Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

Не то было в провинции. Там начальник какого-нибудь более или менее крупного жандармского управления имел постоянные сношения с губернатором или даже с генерал-губернатором и являлся его правой рукой по политической информации в губернии. С новым порядком вещей правой рукой по этой части становился начальник охранного отделения, с его в большинстве случаев более полной и точной информацией, которая зачастую выявляла последовательный ход событий. Факты подтверждали предыдущие доклады и информацию, и губернатор постепенно видел разницу в положении дел. Плохая информация, «ребяческий лепет» заменялись ясной картиной текущего революционного движения в губернии. При должном освещении вскрывалось подлинное политическое лицо даже некоторых казавшихся до того вполне благонадежными чиновников.

Короче говоря, при новом порядке вещей начальник губернского жандармского управления терял часть своего престижа и, главное, терял его у местных властей. Надо согласиться, что немногие были способны перенести это без сопротивления. Такое сопротивление и началось.

Моя служба в должности начальника Саратовского охранного отделения представляла такую яркую картину этого сопротивления, что оно и займет значительную и весьма яркую часть моих описаний. Однако я воздержусь пока от рассказа об этой борьбе, придерживаясь хронологического описания моей службы и надеясь, что я дал читателю более или менее ясную картину взаимных отношений офицеров Отдельного корпуса жандармов на местах ко времени моего прибытия в Саратов

Саратовское губернское жандармское управление помещалось в описываемое мною время в одном из тихих районов города, в просторном двухэ-

мемуарах

тажном, отдельно стоявшем доме зажиточного купца. Верхний этаж был занят квартирой начальника управления, в нижнем находилась канцелярия.

Войдя в канцелярию управления, я обратился к пожилому жандармскому унтер-офицеру и передал ему мою визитную карточку, объяснив, что я хочу представиться начальнику. В канцелярии шла обычная работа: унтер-офицеры, почтенного возраста и вида, подшивали дела; в одном углу писец стучал на пишущей машинке, в другом жандармский поручик, по всей видимости адъютант управления, перебирал очередные хозяйственные ведомости по денежной отчетности. В соседней комнате сквозь открытую дверь виден был другой жандармский офицер, записывавший показания какого-то свидетеля, по-видимому рабочего. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я приехал в штатском платье, верный своему решению не показываться в городе в жандармской форме. Через несколько минут возвратившийся унтер-офицер почтительно провел меня на квартиру начальника управления и ввел в кабинет полковника Померанцева, сидевшего за письменным столом и вставшего мне навстречу.

Представившись полковнику, я объяснил прежде всего причину моего появления в штатском костюме условиями конспирации, которую я решил не нарушать. По приглашению начальника управления я сел у его письменного стола. Предо мной был высокий, плотный, как говорится, кряжистый мужчина, с сильно поседевшими волосами и довольно полным лицом, несколько напоминавшим известные портреты Петра Великого, но с добавлением чего-то совиного, не то в глазах, не то в общих чертах физиономии. Очень неприветливо, без тени улыбки, которая как будто была неуместна на этом казенном лице, полковник смотрел на меня выжидательно.

Я рассказал полковнику всю мою прежнюю службу. Не скрывая иронии, полковник задал мне вопрос: «Значит, вы не знаете розыскной службы? Как же вы будете исполнять порученное вам дело?» На это я, с возможно большей почтительностью, ответил, что надеюсь найти в нем, как опытном, прошедшем долгую жандармскую службу человеке, доброго советника и что я намерен посвятить себя всецело делу службы. «Кроме того, – добавил я, – директор Департамента полиции нашел, зная меня лично по предыдущей службе, что я буду вполне подходящим лицом для исполнения возложенных на меня обязанностей».

Продолжая сохранять на лице выражение сомнения, Померанцев перешел к установленным им с моим предшественником условиям наших взаимоотношений по служебным вопросам. Я, конечно, подтвердил, что все

PocciuS^^e мемуарах

выработанное условиями и характером службы будет мною выполнено в согласии с установившейся формой этих взаимоотношений.

