Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

Не столь значительная, однако же, в периоде 1906-1907 годов весьма активно действовавшая в Саратове организация российских социал-де-

Росси ›г^^в мемуарах

мократов также подверглась влиянию максимализма. К тому же как раз во время моего приезда в Саратов была созвана в Финляндии конференция Российской социал-демократической рабочей партии (фракции большевиков), на которой были приняты весьма «максимальные» меры борьбы с правительством ⁷⁸. Таким образом, и эта конференция эсдеков явно отразила максималистский уклон в революционных деятелях того периода.

Постараюсь кратко изложить сущность социал-демократических теорий того времени.

По обычной марксистской схеме, Россия переживала «буржуазную» или «политическую» революцию, которая, являясь следствием развития производительных сил, предшествует «социальной» или «пролетарской» революции и отличается от нее своим классовым содержанием В то время как «социальная» революция есть дело рук пролетариев, «политическая» революция является прямой и непосредственной задачей буржуазных классов. Буржуазные классы в государствах, сохранивших еще принцип самодержавия, должны быть революционными, должны неминуемо стать в самый резкий конфликт с представителями старого режима. «Политическая» революция, являясь миссией буржуазии, по той же установке должна была проложить дорогу свободному и победоносному шествию капитала, который нес «гражданскую свободу для буржуазных классов» и «свободу умирать с голоду для рабочих», как говорили эти социал-демократы. Потому-то на стадии экономического и исторического развития России того времени нельзя было рассчитывать, согласно этой теории, на осуществление социалистической программы. Все несвоевременные требования, стремящиеся «уже теперь» водворить социализм, суть вредные утопии.

Социал-демократы того периода предоставляли буржуазии выполнять «историческую миссию», т.е. «политическую революцию», но оставляли за собой разоблачение недостаточности требований буржуазии и ограниченности ее идеалов и, оставаясь «на почве реализма», не включали в свою программу, вырабатываемую ими для «капиталистического периода», утопических, не совместимых с буржуазным строем требований.

Эта позиция социализма той эпохи отражалась главным образом в писаниях меньшевистской фракции эсдеков. Что касается литературы, которая проникала в рабочую среду и являлась изделием местных большевиков, то все эти правоверные марксистские установки заглушались одним и тем же ревом: «Долой самодержавие!»

Вот эта-то литература в Саратове в изобилии изготовлялась тогда в разновременно возникавших и успешно мной ликвидировавшихся подпольных

Россия^^в мемуарах

типографиях. Саратовский городской комитет Российской социал-демокра-тической рабочей партии (РСДРП) того периода, т.е. 1906 года, состоял, кажется, из десяти членов, являвшихся в свою очередь представителями шести районных комитетов, которые заведовали социал-демократической активностью в шести районах города. Это были: железнодорожный районный комитет, заведовавший организацией и пропагандой среди железнодорожных служащих и мастеровых, городской или ремесленный порайонный, обнимавший, как это и видно по его названию, городских ремесленников и мелких служащих; береговой районный, занимавшийся насаждением марксизма в его упрощенной форме среди грузчиков и пароходных команд судов Волги, и еще три районных комитета, названий которых я теперь не упомню. В городской комитет кроме представителей районных комитетов входили еще дополнительные члены, носившие звание секретаря, организатора и агитатора.

Если охранному отделению удавалось приобрести в качестве секретного сотрудника, скажем, одного из периферийных, не столь крупных по значению, местных эсдеков, знакомого с марксистскими установками и теориями не по многотомным изданиям и статьям полемического характера лидеров марксизма, а по упрощенной формулировке лозунга «Долой самодержавие!», розыскные меры сводились к тому, чтобы этому сотруднику проложить путь к тесному знакомству и, возможно, личной дружбе с одним из лидеров соответствующего районного комитета. Тогда, обыкновенно по достижении этого первого этапа, в охранное отделение начинали поступать сведения о деятельности данного районного комитета. Путем наружного наблюдения можно было установить одно из очередных заседаний комитета. Это очередное заседание могло быть «ликвидировано» Члены его и помещение заседания, со списками, адресами и протоколом заседания, могли быть обысканы, и присутствовавшие на заседании арестованы. В зависимости от результата обыска дело о незаконном собрании или разрешалось административным порядком, или шло в суд ⁷⁹.

