Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Так как местные, более или менее видные, эсеры мне уже были известны и так как все сношения приезжей велись через «Николаева», я поставил за ней наружное наблюдение крайне осторожно. Таким же образом я поступал и в отношении всех остальных приезжавших по очереди, один за другим, членов нового комитета. Я хорошо понимал, что в этом деле, достаточно ясно и полно освещаемом мне секретной агентурой, неосторожное наружное наблюдение повело бы только к провалу дела.

Роль наружного наблюдения в данном случае я сводил к двум факторам: необходимо было, чтобы филеры охранного отделения запомнили и изучи-

8 – Заказ 2376

PoccwK^^i мемуарах

ли личности приехавших деятелей партии и чтобы наружное наблюдение смогло сыграть вспомогательную роль в случаях, когда нужно было установить некоторые подробности.

Приведу пример: мне становилось известно, что один из приехавших членов нового Поволжского комитета должен в такой-то час бросить в почтовый ящик письмо за границу, и вот я ставил наружное наблюдение за этим лицом только до того момента, когда нужное мне письмо попадало в почтовый ящик.

Все почтовые ящики в Саратове имели свои номера, и, по условленной тогда системе (которая, впрочем, начиная с 1909 года была заменена менее мне удобной), почтальон в назначенное время открывал ключом дверцу ящика и вынимал запертый на ключ же мешок, наполненный письмами, а на его место вставлял новый, пустой мешок. Мне оставалось только позвонить начальнику почтовой конторы, и через два-три часа на моем столе лежало содержимое данного почтового мешка. Найти интересующее меня письмо не стоило уже большого труда. Не теряя времени, беру специально для таких приемов предназначенную большую костяную иглу, вроде вязальной, и осторожно, стараясь не испортить краев, вскрываю конверт.

Обычно нахожу письмо с ничего не говорящим текстом, содержащим в себе самые обычные фразы. Но я знаю, что это только видимость. В письме есть скрытый, написанный не чернилами, а лимонной кислотой текст; он – между чернильными строчками, а потому эти последние несколько шире расставлены.

Все от того же секретного сотрудника «Николаева» я знаю, что шифр, которым написан частями скрытый текст письма, составлен по известной, легально изданной брошюре, один экземпляр которой находится в руках автора письма, то есть в Саратове, а другой лежит на полке, в квартире одного из членов центрального комитета Партии социалистов-революционе-ров, проживающего на положении эмигранта с 1908 года в Париже. Это один из самых трудных для расшифровки шифров, если только вы не знаете названия брошюры или книги. Если у вас есть данная книга, то вам остается лишь подогреть все письмо над стеклом обыкновенной керосиновой лампы, и тогда зашифрованный текст, написанный лимонным соком, проявляется весьма просто. Расшифровка – при наличии у вас книги-ключа – дело совсем простое. Первые две цифры означают страницу. Дальше следуют группы по четыре цифры: первые две означают строку, а последующие две – место буквы в данной строке. Значительно труднее точно воспроизвести разрушенное подогреванием и проявлением оригинальное письмо. Надо

Poccuir^^e мемуарах

подобрать точно такую же бумагу, переписать, старательно подделывая почерк, оба текста, явный и секретный, и, что весьма важно, привести конверт в такой вид, чтобы он не возбуждал ни малейших подозрений. Короче говоря, то письмо, которое в Париже получит член центрального комитета, написано не саратовским революционером, но начальником Саратовского охранного отделения. А подлинник остается в архивах ⁹³.

Мне пришлось написать несколько таких писем, и все обошлось благополучно, без всяких подозрений. Конечно, я не позволял себе приписывать, вроде добрейшего Александра Яковлевича Булгакова, почт-директора при Императоре Александре I ⁹⁴, который, перлюстрируя корреспонденцию, отправляемую из Москвы, приписывал иногда собственноручно к письму от приятеля к приятелю: «и еще сердечно кланяется тебе почт-ди-ректор Булгаков».

Нечего и говорить о том, как много я узнавал из этих писем того, чего мог не знать мой секретный сотрудник и от чего я иногда сам, уберегая от подозрений, намеренно его отодвигал.

Мне пришлось тогда переписывать главным образом письма женщины, врача по профессии, получившей медицинское образование, насколько помню, в Швейцарии, Лидии Кочетковой.