Полковник, усвоив себе, что я являюсь новичком в деле розыска, даже повеселел, решив, по-видимому, что он окрутит «молокососа» по рукам и ногам, доказан на практике вздорность новой затеи с охранным отделением. После обычных расспросов о том, где и как я устроился в городе и буду ли присутствовать на проводах ротмистра Федорова, моя первая встреча с начальником управления закончилась.

Никакого обнадеживающего впечатления из этой встречи я не вынес, хотя в то время, очевидно по молодости лет, еще сохранял надежду на то, что, внеся в наши взаимоотношения искренность и чистосердечность, я смогу впоследствии заставить начальника управления «примириться» со мной и сумею устранить возможные шероховатости в нашей совместной работе. Очень скоро я убедился в полной нереальности моих надежд.

Откланявшись, я пошел в канцелярию управления, где со всех сторон на меня устремились любопытствующие взгляды унтер-офицеров и писцов, узнавших уже, очевидно, обо мне от старика унтер-офицера Отпустив своего провожатого, я передал ему мое намерение прийти в канцелярию после того, как закончу обед в гостинице, и просил собрать к этому времени тех служащих, которые будут свободны от нарядов.

Когда я часа через два входил в канцелярию охранного отделения, там собралось уже несколько служащих. Письмоводитель Попов представил их мне. Оказалось, что штат отделения был немногочислен Для нужд самой канцелярии отделения кроме письмоводителя были в наличности три писца; для несения службы наружного наблюдения было около 20 филеров; для связи с местной администрацией, полицией и для выполнения формальных или иногда конспиративных поручений были два полицейских надзирателя. Все служащие не носили, конечно, никакой формы и все числились полицейскими надзирателями Московского полицейского резерва ⁶¹, что было установлено в видах пенсионных и иных служебных условий. Этим и ограничивался весь штат Саратовского охранного отделения в то время, когда я принял должность его начальника. С этим штатом я и работал.

По истечении некоторого времени я стал разбираться в «удельном весе» каждого из служащих Саратовского охранного отделения Одним из курьезов было сделанное мною вскоре открытие, что числившийся в отделении письмоводитель – тот самый, встречавший меня на вокзале А.Б. Попов, – никакого отношения к письмоводству не имел, канцелярией не заведовал и течения дел в отделении касался мало. Его отстранение от прямых обя-

Poccuir^^e мемуарах

занностей «по должности» произошло, вероятно, по мере того, как мои предшественники убеждались в полной его неспособности заведовать какой-либо канцелярией. Оставаясь в отделении в отсутствие начальника в качестве «старшего», Попов перешел на роли исполнителя отдельных поручений и хозяина конспиративной квартиры, где происходили очередные свидания начальника отделения с секретными сотрудниками, т.е. с лицами, дававшими охранному отделению освещение событий, происходивших в революционной среде. Это давало ему, как хозяину конспиративной квартиры, дополнительное содержание к его жалованью, так как квартира оплачивалась из специальных агентурных сумм, отпускаемых ежемесячно Департаментом полиции. В описываемое мною время в Саратове таких квартир было три. Вторая конспиративная квартира находилась у заведующего наружным наблюдением П.В. Мошкова, а третья – у полицейского надзирателя и агента для справок Егорова.

Что представляла собою конспиративная квартира, и какие условия должны были соблюдаться по возможности при ее найме и выборе хозяина для такой квартиры? Как правило, стремились иметь такие квартиры в разных кварталах города, преимущественно тихих, среди домов, где жили только их владельцы, где не ютились квартиранты и комнатные жильцы. В Саратове, в более отдаленных кварталах, именно где помещались такие с виду тихие домики, обязательно у входа были устроены скамейки, на которых в теплую погоду, особенно по вечерам, усаживались на прохладе все обитатели с их домочадцами. Всякий проходящий осматривался с присущим провинциалам любопытством, и это зачастую мешало осуществлению свиданий с секретной агентурой, так что приходилось ждать наступления темноты.