При разрешении дела административным порядком, в результате чего задержанным грозили неприятности административной высылки в места не столь отдаленные, являлась возможность после некоторых переговоров склонить того или иного не особенно устойчивого марксиста – эсдека или эсера – к оказанию услуг правительству в качестве постоянного и оплачиваемого секретного сотрудника. Над такими покладистыми революционерами мы шутили словами Франца Моора из «Разбойников» Шиллера: «Бедняга не родился быть мучеником за веру!»

PoccuA^L^t мемуарах

«Мучеников» за марксистскую, как и за «эсеровскую», веру было, конечно, достаточно в истории русского революционного движения. Было, однако, и немалое количество бедняг, которым мученичество не улыбалось. Все эти последние и заполнили ряды секретных сотрудников охранных отделений.

Если охранному отделению удавалось заполучить одного из деятелей районного комитета в число своих секретных осведомителей, то после непродолжительного периода оно уже имело негласное, но постоянное осведомление о всем том, что планируется и проводится на заседаниях общегородского комитета. Это было верхом достижения в каждом местном розыске, а следовательно, и в саратовском.

Один из главных осведомителей саратовского охранного отделения, упомянутый «Иванов», находился в отсутствии как делегат саратовской организации РСДРП на партийной конференции в Финляндии.

Номер 16-й «Красного архива» среди других документов помещает справку Департамента полиции по поводу внесенного в 4-ю Государственную думу запроса о деле социал-демократической фракции 2-й Государственной думы; она гласит, что «из осмотра… книги, озаглавленной “Протоколы первой конференции военных и боевых организаций российской социал-демократической рабочей партии, состоявшейся в ноябре 1906 года” видно… 3) что в конференции приняли участие представители одиннадцати военных организаций (воронежской, казанской, кронштадтской, рижской и финляндской) и восьми боевых организаций (московской, петербургской, саратовской, технического бюро при центральном комитете, двух уральских, южно-технического бюро и финляндской…» ²⁷

[Закрыть].

Таким образом, этим документом устанавливается присутствие на этой конференции секретного сотрудника Саратовского охранного отделения – «Иванова».

Другой осведомитель из среды железнодорожников, числящийся в организационном отношении где-то на периферии, казалось, не мог давать сколько-нибудь существенных сведений даже по своему району. Он оказался мало «прирученным» и держался при первых свиданиях дикарем, не обнаруживая особой склонности к продолжению своих обязанностей секретного осведомителя. Однако именно он дал мне одно из самых крупных и блестящих по результатам дел, которым по справедливости могло гордиться розыскное учреждение

РоссшК^в мемуарах

Ликвидация боевой железнодорожной конференции областной Поволжской организации РСДРП, осуществленная мной вскоре после моего приезда в Саратов, а именно в июле 1906 года, и повлекшая за собой арест всех двадцати участников ее (кроме двух, из которых один был моим сотрудником), а затем суд, состоявшийся над участниками конференции и ссылка их на поселение в Сибирь, сразу укрепили мое положение в глазах местной администрации и судебного ведомства и вызвали одобрение со стороны директора Департамента полиции.

Историю этой ликвидации я расскажу ниже, когда дополню характеристику секретной агентуры отделения.

Несколько непартийных рабочих, охотно обещавших мне оказывать содействие, мало радовали меня. Хотя в то взбудораженное время всякий мало-мальски расторопный рабочий мог давать властям какую-то информацию о подпольной революционной активности, но не посвященные в тайны партийной работы вышеупомянутые рабочие не могли планомерно осведомлять о работе местного подполья, не могли ни назвать главных лидеров этого подполья, ни охарактеризовать их, ни, тем более, рассказать о подготовлявшихся планах. После недельного ознакомления с этой незначительной по количеству и еще более по качеству секретной агентурой, когда я приходил уже в пессимистическое настроение и перестал удивляться методам работы ротмистра Федорова, поспешившего повести самому наружное наблюдение за мифической личностью, один «хозяин» конспиративной квартиры пригласил меня на свидание еще с одним, до того мне не представленным секретным сотрудником. На этот раз оказалось, что я должен встретиться с одним из местных максималистов.

