Текст книги "«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Однако этот период неудачного сотрудничества Азефа с русской политической полицией через Л. Ратаева, до выхода последнего в отставку летом 1905 года, продолжается два года. За это время Азеф «развращается» как сотрудник. Он уклоняется от деловых свиданий, перестает давать регулярные сообщения. Департамент полиции начинает понемногу подозревать его, и отношения с ним как бы прерываются. Перерыв не беспокоит особенно сильно Департамент полиции; у последнего появляется новый «верный» и осведомленный сотрудник в центре Партии социалистов-революционеров в лице Ник. Татарова. Но Татарова скоро выясняют, и эсеры убивают его, как предателя.

С удалением, после убийства 5 февраля 1905 года Великого князя Сергея Александровича, прежних руководителей политического розыска, как Лопухина, Ратаева и некоторых других, неожиданно восходит звезда Рачковского, и он становится каким-то внештатным, но главным руководителем политической полиции ³¹. Ратаев передает Азефа Рачковскому. Последний посерьезнее Ратаева, и Азеф начинает снова «добросовестно» работать в интересах политической полиции.

Надо заметить, что до этой перемены Азеф виделся и с самим Лопухиным; последний временно и, конечно, неудачно пытался руководить им; между прочим, отказал Азефу в прибавке жалованья.

В конце 1905 года происходит «шатание» власти, неуверенность в победе той или иной стороны. «Шатается» и Азеф (тогда «зашатались» и другие сотрудники), но власть побеждает, и Азеф решает примкнуть к победившей стороне. Он начинает «писать письма» Рачковскому, но ответа не получает. Рачковский в это время строит планы на сотрудничестве Гапона, а через последнего на активном лидере эсеров – Рутенберге. Дело кончается провалом плана Рачковского.

В Петербурге начальником охранного отделения в конце 1905 года назначается подполковник А.В. Герасимов, руководивший до того политическим розыском в Харькове. Во время наружного наблюдения затеррорис-

Poccuir^^e мемуарах

тическими группами в Петербурге подполковник Герасимов узнает от старшего и опытного филера отделения, что в одном из «наблюдаемых» он припоминает важного и ценного секретного сотрудника по кличке «Филиппов-ский». Азеф как-то сидел в кафе Филиппова на Тверской в Москве – отсюда и кличка. Заведуюший наружным наблюдением в Московском охранном отделении Евстрат Медников, красочная фигура в политическом розыске империи, показал как-то Азефа этому доверенному и старшему филеру и добавил: «Смотри на него, это человек наш, его надо оберегать от случайностей в арестах!»

Подполковник Герасимов пытается проверить полученные сведения в Департаменте полиции, но там «по нажиму» со стороны Рачковского умалчивают о роли Азефа-«Филипповского». Тогда Герасимов, доверяя старшему филеру, решает проверить наблюдаемого «Филипповского»; его около 15 апреля 1906 года подстерегают филеры на безлюдной улице около Летнего сада, когда «Филипповский» идет вечером со свидания с одним террористом. Его доставляют в охранное отделение, и Герасимов начинает разговор с ним. «Филипповский» отрекается от всего, но через два дня сидения в одиночной камере при охранном отделении он сдается, выговаривая себе деловой разговор с Герасимовым в присутствии Рачковского! А.В. Герасимов вызывает к себе в отделение П.И. Рачковского «по очень верному делу».

Вот как произошло это свидание Азефа с Рачковским, по описанию и со слов А. В. Герасимова.

«…Мы, Петр Иванович, – говорил Герасимов, – задержали того самого “Филипповского”, о котором я вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо вас знает и служил под вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в вашем присутствии .»