Хозяин конспиративной квартиры, как правило, должен был быть избран из самых надежных служащих, так как ему приходилось встречаться с секретными сотрудниками и, таким образом, он знал в лицо и по имени известную часть агентуры. Для личной жизни у такого хозяина конспиративной квартиры не было ни времени, ни места. Знакомства с кем-либо, кроме служащих отделения, он вести не мог и приглашать к себе на квартиру знакомых тоже не мог. Лучшая комната его квартиры, так называемая гостиная, была предназначена для приема секретных сотрудников и в отсутствие таковых стояла пустой. Хотя секретные свидания сотрудника с начальником отделения были заранее назначаемы на определенный день и час, более или менее регулярно, но могли происходить и вызванные какими-нибудь экстренными событиями внеочередные свидания. Хозяину такой конспиративной квартиры во время деловых свиданий начальника отделе-

5 – Заказ 2376

Россия^^в мемуарах

ния с секретным сотрудником полагалось находиться дома. Он открывал дверь, принимал сотрудника в приемной комнате и удалялся, когда начинался деловой разговор между сотрудником и начальником отделения. Внешность и характер хозяина конспиративной квартиры должны были, как правило, вызывать у сотрудника уверенность, что этот человек, вошедший невольно в тайну отношений сотрудника с начальником охранного отделения, никогда не выдаст его и что тайна этих отношений никогда не будет нарушена.

Надо иметь в виду, что двойственная роль секретных сотрудников, одновременно заставляющая их быть приятелями в своих отношениях к «товарищам» по революционному движению, а затем выдавать их государственной власти, конечно, издергивала каждого из них. «Человеку нужно место, куда бы он мог пойти», – сказал великий сердцевед Достоевский ⁶², и в применении к секретному сотруднику это означало, что в конспиративной квартире, в условиях секретного свидания с начальником охранного отделения, такой секретный сотрудник должен был найти дружескую, по возможности задушевную встречу, уют и тепло.

Среди многочисленных секретных сотрудников, с которыми мне пришлось за время моей одиннадцатилетней розыскной службы иметь дело, были разные люди, с различными побуждениями, заставившими их пойти на это опасное дело, и вот с большей частью этих лиц я непременно устанавливал доверительные отношения, причем массу времени я употреблял на разговоры, которые, казалось бы, не имели прямого отношения к делу. Были любители поговорить на тему о партийной идеологии. Надо было быть в курсе идеологии, и мало того, поддерживая тему о каком-либо уклоне в программе той или иной революционной партии, надо было подорвать в сотруднике его возможно образующуюся привязанность к партийной работе, увлекая его на путь помощи государству в его борьбе с подрывными силами. Разные люди требовали разных приемов беседы с ними. Мне лично всегда было удобнее и приятнее разговаривать с более интеллигентной частью секретной агентуры, а с простыми рабочими я никогда не мог найти свободы обращения и иногда поручал в таких случаях переговорить с ними хозяину квартиры.

Обращаясь к личности моего «письмоводителя», я должен отметить, что это был абсолютно надежный человек, но, к сожалению, в деле использован быть не мог. Попов, в общем, благодушествовал на службе до самой отставки с пенсией и впоследствии со всей своей многочисленной семьей

Россия^^в мемуарах

устроился на жительство в одном из тишайших провинциальных городов Средней России.

Роль докладчика начальнику отделения по всем делам канцелярии и переписки, хранения дел и подачи справок исполнял писец отделения Антипин. Это был сравнительно молодой человек, лет 28-30, с небольшой «интеллигентской» бородкой, длинными, зачесанными назад русыми волосами, носивший черную рубаху с пояском. Внешность он имел провинциального «земского деятеля» из низовых. Вид был у него серьезный и задумчивый. На первых же докладах он произвел на меня впечатление человека неглупого и знающего дело. Не прошло, однако, одного или двух месяцев после моего вступления в должность, как Антипин на одном из своих докладов доложил мне, что он «по домашним обстоятельствам» должен оставить службу в охранном отделении. Выяснилось, что он женится и меняет службу на место конторщика в одном частном торговом предприятии в том же Саратове. Чувствовалась какая-то недоговоренность в словах Антипина. Я указал ему на те неудобства, которые неизбежно произойдут из-за того, что он остается жить в Саратове, меняя, однако, всю свою жизнь. Указал на необходимость для него «забыть» обо всем том, что он знал, служа в отделении, и выразил уверенность, что мы в дальнейшем не найдем повода быть друг другом недовольны. Только в этом случае я обещал ему «забыть» со своей стороны об его службе в охранном отделении.