Так как этот осведомитель, по словам моего подчиненного, являлся лицом ненадежным, да еще членом, попросту говоря, бандитских групп, только прикрывавшихся для революционного фасона именем максималистской фракции саратовской организации Партии социалистов-революционеров, свидания с ним происходили не на конспиративной квартире отделения, которую он по ненадежности мог «провалить», а в одном из самых гнусных кабацких притонов. Помещение этого притона поздно ночью всегда возбуждало во мне отвращение, которое надо было преодолевать. Я никогда не забуду общего фона этих свиданий в притоне – а мне пришлось бывать там не раз и не два, и не только с этим сотрудником.

По предложению моих подчиненных, которые на свидания с этим по-лубандитом и полусотрудником ходили всегда вдвоем безопасности ради, я облачился в самый старый пиджак поверх ситцевой русской рубахи, на го-

Poccuir^^e мемуарах

лову нацепил «заклепку» (кепку самого замызганного вида), перемазал лицо в какие-то темные полосы и всячески демократизировал усы и бородку.

Было часов одиннадцать вечера Втроем, с револьвером в кармане, мы подошли к мрачному двухэтажному зданию, стоявшему особняком почти на краю города, на большой пустынной площади, выходившей к вокзальной и тоже мало заселенной части города. Около подъезда дома, в нижнем этаже которого находился трактир, а в верхнем номера с кроватями «для приходящих», стояло два-три извозчика. В нижнем этаже было шумно, столики были заняты малопочтенной публикой, гремела гармоника, «летали» служители. Один из моих служащих, уже пожилой, но крепкий мужчина, в про шлом был жандармским унтер-офицером или даже вахмистром на местном вокзале, и, вероятно, до известной степени лицом популярным, по крайней мере, в местных низах. Думаю, что его знали в трактире. Во всяком случае, хозяин этого милого учреждения его, конечно, знал Хозяин сам нас встретил и поручил «мальцу» проводить нас в лучший номер во втором этаже.

Мы заняли «лучший» номер и потребовали пару пива. Предупредив слугу, что поджидаем приятеля, который должен скоро прийти и спросить «Ивана Кузьмича», мы стали ждать. Я скоро заметил, что мои собутыльники похлебывают пиво, держа стакан в левой руке, а правую предусмотрительно опустив в карман пиджака. Я невольно последовал их примеру и нащупал на всякий случай револьвер Загадочный осведомитель появился вскоре и оказался высоким, крепко сложенным мастеровым кузнечного цеха, лет тридцати восьми, мрачного вида, с большими темными усами. Мне его представили, назвав кратко Савельичем.

Завязалась беседа, которую Савельич поддерживал только односложными репликами, – видимо, он был человек несловоохотливый, но, вероятно, решительный в действиях. Я скоро уяснил себе, что он имел весьма поверхностное знакомство с разными «теориями» революционного учения, а занимался только «практической стороной» максимализма в местной эсеровской организации как один из членов группы в пять человек, готовых к исполнению того очередного «экса», который на них будет возложен по решению старшего в группе, в свою очередь будто бы имевшего связи с верхами местной партийной организации.

Я решил, что моя тактика в отношении этой группы должна состоять в том, чтобы на возможно более отдаленное время «затянуть» ее активность, а пока, при помощи этого «осведомителя» и подсобного наружного наблюдения, выявить всех участников и в подходящий момент ликвидировать группу. В этом смысле я поручил Савельичу проводить в жизнь мои решения.

мемуарах

Никакого доверия Савельич не внушал ни мне, ни моим подчиненным, и я решил как можно скорее проверить его перекрестной агентурой. Однако ее надо было еще найти. Так как в разговоре с Савельичем я установил, что его компаньоны по максималистской группе собираются у некоей шинкарки, разбитной бабенки-вдовы, живущей в одном из пригородов Саратова, я немедленно распорядился, чтобы двое полицейских надзирателей, или, как они у меня числились в отделении «агенты для справок», задержали эту бабенку утром при ее выходе на улицу, но не вблизи дома, и доставили бы в жандармское управление для опроса.