«Рачковский, – рассказывает дальше Герасимов, – по своему обыкновению завертелся: “Что, да как, и в чем дело? И какой это может быть Филипповский? Разве что Азеф”. Тут, – прибавляет Герасимов, – я впервые в жизни услышал эту фамилию…»

Затем в кабинете Герасимова и в его присутствии состоялось бурное объяснение. Рачковский разлетелся к Азефу со своей обычной «сладенькой» улыбочкой:

«О, дорогой Евгений Филиппович, давно мы с вами не виделись Как поживаете?» Но Азеф, после двух дней пребывания в одиночном заключении на скудном арестантском довольствии, меньше всего был склонен к любезным излияниям. К тому же он, несомненно, понимал, что «переход в наступление» для него и технически более выгоден. Поэтому он с места в

Pocciur^L^e мемуарах

карьер обрушился на Рачковского с площадной бранью. «В своей жизни, – говорит Герасимов, – я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской набережной не часто так ругались. А Рачковскому хоть бы что! Только улыбался и приговаривал: “Да вы, Евгений Филиппович, не волнуйтесь, успокойтесь!”»

Когда Азеф наконец несколько отошел и разговор принял более мирный характер, то выяснилось, что с Рачковским он не виделся больше полугола, с того самого дня, когда революционерами было получено письмо, содержавшее разоблачительные сведения об Азефе и Татарове.

Вначале Азеф сам не подавал признаков жизни, так как считал себя разоблаченным и боялся еще больше скомпрометировать себя перед революционерами. Но последние месяцы он делал ряд попыток возобновить сношения с Департаментом и написал несколько писем Рачковскому с различными сообщениями. Во всех этих письмах он настойчиво просил о назначении ему свидания для личных разговоров, но никакого ответа не получил. Рачковский бросил его «на произвол судьбы», не обращая никакого внимания на его многолетнюю работу для Департамента полиции и на все его заслуги в прошлом. Именно за это он отчитывал теперь Рачковского. Последний, вопреки своему обыкновению, держался крайне смущенно, подыскивал различные оправдания своему поведению, но делал это сбивчиво и невразумительно. Аудиторию он имел во всяком случае, не на своей стороне. «Я сам, – пишет А.В. Герасимов в своих не изданных еще вое поминаниях <sup>32 26

[Закрыть]</sup>, – почувствовал угрызения совести за действия Рачковского и был удивлен, что во главе руководителей политического розыска стояли такие бездарности. Азеф прочитал Рачковскому надлежащую и вполне заслуженную отповедь».

Однако только возобновив работу с Азефом, Герасимов понял, что действительно успешной она едва ли могла быть: против Азефа уже существовали подозрения в революционных рядах; как агента его знали не только ответственные служащие Департамента полиции, но и многие филеры, и надо было ждать «провалов».

Вследствие все той же «путаницы» на верхах политической полиции создалось странное положение, и при возобновлении сотрудничества Азефа весной 1906 года он по приказу свыше продолжал видеться с П.И. Рачковским в присутствии А.В. Герасимова как начальника Петербургского охран-

А.П. МАРТЫНОВ МОЯ СЛУЖБА В ОТДЕЛЬНОМ КОРПУСЕ ЖАНДАРМОВ Россия'к^.е мемуарах

ного отделения; позже он, однако, перешел в единоличное подчинение Герасимову.

Вот что пишет А.В. Герасимов в тех же не изданных им еще воспоминаниях по поводу этого последнего периода сотрудничества Азефа. «… Ко всем донесениям Азефа приходилось относиться с большой осторожностью, но благодаря честному и добросовестному исполнению им своих обязанностей все сомнения, возникшие по отношению Азефа в деле Дубасова, вскоре рассеялись. Сведения, которые Азеф сообщал, поскольку их удавалось проверять, всегда оказывались точными и правильными, его осведомленность относительно внутренней жизни партии – совершенно исключительной. Ценность его, как агента, выяснилась очень быстро, наряду с тем росло и доверие к нему…»

«Он мне неоднократно жаловался, – пишет дальше Герасимов, – что руководящие им лица его не щадили, и высказывал удивление, как он мог в то время еще пользоваться доверием партии, несмотря на циркулировавшие слухи об его предательстве.. »

Из приведенной выше смены лиц, руководивших Азефом в его осведомительной для правительства деятельности, мы видим, что таких руководителей за время с 1893 по 1908 год включительно, т.е. пока он состоял на осведомительной службе, было немало.

