Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

мемуарах

рая испытывалась лицами, ведущими дознание и добившимися перелома в душе обвиняемого, который переходил к откровенным показаниям.

В деле о «Новике» откровенное показание обвиняемого, стоявшего по своей службе в курсе разных недостойных и бесчестных махинаций при приеме крейсера, играло большую роль. Долго борясь с собой, обвиняемый, решив, наконец, откровенно рассказать о своем участии в этих махинациях, грустно заявил мне «Убедили вы меня; я расскажу все, что знаю, но предупреждаю, что ничего у вас не выйдет с этим делом. В нем замешаны лица покрупнее меня». Дело это в дальнейшем было передано судебному следователю и пошло обычным судебным порядком, но результаты его остались мне не известны.

Это дознание укрепило меня в положении офицера резерва, и я стал получать все более крупные по своему значению дознания. Получив однажды большое дело о какой-то террористической группе, я только что стал разбираться в нем, как в мой кабинет вошел начальник управления, вновь назначенный тогда генерал Бессонов, и, неловко замявшись, сказал мне, что он переменил решение и просит меня передать все дело генералу Иванову. Оказалось, что генерал Иванов обиделся, что такое ответственное дело не было поручено ему, и упросил начальника управления передать ему это дело.

Дело о взрыве бомбы в «Северной гостинице» слишком известно, чтобы детально его описывать в моих воспоминаниях. Помню, как немедленно после взрыва М.И. Трусевич, захватив меня с собой, помчался в «Северную гостиницу», и мы приступили к производству формального дознания. При входе в гостиницу мы встретили растерянную администрацию, наряд полиции, и по грязной, залитой еще струившейся водой после возникшего за взрывом разрушения и пожара парадной лестнице поднялись на третий этаж и вошли в разрушенный номер гостиницы, где заряжавшаяся террористом Покатиловым бомба взорвалась, пробила потолки и полы и убила его самого

Мы приступили к осмотру и нашли паспорт и… кусок мизинца. Мне поручено было заняться обследованием паспорта, и я вскоре сделал интересное открытие: оказалось, что в нем заменены некоторые страницы соответствующими же, но из другого паспорта, страницами, аккуратно прикрепленными металлическими скрепами. В дальнейшем это открытие привело к установке владельца другого паспорта и тех гостиниц, где проживал террорист и его пособники.

мемуарах

Я не стану описывать события 1905 года в Петербурге. Кто не знает их теперь хотя бы на основании целого ряда откровенных и достаточно полных описаний их в литературе, мемуарах и других записях современников? Мне было поручено производство дознания о беспорядках и вооруженном столкновении на Васильевском острове. Я помню, как в мой кабинет полиция доставила целый ворох вещественных доказательств, среди них красные флаги, револьверы и целый набор старых сабель с великолепными толедскими клинками, похищенными у владельца какого-то завода. Арестованных по этому делу было очень мало; между ними выделялся молодой, здоровый на вид еврей, лет девятнадцати, с довольно известной «издательской» фамилией. Еврея этого захватили на баррикадах. Ему угрожала смертная казнь. В это время генерал-губернатор Дм. Фед. Трепов вызвал меня к себе как производящего дознание об этих беспорядках. Взяв дела, я поехал в Зимний дворец, где временно тогда проживал Трепов. После целой анфилады зал меня привели в огромный кабинет с таким же преогромным письменным столом, за которым сидел мрачный, представительный, всемогущий тогда генерал. Я стал докладывать, и Трепов хмуро спросил меня: «Скажите ваше мнение, следует ли предать смертной казни обвиняемого?» Мне тогда совершенно ясно представилось, что обвиняемый этот, молодой еврей, никоим образом не является одним из лидеров восстания и захвачен случайно в группе лиц, укрывавшихся за одной из баррикад. Никого из крупных деятелей революционного подполья или вожаков в те дни захвачено не было, и, таким образом, хотя формально мой еврей был взят «с поличным» и по закону военного времени мог бы быть подвергнут смертной казни, эта кара не соответствовала его роли в событиях того времени и, пожалуй, только демонстрировала бы неудачные действия полиции. Я это и высказал генералу, добавив, что, по моему мнению, ведущемуся мной дознанию следует предоставить идти обычным путем. Трепов согласился со мной.