Немедленно я собрал справки о причинах, побудивших Антипина уйти со службы. Почти все служащие отделения дали о нем приблизительно один и тот же ответ: женится на «левой» учительнице, которая повернула его самого «влево». Потому-то он и ушел. Передо мной встал вопрос: как отнестись к дальнейшему проживанию Антипина в Саратове? Не станет ли он вредить нам? Одно обстоятельство побудило меня «не трогать» Антипина, пока я не получу доказательств его прямой измены: я считался с тем, что сам Антипин в новых условиях жизни и в новой среде едва ли будет склонен посвящать новых знакомых в детали своей прежней службы. Но самым главным соображением было следующее. Мне, конечно, приходилось, особенно на первых порах моей службы в качестве начальника отделения, много беседовать со старшими служащими о практике розыскной службы. Словоохотливые хозяева конспиративных квартир, Попов, Мошков и Егоров, разновременно, но в большей или менее схожей версии рассказали мне, как год тому назад в Саратове происходил упомянутый мною выше съезд центральных деятелей Партии социалистов-революционеров с участием «бабуш-

Россшг^^в мемуарах

ки русской революции» и других. Заседания съезда происходили на даче, занимаемой известными социалистами-революционерами Ракитниковы-ми ⁶³. Семья Ракитниковых проживала в Саратове и была известна местным властям, как, конечно, и Департаменту полиции, по своей активной и центральной роли в делах партии.

Из рассказов моих подчиненных я выяснил, что местное охранное отделение не имело сведений об этом съезде, так как оно не имело достаточно осведомленной агентуры в местном отделе Партии социалистов-революционеров. Все сведения находились в руках Московского охранного отделения, которое ко времени съезда командировало группу филеров из так называемого «летучего отряда», направлявшегося в экстренных случаях для наблюдения за центральными фигурами революционного подполья под руководством Евстратия Павловича Медникова, чиновника того же Московского охранного отделения. Медников, приехав в Саратов, конечно, вошел в связь с начальником Саратовского охранного отделения ротмистром Федоровым, получал от него все нужные ему местные справки, пополнял установленное им наружное наблюдение при помощи местных филеров, но в общем все дело наблюдения по съезду вел сам.

Однако ни от ротмистра Федорова, ни от указанных мной моих служащих не укрылось то обстоятельство, что в числе участников съезда состоит «свой» человек, с которым Евстратий Павлович устраивает конспиративные от всех свидания. Конечно, совсем скрыть то обстоятельство, что Медников получает агентурные сведения тут же, на месте, было затруднительно. Сведения эти нуждались в разработке так или иначе при помощи местного охранного отделения. Кроме того, Медников в Саратове имел около себя своих же бывших подчиненных, которые когда-то служили под его началом в Москве. У них сохранились взаимные доверительные отношения, позволявшие кое в чем преступить строгие рамки необходимой конспирации. Словом, как бы то ни было, но мои старшие служащие по Саратовскому охранному отделению скоро выяснили, что Медников получает агентурные сведения от одного из участников съезда. Любопытство подстрекнуло их «профилировать» ⁶⁴самого Медникова в то время, когда он отправился на одно из конспиративных свиданий со своим важным сотрудником Свидание на этот раз было мимолетное в одном общественном саду вечером, и мои наблюдатели наскоро рассмотрели высокого, плотного мужчину, которым был всем впоследствии известный Азеф. Тогда, в 1905 году, для сравнительно незначительных служащих розыскного дела, каковыми были мои рассказчики, слышанные ими клички Азефа – «Иван Николаевич», «Тол-

Poccusp^^e мемуарах

стый» и даже переиначенная фамилия «Азев» и «Азиев» – говорили мало, но они их запомнили и в такой редакции мне эти клички и фамилии и передавали. Правда, Антипин не принадлежал к той группе служащих Саратовского охранного отделения, которые по своей прошлой службе были близки к Медникову, но он фактически был письмоводителем канцелярии отделения. Через него шли шифрованные телеграммы и вся без исключения переписка отделения. Из случайно оброненных фраз, из всей сложной обстановки по делу наблюдения за указанным эсеровским съездом Антипин мог дойти до раскрытия действительной роли Азефа в этом деле.