Перечислим их, поскольку мы их знаем.

В 1893 году Азеф обратился в Департамент полиции с предложением своих услуг, предложения приняты, и какие-то лица из высшего состава Департамента полиции, Особого отдела его, начинают с ним письменные сношения; через некоторое время, для удобства, его передают Заграничной агентуре. Нужно думать (я не имею точных данных), что за это время у Азефа было 3-4 руководителя, руководству которых он подчинялся и с частью которых лично виделся.

Это как раз те лица, на которых Азеф потом жаловался Герасимову как на руководителей, которые его «не щадили».

В 1899 году Азеф поселяется в Москве. Поступает в распоряжение С.В. Зубатова, тогда начальника Московского охранного отделения.

Зубатова в 1901-1902 году переводят в Петербург ³⁴; он начинает заведовать Особым отделом Департамента полиции, но продолжает сношения с Азефом; однако когда в 1902 году Азеф уезжает за границу, то его «передают» заведующему Заграничной агентурой Л. Ратаеву.

Помощник С В. Зубатова по всяким конспиративным делам, наружному наблюдению и прочему был некий Евстрат Медников, этот простой, но

мемуарах

верный «слуга Престола» был часто тоже чем-то вроде «руководителя» Азефа. Я знал сам, по моей практике в должности начальника Саратовского охранного отделения, как Азеф летом 1905 года ездил на конференцию Партии социалистов-революционеров в Саратов в сопровождении филеров и Медникова. Медников тогда в Саратове имел свидание с Азефом, получал от него сведения и «руководил» им.

Итак, за период «зубатовского» руководства у Азефа, вероятно, было 2– 3 руководителя Зубатов, Медников и, может быть, и еще кто-то. Итого с прежними уже 5-7 руководителей!

С 1902 года Азефа передают Л. Ратаеву. В то же время он видится с директором Департамента полиции А. Лопухиным; прибавим и их в наш счет: итого около девяти руководителей!

С 1903 по 1906 год Азеф отходит от сотрудничества ¹⁵, затем возвращается; некоторое время им руководит П.И. Рачковский, возможно с кем-ни-будь из своих доверенных лиц; наконец, Азеф поступает в распоряжение А В Герасимова. Итого, в общем, не меньше целого десятка руководителей за 15 лет сотрудничества ¹Нужно признать при этом, что только два руководителя Азефа отвечали вполне своему назначению; это – С.В. Зубатов и

А.В. Герасимов.

Таким образом, разбирая первый из поставленных нами вопросов: было ли руководство Азефом «непрерывным», было ли одно лицо, которому он мог доверять в смысле сохранности своей от «провала», – мы можем ответить отрицательно.

Разберем и другой из поставленных вопросов: как русская политическая полиция «гарантировала» Азефа от «провалов» и как она заботилась о нем? Русская политическая полиция «провалила» Азефа чуть ли не в первые же месяцы его сотрудничества из-за небрежности, неумения и слабости техники розыскного дела. Произошло это так. Азеф из Ростова-на-Дону удрал за границу в 1892 году, так как в Ростове выяснилась его связь с местной подпольной революционной группой. За границей он сходится с русскими политическими эмигрантами и через «ростовских» продвигается в кружки активных эмигрантов. Он решает использовать свои связи и знания об эмигрантах и завязывает сношения с Департаментом полиции; последний принимает его предложения, но тянет дело, и Азеф анонимно присылает предложения и начальнику губернского жандармского управления в Росто-ве-на-Дону. Последний по почерку узнает Азефа, и по его данным производит ликвидацию; при неосторожных опросах арестованных вскрывается, что сведения у жандармской полиции идут из-за границы; в эмигрантских

Россшг^^в мемуарах

кругах сразу же настораживаются против «ростовских» товарищей, и один из них открыто указывает на Азефа. Первые подозрения возникли… Правда, они скоро отметаются.

