Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

Историки революции 1905 года обычно приурочивают крушение ее к провалу Декабрьского восстания в Москве. Революция именно тогда, по их описанию, потерпела крах. В некотором историческом аспекте это определение можно считать правильным, но на практике революционного движения в России крах отразился не в полной мере. Взбудораженное, революционно настроенное общество выделяло еще достаточно много активного отребья, которое, как это всегда бывает в бушующей стихии, пробивалось наверх, стараясь овладеть положением и, во всяком случае, продолжать смуту

В провинции это было особенно заметно. Слабая административная власть на местах – во многих случаях растерявшаяся от непривычно трудного положения, – непрерывные террористические удары по ней, несовершенство розыскного аппарата (особенно в провинции) и стремление разбитой в столице революции поднять население против власти и потому направляющей революционных активистов в ту же провинцию, – все это, вместе взятое, отнюдь не создавало впечатления краха революции. Еще летом 1906 года, ко времени моего приезда в Саратов, революция никак не казалась раздавленной, и ее крах видим был, очевидно, только историкам.

Я, по крайней мере, его совершенно не наблюдал. Напротив, ожидался роспуск Государственной думы и сопряженные с этим, волновавшие правительство возможные беспорядки на местах. Сыпались соответствующие циркуляры В августе 1906 года я, например, получил циркулярное письмо от директора Департамента полиции (конечно, «весьма секретное) с предложением озаботиться «на всякий случай» подысканием в городе надежного места и лиц, у которых можно было бы в случае открытых беспорядков крупного размера спрятать наиболее важную часть секретной переписки охранного отделения.

Возвращаясь к моему сотруднику, рабочему Сергею, я должен сказать, что мне пришлось порядком с ним повозиться и потратить много времени на то, чтобы удержать его в рядах моей, тогда очень немногочисленной, агентуры.

Кстати сказать, когда я познакомился в течение первой недели со всеми моими секретными сотрудниками, то пришел к очень грустным выводам. Под первым впечатлением я решил было написать письмо директору Департамента полиции и изложить положение дела. Однако я этого не сделал Мне показалось неэтичным жаловаться на своего предшественника по должности, – я тогда был очень щепетилен в таких вопросах. Кроме того,

мемуарах

ведь мой предшественник, по выбору самого министра внутренних дел, назначен состоять при нем адъютантом. Какую же пользу принесло бы мне мое письмо? Рассмотрев дело со всех сторон, я отложил в сторону предполагаемое письмо.

В другом случае и в другое время, значительно позже, в 1912 году, будучи назначен начальником охранного отделения в Москве, я, вскоре после этого назначения, получил «для сведения» копию письма известного жандармского генерала М.С. Коммисарова, посланного им директору Департамента полиции, также не менее известному С.П. Белецкому. В этом письме Коммисаров, назначенный начальником Саратовского губернского жандармского управления и начальником местного районного охранного отделения (эти должности в 1909 году были, как читатель увидит, соединены), жалуется на отсутствие сколько-нибудь значительной агентуры, оставленной мной в его распоряжение. Так как на самом деле агентура была на исключительной высоте и директору Департамента полиции это было известно, я ограничился кратким письмом. Генерал Коммисаров в то время с исключительной настойчивостью и с отличавшей его неразборчивостью в средствах стремился попасть на мое место в Москву!

Занявшись Сергеем и часто и подолгу беседуя с ним, я несколько расположил к себе этого недоверчивого и трусливого по натуре молодого человека, и однажды он стал выкладывать предо мной содержание своей беседы с товарищем по работе в железнодорожных мастерских. Я выяснил, что местная социал-демократическая организация (большевистской фракции), получив известия, что постановления большевистской конференции в Финляндии будут заключать в себя крайне максималистские призывы, решила организовать местную конференцию служащих Саратовского узла, состоящих членами названной организации.

Предполагалось, что представители разных отделов и ветвей железнодорожной службы, состоящие в местных большевистских организациях и группах, собравшись на такую конференцию и выработав конкретные методы борьбы с железнодорожным начальством и его распоряжениями, внесут определенное расстройство в железнодорожное движение данного района, способствуя продолжению хаоса в стране.