Чрезвычайно любопытно проследить теперь и припомнить, как события, следовавшие за известным Манифестом 17 октября 1905 года, отразились на течении дел в нашем управлении. Общая растерянность, разноречивые толкования и непонимание направления правительственной политики привели в конце концов к тому, что наше жандармское управление мало-помалу прекратило всякую деятельность. Находившиеся в производстве дознания оказались за амнистией ненужными, новых не возникало, хаос был всеобщий. Нашлись офицеры в нашем управлении, которые попросту уничтожили свои дознания. Мы собирались, обсуждали слухи и… ничего не делали!

Россшг^^в мемуарах

Так прошел ноябрь. В начале декабря во главе Министерства внутренних дел стал Петр Николаевич Дурново, маленький сухонький старичок с ясным умом, сильной волей и решимостью вернуть растерявшуюся власть на место. Несколько ясных и твердых распоряжений – и сонное царство ожило. Все заработало, машина пошла в ход. Начались аресты, запрятали вожаков, и все стало,, хотя и понемногу, приходить в норму. Наше управление тоже проснулось от спячки, и мы. как никогда, погрузились в производство громадного числа новых дознаний.

В начале июня 1906 года, в то время, когда я занимался по делам производимых мной дознаний о государственных преступлениях, число которых тогда, к слову сказать, увеличилось во много раз, меня вызвал к себе начальник нашего жандармского управления. Любезно предложив сесть, генерал Клыков, со свойственной ему отрывистой манерой речи, кратко заявил мне, что директор Департамента полиции Трусевич вызывает меня к себе. «Я уверен, что директор предложит вам какую-либо новую должность, вероятно по розыску, – добавил генерал. – Поезжайте сейчас же и по возвращении доложите мне». Генерал ласково и без обычной официальности, как бы предчувствуя скорый конец наших служебных отношений, отпустил меня.

В течение трех лет мне пришлось произвести ряд дознаний, и из них несколько крупных, при Петербургском жандармском управлении, под непосредственным наблюдением М.И. Трусевича, занимавшего тогда должность товарища прокурора Петербургской судебной палаты и наблюдавшего за производством дознаний при этом управлении. Мне пришлось работать с ним непосредственно по дознанию об известном взрыве в «Северной гостинице». Я участвовал, как было сказано выше, в допросе Балмашева, убившего министра внутренних дел Сипягина.

Трусевич знал меня хорошо, и мне известно было, что он благоволил ко мне. С этой стороны вызов меня к директору Департамента полиции, которым незадолго до этого стал Трусевич, не мог беспокоить меня.

Максимилиан Иванович Трусевич являлся примером того великодержавного отношения к своим слугам прежней императорской правительственной власти, которая, не боясь расового признака, призывала даже на важные и ответственные посты людей не чистой русской крови. М. И. Трусевич не только обладал польским именем и фамилией, но и по внешности ничем не напоминал русского. Мне всегда хотелось увидеть его в национальном костюме тех польских вельмож, которые пируют и ловко танцуют во втором акте оперы «Жизнь за Царя» ⁵². Выше среднего роста, худощавый,