По уже установленной практике и соглашению между начальником жандармского управления и начальником охранного отделения (в случае необходимости по ходу розыска произвести следственные действия) надо было заполнить соответствующее сообщение для жандармского управления, в котором кратко упоминались имя, адрес и причины требуемых мер в отношении заподозренных лиц. Начальник губернского жандармского управления, не входя в рассмотрение по существу, выдавал требуемые ордера на обыски и аресты за своей подписью, так как по закону следственные действия могли производить в пределах своего района только те жандармские офицеры, которые занимали должность начальника губернского жандармского управления или его помощника.

Начальникам охранных отделений в провинциальных городах эти права не были присвоены, ибо эти отделения были, как я уже упоминал, созданы распоряжением министра внутренних дел, так сказать, «для внутреннего употребления». Но, с другой стороны, начальник жандармского управления не мог произвести розыск в том городе, где существовало охранное отделение, и мог заниматься розыском только на территории губернии. Такой распорядок приводил к тому, что начальники губернских жандармских управлений должны были иногда скрепя сердце выдавать без промедления требуемые охранными отделениями ордера на производство арестов и обысков, порою не зная даже сути дела. Когда результаты следственных действий попадали в следующей фазе своего развития в жандармские управления – так как все задержанные лица и все отобранное по обыску неизменно туда направлялось, – неизбежно проявлялось сдерживаемое и затаенное недоброжелательство местного жандармского управления к местному же охранному отделению. Вместо ожидаемых правительством объединенных усилий местных розыскных сил к искоренению революционной активности провинциального подполья получалось нечто совершенно обратное. Силясь отыскать одни

Poccwf^^e мемуарах

только ошибки местного охранного отделения, не доверяя данным, представляемым охранным отделением относительно общей картины революционной активности, расценивая по-своему самые явные и бесспорные доказательства этой активности, начальники губернских жандармских управлений (так, по крайней мере, неоднократно было в Саратове) «не находили оснований» к принятию мер в отношении задержанных за революционную активность мелких местных, а иногда и крупных революционных деятелей.

Только осознав сложность такого механизма взаимоотношений между жандармскими управлениями и охранными отделениями, можно понять, насколько непригодна была система всего жандармского аппарата для борьбы с революцией в период наибольшей напряженности.

На другой же день после отданного мной распоряжения бойкая бабенка была задержана на улице моими служащими, одетыми в штатское платье, и препровождена в губернское жандармское управление к его начальнику подполковнику Пострилину. Я поспешил в управление, где и принял участие в опросе задержанной. Перед нами сидела женщина лет тридцати пяти-сорока, типичная здоровая волжанка, с некрасивым, курносым, но задорным лицом, отрицавшая все предъявленные ей обвинения в укрывательстве бандитов и оказании им содействия. Пострилин, посвященный в мои планы и охотно пошедший им навстречу, давал понять бабенке, что я являюсь лицом, от которого зависит ее дальнейшая участь. Предоставив подполковнику возможность поговорить с задержанной об ее дальнейшей судьбе, я вышел из комнаты, где велся опрос. Однако не прошло и пяти минут, как из своего кабинета вышел Пострилин и, давясь от смеха, заявил мне, что задержанная хочет говорить только со мной: «По-моему, она просто в вас влюбилась», – хохотал Пострилин.

Я стал немедленно в кабинете Пострилина продолжать опрос, который превратился очень быстро в оживленную и задушевную беседу. Задержанная только что не объяснялась мне в любви. Во всяком случае, она «готова была на все услуги», и не только по розыску. Она рассказала мне в подробностях о двух затеваемых больших ограблениях (одном – на пароходной пристани, другом – какого-то большого склада) и назвала несколько участников, их адреса и место, где временно хранились оружие и бомбы.