Соответственно резолюциям, вынесенным на финляндской конференции, предполагалось, что за саратовской конференцией последуют не только забастовки железнодорожных служащих, но и более активные действия, террористические удары против наиболее реакционных представителей

мемуарах

железнодорожного начальства, затем порча пути, взрывы железнодорожных мостов и прочее.

Из намеков приятелей Сергея последнему казалось очевидным, что местная большевистская организация имеет в своем распоряжении склад оружия и мастерскую для изготовления и хранения бомб. Существование их, между прочим, подтвердилось, и эта мастерская и склад оружия были мной обнаружены и ликвидированы через несколько месяцев, о чем я расскажу в дальнейшем. Нечего и говорить о том, как я реагировал на полученные сведения! Ликвидация во что бы то ни стало этой опасной по могущим быть последствиям конференции явилась для меня очередной настоятельной необходимостью.

Я, конечно, срочно уведомил Департамент полиции о полученных сведениях, с добавлением обычного заверения, что я принимаю все меры для своевременной ликвидации конференции. Но одно дело заверить о принимаемых мерах и совсем другое – выполнить их успешно.

Сергей не обещал быть всесторонним осведомителем о конференции. С другой стороны, у меня не было достаточно времени для систематической «разработки» предполагаемых участников конференции. Наружное наблюдение, если бы я его и установил за приятелем Сергея, едва ли помогло мне. Надо было, следовательно, путем агентурного или внутреннего наблюдения быть в близком соприкосновении с участниками конференции. Я решил не выпускать Сергея из рук и видеться с ним возможно часто, побуждая его на более близкое соприкосновение с активными участниками дела.

Я должен был иметь в виду, что Сергей не являлся видным членом организации и по своей натуре не умел действовать напористо.

На одном из моих ежедневных свиданий, на которых я расточал все доступное мне красноречие, он сообщил мне, что участники конференции от разных отделов и мастерских железнодорожного узла уже выбраны, и дело в настоящий момент заключается в том, чтобы, назначив место и время, приступить к осуществлению конференции. Конференция должна, по расчетам участников, продолжаться три дня и во избежание провала происходить в окрестностях города – «на лоне природы». Так как многие из выбранных членов предполагаемой конференции не были жителями Саратова, то естественно, что коренные саратовцы являлись как бы главными советниками по выбору места.

Это обстоятельство я и решил использовать, инструктировав Сергея, чтобы он оказался как бы советником по этому делу. Я предложил ему по-

PoccusS^^e мемуарах

стараться принять участие в самой конференции в роли заведующего хозяйственной частью конференции – снабжением провизией, выбором места и прочим. Сергей долго отказывался от навязываемой мной ему роли, ибо понимал – да я и не скрывал от него, – что я собираюсь арестовать всех участников.

После долгих переговоров мне удалось настоять на своем, и в конце концов Сергей, по выбранному мною плану, занялся материальной стороной конференции. Место было выбрано им после поездки с тем хозяином конспиративной квартиры, «агентом для справок» отделения, Егоровым, о котором я уже упоминал и к которому Сергей «привык». Оба они остановились как на наиболее подходящем для конференции месте на большой лесной поляне в уединенной части Зеленого острова, расположенного посреди Волги, неподалеку от Саратова.

Установив затем через Сергея время начала конференции и ее предполагаемый конец, я поручил Егорову на всякий случай вести осторожное наблюдение за самим Сергеем. На другой же день это наблюдение доложило мне, что Сергей с группой лиц отплыл с пристани на лодке вверх по Волге.

Мною было условлено с Сергеем, что к тому моменту, когда я с Егоровым и нарядом полиции подойду ночью к месту конференции, он сам отойдет в выбранном им с Егоровым направлении и что они оба на лодке отплывут к Саратову.