Россш^е мемуарах

исключительно элегантный шатен с тонкими чертами лица, чуть коротковатым, тонким носом, щетинистыми усиками, умными, пронизывающими и несколько насмешливыми глазами и большим открытым лбом. Трусевич являл собою тип европейского светского человека. Он был живой, даже порывистый в движениях, без типично русских манер. Даже многочисленные недруги его никогда не отказывали ему в остроте мышления, знании дела и трудоспособности. Докладывать ему дела, самые запутанные и сложные, было просто удовольствием, – он понимал все с полуслова. Трусеви-чу нельзя было подавать сущность дела с размазыванием подробностей, с подготовкой и разъяснением, как это часто приходилось делать с менее способными администраторами. Он схватывал сущность дела сразу и давал ясные указания. Он был по своему характеру замечательным мастером розыска, тонким психологом, легко разбиравшимся в людях. Политическая карьера его окончилась с выяснением роли Азефа и переменами в министерстве в связи с шумом, поднятым в печати и общественных кругах. С его уходом правительство потеряло исключительного человека «на своем месте». Я совершенно уверен, что ни до него, ни, тем более, после него такого директора Департамента полиции российское правительство не имело ⁵³.

Мне не пришлось долго ждать в приемной директора. Какой-то остряк-администратор однажды утверждал, что добрую половину своей долгой службы он провел на приемах у сановников. Это утверждение я лично отношу к типичному российскому брюзжанию по поводу всего и всех. На самом деле приемы у сановников наших были сравнительно легко достижимы. Никого намеренно не заставляли ожидать; наоборот, находясь в эмиграции, я убедился, как в «демократиях» даже мелкие чинуши и представители так называемого делового мира намеренно заставляют посетителя охладить пыл долгим ожиданием в приемной, чтобы создать у него впечатление о необычайной занятости делового человека.

Итак, через несколько минут я уже почтительно раскланивался с директором Департамента полиции, в кабинете которого мне пришлось тогда быть первый раз Сравнительно небольшая комната с казенной кабинетной обстановкой, портретами высших чинов Министерства внутренних дел и грудами бумаг в папках «к докладу» не производила большого впечатления.

Трусевич сразу же заявил мне, что он находит нужным, в связи с переживаемым беспокойным временем и усилением революционной деятельности, усилить розыскную работу вообще и, в частности, учредить новый розыскной пункт в Севастополе, сформировав там охранное отделение по типу

Россит^^в мемуарах

тех, новых охранных отделений, которые уже открыты в ряде крупных провинциальных центров. «Я наметил вас начальником этого нового розыскного учреждения и поэтому и вызвал вас к себе, чтобы сговориться о деталях», – добавил директор.

Я подумал: ну вот, наконец осуществилось то, к чему я стремился, переходя на службу в Отдельный корпус жандармов! Мне предложили живое подлинное дело розыска, которым я смогу руководить, внося в него свою инициативу, свои способности. Тут нет места надоедливому шаблону кропотливых официальных дознаний. Теперь-то я и смогу проявить себя и наконец стать в авангарде защитных сил правительства против подрывающих его подпольных врагов. Но одновременно с этим пронеслись и другие мысли: да, все это верно; но к чему я стремился, переходя в Отдельный корпус жандармов, и от чего я был отстранен против моего желания назначением в Петербургское губернское жандармское управление, вновь открывается передо мною. Но я чувствовал в себе уже некоторую закостенелость, вызванную привычной работой, от которой надо было отделываться и начинать «по-новому».

Старое мое дело и работа одобрялись и уже нашли признание. Меня так или иначе отличали, меня выдвигали для производства более крупных и важных дел, и, самый молодой по возрасту, я был на линии полковников и генералов, производивших со мной в Петербургском управлении иногда и менее важные дознания, чем те, которые поручались мне. Как я справлюсь с новым делом? Я его не знаю, не знаю техники, не знаю «великого шаблона» его, без которого так трудно управлять подчиненной группой людей. Меня встретит недоброжелательная и придирчивая критика с первых же шагов. На пустых мелочах я сделаю досадные промахи. Ведь в 1906 году поздно уже учиться розыску: надо знать, а не «подучиваться». События грозные, удары революции идут один за другим – надо им противостоять с готовым знанием дела. Одного желания работать на поприще розыска мало. Еще раз я недобрым словом вспомнил тех лиц, которые не дали мне заслуженное мною право по окончании лекций в штабе Отдельного корпуса начать службу в корпусе с прикомандированием к Московскому охранному отделению. Человек предполагает, а Бог располагает. Конечно, тогда я в вихре проносившихся мыслей не мог предвидеть, что через шесть лет, ровно в тот же месяц, я займу должность начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в первопрестольном городе Москве и моя мечта осуществится в полной мере.