При ее содействии мне удалось несколько недель наблюдать за всеми приготовлениями к экспроприациям трех, мало связанных между собой максималистских групп и выяснить всех участников их. Удалось также точно установить коварство осведомителя «Савельича». Только чрезвычайная

Poccwr^L^e мемуарах

ловкость этого опасного бандита, бежавшего из Саратова и арестованного через год в другой губернии, спасла его от начатых мной арестов максималистских банд. При содействии же сотрудницы, привязанной ко мне не только романтическими чувствами, но и небольшим ежемесячным вознаграждением, мне удалось ликвидировать самую опасную в то время «бандит-ско-максималистскую» деятельность местного революционного отребья. При ее содействии, в котором эта сотрудница выявила не только незаурядную сообразительность, но и присутствие духа, ибо наблюдаемые ею близко максималисты были отчаянные сорвиголовы и мстили бы ей беспощадно, я в одном случае захватил на пароходе, отплывавшем от Саратова, группу из четырех максималистов, отправлявшихся на «экс» в отъезд из города; в другом – захватил целую коллекцию оружия и бомб.

В третьем случае, происшедшем много позже, уже летом 1907 года, эта верная сотрудница спасла мне жизнь, раскрыв готовящееся покушение на меня при помощи и содействии не кого иного, как сторожа и рассыльного Ивана при охранном отделении! Вот как это было.

Вторая половина лета 1906 года, которую я провел в Саратове, была очень жаркой. Особенно трудно было по ночам, когда накалившаяся задень квартира не давала отдыха. Жара была удушливая. Наученный горьким опытом, на следующее лето я решил переселить семью за город на дачу, находившуюся от моей квартиры в городе в десяти-двенадцати верстах.

Никакого способа сообщения с дачей, кроме экипажа, не было; поэтому я купил по случаю у священника города Вольска пролетку со снимающимися козлами и небольшую крепенькую лошадку Арабчика. Экипаж и лошадь вполне соответствовали принятым мной правилам конспирации, и поэтому, когда я обычно с прислугой, бравшейся мной в город с дачи для приготовления обеда и других домашних услуг и дел, ехал по шоссе и грунтовым дорогам окрестностей Саратова, то всем видом своим я ничем не отличался от мелкого торговца, едущего по делам в город или из города.

Летом 1907 года я уже в третий раз со времени приезда в Саратов менял квартиру как для себя, так и для отделения, и теперь оно помещалось в двухэтажном особняке, расположенном в тихой окраинной части города. Рядом помещалось губернское жандармское управление – также в двухэтажном доме, принадлежавшем одному и тому же хозяину, зажиточному старику купцу. Через улицу напротив было большое глухое место, обнесенное забором, с большим казенным домом (кажется, губернского земства), отведенным под лаборатории. По бокам ютились небольшие домишки с семьями чиновников и отставным людом.

Россшг^^в мемуарах

Приехав как-то с дачи и рассмотрев очередные бумаги, я отправился на свидание с секретной агентурой. В одно из первых свиданий я встретился с названной мною выше сотрудницей. То, что она рассказала мне, ошеломило меня. По ее словам, от ликвидированных уже мной в то время различных максималистских групп остались кое-какие «хвосты» в виде приятелей или собутыльников. На квартиру одного из таких лиц в последнее время зачастил сторож, он же и рассыльный из моего охранного отделения, Иван Афонин, которого я уже застал в отделении. Этот Иван, служащий, имевший мало касательства к деятельности отделения, ночью спал в помещении отделения и находился там в это время с дежурным чиновником. Занятый по горло разными делами, я мало обращал на него внимания. Среднего роста, с глуповатой физиономией, по виду исполнительный, он каким-то образом попал в компанию совершенно неподходящих людей. Мало того: оказывалось, по словам сотрудницы, что этот Иван, убежденный приятелями уже арестованной мною максималистской группы, согласился открыть им поздно ночью двери моей квартиры. Остальное было бы довершено ими. Сотрудница передала мне малейшие детали этого замысла.

Надо тут же заметить, что не было большей трудности в практике розыскного дела того времени, чем ликвидация деятельности различных полубан-дитских, максималистских групп. Эти разрозненные группы, крепко спаянные внутренней дисциплиной, быстро раскрывали или могли раскрыть виновника «провала». Потому первый долг и обязанность каждого розыскного деятеля заключались в проведении этой ликвидации в такой обстановке и при таких условиях, которые исключали бы возможность подозрений.