Когда я, взвесив все это, остановился на мысли «не трогать» Антипина, мне оставалось только, сохраняя добрые отношения с ним, внедрить в него убеждение, что мы расстаемся приятелями, но что ему придется навсегда «забыть» то, чему он был свидетелем на службе в охранном отделении.

Впоследствии, когда начались первые разоблачения Азефа, получило известность некое письмо, переданное наскоро в дверь квартиры одного «общественного деятеля» с предупреждением об Азефе. Письму этому в партийных кругах не придали значения, приписав его провокаторским приемам «охранки» ⁶⁵. Об этом письме в литературе об Азефе высказываются многочисленные и глубокомысленные замечания, однако я лично полагаю, что в деле этого письма мог каким-то образом сотрудничать Антипин.

Мимолетная встреча с ротмистром Федоровым у него на квартире оставила у меня впечатление, что мой предшественник по должности чрезвычайно рад новому своему назначению и спешит поскорее убраться подобру-поздорову, пока жив, из Саратова.

Вечером того же дня все жандармские офицеры города Саратова, прежний и новый начальники Саратовского охранного отделения, начальник губернского жандармского управления со своим адъютантом и тремя-че-тырьмя помощниками и начальник жандармско-полицейского управления Рязано-Уральской железной дороги с адъютантом и двумя-тремя начальниками отделений того же управления должны были встретиться на проводах ротмистра Федорова.

Ротмистр Федоров попадал на завидное место офицера Корпуса жандармов, состоящего в распоряжении министра внутренних дел и шефа жандармов П.А. Столыпина, незадолго до этого назначенного на эту должность с поста саратовского губернатора.

В то время имя Столыпина еще не прогремело на всю Россию, но в Саратове оно было окутано ореолом лучшего из губернаторов, и его преемнику, которого я застал на должности саратовского губернатора, только что до

Р ия^в мемуарах

моего приезда вступившему в отправление своих обязанностей, графу Татищеву, приходилось долго испытывать на себе неудобство сравнений. А граф Татищев был далеко не заурядный губернатор!

Будущая близость ротмистра Федорова к министру внутренних дел невольно создавала у собравшихся на проводы приподнятость настроения. Симпатия провожавших к уезжавшему в Петербург жандармскому ротмистру была сильно подогрета. Проводы, устроенные в отдельном кабинете «Большой Московской гостиницы», были достаточно помпезны. Громадный стол был заставлен отборными закусками. Саратов недаром расположен у Волги, и все представители рыбного царства были распростерты на блюдах во всем великолепии. Икра всех видов, стерлядь, балыки, целый ряд блюд большого ужина с водками и винами – все это радовало глаз и отягощало желудок. Меня посадили за стол рядом с виновником торжества. По другую его сторону оказался местный полицмейстер Владимир Николаевич Мара-ки. Председателем за ужином был местный вице-губернатор ⁶⁶, человек пожилой, тучный и, видимо, большой любитель таких торжественных ужинов Через несколько месяцев он, кажется, ушел в отставку и вскоре скончался. Следующий за ним, по чину полковник, был человек далеко не светский, и за ужином это ясно чувствовалось. Он мало ел, мало пил, держался натянуто, боясь, видимо, уронить свое достоинство среди подчиненных. Его присутствие заметно связывало всех.

Мой сосед, В.Н. Мараки, был в прошлом жандармским ротмистром, и это создавало ему более доверительные отношения с жандармскими офицерами. Кое-кто из недоброжелателей Мараки намекал на какой-то случаи, заставивший Мараки переменить жандармскую службу на общеполицеис-кую, но я никогда не смог удостовериться в этом. В то же время я сам знал не одного жандармского офицера, покинувшего Корпус жандармов, переменив службу в нем на полицейскую в провинции. Мы такую перемену называли «отхожим промыслом». Из известных мне случаев такого «отхожего промысла» назову случай с кронштадтским полицмеистером, ротмистром Садовским, моим сослуживцем по Петербургскому губернскому жандармскому управлению, перешедшим на полицмейстерскую должность с должности помощника начальника Кронштадтского жандармского управления; далее назову ротмистра Фуллона, занимавшего должность белосток-ского полицмейстера около десяти лет ив 1916 году эвакуировавшегося в Москву, где он получил такую же должность; ротмистра Климовича (позже, последовательно, московского градоначальника, директора Департамента

Россшг^^в мемуарах

полиции и сенатора), около 1904 или 1905 года бывшего виленским полицмейстером и одновременно начальником Виленского охранного отделения; моего однофамильца, ротмистра Петра Ивановича Мартынова, бывшего бакинским градоначальником, а до этого полицмейстером в одном из южных городов России. Все описанные случаи вовсе не имели под собой какой-нибудь неприятности по службе. Все перечисленные лица были выдающиеся офицеры Корпуса жандармов.