мемуарах

Выслушав Трусевича и поблагодарив его за оказанное мне доверие, я кратко обрисовал промелькнувшие у меня мысли и высказал опасение оказаться не на высоте задачи, главным образом из-за отсутствия у меня знаний «шаблонов» дела.

«Это пустяки, – прервал мои доводы Трусевич, – во-первых, не боги горшки обжигают, а во-вторых, я вас знаю и верю, что вы приложите все силы, чтобы быстро овладеть положением!»

Все еще сомневающийся и колеблющийся в отношении согласия на предложение, я выдвинул пожелание начать розыскную службу не с формирования нового охранного отделения, а возглавить одно из уже существующих, если бы оказалась вакантной такая должность.

Трусевич, однако, настаивал на своем. В Севастополе предстояло раскрыть и ликвидировать революционные организации, внесшие разложение и пропаганду среди моряков. Надо было помимо набора подходящих служащих для нового охранного отделения (заботу о чем брал на себя главным образом Департамент полиции) суметь возбудить к себе доверие в высших чинах морского ведомства на месте, преодолеть в них подозрительность к каждой попытке какого-либо проникновения «чужого» ведомства в «морскую» среду и избежать всяких нареканий на ненужные стеснения. Нужны были такт и удачное разрешение необходимых вопросов при первых же шагах нового учреждения. Выразив мне в лестных для меня словах то, что именно он, директор Департамента полиции, надеется видеть во мне удачного исполнителя его предначертаний, Трусевич настойчиво требовал от меня согласия.

Не видя возможности отказаться от сделанного мне предложения, я, однако, попросил дать мне срок в один день для принятия решения, на что Трусевич согласился. Почему именно я настоял на этом сроке в один день, я едва ли отчетливо сознавал. Может быть, была мысль о том, что Трусеви-чу понравится моя комбинация о назначении меня на должность начальника одного из функционирующих охранных отделений; во всяком случае, я хотел на досуге, а не в кабинете директора решить этот вопрос.

Я провел беспокойную ночь, а на другой день, решив принять новое назначение и подкрепленный в этом решении генералом Клыковым, я снова вошел в кабинет Трусевича с заявлением, что я готов к исполнению новых возлагаемых на меня задач.

«Ваше превосходительство, – обратился я к директору, – опыт есть сумма сделанных ошибок, как сказал Оскар Уайльд. У меня нет опыта в розыс-

мемуарах

кном деле, но не браните меня за те первые ошибки, которые я, конечно, сделаю и которые создадут мне опыт; поверьте, что я приложу все свои силы, чтобы достигнуть этого опыта, стараясь уменьшить ошибки. Если же они и будут, то явятся следствием не моей воли или нерадения ¹»

«Отлично, я в этом не сомневался, – сказал удовлетворенный моим ответом Трусевич. – Как раз за вчерашний день произошли некоторые перемещения в личном составе, и я назначаю вас на освободившуюся должность начальника Саратовского охранного отделения. Ротмистр Федоров, исполнявший эту должность, назначен в распоряжение министра внутренних дел Вы, таким образом, примете в свое ведение охранное отделение, функционирующее уже около четырех лет, и ваши первые шаги на новом для вас поприще будут облегчены».

Для завершения всех формальностей в связи с новым моим назначением надо было ждать около двух недель. Это время, по указанию Трусевича, я должен был провести в помещении Петербургского охранного отделения, чтобы, с разрешения начальника его, в то время полковника А.В Герасимова, ознакомиться, насколько возможно, с распорядками службы и ее деталями.

Раскланявшись с директором и получив от него приказание повидать его перед отъездом, я вернулся в свое управление, где наскоро сдал все находившиеся в моих руках дела. Начальник управления и сослуживцы поздравляли меня с новым назначением, но все добавляли опасения относительно предстоящих мне трудностей на новом служебном поприще.