Я допускал возможность, более чем вероятную, что одному или двум участникам конференции удастся бежать от полиции, и, таким образом, убежавшим окажется не только мой сотрудник. Это могло бы плохо кончиться для Сергея. За несколько дней до начала конференции я доложил о ней как саратовскому губернатору, так и начальнику Саратовского губернского жандармского управления. Место конференции было выбрано на территории, которая в известном смысле состояла в ведении последнего, ибо не находилась в черте города. Кроме того, часть участников конференции прибыла из разных мест губернии, подчиненных в розыскном отношении губернскому жандармскому управлению. Его начальнику следовало бы знать своевременно об этой конференции, но из-за отсутствия соответствующего агентурного осведомления он узнал о ней впервые от меня. Понятно, что мой рассказ не мог быть ему приятен. Мне, однако, надо было не только осведомить его о собрании, но и получить от него реальную помощь в виде соответствующих ордеров за его подписью на арест конференции. Мне нужны были городовые и прежде всего официальный исполнитель всех следственных действий при аресте – один из жандармских офицеров управления.

мемуарах

Мне надо было поставить в известность о начавшейся конференции еще и другого представителя местного жандармского надзора, а именно начальника жандармско-полицейского управления Рязано-Уральской железной дороги, генерал-майора Николенко, ибо все участники конференции были железнодорожные служащие его района. Он, так же как и все его подчиненные, понятия не имел о подготовляемой в его районе конференции. По предложению губернатора, у него в доме собралось совещание, состоявшее из генерала Николенко, полковника Померанцева и его помощника по Саратовскому уезду подполковника Пострилина, местного полицмейстера Мараки и меня.

Я сделал доклад о всех обстоятельствах, связанных с конференцией, уже в то время начавшейся на Зеленом острове, и предложил арест ее участников отложить к концу второго дня заседаний. Я рассчитывал на то, что к тому времени постановления конференции будут в значительной степени выработаны, что даст в руки властей достаточный обвинительный материал для передачи дела суду. Предложение мое было принято. Губернатор распорядился передать в распоряжение полковника Пострилина большой на ряд полиции под командой одного из городских приставов, причем общее официальное командование нарядом передавалось в руки подполковника Пострилина. За мной оставалось, так сказать, негласное руководство всем делом ликвидации. Я, конечно, заявил, что буду все время с нарядом полиции, укажу место собрания и т.д.

Наступил вечер следующего дня, когда подготовленный наряд из пятидесяти городовых с приставом, под общей командой подполковника Пострилина, занял места в поданном к пристани катере, куда вошел также и я в сопровождении Егорова и взятых на всякий случай четырех филеров охранного отделения. Я был, как всегда, в штатском платье, ничем не выделяясь из группы своих чинов. Настоящим гидом был, собственно, не я, а мой агент Егоров.

После отхода от пристани подполковник Пострилин собрал весь наряд полиции вокруг себя и разъяснил предстоящую задачу. Она казалась несложной. Высадившись в определенном месте острова, мы должны были отыскать лодки, которые два дня тому назад доставили на остров участников конференции и находились в известном Егорову с Сергеем месте; оставить при них достаточный «заслон» из городовых для задержания возможных беглецов, а остальной части подойти к спящей, по нашему предположению, группе участников конференции и арестовать ее, тщательно отобрав всю переписку.

Растите мемуарах

Было далеко за полночь, когда мы подъехали к ярко освещенному полной луной лесистому берегу острова. Пришвартовав катер к небольшой пристани, устроенной на острове для любителей лодочного спорта, мы, соблюдая строжайшую тишину, вышли на берег. По указанию Егорова скоро были обнаружены несколько лодок, и при них оставлен небольшой наряд. Большая часть наряда зашагала за мной и Егоровым, шедшим впереди и указывавшим направление.

Была чудная июльская ночь, луна освещала путь, громадные осокори ⁸¹блестели листвой при ярком лунном свете. Недавно скошенная трава и стога сена наполняли воздух ароматом. Мы шли довольно долго. Остров был большой. Волшебство окружавшего меня лунного пейзажа, громадные молчаливые деревья, благословенная тишина июльской теплой ночи создавали у меня – человека, в душе всегда отзывчивого на прекрасное, равно как в природе, так и в искусстве, – настроения, далекие от предстоящей нам задачи.

