сотрудника, бывшего семинариста, по отчетности числившегося в списке освещающих местную эсеровскую организацию. Этот сотрудник сообщал, что в самом непродолжительном времени в Тамбове состоится съезд представителей поволжских организацийэтой партии, а когда я, получив эти сведения и понимая хорошо, что никакого съезда таких представителей быть в это время не может и что сотрудник явно лжет, порекомендовал начальнику Тамбовского жандармского управления получше проэкзаменовать сотрудника, то неожиданно получил телеграмму, что сотрудник выехал в Саратов, будучи вызван «по партийным делам».

Установив нужный контакт и сообщив в Тамбов адрес одной из моих конспиративных квартир, куда должен был явиться для свидания со мной этот сотрудник, я предварительно вызвал к себе в кабинет одного из офицеров нашего управления, поручика Знаменского, проявлявшего интерес к розыску, и объявил ему, что он со мной пойдет на конспиративную квартиру и будет свидетелем того, как я разоблачу этого фантазера и добуду от него признание в выдуманном им самим съезде.

На другой день после нашего разговора с поручиком, около восьми часов вечера, я был вызван на конспиративную квартиру. За столом сидел, закутавшись в башлык, закрывавший ему половину лица, высокий молодой человек мрачного вида, державший правую руку засунутой за пазуху. Он недружелюбно с нами поздоровался, когда я объяснил ему, что я являюсь начальником местного розыска. Приезжий, все так же мрачно насупившись и странно пощелкивая чем-то металлическим за пазухой (будто взводя и опуская курок револьвера) и не вынимая своей правой руки, стал небрежно и неохотно, как бы выдавливая слова, рассказывать мне, что он является членом Тамбовского комитета Партии социалистов-революционеров. Такого комитета в то время, я точно знал, не существовало. По его словам, в Тамбове назначен съезд активных деятелей поволжских организаций партии и через несколько дней ожидается прибытие целого ряда видных партийных деятелей в Тамбов; он же сам был вызван в Саратов местным комитетом партии (которого, как я тоже знал, в то время уже не существовало) для предварительного обсуждения ряда вопросов, связанных с этим съездом. Я

РоссшКмемуарах

понял, что этот секретный сотрудник является немудреного типа шарлатаном, старающимся запугать меня своим таинственным видом заговорщика, держащего «про запас» при себе за пазухой револьвер.

Я дал ему высказать целый короб новостей о Саратовском эсеровском комитете и о том, с кем из его членов он уже виделся, и терпеливо выслушал его требование снабдить его деньгами на текущие расходы. Затем я хладнокровно сказал ему, чтобы он перестал щелкать крышкой часов и вынул бы руку из-за пазухи, а затем так же хладнокровно заявил ему, что он должен признаться в своем вранье, так как никаких эсеровских комитетов ни в Тамбове, ни в Саратове не существует, и что в случае его запирательства мне придется поступить с ним совсем нелюбезно, чего бы мне не хотелось.

Он долго запирался, но наконец, не видя выхода, пустил слезу раскаяния и признался, что ему хотелось получить прибавку к окладу от Тамбовского жандармского управления, где от него требовали серьезных сведений. Тогда-то он и «насочинил» о партийном съезде.

Я составил записку, в которой объяснил, что секретный сотрудник, имярек, по приезде в Саратов на свидании со мной в присутствии ротмистра Знаменского принужден был сознаться, что он ввел в заблуждение начальника Тамбовского управления ложными сведениями и что он не только не является членом Тамбовского комитета партии, но и вообще ничего не знает о деятельности этой партии. Потребовав от виновника всей катавасии, чтобы он остался в Саратове на два-три дня, я пока распростился с утратившим свой мрачно-заговорщический вид семинаристом.

На другое утро я получил от начальника Тамбовского управления телеграмму-шифровку, что в Тамбов стали съезжаться представители поволжских эсеровских организаций на съезд. Я решил, что мне надо самому ехать в Тамбов.