Подозрения относительно Азефа возникают, выдвигаются и отметаются в бесконечной череде. Вина в этих подозрениях очень часто лежит на деятелях розыска. Измена чиновников политического розыска Меньшикова и Бакая и указание ими на роль Азефа являются крупными недочетами политического руководства. Насколько, подчас явно, руководители Азефа «не щадили» его и подводили к опасности «провала», лучше всего вскрывает следующая история. В 1903 году некая Софья ³⁶Клитчоглу, ранее очень близкая по своей террористической деятельности к известному Гершуни и Боевой организации, возглавлявшейся последним до его ареста, создала на юге России небольшую террористическую группу и перебралась в Петербург для того, чтобы «поставить» покушение на Плеве. Как только Азеф узнал о планах Клитчоглу, он немедленно сообщил о них Л. Ратаеву; оба находились в то время за границей, но тотчас же выехали в Петербург для предупреждения готовящегося покушения. На почве последовавшего затем ареста Клитчоглу и ее группы у Ратаева вышел большой конфликт с Департаментом полиции. Зная, что в скором времени предстоит арест Клитчоглу, Азеф, естественно, уклонялся от личной встречи с ней; Департамент полиции настоял на этом свидании для получения подробностей и обещал, что аресты не будут произведены в непосредственной близости от их свидания. Азеф на свидание пошел и узнал от Клитчоглу все подробности как о составе группы террористов, так и об ее планах. Все эти подробности были переданы Департаменту полиции; последний, из-за внутренних интриг руководителей политического розыска (начальник Петербургского охранного отделения, не то Я. Сазонов, не то полковник Кременецкий, теперь в точности не помню, кто именно из них, но думается мне, что полковник Я. Сазонов вел интригу против Ратаева), не выполнил обязательства: арест Клитчоглу Петербургское охранное отделение произвело почти непосредственно вслед за ее свиданием с Азефом.

По свидетельству Л. Ратаева, подобный нелояльный поступок политической полиции подействовал на Азефа самым удручающим образом. Азеф тогда же говорил, что в подобных условиях ему «становится трудным работать» на полицию.

Несколько позже сложилась неблагоприятная для «психики» Азефа, как сотрудника, обстановка, когда Ратаев стал кое-что скрывать от Департамента полиции, а последний от Петербургского охранного отделения.

мемуарах

В этой нездоровой атмосфере Азеф «работал» как секретный сотрудник в самые тяжелые годы революционного нажима на власть. Если прибавить, что в годы 1905-1906 власть в России вообще растерялась и «ушла», мы, может быть, поймем и шатание ума и у Азефа, и неуверенность его, к какой стороне «примкнуть».

Итак, на поставленный нами второй вопрос: как гарантировала политическая полиция Азефа от «провала»? – надо ответить – плохо!

Эти два ответа до некоторой степени «извиняют» Азефа.

Арестованные, поручик Григорьев и поручик Надаров (его отец занимал высокий командный пост в Забайкалье), были немедленно доставлены в управление из Петропавловской крепости для допроса. Помню, что ввиду важности дела мы перестали считаться со временем, и арестованных доставили для допроса что-то около 9 или 10 часов вечера. Мне, как лицу, несшему тогда адъютантские обязанности (новый адъю ант назначенный на мое место, ожидался со дня на день), выпало в связи с этим делом много работы. Перепечатывались копии протоколов допросов (арестованные офицеры быстро сознались и сами записывали длиннейшие откровенные показания; не дожидаясь их полного окончания, каждый лист показаний переписывался немедленно в нескольких экземплярах); все это я сверял, выправлял описки и ошибки и немедленно отправлял начальству. Тут были копии для Департамента полиции, для начальника охранного отделения, для прокурора судебной палаты, для министров юстиции и внутренних дел. Показания этих офицеров, совсем еще молодых людей, сводились к подробному описанию вовлечения их в подпольную «эсеровскую» организацию, имевшую задачей использование их в качестве террористов. Оба они, каждый в отдельности, нарисовали интересную в психологическом отношении картину какого-то необъяснимого и в то же время неотвратимого внушения, ока-ывавшегося на них беседами все с тем же «Гершкой» (Григорием) Гершуни. Фигура этого незаурядного «эсеровского» лидера и наталкивателя на террористические акты молодых, неуравновешенных в психическом отношении фанатиков стала выступать особенно ярко именно после откровенных показаний этих офицеров. Одно покушение намечалось на обер-прокурора св. Синода Победоносцева, а другое, насколько помню, на министра внутренних дел. Офицерская форма должна была служить, по мнению Гершуни, хорошей ширмой при покушении. Руководящая роль Гершуни в террористическом акте Балмашева вскрылась также в значительной степени из показаний тех же офицеров.