Вскрыть и детально обрисовать всю организацию Поволжского областного комитета эсеров пришлось на долю «Николаева», и он сыграл в этом деле доминирующую роль.

Я часто задавал себе впоследствии вопрос: удалось ли бы мне без «Николаева» выявить и захватить в сеть розыска налаживаемую тогда в Саратове эсеровскую местную организацию? Затрудняюсь ответить на этот вопрос. В то время я имел уже свою заграничную секретную агентуру, составленную из местных, саратовских, эсеров, выехавших под удачными предлогами в Париж и проживавших там с ведома и согласия Департамента полиции. Через некоторое время я передал эту агентуру по распоряжению Департамента полиции в его ведение. Эта агентура, хотя и не была очень близка к эсеровскому центру в Париже и едва ли могла уведомить о всей затее организации областного партийного комитета в Поволжье, кое-что основное дала. В связи с ее данными, сообщенными мне, в свою очередь, Департаментом полиции, может быть, мне бы удалось кое-что выяснить и без «Николаева».

Вскоре после появления «Слона» в Саратов пожаловала, в полном соответствии с известной басней Крылова, и «Моська». Такова была партийная кличка ее подруги (и партийной и личной), новой приезжей из Парижа. Не помню теперь их подлинных фамилий. Обе были политические эмигрант-

Россия^1^в мемуарах

ки, и на них была возложена обязанность по приезде в Саратов связаться с местным партийным центром (т.е. с Левченко), наладить связи, найти удобные и подходящие квартиры для размещения следовавших за ними главных деятелей Поволжского областного комитета и т.п. Это были первые ласточки – в ожидании птиц покрупнее.

Левченко, обычно хмурый и малоразговорчивый, оживлялся и все чаще зазывал к себе для переговоров моего «Николаева». С каждым таким разговором я обогащался новыми сведениями. Мои деловые свидания с «Николаевым» участились, и в течение полугода почти не проходило ни одного дня без того, чтобы мы не виделись с ним. Каждый шаг обдумывался и передумывался в полном согласии. «Николаев» был твердо уверен, что я ничего не сделаю опрометчиво – ничего, что могло бы повредить ему в глазах его партийных товарищей.

Первым грачом из стаи крупных птиц была Лидия Кочеткова. Это была видная партийная деятельница, известная Департаменту полиции по своей деятельности в качестве одного из заграничных лидеров партии. Партийной ее клички не упомню, но мои филеры, немедленно поставленные мной, по очереди, для ознакомления с ее внешностью, дали ей почему-то кличку «Пастушка». Так с тех пор Кочеткову мы между собой и называли «Пастушкой».

Кочеткова вскоре после приезда в Саратов сравнительно часто стала встречаться с «Николаевым». Она, несомненно, доверяла ему. Она знала его брата, партийного лидера, жившего за границей, а потому он многое и без труда узнавал от нее.

Вскоре я узнал, что вслед за Кочетковой приедут следующие центрови-ки для руководства партийной работой в Поволжье: Осип Соломонович Минор, которого как Кочеткова, так и Левченко в разговоре называли «Старик»; затем некий «Хромой», оказавшийся впоследствии известным Александром Ивановичем Петровым-Воскресенским (убившим в конце 1909 года или в начале 1910 года, теперь точно не вспомню, начальника Петербургского охранного отделения, полковника Карпова) ⁹⁵, и также известный Департаменту полиции по прежней подпольной работе Борис Бартольд, младший брат известного петербургского профессора академика-востоковеда Василия Владимировича Бартольда.

Бориса Бартольда я мельком видел во время моей службы в Петербургском губернском жандармском управлении, куда его в качестве арестованного по какому-то террористическому делу приводили из тюрьмы для допроса. Мне помнится, что брат его, профессор, тогда усиленно хлопотал за него, и ему удалось добиться разрешения министра внутренних дел на выезд Бориса за границу.

Poccuir^^e мемуарах

Вслед за этими видными эсерами приехали еще два или три партийных деятеля, но я не удержал в памяти их фамилий. Один из них и Борис Бартольд, не то в виде своеобразной конспирации, но скорее потому, что Бартольд обладал некоторыми денежными средствами, поселились вместе в одной из лучших гостиниц города. Они были хорошо одеты, посещали рестораны, бывали в театре и вообще делали вид, что жуируют жизнью.