От Саратова до Тамбова путь недальний. По приезде на место я явился в местное жандармское управление и познакомился с начальником его, заявившим мне, что получены дополнительные сведения о предстоящем съезде также и от другой агентуры, которую он покажет на следующий день, и что в Тамбов приедет начальник Козловского отделения Рязанско-Уральс-кого жандармско-полицейского управления, подполковник Гангардг, со своим секретным сотрудником, который, в свою очередь, участвует в этом съезде. Становилось любопытно. Кто кого обманывает? Каким образом у двух жандармских офицеров нашлись осведомители, которые одновременно лгут об одном и том же? Я просто не знал, что и думать.

РоссиА^в мемуарах

Тамбов на карте генеральной

Кружком отмечен не всегда,

Он прежде горол былопальный. Теперь же город хоть куда!

Это по Лермонтову ¹⁰². А по моим тогдашним впечатлениям, Тамбов и в мое время был «никуда»: пыль, пустота на улицах, мертвый город. Начальник управления, чтобы развлечь меня, повел показать местный клуб коннозаводчиков. Ничего специфически «лошадиного», спортивного и духа не было в этом клубе. Это был обычный обывательский клуб с винтом и лото. Последняя игра была ходовой.

Начальник управления был сравнительно новый человек. Прежнего начальника, вскоре после ликвидации Поволжского областного комитета эсеров, тоже «ликвидировали» по настоянию Департамента полиции. Новый был немногим лучше: я стал с ним беседовать о наших делах и обнаружил его полную беспомощность.

На другой день, поспешив в управление, я уже застал там только что прибывшего из Козлова подполковника Гангардта, который, познакомившись со мной, сказал, что он приехал в Тамбов с секретным сотрудником, который является делегатом от козловской партийной организации на предстоящий съезд. Я попросил подполковника Гангардта познакомить меня с «делегатом». Подполковник, нисколько не удивляясь моей просьбе, сказал, что это легко сделать, так как сотрудник находится с ним в губернском жандармском управлении. Не выразив никакого изумления по поводу отсутствия хотя бы примитивной конспирации, я предложил Гангардту оформить его сведения в надлежащую официальную агентурную записку и передать ее мне. Подполковник немедленно и с готовностью изложил сообщенные им мне сведения по требуемой форме и передал ее мне. После этого я попросил позвать приехавшего осведомителя в кабинет начальника управления и остался с ним с глазу на глаз.

Предо мной уселся малокультурного вида железнодорожный рабочий козловского железнодорожного депо. Не прошло десяти-пятнадцати минут, как он откровенно сознался, что ничего не знает ни о каком эсеровском съезде, что подполковник Гангардт, вызвав его накануне приезда в Тамбов, объяснил ему, что берет его с собой в Тамбов, куда приедет «начальник», и что надо ему, этому начальнику, втереть очки, сказав, что в Тамбове состоится съезд Партии социалистов-революционеров, на каковой он, секретный сотрудник подполковника Гангардта, вызван в качестве делегата от Козлова. Бедняга ничего сам на этот раз не выдумывал; выдумывал за него лов-

Россия^t^e мемуарах

кач подполковник Гангардт. Ничего подобного мне не приходилось слышать! Это была беспросветная глупость, если не употребить другого, более сильного выражения. Я снова все записал и дал ему подписать его показание. Приказав сотруднику отправиться на вокзал и ожидать там дальнейших распоряжений и не дав ему повидаться в управлении с подполковником Гангардтом, я вызвал для следующего опроса дожидавшегося меня другого секретного сотрудника, бывшего в распоряжении Тамбовского управления и тоже, по словам его начальника, давшего сведения о «съезде

На этот раз меня постиг еще больший удар. В кабинет вошел тихого вида смирненький старичок, который, без всяких усилий с моей стороны, поведал, к моему изумлению, что он находится при начальнике управления на положении не то своего человека, не то домашнего портного и что сам-де начальник потребовал от него рассказать мне историю о съезде, которую к тому же он плохо усвоил. Я записал и это показание. Так называемый «секретный сотрудник», он же домашний портной, подписал его.