Россшг^^в мемуарах

Политический розыск привел к концу революционную деятельность Гершуни только, насколько помню, в 1904 году, когда он был арестован начальником Киевского охранного отделения, ротмистром А.И. Спиридовичем, в железнодорожном вагоне, недалеко от Киева. Как известно, Гершуни после ареста, суда и каторги удалось совершить необычный по обстановке побег из каторжной тюрьмы в Сибири за границу, где он вскоре умер ³⁷.

Обоих арестованных офицеров судили и разжаловали в рядовые с зачислением на службу где-то в Туркестанских частях. Дальнейшей их судьбы не знаю, но, кажется. Надаров в мировую войну был уже в чине подполковника.

В связи с этим делом произошла другая история, которую мне хочется отметить, так как она также свидетельствует о далеко не совершенной системе как отбора офицеров при приеме в Отдельный корпус жандармов, так и плохой подготовке их к новой службе.

В те именно дни, когда в управлении поднялась суета в связи с возникшим делом об арестованных двух офицерах, прибыл к нам вновь назначенный адъютант, поручик Калинин, который должен был принять от меня секретную часть, а я дг чжен был подготовить его к предстоящим ему делам. Я понял, что генерал Секеринский намеревался еще долго продержать меня на положении «ментора», так как ему это было удобно.

Новый адъютант, тщедушный, бледный молодой человек, был очень скромен на вид и необычайно застенчив. По прошлой своей службе офицер казачьего полка, он имел за собой какую-то весьма солидную протекцию высоких военных кругов. Вероятно, это значительно облегчило его поступление в Отдельный корпус жандармов Калинин сел за стол рядом со мной и начал «присматриваться» к делам, а я, делая все «на лету», так как все тогда требовало экстренной спешки, старался втолковать ему все тонкости поручаемой должности. Мы, конечно, обменивались впечатлениями о новом, возникшем в управлении дознании об арестованных офицерах, об их показаниях, а кстати и вообще о службе в Отдельном корпусе жандармов и в нашем управлении

Поручик Калинин оказался молодоженом, и именно его жена повлияла на ту судьбу, которая устроила ему службу в Петербурге Но супруге мерещилась светская столичная жизнь с ее развлечениями, столь заманчивыми для молодой провинциалки. Поручик же Калинин с каждым не только днем, но и часом узнавал от меня о тягостях своей новой адъютантской службы и вскоре понял, что он обречен на то, чтобы безвыходно сидеть в

PoccuiK^^e мемуарах

управлении и разбираться в делах, к которым у него не было ни малейшего влечения, а может быть, и способностей. Поручик «завял» уже на второй или третий день. Не понравился он и полковнику Кузубову, который сразу же раскусил, что новый адъютант будет ему только обузой, и он не щадил Калинина поручениями.