В данном случае для меня также был существенным вопрос: как быть с предстоящей возможностью провала сотрудницы? Я поделился с ней сомнениями и встретил изумившую меня готовность идти на всякий риск: «Только бы вы, дорогой Александр Павлович, остались целы!»

Я решил действовать немедленно, а не ждать ночи, чтобы устроить, как следовало бы, засаду в моей квартире. Да и при наличии в доме «сторожа» Ивана такую засаду не так легко было бы осуществить. Одним словом, я погорячился и, как оказалось, наделал глупостей.

Отложив остальные деловые свидания, я поспешил домой, уселся в рабочем кабинете и вызвал к себе Ивана. Передо мной появилась несколько встревоженная физиономия сторожа с обычным вопросом: «Что прикажете?» Но, взглянув на меня и на бешеное выражение моего лица, Иван сразу опешил. Не помня себя и еле сдерживаясь, я начал свою грозную филип-

мемуарах

пику. Я объяснил ошалевшему Ивану, что ему, как служащему охранного отделения, должно быть понятно, что я, как начальник такового, призван к выяснению всех затеваемых преступных планов, а потому выяснил и тот план, в который он дал себя вовлечь по неизвестным мне причинам. Я рассказал Ивану все подробности плана, и тогда, еще не успев закончить свою громоносную речь, я увидел, как затрясшийся от рыданий мерзавец бросился на колени, умоляя пощадить его.

«Не верьте коленопреклоненным мерзавцам!» – таков был лозунг известного своей решительностью министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново, в начале декабря 1905 года вступившего в управление министерством и железной волей прекратившего начинавшуюся тогда революционную бурю. Так он и ответил на телеграфное донесение временно исполнявшего должность московского губернатора, либеральничавшего генерала Владимира Федоровича Джунковского, просившего министра за «коленопреклоненных крестьян» какой-то волости Московской губернии, пред тем совершивших ряд насилий и бесчинств.

Я хорошо помнил совет Дурново. Поэтому тут же арестовал сознавшегося во всем Ивана, полностью подтвердившего сведения моей сотрудницы, и передал его в губернское жандармское управление для производства о нем дознания. Во время обысков у его вдохновителей и предполагаемых участников «ликвидации» моей собственной персоны были отобраны револьверы. Эти молодцы отрицали все показания Ивана, записанные мной тут же по окончании его рыданий. Невероятнее всего оказался результат этого дела. Иван, при повторных опросах его жандармским полковником Джакели ⁸⁰, стал отрицать все свои показания, которые он дал мне, объясняя, что я так его напугал что он подписал показание по моему приказу. Джакели не нашел ничего лучшего, как стать на сторону этого негодяя, и в результате как Иван, так и его сообщники были административным порядком высланы за пределы Саратовской губернии и поселились поблизости от города на другой стороне Волги, в пределах Самарской губернии.

Для моей сотрудницы дело это повернулось в дурную сторону. Ее, конечно, заподозрили в соответствующих кругах, и в качестве секретной осведомительницы она становилась бесполезной. Постепенно, сначала в отдельных случаях, а затем регулярно, я стал пользоваться уже доказанной ею на деле верностью нашему делу при наружном наблюдении за активными деятелями местного революционного подполья.

Надо сказать, что в условиях провинциального города, при сравнительно малоразвитом уличном движении, при наличии многих совершенно пус-

Poccux^L^в мемуарах

тынных переулков, вести систематическое наружное наблюдение за каким-либо лицом, даже и не очень чутким по натуре, являлось делом затруднительным. В зимние холода это положение обострялось тем, что наблюдатели, продрогшие и полузамерзшие, с обледенелыми усами, легко выдавали себя наблюдаемому своим видом. Летом же или вообще в теплую погоду почти у каждого дома – на скамейке у ворот или у входа в квартиру – сидели обыватели и от нечего делать судачили и разглядывали прохожих. «Продержаться», говоря техническим языком, при таких условиях несколько часов в каком-нибудь глухом переулке богоспасаемого провинциального города, дожидаясь выхода или прихода в назначенное место наблюдаемого, являлось делом трудным. Надо было быть не только незаметным для самого наблюдаемого, но и для обывателя, а этот последний в провинции любопытен и всю свою округу знает в лицо.