Вдруг все это очарование нарушилось неожиданным образом. Раздался где-то совсем близко выстрел. Затем другой, третий. Я не слышал команды Пострилина и вдруг увидел, что цепь атакующих городовых стала перегонять меня, несясь навстречу выстрелам. Вынув револьвер, я мчался по лесу среди городовых. Некоторые из них на ходу стреляли. Пули били по листьям деревьев. Неслись крики. Через минуту или две положение выяснилось. Наш отряд окружил целую группу лиц, часть которых еще не вполне очнулась от сна.

Оказалось, что оставленный в дозоре участник конференции, заслышав шум, произвел выстрел, чтобы разбудить заснувших участников конференции. Кто-то из них, вероятно под влиянием воинственных постановлений только что закончившейся конференции, стал стрелять из револьвера в нашу сторону. Городовые стали отвечать выстрелами на ходу. Получилось подобие подлинной атаки, в которой, кстати, никто не пострадал.

Пострилин вступил в свои права и распорядился обыском и арестами. Мне оставалось только позаботиться о Сергее. Среди арестованных его не было. Я успокоился.

Впоследствии выяснилось, что сбежать удалось двум участникам конференции. Одним из них был Сергей, приготовивший себе заранее лодку в уединенном месте. Другому участнику конференции удалось бежать и скрыться.

Наступило утро. Вернувшись в город, я с Егоровым, оба довольные результатами наших трудов, шагали по улицам спавшего города. Егоров решил

мемуарах

проводить меня до квартиры. По дороге мы условились увидеться у него на другой день с Сергеем.

Еще не было полудня, как я, давши телеграмму директору Департамента полиции, устремился в губернское жандармское управление на просмотр отобранных документов. Я выяснил, что нами задержана группа железнодорожных служащих Саратовского узла в количестве девятнадцати человек. По обыску было отобрано несколько револьверов и, что важнее всего, резолюции конференции саратовской областной организации РСДРП, призывавшей железнодорожников к террору. По обнаруженным у участников конференции записям были произведены дальнейшие ликвидации, которые помогли внести некоторое успокоение в дело железнодорожного движения нашего района.

Я поехал с докладом об успешном окончании дела к губернатору и к прокурору Саратовской судебной палаты. Оба поздравили меня.

Положение мое как нового начальника местного политического розыска сразу укрепилось. Я почувствовал к себе доверие.

В результате произведенного по этому делу формального дознания (в порядке 1035-й статьи Устава уголовного судопроизводства) все участники конференции приговором суда были сосланы на поселение в Сибирь.

Сергей, перепуганный всей этой встряской, вскоре скрылся из Саратова, повидавшись со мной раза два и детально рассказав мне все подробности, связанные с злополучной конференцией. Я его больше не видел…

Два или три месяца спустя я узнал, что, по представлению начальника губернского жандармского управления, подполковник Пострилин награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. Чины саратовской полиции, участвовавшие в ликвидации, получили денежные награды от губернатора. Не получили ничего только два лица: мой подчиненный Егоров и я. Впрочем, Егоров получил маленькую награду: я выдал ему 10 рублей в возмещение понесенных им небольших расходов.

Тогда, в пылу моей розыскной работы, я никак не реагировал на эту явную несправедливость. Я был доволен успехом своей работы, и мне представлялось, что достигнутый мной результат есть просто одно из звеньев исполняемого мною долга, за который нечего и выдавать особые награждения. Впрочем, я и в дальнейшей своей службе не умел использовать выгодных для себя положений, в смысле внеочередных наград.

Следующей «ликвидацией», о которой стоит рассказать, был захват подпольной типографии саратовской организации Партии социалистов-революционеров. Дело это сопровождалось для меня последствиями, которых я

Россшг^^в мемуарах

не ожидал и которые, как это ни покажется невероятным, повлекли за собой для меня большие огорчения. Это опять-таки было следствием той же запутанности во взаимоотношениях губернских жандармских управлений со вновь возникшими в провинциях охранными отделениями.

Прежде чем я расскажу это дело, отравившее мне немало дней, мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что, собравшись писать воспоминания о службе, занявшей девятнадцать с лишним лет моей жизни, я твердо решил писать только правду, памятуя, что, во-первых, после происшедшей революции и открытия всех тайных архивов всякий мой рассказ может быть проверен и, во-вторых, только правдивым рассказом о моей службе я смогу, может быть, помочь тем, кто будет в новой, возрожденной и опрокинувшей большевиков России организовывать дело внутреннего осведомления для будущего национального русского правительства.