Сидя как-то вечером в управлении и занимаясь делами за своим столом, я перекидывался с Калининым замечаниями, главным образом по делу об арестованных офицерах. Поручик Калинин в этот вечер казался очень расстроенным. Не знаю, почему именно, но новый адъютант вдруг стал возмущаться ночными допросами арестованных офицеров. Заметив на столе присланный «дневник наблюдений» за ними, содержавший отчет того наружного наблюдения, которое в течение некоторого времени до их ареста велось Петербургским охранным отделением, Калинин заметно взволновался и попросил моего разрешения просмотреть его. Я обратил внимание на его крайнее смущение и стал расспрашивать его, сказав в шутку: «Да вы сами бывали у них, что ли?» Неожиданно для меня поручик стал растерянно объяснять мне, что он действительно был знаком с одним из арестованных офицеров (не помню, с каким именно) и что они бывали друг у друга. По словам Калинина, арестованный офицер был прекрасный человек, но теперь он, Калинин, не знает, что ему делать. Я, что называется, остолбенел. Тогда же ночью, на докладе начальнику, я передал свой разговор с новым адъютантом, выразив крайнее удивление тому, каким образом столь неуравновешенный в политических взглядах офицер мог попасть в Отдельный корпус жандармов, прослушать лекции и быть назначенным в Петербургское губернское жандармское управление. Секеринский вскипел, вызвал к себе для разговора поручика Калинина и предложил ему не являться более в управление. Через несколько дней мы прочли в приказах по Отдельному корпусу жандармов, что поручик Калинин переводится на должность адъютанта в одно из губернских жандармских управлений в Западном или Прибалтийском крае. Точно сейчас не помню. Почему штаб Корпуса жандармов принял именно такое «мудрое» решение, так я и не мог понять никогда. Впрочем, люди, близкие к семейным делам поручика Калинина, говорили мне, что принять в отношении его более решительные меры, хотя бы в виде обратного отчисления из Корпуса жандармов в его казачью часть, штаб Корпуса жандармов не решился, учитывая его связи в «высоких» кругах. Поручик Калинин продолжал служить в Отдельном кор-

Россшг^^е мемуарах

пусе жандармов; его дальнейшая служебная карьера мне не известна. Впрочем, он, может быть, исправился – не знаю.

Во всяком случае, очевидно, что «поручики Калинины» переходили на службу в Отдельный корпус жандармов для целей, ничего общего с задачами этого Корпуса не имеющими. Я не хочу этим сказать, что такие поручики поступали в Отдельный корпус жандармов с определенными целями подрыва жандармской службы Нет, их стремления ограничивались желанием устроиться на легкой службе, и они быстро превращались в ненужный и вредный для дела балласт.

Перевод поручика Калинина и прибытие на его место нового адъютанта повлекли за собой для меня лишние недели пребывания на адъютантской должности, пока, наконец, я не засел в своем отведенном для меня служебном кабинете офицера резерва.

Моими сослуживцами по новой должности были в большинстве люди солидные, как по чинам, так и по возрасту. Справа от меня был служебный кабинет генерал-майора Иванова, как я уже отмечал раньше, в прошлом незадачливого начальника Саратовского губернского жандармского управления. Слева был кабинет подполковника Рыковского, вскоре назначенного на должность начальника Харьковского губернского жандармского управления. Два других офицера резерва были академики ³⁸со значками на груди. И вот среди них оказался, в моем лице, молодой поручик, явно неопытный в деле. Кое-кто из них снисходительно и критически смотрел на меня, давая всевозможные советы, но прежде всего они разгрузили себя, передав мне для производства незаконченные и почему-либо надоевшие им дознания. В то время у каждого офицера резерва при Петербургском жандармском управлении было в производстве от 10 до 15 дознаний. Некоторые из них, особенно по делам, по которым уже не было арестованных, по необходимости залеживались, и вот, с целью их сдать, эти дознания перешли ко мне. Такие залежавшиеся дознания представляли большую неприятность для каждого нового офицера, к которому они попадали для завершения. Надо было ознакомиться внимательно со всем производством, заполнить неизбежные пробелы и сдать дело в таком виде, чтобы наблюдающий за производством дознания товарищ прокурора не вернул его для какого-нибудь дополнения. Такие возвращения указывали на небрежность офицера в производстве дознания или, еще хуже, на не совсем ясное понимание им задач данного дознания.

мемуарах

Мне, как новичку в деле и как человеку, всегда стремившемуся быть по возможности не хуже, а лучше других, пришлось засесть за дела и проводить снова дни и вечера в управлении. Мое офицерское пальто, к удовольствию генерала Секеринского, прочно продолжало висеть по вечерам в управлении.