В.Н Мараки, с которым я прослужил в Саратове около года или немного более и сохранил наилучшие служебные и личные отношения, был необыкновенно приятным и чрезвычайно тактичным человеком. Средних лет, с несколько помятым лицом греческого типа, скромный и одновременно приличный с виду, он умел ладить со всеми без всякого лакейского угодничества (до которого часто доходили наши провинциальные полицмейстеры в своих отношениях с губернаторами) и сумел выгодно себя поставить в глазах всего саратовского общества. Впоследствии, когда я почти ежедневно бывал на завтраках у губернатора графа Татищева, в самой обычной будничной атмосфере, за столом у губернатора я имел возможность наблюдать скромную и вместе с тем независимую манеру держаться с начальством у этого отличного полицмейстера и воспитанного светского человека. Очень много в поддержании добрых отношений как с властями, так и с обществом делала его жена, Мария Николаевна, красивая, петербургского типа, светская дама. Она была очарована бывшим губернатором Столыпиным и впоследствии, беседуя со мной откровенно на разные темы, мило позволила себе говорить, что губернатор Татищев «дитё», и не могла выносить каких-либо сравнений с его предшественником. Она добилась в конце концов того, что Столыпин перевел Мараки в Петербург на одну из шести полицмейстерских должностей в столице.

Начальник жандармского железнодорожного полицейского управления генерал-майор Николенко был старшим по чину жандармским офицером в городе. Высокий, красивый, с точеными чертами лица, с выхоленными седыми усами и бородкой клином, в пенсне, со стройной для пожилого человека фигурой, отлично одетый, он был воплощением корректности, но какой-то неестественной, натянутой. Из всех его качеств запомнилась мне только эта корректность. Свою железнодорожную полицейскую службу он, вероятно, знал до тонкости. От него так и исходило сознание, что полицейский протокол о происшествии на железной дороге есть центр его жандармского долга; что же касается политическо-розыскной работы, то это его не

мемуарах

касалось вовсе, это было каким-то неприятным и не совсем чистым делом разных губернских жандармских управлений и охранных отделений. Особенно охранные отделения, как нечто новое в его длительной службе, были для него и непонятным, и нежелательным явлением. Прежде у него бывали только служебные взаимоотношения с начальниками губернских жандармских управлений. В большинстве случаев именно они занимались активным политическим розыском – но только на словах, а не на деле. Это были, как и Николенко, охотники «повинтить» с представителями местного общества в клубе или по квартирам мирных обывателей, и все шло хорошо и более или менее гладко. Но вот появились «какие-то новые» охранные отделения, с беспокойными начальниками, все какими-то «молокососами» по службе, и вот нужно считаться с ними, а уже не третировать их, как полагается старшему жандармскому генералу в городе!

Один из его подчиненных, начальник саратовского отделения того же жандармско-полицейского управления, ротмистр Сергеи Иванович Балабанов, положительно выделялся из всех присутствовавших на проводах своей импозантной наружностью. Представьте себе затянутого в полную парадную жандармскую форму великолепного мужчину с сильно выраженной южноармянской внешностью, лет сорока, среднего роста, крепкого, довольно коренастого брюнета, всего заросшего усами и громадными, также великолепными, бакенбардами, не то «скобелевского», не то «горемыкинского» образца ⁶⁷, с армянскими миндалевидными черными глазами навыкат. Ротмистр Балабанов держался соответственно своей наружности, т.е. сохранял невозмутимую величественную позу и говорил с подчеркнутым достоинством. На железнодорожном вокзале, при встрече приходивших поездов, на виду у публики он, несомненно, должен был производить впечатление. Считая себя неотразимым донжуаном, он, по-видимому, имел успех у железнодорожных барышень-блондинок. Собственно говоря, этот успех у прекрасной половины рода человеческого занимал не последнее место в его жизни. Делами же чисто жандармскими этот ротмистр занимался, только поскольку это входило в его чисто полицейскую службу на железной дороге Следуя всецело своему начальнику, генералу Николенко, бравый железнодорожный жандармский офицер презирал политический розыск, да, кстати, и ничего в нем не понимал. Но зато не было более усердного винтера в городе. Служба была нетяжелая, и времени для винта было сколько угодно.