Чины моего отделения, которых я иногда посылал в ресторан в то время, когда там находились эти партийные кутилы, докладывали мне затем, что наблюдаемые не стеснялись ценами блюд и пили вино. Пропивали ли эти жуиры народные деньги, не знаю. Отпускал ли им центральный комитет партии на эту специальную конспирацию какую-либо особую денежную сумму – тоже не знаю. Но Борис Бартольд принадлежал, конечно, к тому особому виду красных кавалергардов террора, каким был и известный тер-рорист-шарлатан Савинков. Мой «Николаев» держался того мнения, что Баргольд для собственного удобства и комфорта придумал именно этот сорт конспирации, что его приятель просто состоял при нем прихлебателем.

В результате наблюдения и различных приемов розыска стали все более и более проясняться подробности затеянной эсерами подпольной организации. Кочеткова проехалась по некоторым городам Поволжья, сопровождаемая очень осторожным наблюдением моих наиболее ловких и опытных филеров, которым я внушал, что лучше утерять ее, чем быть замеченными ею. Конечно, в связи с этим и результаты наружного наблюдения оказались не столь значительны, но я восполнил их данными от секретной агентуры и нисколько не тужил.

Я получил от «Николаева» сведения, что приехавшие в Саратов эсеры налаживают связи с партийными центрами по городам Поволжья, намереваются командировать в некоторые города кое-кого из приехавших товарищей, стремятся наладить и оживить пропагандную работу (для чего решили поставить в Саратове подпольную типографию, в которой будет печататься периодическая газета) и возобновить террористическую деятельность. По части последней, видимо, намечались как руководители Бартольд с приятелем и «Хромой» – Воскресенскии. Минор оставлял за собой главное руководство по типографии и издательству, Кочеткова руководила связями, «Слон» и «Моська» употреблялись на все руки.

Одновременно с осуществлявшимся мной розыском в Саратове я, конечно, должен был, не упуская времени, посылать в Департамент полиции и в Поволжское районное охранное отделение в Самаре очередные агентурные и другие данные по ходу розыска и наблюдения.

мемуарах

Поволжское районное охранное отделение, руководимое начальником Самарского губернского жандармского управления, полковником Критским, не имевшее само сколько-нибудь осведомленной секретной агентуры, не могло, конечно, в какой-либо мере руководить розыском по этому делу приобретавшему, однако, очевидный районный характер.

Департамент полиции, насколько я понимал по ответным запискам директора Департамента, вполне усвоил серьезность ведущегося розыска, но, к крайнему моему изумлению, разослал всем начальникам губернских жандармских управлений в Поволжье циркулярное сообщение, в котором, описывая приметы Осипа Минора по старым и потерявшим значение данным, предлагал этим начальникам установить за возможным приездом его в город, «подведомственный вашему наблюдению, особое, внимательное наблюдение и… о последующем срочно донести в Департамент полиции…». В описанных Департаментом полиции приметах Минора особенно упиралось на его хромоту («на одну ногу хромает»), чего в действительности в 1908 году не было вовсе. Минор, вероятно, «хромал на одну ногу» много лет тому назад. Это было вроде приметы: «немного беременна».

Результатов таких нелепых распоряжений не надо было долго ожидать. Не прошло и двух-трех недель, как некоторые ловкие начальники губернских жандармских управлений стали посылать в Департамент полиции срочные донесения и даже телеграммы о том, что «лицо с приметами, указанными в циркулярном письме Департамента полиции от такого-то числа, за номером таким-то, взято под наблюдение, которое продолжается и о результатах коего будет донесено дополнительно…». Наиболее ловкие без обиняков телеграфировали, что «Осип Минор взят под наблюдение».

А Осип Минор жил в Саратове, и, казалось бы, у Департамента полиции не могло быть в этом сомнений. Но такова уж была беспардонная рутина в деле нашего розыска, что очевидное мирно уживалось с нелепым. В Департаменте не смущались даже, что по телеграммам выходило так, что Осип Минор оказывался сразу чуть ли не в четырех городах Поволжья одновременно.