В управлении в то время дослуживал свой срок службы старый генерал А.И. Иванов, несколько лет до того отчисленный за какие-то упущения по службе от должности начальника Саратовского губернского жандармского управления. Он вынес от своей службы в Саратове довольно верное, как я потом убедился, убеждение, что Саратов – это закоренелое революционное гнездо, и уже впоследствии, в Петербурге, на допросах, выяснив, что арестованный – уроженец Саратова, генерал бегал по нашим кабинетам и самодовольно вскрикивал: «Ну что, конечно, саратовец! Я так и знал!» В его устах слово «саратовец» звучало как «подлец»!

Как только генерал Иванов узнал о моем назначении в Саратов, он ворвался в мой кабинет и завопил: «В Саратов ⁷Ну, батенька, не поздравляю! Да вас там убьют! Я саратовцев знаю!» Впрочем, этот припев «вас там убьют!» неизменно повторялся и другими, когда они узнавали о моем новом назначении. Не знаю почему, но я ни разу не смутился этими предсказани-

мемуарах

ями. Просто, вероятно, не хотел думать об этом. Предсказания не сбылись, но я будущего не знал, конечно; события же в России в середине 1906 года, на пороге роспуска 1-й Государственной думы, среди высоко вздымавшихся революционных волн и непрекращавшегося политического террора, должны были наводить на тяжелые размышления. Однако их у меня не было. Я был готов весь отдаться новому делу, и чем скорее, тем лучше.

Распростившись со своими сослуживцами по Петербургскому губернскому жандармскому управлению, я направился в Петербургское охранное отделение знакомиться с деталями новой моей розыскной службы.

Петербургское охранное отделение, где мне иногда приходилось бывать по делам, находившимся в производстве у меня, помещалось в большом здании на Петербургской стороне. С большинством офицеров и чиновников, служивших в нем, я был знаком. Был знаком «шапочно» и с полковником Герасимовым. Ко мне уже относились как к своему, хотя и новичку. Надо иметь в виду, что офицеры Корпуса жандармов разделяли себя на несколько групп: офицеров, служивших на железных дорогах, как железнодорожная полиция (они держались обособленно и как бы подчеркивали, что они не имеют отношения к политическому розыску ⁵⁴), офицеров, служивших в губернских жандармских управлениях, как помощники начальника управления, ведая жандармской службой в одном или нескольких уездах (это были скромные жандармские работники, просиживавшие по ряду лет на одном и том же месте, со слабой перспективой получить в более или менее отдаленном будущем должность начальника губернского жандармского управления). И наконец, с 1902 года, когда стали формироваться провинциальные охранные отделения, с прежде функционировавшими в Петербурге, Москве и Варшаве большими охранными отделениями образовалась новая группа офицеров, которая получила кличку «охранников». Эта группа, небольшая сравнительно по числу, очень скоро встретила по целому ряду причин скрытое недоброжелательство в остальных группах.

Итак, в Петербургском охранном отделении меня встретили как «своего». Я изложил желание директора Департамента полиции ввести меня поскольку возможно в курс повседневной работы отделения. Мне рекомендовали приходить по ночам к сбору в отделении агентов «наружного» наблюдения. Тогда же я представился полковнику Герасимову и просил его от имени директора дать мне нужные указания в предстоящей мне деятельности. Герасимов считался знатоком розыскного дела. Высокий, солидный, одетый в хорошо сидевший штатский костюм, человек лет сорока пяти, с

мемуарах

несколько татарским лицом, обрамленным небольшой остроконечной бородкой, он стоял в амбразуре окна, когда я вошел в его прекрасный, большой служебный кабинет, гораздо более импозантный, чем скромный кабинет директора Департамента полиции. Я изложил причины своего посещения, прося дать указания и разрешение ознакомиться с работой и порядками в отделении. Ответ Герасимова запомнился мне как весьма характерный.