На одном свидании со второстепенным осведомителем, по профессии наборщиком местной типографии, я узнал, что ему удалось подглядеть, как другой наборщик той же типографии, молодой парень, понабрав шрифт из так называемых «косоч», где он лежит в алфавитном порядке, и завернув его в узелок, унес его потихоньку из типографии. Куда именно он понес украденный им шрифт, моему сотруднику не удалось выяснить.

Через день или два повторилась та же процедура. Через некоторое время – опять. Словом, парень систематически уносил небольшими пачками краденный им шрифт. Я установил за ним наружное наблюдение. Мой осведомитель, будучи лицом беспартийным и не имевшим связей в подпольной среде, никаких больше полезных данных дать мне не мог.

Последовательное наблюдение установило следующую картину: парень после работы в типографии возвращался к себе домой, вечера он проводил дома. Через несколько дней, в воскресенье, он отправился пешком загород в небольшой дачный поселок, таща в одной руке довольно тяжелый узелок, а в другой – как бы картину в раме, завернутую в бумагу. Принеся все это на одну из дач и проведя в ней несколько часов, парень с большими предосторожностями, проверяя, не ведется ли за ним наблюдение, вернулся домой в город, оставив принесенные им вещи на даче. Однако мои филеры тотчас же доложили мне, что «держаться» им целый день в чужом для них дачном поселке совершенно невозможно. Наблюдаемый ими дачник часто выходит из дома и разглядывает внимательно всех посторонних Дачники небольшого поселка стали разъезжаться. Место пустеет, и вести наружное наблюдение невозможно.

мемуарах

Никаких сомнений в том, что на этой даче поставлена тайная типография какой-то подпольной организацией, для меня не было. На даче поселился «печатник», член этой организации, а наблюдаемый наборщик из типографии разновременно доставляет ему шрифт, рамку для набора, вероятно краску и другие принадлежности. За типографией и «печатниками» надо было следить, а следить доступными мне тогда мерами наружного наблюдения было почти невозможно. Я понимал, что из-за несовершенства розыска я упустил много подробностей. Нам не удалось установить проноса на дачу бумаги. Нам не удалось выяснить никого, кто, вероятно, посещал эту дачу. А время шло.

В августе 1906 года в Саратове иногда появлялись прокламации. Не могу сказать, что их было много для того взбудораженного времени, но они все-таки периодически появлялись. Могли ли они быть продуктом наблюдаемой мною типографии? В этом был вопрос. Если да, то надо было ликвидировать типографию и обыском подтвердить набор прокламаций. Распространение прокламаций было, по закону, более тяжким преступлением, чем простое их хранение. Если же мы, нагрянувши с обыском в типографию, нашли бы в ней одни только приготовления к печатанию, это явилось бы преждевременным и неразумным розыскным актом.

Однажды мои филеры, только временами проходившие по дачному поселку, заметили наблюдаемого «дачника», тащившего под мышкой большой сверток. Вести за ним наблюдение по пустынной окраине было опять-таки невозможно.

Я решил, что типографию надо «ликвидировать» во что бы то ни стало.

Доведя обо всем до сведения властей, т.е. губернатора, прокурора палаты и начальника губернского жандармского управления, я, получив себе на подмогу наряд городовых и того же подполковника Пострилина, опять в ближайшую же ночь повел отряд на приступ таинственной дачи. На этот раз меня сопровождал другой служащий охранного отделения, состоявший в должности заведующего наружным наблюдением, П.В. Мошков. Мошков знал местность и не раз сам ходил наблюдать за дачей.