Соображения, которыми руководились ловкачи в жандармских мундирах, были до примитивности просты: Департамент полиции сообщает о возможном приезде в город, вверенный его, ловкача, наблюдению, хромающего Минора. Ну, вот и взял в наблюдение первого попавшегося хромого, а затем послал телеграмму: дескать, видите, какой я ловкий розыскной деятель – не пропустил Минора! Ловкач понимает, что у занятого по горло

Россия'^^в мемуарах

директора нет времени следить внимательно за всеми перипетиями дальнейшего розыска и наблюдения. Главное – это впечатление, которое невольно останется, хотя бы и ненадолго: «Вот молодец! Сразу напал на Минора!» Проходит день, два, неделя. В Департамент поступают все новые и новые сведения. Между ними имеются сведения, что за Минором теперь наблюдают в Саратове. Ах, теперь он в Саратове! Хорошо! Пусть продолжают наблюдение. Да, а вот хорошо, что его до того взял в наблюдение и полковник-ловкач! Может быть, по прошествии месяца а то и двух очередной писец Особого отдела, просмотрев отчетность и найдя несоответствие в данных о проживании Минора, доложит столоначальнику об этом. Последний, для очистки совести и для очистки отчетностей, найдет нужным запросить «ловкачей» о дальнейшем ходе наблюдения за Минором. Ловкачи ответят что-нибудь: или об утере наблюдения Минора, или что взятый в наблюдение хромающий старик, по предположениям Минор, оказался личностью, в городе известной, и что поэтому наблюдение оставлено без последствий. Но прошло уже некоторое время, и острота вопроса улеглась. Наконец, вся эта переписка не доходит до директора, а сам директор только и помнит, что Минора взял в наблюдение такой-то полковник. Это-то ловкачу только и нужно! К сожалению, в Корпусе жандармов и ловкачи были.

Одно было для меня тогда не совсем ясно. По-видимому, Департамент полиции имел какие-то сведения о приезде Минора из за границы. От кого могли получиться эти сведения? У Департамента полиции имелась так называемая «заграничная агентура» ⁹⁶. Мог сообщить о Миноре и его предполагаемом отъезде в Поволжье также и начальник Петербургского охранного отделения полковник Герасимов, у которого находился в распоряжении известный Азеф. Азеф-то уж должен был бы, казалось, знать о Миноре и замыслах центрального комитета партии по восстановлению партийной работы в Поволжье. Кроме того, от меня с лета 1908 года шли непрерывные и вполне обоснованные сведения обо всей этой затее. И вот, несмотря на все это, Департамент полиции разослал всем начальникам губернских жандармских управлений в Поволжье циркулярное распоряжение о необходимости установления наблюдения за возможным приездом «во вверенную вашему наблюдению губернию» известного Минора. Что скрывалось за этим распоряжением? Ведь оно, казалось бы, только разлагало розыск. Не скрывалось ли за этим намерение не провалить сведений, идущих от столь важного сотрудника, каким считался Азеф? Не дал ли тогда такие неточные сведения нарочно полковник Герасимов?! Он мог это сделать по сообра-

Россия'^^в мемуарах

жениям конспирации, и это не должно удивлять моего читателя, как это ни странно на первый взгляд. От кого конспирация? От своих же жандармских коллег? Да, это так – от них! Ибо забота о полном сохранении секретного сотрудника лежала прежде всего на нем, полковнике Герасимове, а он знал, как знал и я из практики, как неопытные в розыскном деле начальники губернских жандармских управлений очень часто при допросах арестованных или на обысках могли обмолвиться словом, что «этот обыск делается по распоряжению из Петербурга!».

Иногда такая, казалось бы, невинная оговорка вредила (и сильно вредила) агентуре. Итак, я допускал тогда и полагаю и ныне, что Департамент полиции знал кое-что о путешествиях по России Минора и, конечно, знал, что о приезде его в Саратов я сообщил правильно. Знал ли Департамент более подробно все то, что я сообщал ему о приезде в Саратов других лидеров эсеровской партии, от какого-либо другого розыскного учреждения, я не знаю; но, по-видимому, не знал, а потому и проявлял огромный интерес к моим донесениям.