«Надо иметь только голову на плечах, вот и вся штука! – ответил, помолчав немного, Герасимов. – От знакомства поверхностного, что только и возможно для вас у меня в отделении, вы многого не вынесете Однако заходите к нам, нанюхивайтесь, пока вы свободны!» Вот и все, что я получил в назидание от Герасимова. Конечно, он многое мог бы разъяснить мне, мог бы предостеречь от многих подводных камней, но если принять во внимание, что наш разговор происходил в разгаре событий 1906 года, то, пожалуй, нет ничего удивительного в том, что Герасимов отделался от меня таким именно способом.

В тот же день, часам к десяти вечера, я снова пришел в охранное отделение и, с разрешения помощника начальника отделения, направился в довольно обширную комнату, служившую местом сбора начинавших к тому времени прибывать в отделение агентов «наружного наблюдения», или «филеров», как для краткости их называли на службе. Большая комната стала понемногу наполняться самыми разнообразно выглядевшими личностями Они появлялись обычно по два сразу, садились к столам, расставленным у стен, и писали «рапортички» о своей дневной работе по наблюдению за лицом, которое было поручено их вниманию. Содержание этого рапорта они поочередно, по мере их вызова к устному докладу заведующему наружным наблюдением, дополняли некоторыми подробностями, отвечая на вопросы заведующего, и затем, получив новый наряд на следующий день, уходили. Вся процедура докладов и распределения работы на следующий день тянулась несколько часов.

Из содержания докладов было видно, как тяжела незаметная деятельность скромных и невидных агентов правительственной власти. Согласно имевшейся инструкции, относившейся к набору и приему на службу «филеров», от них требовалось немало: грамотность, трезвое поведение, невыдающаяся наружность, средний рост, хорошее зрение, сообразительность и т.д. ⁵⁵, – все эти качества оплачивались в конце концов суммой в среднем около 40-50 рублей в месяц. Если принять во внимание, что определенных праздничных дней у «филера» не было, что условия конспирации в его по-

мемуарах

вседневной жизни требовали большой осторожности в выборе знакомых и в частной жизни, а условия его службы требовали постоянного пребывания на улице во всякую погоду, то легко прийти к выводу, что служба эта была одна из самых тяжелых Несмотря на все, как я убедился впоследствии, среди этих незаметных «героев долга» были подлинные герои. Они, не поморщившись, принимали приказание схватить террориста, который, согласно имевшимся агентурным сведениям, нес под полами пальто разрывной снаряд, и рисковали взлететь на воздух. Они рисковали также постоянно быть подстреленными из-за угла

В прочитанных мной «рапортичках» были и довольно курьезные заметки; например, я помню, была запись об одной наблюдаемой: «немного беременная и все оглядывается назад»!

Заведующий наружным наблюдением, видимо, хорошо знал своих людей и в вопросах часто выявлял сделанное упущение Иногда на этих сборах «филеров» присутствовал офицер из состава охранного отделения, которому желательно было лично порасспросить агентов наружного наблюдения о каких-либо подробностях в поведении наблюдаемых. Иногда появлялся начальник отделения.

После ухода последнего «филера», а это было около двух часов ночи, заведующий наружным наблюдением докладывал начальнику отделения результаты дневного наблюдения и получал от него различные дополнительные указания. Жизнь охранного отделения тогда только несколько замирала после длинного дня Вернее сказать – замирала только ее «регулярная» сторона, ибо всю ночь до утра появлялись полицейские чины то с экстренными сообщениями, то с результатами обысков, то с арестованными.

Посетив эти сборы «филеров» в течение около недели, я понял, что нового ничего больше не усвою и что в то же время я, как посторонний человек, только мешаю всем в отправлении обычных дел. В ближайшие же дни, получив бесплатные билеты для проезда по железной дороге до Саратова и сделав последние прощальные визиты, снабженный всеми нужными удостоверениями, я выехал с семьей к месту новой службы.