Я не знал, что мне делать и как говорить об этих разоблачениях с двумя жандармскими штаб-офицерами. Я был возмущен до глубины души. Попросив к себе в кабинет как начальника управления, так и подполковника Гангардта, я рассказал им показания их сотрудников, заявил им, что вынужден эти показания, вместе с агентурными записками, представить в Департамент и сухо простился с обоими, порекомендовав им отказаться в дальнейшем от таких методов политического розыска. Возвратившись в Саратов, я составил объяснительную записку о происшедшем, и в результате… все осталось без изменений. Оба жандармских штаб-офицера остались на местах, а подполковник Гангардт был произведен в чин полковника на год или два раньше меня.

В книге «Конец русского царизма» генерал Курлов усиленно рекламирует себя. Между прочим он пишет: «…могу утверждать, что в мое время не было сознательной провокации в работе Департамента, а в тех единичных случаях, которые я застал еще при вступлении моем в должность, я принужден был уволить виновных. Даже незначительные случаи провокации, по неопытности и близорукости начальников губернских жандармских управлений, я не оставлял без соответствующих репрессий»*. Приведенный мной случай как будто бы опровергает заявление легкомысленного генерала.

Насколько я помню, в конце лета 1909 года совершенно неожиданно по телеграмме Департамента полиции, основанной на распоряжении генера-

Россиямемуарах

ла Курлова, тогда товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, я был командирован в Харьков дня инспекции положения местного розыска и принятия необходимых мер в связи с намеченным приездом Государя Императора на юбилейные торжества по случаю двухсотлетия со дня полтавской победы.

Командировка эта была чрезвычайно лестна для моего самолюбия. Ею мое начальство как бы признавало за мной наилучшее понимание положения дел в революционном подполье, способность наладить необходимые меры в смысле охраны и умение разобраться и оценить имеющиеся в местном жандармском управлении агентурные силы. Принимая во внимание, что в Харькове местное губернское жандармское управление имело в то время функции районного охранного отделения, моя командировка получила совсем необычный характер: я, помощник начальника Поволжского районного охранного отделения, ехал контролировать начальника другого охранного района, что еще более тешило мое самолюбие, когда я вспоминал, что еще несколько месяцев тому назад наш командир Отдельного корпуса жандармов, генерал-лейтенант Таубе, выразился обо мне как «о последнем офицере в Корпусе жандармов!».

Тогда я был в чине ротмистра, мне было тридцать четыре года, в Корпусе жандармов было достаточно лиц, которые могли рассчитывать на такую лестную и небезрезультатную для карьеры командировку. Да позволено мне будет сослаться в этом месте на того же генерала Курлова, который в своих воспоминаниях пишет: «…дабы возместить неподготовленность офицеров губернских жандармских управлений к сыскной деятельности, Трусевич открыл целый ряд местных или районных охранных отделений в разных местах страны. Начальники их имели в своем ведении по несколько жандармских управлений, офицерами которых они руководили в деле политического розыска. Но таких опытных лиц, которые могли бы руководить жандармской службой, у Трусевича не было, и он должен был назначать не только искусных в политическом розыске, но вообще способных и ловких людей, которые, как говорится, умеют показать товар лицом. В поисках за такими людьми, Трусевич назначал начальниками районных охранных отделений совершенно молодых офицеров, которым должны были подчиняться их более старые товарищи по службе. Бывали случаи, что заслуженные генералы становились подчиненными подполковников или даже ротмистров»* .

Не надо забывать, что генерал Курлов не может простить М.И. Трусевичу его роли в сенаторской ревизии над Курловым после выстрела Богрова.

Россшг^^в мемуарах

Ненормальность во взаимоотношениях начальников охранных отделений многократно уже мной отмечена, и надо помнить, что охранные отделения были созданы в 1902 году, в бытность директором Департамента полиции А.А. Лопухина, а М.И Трусевич был назначен директором этого Департамента только весной 1906 года. Трусевичу оставалось лишь заботиться о всемерном улучшении розыскных аппаратов ¹⁰³. Что касается «заслуженных» генералов, то, по правде сказать, их заслуги в деле розыска и охраны общественного порядка никому не известны.