Как только я понял и установил точно, что приезжие главари партии начинают налаживать партийные связи в Поволжье, я немедленно предложил начальнику районного охранного отделения собрать в срочном порядке всех начальников губернских жандармских управлений Поволжья для согласования наших действий и выработки общего плана наблюдения и одновременной ликвидации в подходящий момент всего Поволжского областного комитета эсеров. Я предложил сделать общий доклад на этом съезде. План мой был одобрен Департаментом полиции Я выехал на съезд вместе с начальником Саратовского губернского жандармского управления, полковником Семигановским, которого я посвятил в общую картину положения дел. В Самару съехались на наше совещание начальники губернских жандармских управлений из Пензы, Казани, Симбирска, Тамбова, Астрахани и Саратова. Присутствовал, конечно, и начальник Самарского губернского жандармского управления (он же и начальник Поволжского районного охранного отделения), в квартире которого мы и собрались для совещаний.

По моей просьбе, несколько каверзной, начальник районного охранного отделения предложил сделать доклады по очереди каждому из начальников губернских жандармских управлений о положении революционных дел в каждой губернии Поволжья. Как и следовало ожидать, из этих докладов выходило, что в общем «все обстоит довольно благополучно» Тогда я начал свой доклад, обрисовывая изумленным начальникам жандармских управле-

Россия^L^e мемуарах

ний положение дел в не столь благополучном виде, и разъяснил, что приехавшие в Саратов члены нового Поволжского областного комитета эсеров уже стали налаживать связи с эсеровскими центрами в губерниях, подведомственных наблюдению этих начальников, и что нам предстоит сложная, терпеливая, кропотливая и по возможности дружная розыскная работа по согласованной и одновременной ликвидации, которую начну я в подходящий момент.

Присутствовавшие начальники губернских жандармских управлений были, что и говорить, неприятно поражены. Главной неприятностью было то, что мой доклад полностью опровергал их данные. Меня поддерживал и начальник районного охранного отделения, которому не могло не быть приятно, что в районе, вверенном его наблюдению, розыск оказывался на должной высоте, хотя бы в одном пункте. Да и впереди возможен был успех по всему району. Я не преминул упомянуть в моем докладе о некоторых приемах по наблюдению за Минором и уверил всех присутствующих, что Минор и не думал заезжать в вверенные их наблюдению города, а прямо приехал в Саратов, где со дня приезда находится под наблюдением.

Ловкачам стало ясно, что я раскусил их хитрости. Главная же неприятность заключалась в том, что не они, а молодой жандармский ротмистр-охранник добыл все эти сведения, которые подрывают их авторитет, свидетельствуют о незнании ими дела и подтверждают правильность новой системы Департамента полиции – учреждения охранных отделений в провинции.

Впечатление мое от встречи с моими старшими коллегами было удручающее. Все они были люди, может быть, воспитанные и приличные; кое-кто из них был готов работать, но у них не было никакого опыта, а у некоторых и никакого желания действовать. Все они отбывали сроки выслуги на следующий чин, и им хотелось как можно спокойнее провести эти годы в уютной провинции. Словом, я понимал их затаенное недружелюбие ко мне, и мне было ясно, что согласованной работы с ними не получится.

Расскажу здесь о нескольких эпизодах этой работы. В 1908 году усилилась доставка в Саратов заграничного издания брошюрочной литературы эсеров. Приходила она большими тюками и ящиками, преимущественно при посредстве известной транспортной конторы «Надежда», где служило значительное число революционно настроенного, а то и просто левого элемента.

Такие же транспорты шли, по всей вероятности, не только в Саратов, но и в другие города, но только мне в Саратове удалось выловить почти весь транспорт, и если кое-что из этой литературы пошло по рукам низовых эсе-

Россиямемуарах

ров, то это были сущие пустяки по сравнению с общим количеством выловленного мной груза. А выловил я его тогда, считая на вес, что-то около трехсот или четырехсот пудов.

В большинстве своем эта брошюрочная литература была хорошо издана, содержала к себе сочинения известных теоретиков партии Маслова, Кагоровского и других по вопросам преимущественно аграрным, финансовым и пр. Надо сказать, что вся эта литература была не по плечу среднему российскому обывателю и в этом смысле была не столь уж вредна Так как она вся приходила в адрес какого-нибудь симпатизирующего эсерам обывателя, то квитанция на получение багажа неизменно попадала в конце концов все к тому же Левченко, а он, из конспирации, поручал дело моему «Николаеву», и в результате вся эта нелегальщина попадала ко мне. Дав для приличия два-три экземпляра «Николаеву», я остальные попросту сжигал, оставив у себя в библиотеке по образцу и отослав в Департамент полиции несколько экземпляров с сообщением о количестве уничтоженных.