Пусть читатель вообразит себе один из таких тихих переулков города Саратова: ряд небольших домишек с заборами по сторонам; вышедших из квартир мирных домохозяев или квартирантов; длительную беседу соседей; любопытных до всего мальчишек; кое-какую прислугу, выбегающую постоянно то в лавочку, то покалякать с приятельницей из соседнего дома; наконец, прочно усевшихся на скамейке перед своим домом отставных чиновников. И вот в такой обстановке, в таком тихом переулке появляются, скажем, с утра два филера охранного отделения. Внешность таких «неопределенного вида» людей, чужих для данного района, естественно, скоро привлекает внимание обывателя переулка, как бы эти «посторонние» ни разыгрывали роль «деловых» людей. На первый план выдвигается, и это естественно, только забота о том, чтобы сам наблюдаемый не заметил поставленного за ним наблюдения, а забота о предохранении себя от любопытства обывателя постепенно отходит на второй план. Однако обыватель кое-что подметит, кое-что смекнет; и пошло шушуканье от одного дома к другому; а там, смотришь, это шушуканье дошло и до ушей живущего в том же переулке наблюдаемого. Встревоженный слухами, наблюдаемый при выходе из дома начинает приглядываться ко всем прохожим, начинает «проверять» их в свою очередь (опытные революционные деятели делали это всегда) – и наблюдение вести уже невозможно. Так называемый «пост» из двух филеров приходилось подменять в трудных случаях двумя другими филерами, а это требовало большого количества их. Департамент же полиции всегда настаивал на экономии.

Пользоваться наружным наблюдением при таких условиях приходилось с большой осторожностью, ибо оно нередко, будучи вскрыто наблюдаемым,

6 – Заказ 2376

РоссшК^^ мемуарах

вело не к раскрытию всего наблюдаемого предприятия и лиц, в нем замешанных, а к тому, что наблюдаемая группа, выяснив, что за ней ведется наблюдение, начинала проверять сочленов в верности делу. Это часто вело к «провалу» агентуры.

Учитывая всю трудность ведения наружного наблюдения старыми шаблонными методами при помощи поста из двух филеров, я попробовал ввести в дело такого наблюдения мою сотрудницу, о которой я только что рассказал. Она оказалась и в этом трудном деле очень смышленой и выносливой. Баба была толковая и расторопная.

Посылая ее в наряд на пост с каким-нибудь из своих филеров, я предварительно объяснял им, что они оба должны изображать влюбленную парочку и под этим видом, прогуливаясь или сидя на скамейке, вести наблюдение. Такой метод привел к заметным успехам. Отсутствие надлежащей миловидности у моей сотрудницы сказалось в том, что я не заметил како-го-либо увлечения ею со стороны филеров, что, может быть, при других условиях портило бы успех самой розыскной работы.

В другом случае и с другой более миловидной сотрудницей, которую я пробовал обратить на службу по наружному наблюдению, дело оказалось более затруднительным, и «влюбленная» парочка обращалась иногда в настоящую парочку. Для миловидной филерши мне приходилось в конце концов подбирать «кавалера» из самых пожилых и серьезных по характеру филеров. Дело розыска живое, и в нем меньше всего преуспеваешь с шаблонными мерами.

Отвлекшись несколько от последовательного хода событий, я перейду к описанию нескольких особенно памятных мне дел из практики моих первых месяцев службы в Саратове.

Первая значительная ликвидация подпольной деятельности местных революционных организаций заключалась в аресте участников боевой организации железнодорожников Саратовского района.

Вкратце я упоминал уже об одном железнодорожном рабочем, состоявшем в числе секретных сотрудников, которые перешли ко мне, когда я принял охранное отделение. Этот молодой человек (не припомню теперь его клички как сотрудника отделения и потому назову его Сергеем для удобства дальнейшего изложения), как я это упоминал в начале моих с ним деловых сношений, привлек мое внимание тем, что как-то стал явно уклоняться от принятых на себя обязанностей осведомителя. Мне показалось, что человек просто боится. Время-то было тревожное и было чего опасаться!

Poccivr^j^e мемуарах