Мы с ротмистром Балабановым долго поддерживали хорошие отношения и бывали друг у друга. Впоследствии, в 1909 году, одно происшествие, о котором я расскажу своевременно, испортило наши взаимоотношения.

Poccwrмемуарах

Другой начальник железнодорожного отделения, квартировавший в Покровской слободе, большом пригороде Саратова (но на другом берегу Волги), был ничем не выделявшимся молодым жандармским офицером, так же как и два адъютанта начальников жандармских управлений, присутствовавших на ужине.

Мне остается еще сказать несколько слов о трех помощниках начальника губернского жандармского управления. Одним из них был подполковник Пострилин, в прошлом казачий офицер Это был типичный казак по наружности и отличный жандармский офицер, с любовью относившийся к своему делу и большую часть своего времени проводивший не в уезде, а в канцелярии управления, где производил дознания по государственным преступлениям. Деятельность его была чисто следовательской, т.е. та, которой я занимался в Петербургском управлении до моего назначения в Саратов. Поскольку он мог, в зависимости от совершенно ничтожных средств, отпускавшихся ему на «агентуру», Пострилин собирал кое-какие сведения по своему уезду, пополняя их данными из производимых им дознаний. Несколько раз он добросовестно указал мне лиц, которых ему пришлось допрашивать по поводу революционной деятельности и которых я мог использовать как секретных сотрудников. Это уже была незаурядная помощь мне, и в этом отношении подполковник Пострилин выделялся из всех других офицеров управления. У него была любовь к политическому розыску, но на своей скромной должности ему нечем было показать себя. Однако ему все же удалось выдвинуться. Вероятно, помогли казачьи связи, бывшие, особенно в последнее время, довольно сильными в нашем Корпусе. Пострилин попал в помощники начальника Московского охранного отделения приблизительно в 1908 году.

Другой помощник начальника управления, ротмистр Рафаил Александрович ⁶⁸Бржезицкий, был человек совсем иного склада. Поляк по национальности, окончивший Военно-юридическую академию и решивший перейти на службу в Отдельный корпус жандармов, он должен был принять предварительно православие, ибо в Корпус не допускались не только католики, но даже и женатые на католичках. Типичный поляк по внешности, в то время он уже не был молодым человеком. Полуседой, с резкими, но красивыми чертами лица, Бржезицкий был в общем неглупый, образованный офицер, но с какой-то явно проступающей апатичностью во всей своей фигуре. В управлении он занимался производством дознаний по политическим пре-

PoccusKмемуарах

ступлениям, как юрист по образованию. Он был бы вполне на своем месте, если бы у него имелась хоть какая-нибудь искорка побуждающая его к жандармскому делу. Но такой искорки у ротмистра Бржезицкого не было вовсе, и он равнодушно тянул служебную лямку, стремясь только к тому, чтобы избежать служебных осложнений. Так он надеялся прослужить до вожделенного часа, когда высшее начальство, вспомнив про его академический значок, вознесет его, может быть и не в очередь, а через головы других безнадежных кандидатов, на должность начальника управления.

В политическом розыске Бржезицкий ничего не понимал, и по своему внутреннему отчуждению от этого рода жандармской службы он никогда и не смог бы продуктивно ее исполнять. При этом Бржезицкий был высокого мнения о своей особе и всегда давал несколько чувствовать свое превосходство над сослуживцами. Женатый, но бездетный, ротмистр держался немного обособленно. Раза два в год «принимал» у себя сотоварищей по службе. Все было очень корректно, несколько скучно, играли в винт «по маленькой», и все имели возможность послушать его колкие, меткие и несколько озлобленные замечания. Он был приятный собеседник.