Конечно, мои действия, которые я здесь описываю, стоят в полном противоречии с ходовыми представлениями нашей левой интеллигенции о том, как жандармы провокационно затягивали молодежь в революцию и губили ее арестами и ссылками. Однако нам теперь становится все более ясно, что ходовые представления нашей левой интеллигенции не только об агентах правительственной власти, но и о многом другом были неверны, наивны или преднамеренно лживы. Мы только теперь, в эмиграции, стали понимать, что революция безнравственна главным образом оттого, что она целиком построена на морализме; и что революция так безбожна и бесчеловечна оттого, что она выросла из идеи человекобожества. Революция исказила и уничтожила материальные ценности потому, что она материалистична. Революция и революционеры так омерзительно несправедливы потому, что они одержимы идеей справедливости. Мы теперь только, в эмиграции, поняли, что революция – это есть реакция. Но тогда, в описываемый мною 1908 год, левая интеллигенция (а за ней вслед вся российская полуинтеллигенция) не уставала повторять и верить, что тургеневская девушка, олицетворявшая в одном из его стихотворений в прозе революцию, была святая; мы, лишь «реакционеры», злобно шептали: дура! ⁹⁷

Как-то в описываемое мною время я получил от «Николаева» сведения о прибывшем в Саратов новом транспорте эсеровской литературы, изданной за границей. Транспорт этот состоял из двух больших ящиков, наполненных брошюрами. Каждый яшик был пудов до семи-восьми. Один из этих

Россшг^^в мемуарах

ящиков предназначался для внутреннего, саратовского, употребления, а другой, по распоряжению Левченко, должен был быть переправлен в Пензу, в распоряжение местного комитета.

Мы условились с «Николаевым», что наш, саратовский ящик поступит целиком в мое распоряжение, т.е будет уничтожен, а ящик пензенский пойдет по назначению, причем, для того чтобы в точности знать все подробности в отношении внешнего вида ящика, его упаковки, данных, заключенных в накладных на товар, адреса получателя и пр., я поручил все дело переправки ящика чинам моего отделения. Конечно, все малейшие детали по отправке товара в Пензу я сообщил начальнику пензенского губернского жандармского управления, полковнику Николаеву. Я сообщил ему также, что, ввиду необходимости соблюдения конспирации и во избежание провала ценной агентуры, он ни в коем случае не должен задерживать получателя, который явится за ящиком на вокзал, и по возможности не задерживать ящик и на первой же квартире, куда он будет доставлен. В своем сообщении я рекомендовал Николаеву использовать предстоящий случай для возможно более широкого наблюдения за пензенской группой активных эсеров – в целях включения ее в предстоящую ликвидацию Поволжского областного комитета эсеров. Словом, начальнику Пензенского губернского жандармского управления предоставлялся весьма удобный случай вскрыть пензенскую группу активных эсеров.

Прошло недели две или три, и на одном из свиданий с «Николаевым» я узнаю, что Левченко получил письмо из Пензы с сообщением о том, что отправленный туда из Саратова транспорт партийной литературы задержан на вокзале вместе с получателем! «Николаев», естественно, волновался, справедливо усумнясь в моих обещаниях и плане действий, которые должны были его огораживать от всяких ненужных подозрений. Я постарался успокоить его и восстановить прежде всего его доверие к моим словам и действиям. Это было не так легко. В то же время я немедленно написал письмо полковнику Николаеву, прося необходимых разъяснений. Разъяснения пришли и заключались в том, что Николаев решил задержать на вокзале груз подпольной литературы, опасаясь того, что дальнейшее наблюдение могло бы не дать желанного результата, а распространение по вверенной его наблюдению губернии большого количества нелегальных изданий он считает крайне нежелательным.

В этом ответе сказалась вся неналаженность нашего розыскного аппарата. К тому же после ареста нелегальщины на вокзале полковник Никола-

Россиж^^в мемуарах

ев немедленно посылает телеграмму директору Департамента полиции, что им задержан в Пензе груз нелегальной литературы весом в семь пудов. Расчет опять-таки на психологию: дескать, директор прочтет такую телеграмму и составит себе представление о молодце, задержавшем вовремя целый груз нелегальщины.