Ночь на этот раз выдалась темная. Шли мы долго, с трудом разбирая дорогу. Приблизившись к даче, мы оцепили ее и, подойдя к запертой наружной двери, постучали. Ответа не было. Никакого света, ни внутри, ни на дворе. Мы легко сорвали с петель наружную дверь и вошли с фонарями в руках в пустую часть дачи. Никого. Вдруг наверху в мезонине послышался шум. Мы бросились туда. В единственной комнате верхнего этажа, слабо

Россия'^^в мемуарах

освещенной зажженной свечкой, какой-то неизвестный полуодетый мужчина средних лет старался развязать веревку готового типографского набора. К моменту нашего появления он уже развязал эту бечевку и стал разбирать набор. Его схватили дюжие руки нескольких городовых. Задержанный не сопротивлялся, но не отвечал ни на какие вопросы.

Меня, конечно, более всего интересовало: от имени какой организации набран текст прокламации. Разрушить и рассыпать полностью набор задержанному не удалось. Был только слегка развален угол набора, и, в общем, его удалось привести в тот же вид, скрепив развязанную веревку. На наборе была положена типографская краска, что подтверждало предположение о том, что одна партия прокламаций могла быть уже изготовлена и, вероятно, была вынесена, так как мы не нашли отпечатанных прокламаций. Валялось лишь несколько испорченных оттисков. Подобравши один из таких грязных оттисков с пола, я убедился, что прокламации с девизом «В борьбе обретешь ты право свое» и за соответствующей подписью были делом местной организации Партии социалистов-революционеров.

Мы наложили лист бумаги из приготовленной в углу комнаты кучи на набор и, пройдя по нему валиком с типографской краской, получили прокламацию Саратовского комитета партии эсеров. Производящий обыск подполковник Пострилин занес это в протокол. Содержание прокламаций ничем особенным не отличалось от обычно в то время выпускавшихся революционным подпольем листовок. Это был призыв к свержению самодержавия.

Предоставив подполковнику Пострилину закончить официальную сторону обыска, я, забрав с собой своего служащего, зашагал домой. На другой день, сообщив о результатах обыска губернатору и прокурору судебной палаты, я послал обычное донесение о результатах моей розыскной работы в Департамент полиции. В губернском жандармском управлении возникло новое, в порядке 1035-й статьи Устава уголовного судопроизводства, дознание по делу обнаруженной типографии, а я занялся очередной розыскной работой.

Задержание типографии было тогда моим первым успехом в делах такого рода. Скажу кстати, что в дальнейшем, особенно в течение первой половины моей службы в Саратове, когда революционное движение проявлялось весьма активно, мне удалось ликвидировать значительное количество подпольных типографий, но тогда мой успех действительно порадовал меня. Аресты подпольных типографий считались в нашей жандармской среде все-

Россшг^^в мемуарах

гда крупным достижением розыска, и из предыдущего опыта я знал, какое значение придавал Департамент полиции и сами жандармские офицеры успеху в такого рода ликвидациях.

Эта моя удача, однако, вызвала в начальнике губернского жандармского управления раздражение. При моих посещениях управления и разговорах с полковником Померанцевым я заметил, что он, заводя беседу об этой типографии, сомнительно пофыркивал и старался указать мне, что в городе и в губернии не удалось нигде обнаружить прокламаций, набор для которых был нами обнаружен при обыске в ней. Значит, распространения прокламаций не было. Было, по мнению его, только подготовление к печатанию их. Задержано было только одно лицо, ночевавшее в доме, где лежал готовый типографский набор. Не произведена ликвидация той организации, от имени которой составлялось содержание приготовленного текста прокламации.

Все это Померанцев преподносил мне с усмешкой, говорившей, что он, начальник управления, положительно не знает, что ему делать в дальнейшем с дознанием по делу о ликвидированной мною типографии.

Сначала я не понимал всей мерзкой затеи полковника, считая, что он просто стремится упрекнуть меня в слабой постановке розыска в охранном отделении и что я по неопытности сам давал ему в руки оружие против себя, откровенно делясь с ним на первых порах моими сомнениями в розыскных силах охранного отделения, которые я нашел по приезде в Саратов.

Однако скоро я понял, что Померанцев не ограничивается только «уязвлением» меня. Беседуя как-то с прокурором судебной палаты, а потом и с губернатором, я стал замечать в их вопросах следы влияния полковника Померанцева. Мне показалось, что в них появилась тень сомнения в правильности моих действий.