Нападая на Трусевича зато, что тот выделял молодых и способных («умеющих показать товар лицом») офицеров, генерал Курлов забыл, что в данном случае он сам командировал меня, тогда молодого ротмистра, для инспекции и руководства политическим розыском в Харьков, где начальником районного охранного отделения был полковник Рыковский, мой прежний сослуживец по Петербургскому губернскому жандармскому управлению. Рыковский был образованный, воспитанный, но несколько болезненно раздражительный человек не то с пороком сердца, не то с какой-то другой длительной и изнуряющей болезнью. Говорил он намеренно тихо, видимо по предписанию врачей, стараясь не волновать себя. Он не был специалистом политического розыска и техники этого дела не знал, но обладал ясным умом и был человеком рассудительным. В делах розыска как по Харькову, так и по подведомственному ему району Рыковскому помогали тогда два жандармских офицера. Одного я знал. Это был живой и весьма способный работать под хорошим руководством ротмистр Сотгири, вероятно грек по национальности; другого я не помню, и в Харькове его я так и не видел ^-не то он был в отъезде не то болен.

Время в отношении подпольного революционного движения было тогда сравнительно спокойное и не вселяло особых опасений, но, конечно, еще в разных местах Российской империи всплескивали последние и разрозненные волны. При ловко поставленном розыскном «волнорезе» эти волны теряли с каждым днем значение и силу. Вопрос, значит, состоял в том, хорошо ли налажен и поставлен харьковский розыскной волнорез.

Я приехал в Харьков в очень жаркую пору. Город был переполнен делегатами, посланными из уездов на юбилейные торжества. С трудом мне удалось найти номер в гостинице, носившей несколько претенциозное название «Версаль». Харьковский «Версаль» был расположен в той части города где протекает отвратительная, зловонная речка, отравляющая окрестный воздух. Исключительная жара немало способствовала этой речонке отравлять мое

Россия^^в мемуарах

пребывание в Харькове. Курьезно то, что почти все гостиницы города находились в этом вонючем районе. За мое почти месячное проживание в Харькове я невольно ознакомился с городом. Одна из его примечательных особенностей запомнилась: местные извозчики, неказистого вида, неизменно направляли колеса пролетки по рельсам местной конки, и на постоянных поворотах эти колеса издавали пренеприятный и пронзительный визг. Извозчики же назывались «Ванько», с ударением на последнем слоге.

Устроившись в большом, но неуютном номере, я немедленно направился в губернское жандармское управление и был радушно встречен его начальником, которому я вручил имевшуюся у меня телеграмму, объяснявшую мое появление в Харькове. Оказалось, что полковник Рыковский уже был осведомлен о цели моего приезда.

Рыковский с места заявил мне, что он не может допустить меня к проверке и инспекции у него секретной агентуры и находит вообще мою командировку настолько ненормальной, что немедленно доложит особым письмом директору Департамента о невозможности для него оставаться на должности, если я буду вместо него руководить политическим розыском в районе, вверенном его наблюдению, да еще в такой специальный момент, как ожидающийся приезд Государя. «Вы, надеюсь, ничего не будете иметь против того, что я запрошу директора Департамента полиции, что я должен делать в дальнейшем в связи с вашим заявлением?» – ответил я. «Конечно, пишите, что находите нужным», – улыбнулся Рыковский.

Наш разговор не вызвал у нас личных враждебных чувств; я указывал только на мой долг в смысле исполнения распоряжений начальства, а полковник отстаивал свою позицию. Рыковский пригласил меня к себе на обед, и я снова встретился с его очень милой женой, тактичной и светской дамой, и познакомился с офицерами управления, также приглашенными к обеду Мы мирно обсудили создавшееся положение, и я понял, что, во всяком случае, мне придется бесцельно пробыть в Харькове некоторое время, до того дня, когда конфликт будет разрешен свыше.

Я в тот же день составил письмо директору Департамента и просил уведомить меня о последующем решении телеграммой. Через несколько дней я ее получил. Исполняющий обязанности директора Зуев уведомлял меня, что я должен дождаться в Харькове обратного проезда с юга генерала Курлова, по личному приказанию которого я командирован в Харьков, и на вокзале во время остановки поезда доложить ему об инциденте и получить от него дальнейшие указания. Я понял, что вице-директор Зуев дипломатически уклоняется от решения вопроса.

мемуарах

На другой день я разговаривал с ротмистром Соттири, которого я знал лично по прежним случайным встречам. Соттири был однокашником по кавалерийскому училищу моего старшего брата.