Вот с такими-то, одновременно и ловкачами, и наивными в деле политического розыска, младенцами в жандармских мундирах приходилось иметь дело всегда, как только розыск выходил из пределов города Саратова.

Едва я вступал в связь по делам розыска с другими агентами его, одетыми в жандармские мундиры, как неукоснительно получались в результате неприятности, недоразумения и нарекания. В данном случае с полковником Николаевым мне было тем более обидно, что я значительно помог его розыскной работе вставив в пензенский эсеровский комитет одного из своих сотрудников. Произошло это таким образом. Приезжие эсеровские главари в целях оживления партийной работы на местах решили послать по некоторым губернским городам Поволжья своих людей из Саратова. Они обратились за ходатайством в этом к Левченко, а последний, конечно, в свою очередь, обратился к «Николаеву». Я решил воспользоваться этим обстоятельством. В числе моих секретных сотрудников был некий недоучившийся семинарист, числившийся среди местных эсеров, но к описываемому мною времени несколько порастерявший свои партийные связи, склонный по своему характеру к некоторому шалопайству и вообще человек, как говорится, малосерьезный. Я наметил его, как лицо не столь полезное мне, но могущее оказать неплохое содействие в розыске на новом месте. Человек он был, во всяком случае, расторопный и сообразительный, но требующий присмотра за собой и руководства со стороны лица, заведующего розыском.

Я поясню, что я подразумеваю под этим руководством. Большинство сотрудников всегда стремилось к увеличению своего денежного оклада и часто в этом смысле надоедало заведующим политическим розыском. В стремлении к увеличению своего содержания некоторые из наиболее напористых и менее совестливых сотрудников начинали присочинять и добавлять кое-что из головы к сообщаемым ими сведениям. Вот тут-то и требовалось от лица, заведующего розыском, вовремя осадить такого зарвавшегося сотрудника и твердо поставить его на должное место. Задача эта отнюдь не была легкая, ибо, с одной стороны, желательно было удержать с секретным сотрудником по возможности более доверительные и теплые отношения и не ссориться с ним, а с другой – надо было, пользуясь более

/Ъссыя'чД^е мемуарах

осведомленной агентурой, уличить и доказать сотруднику, что он если и не сфальшивил, то все же преувеличил факты. Однако, уличая сотрудника, заведующий политическим розыском как бы невольно приоткрывал пред ним то обстоятельство, что местный политический розыск имеет в своем распоряжении другого, более осведомленного и ближе к подпольному центру стоящего осведомителя. Этого обстоятельства надо было всемерно избегать, и заведующий розыском обычно делал вид, что он, по крайней мере в данный момент, не имеет более «сильного» сотрудника, чем тот, с которым он в то время беседует. Это положение, твердо мной проводившееся, стоило мне многих, бесполезно, по существу, проводимых часов с каким-ни-будь менее серьезным сотрудником, дававшим мне почти те же сведения, что и незадолго перед тем выслушал от другого, более осведомленного.

Мне часто необходимо было высказывать свои глубочайший интерес к совершенно иногда одинаковым сообщениям и делать «приятное лицо». Если же эти сообщения разнились, то надо было понять, почему именно и кто из двух передатчиков событий уклоняется от правды. Когда правда была выяснена и уклонившийся от истины был понят, требовалось своеобразное искусство, чтобы поставить его на место, ибо такой преувеличивающий или присочиняющий сотрудник мог бы понять или начать приходить к выводу, что у меня есть другой осведомитель в рядах членов той же организации. Для секретного сотрудника представлялось немаловажным выяснить личность информатора-конкурента, особенно из одной и той же организации, ибо если он по тем или иным причинам начинал чувствовать недоверие к себе, ему легко было попытаться переложить подозрения со своих на другие плечи. Вот почему нужна была чрезвычайная осторожность, чтобы не слишком явно показать каждому из своих секретных осведомителей свою полную осведомленность.

Но вернемся к повести о семинаристе и «Николаеве». Чтобы не дать ¦Николаеву» права заподозрить в семинаристе моего сотрудника, я дал ему понять, что женщина, очень близкая к семинаристу, живет в Пензе, и что, по моим сведениям, он стремится сам перебраться в этот город, и что эта женшина состоит в числе секретных сотрудников у начальника Пензенского губернского жандармского управления