Я откровенно рассказал обоим всю историю розыска, приведшего к аресту типографии. Губернатор, начавший к тому времени чувствовать доверие ко мне вообще, объяснил мне, что Померанцев ясно дал понять ему, что «тайная типография» организована, по его мнению, охранным отделением, и он, как начальник губернского жандармского управления, находится в нерешительности, не зная, как направить дело в дальнейшем.

Нужно ли описывать возмущение, поднявшееся во мне при обнаружении мерзкой затеи Померанцева. Стараясь сдержать обуревавшее меня негодование, я пытался представить всю нелепость предположений полковника Померанцева. Я доказывал губернатору, что, будь я в то время более ос-

мемуарах

ведомлен о внутреннем положении местной организации Партии социалистов-революционеров и о том, что проделывается в стенах дачи, я, конечно, не производил бы самой ликвидации, очевидно несколько преждевременной. Я допускал, что произведенная ликвидация вспугнула революционную организацию, поставившую эту типографию, и возможно, что заготовленный пакет прокламаций был ею уничтожен. Можно было предполагать, что саратовский комитет Партии социалистов-революционеров, узнав о ликвидации типографии, был вправе думать, что местному охранному отделению известно не только существование типографии, но и многое другое, касающееся самой организации. Короче говоря, революционный комитет должен был понимать, что если охранное отделение «донюхалось» до его типографии, то уже наверное «все знает» и о самом комитете. При таком положении возможность уничтожения пачки вынесенных ранее из типографии прокламаций была вполне логичной. В порядке той же логики я, насколько возможно спокойно, пытался доказать губернатору, что если бы я сам «провокационным» способом создал эту подпольную типографию, то уж тогда-то я бы знал, когда нужно выбрать время для более успешной ликвидации.

Но Померанцев не остановился на этой клевете. В продолжение всей своей дальнейшей службы в Саратове он старался так или иначе подорвать мой авторитет и запутать так наши отношения, что только перевод его в Одессу в апреле 1907 года разрешил вопрос наших взаимоотношений до известной степени в мою пользу.

На отозвании Померанцева из Саратова настоял директор Департамента полиции, но и тут, как всегда, вступился за свои прерогативы штаб Отдельного корпуса жандармов и перевел его на должность начальника одесского жандармского управления. Надо знать, что розыск по городу Одессе был выделен из ведения начальника Херсонского губернского жандармского управления, и в Одессе возникло самостоятельное жандармское управление, ведавшее политическим розыском. Такое распределение жандармских сил в Херсонской губернии было оформлено еще до создания провинциальных охранных отделений, и, таким образом, полковнику Померанцеву предоставлена была возможность самому организовывать и вести политический розыск, без всякой конкуренции или помехи со стороны охранного отделения.

Все это дело было весьма характерно как прекрасно выявляющее противоречия раздвоенной власти. Департамент полиции, в лице своего дирек-

Россия^1^в мемуарах

тора, в течение ряда месяцев убедился в том, что начальник губернского жандармского управления не только не старается сглаживать шероховатости в новоналаживаемой системе политического розыска, но и всяческими способами стремится затормозить его, и вот наконец решает, что нет иных мер, как удаление такого начальника управления с занимаемой им должности. Департамент полиции обращается к министру внутренних дел, который, согласившись с мнением директора, передает для исполнения все дело командиру Отдельного корпуса жандармов, в распоряжении которого состоят чины Корпуса. Последний, после переговоров с начальником штаба Корпуса, которым обычно всегда бывал полковник Генерального штаба, очень далекий подлинным интересам политического розыска, решает, что надо стать на сторону, противоположную «домогательствам» Департамента полиции, «разлагающего», по мнению этих руководителей Корпуса жандармов, дисциплину в рядах его. А потому, если уж совершенно неизбежно выполнить распоряжение министра внутренних дел как «шефа жандармов», надо его выполнить так, чтобы «насолить» Департаменту полиции. В результате штаб Отдельного корпуса жандармов производит ряд перемещений начальников губернских управлений, освобождает место начальника одного из этих управлений и на это место назначает «обиженного». Теперь этот «обиженный», признанный Департаментом полиции «неподходящим», будет сам вести политический розыск…