Меня весьма интересовали вопросы, насколько сильна секретная агентура в Харьковском районном отделении, насколько эта агентура могла правильно и всесторонне осветить положение революционного подполья в Харькове и окрестном районе и, наконец, насколько сами руководители политического розыска в Харькове разбирались в политическом моменте и знали состояние подполья.

Из длительных разговоров с Соттири я понял, что секретная агентура имеется, но она некрупного значения и может освешать только случайные подпольные начинания. Как объяснение этого ротмистр привел укрепившееся в харьковском розыскном аппарате мнение, что лучше иметь многочисленную мелкую агентуру, чем опасную крупную.

Такой взгляд на вещи мне был знаком. После провала Азефа, в конце 1908 года, поднялась ожесточенная критика всей розыскной системы и в особенности центральной, т.е. наиболее осведомленной секретной агентуры. Критики требовали полной реформы этой системы Критика вызвала некоторые колебания и в среде руководящих кругов нашего министерства. Наконец, нашлись и руководители розыска на местах, которые, по тем или иным соображениям, стали объявлять себя противниками старой системы, требовавшей наличия крупной агентуры, и доказывали возможность розыскной работы при помощи и содействии только мелкой, периферийной, не затрагивающей центральных партийных учреждений агентуры. Нечего и говорить, что в условиях наступившего революционного затишья того времени новая система, предъявлявшая руководителям политического розыска на местах сравнительно легкие требования, стала находить сторонников особенно в среде ловкачей.

В Харькове, так же как и в Саратове, в 1909 году произошло слияние функционировавшего до того отдельного охранного отделения с губернским жандармским управлением в виде Харьковского районного охранного отделения Последним начальником этого отделения был Попов. Этот ловкий подполковник, из казаков, решил держаться новой системы, и потому, преемственно, и в Харьковском районном отделении подлинной осведомленности не могло быть и не было!

Ясно было поэтому, что харьковская секретная агентура не могла осветить действительное положение революционного подполья и руководители местного розыска действовали вслепую. Для высших лиц администрации,

Россшг^^в мемуарах

как, например, губернатора или того же генерала Курлова, сосредоточившего в своих руках общее руководство охраной Высочайшего проезда и пребывания на юбилейных торжествах, они являлись советниками слабыми.

Поняв все это, я вывел еще одно заключение: если я останусь почему-либо в Харькове до времени Высочайшего проезда, я невольно могу принять участие в ответственности за благополучие проезда и пребывания Государя в районе. Но оставаться приходилось.

Я представился харьковскому губернатору Катериничу, который, будучи осведомлен о моем приезде в Харьков генералом Курловым, вызвал меня к себе. Губернатор, весьма представительный старик, выслушал изложенные выше мои соображения и сказал, что он ожидает проезда Курлова через Харьков не ранее двух-трех недель. Мне предстояло отдыхать в Харькове. Я телеграфировал жене, вызвал ее в Харьков, где мы вдвоем нежданно стали пользоваться случайным отдыхом. Если бы не удушливая жара, то наш отдых в Харькове был бы полным.

Прошло недели три, и наконец я узнал о дне и часе, когда на харьковский вокзал прибудет поезд с генералом Курловым. Подошел поезд. На вокзале была вся местная администрация. Помню, как сквозь толпу на перрон промчалась целая вереница лакеев из буфета, тащившая завтрак в вагон, занимаемый Курловым.

В своих воспоминаниях, которые я нередко привожу, Курлов, нападая на своего врага М.И. Трусевича, вспоминает о пристрастии, с каким сенатор М.И. Трусевич вел следствие о нем, Курлове, после выстрела Богрова. Вот что он пишет в связи с этим: «Трусевич тянул следствие полгода, и оно заняло у него целые томы. Он занялся, между прочим, самым серьезным образом выяснением вопроса, ел ли я в Киеве икру и пил ли шампанское, причем оказалось, что я икры не ел и шампанского не пил»*. Не знаю, как в Киеве, но что касается Харькова, то я сам видел что икру он ел и шампанское пил. Да и кто усумнится в этом, зная хоть немного Курлова?