Я еще не успел закончить наваленные на меня старые, залежавшиеся дела, как ко мне стали поступать для производства новые, возникавшие тогда в изобилии при нашем управлении. Большинство этих дел было результатом ликвидаций, производимых Петербургским охранным отделением для пресечения подпольной деятельности разных социал-демократических и «эсеровских» групп Петербурга и его окрестностей. Выдающегося интереса дела эти не представляли, но времени требовали много. Попутно приходилось отвлекаться исполнением отдельных запросов, поступавших в наше управление от других начальников. Обычно это были требования об опросе в качестве свидетеля лица, живущего в Петербурге и имевшего несчастье встречаться или жить в одной квартире с каким-нибудь арестованным, замешанным в подпольной ор анизации.

Вызов в управление такого в большинстве случаев перепуганного обывателя, его допрос, последующая переписка и прочие формальности занимали иногда целый день, и на окончание других находившихся в производстве дел часто не хватало «казенного» времени. Однако примерно через полгода я чувствовал себя уже как рыба в воде. У меня появилось свободное время по вечерам для личной жизни, и я стал заметно превращаться в типичного петербургского «чинодрала»: потихоньку, не спеша вставая по утрам (благо, до управления было «рукой подать»), приходил к себе в кабинет, выполнял назначенную на этот день работу и в 5 часов закрывал дверь кабинета, чтобы вернуться домой и провести вечер по своему желанию, вкусам и в соответствии со сравнительно скромным денежным содержанием от казны. Оно тогда для меня – поручика и последовательно штаб-рот-мистра в 1903-м и ротмистра в 1904 году – выражалось в общем в сумме около 215 рублей в месяц.

Я был большим театралом и с детства привык бывать в театре. Служа в Московском жандармском дивизионе, мне было нетрудно посещать театры; по какому-то обычаю, кажущемуся теперь странным и малообъяснимым, мы, офицеры дивизиона, невозбранно ходили почти во все театры без входных билетов. В те годы московский императорский балет представлял час-

то совершенную пустыню. Только к восьми часам вечера у театральной кассы появлялись какие-то одиночки, большей частью провинциалы, и покупали билеты. В то же время в «полицмейстерской» комнате или у заднего входа кассы целая толпа «контрамарочников» ждала Бриллиантова, заведующего кассой, и получала от него, часта без всякого основания, бесплатные контрамарки. Это были, к тому же, самые строгие и требовательные критики. Очевидно, частое посещение спектаклей было для них хорошей школой и развивало вкус.

В Петербурге, благодаря завязавшимся добрым отношениям с чинами Петербургского охранного отделения и с некоторыми чинами столичной полиции, у меня также Явилась возможность бесплатного посещения некоторых театров. Почему-то у начальников Петербургского и Московского охранных отделений были бесплатные, неименные, годовые билеты во все театры. Этими билетами пользовались обычно не сами служащие отделения, по горло занятые службой, а их родственники и друзья. Принадлежа к последним, я иногда пользовался этими билетами. Впрочем, наступившие политические бури и потрясения, сначала разрозненные, а после, в 1905 году, коллективные и массовые, сильно мешали обычному чиновничьему времяпрепровождению.

За .время моей службы в Отдельном корпусе жандармов вообще, а особенно за время моей службы в качестве офицера резерва при Петербургском жандармском управлении мне пришлось встречаться и быть знакомым, иногда довольно близко, с большим числом членов прокурорского надзора. В громадном большинстве случаев я сохранил об этих лицах наилучшие воспоминания. Все это были прежде всего корректные, как на службе, так и в частной жизни, воспитанные люди, с которыми чувствовалось как-то ЛеГко.

За мою службу в Петербургском управлении предо мной прошла целая галерея выдающихся лиц прокурорского надзора, в большинстве своем так или -иначе имевших служебное касательство к делам, разбиравшимся в нашем управлении.

При моем поступлении в управление старшим лицом прокурорского надзора в нем был товарищ прокурора Петербургской судебной палаты Алексеи Николаевич Силин. Мне, как самому младшему офицеру управления, Только что получившему назначение на должность адъютанта, пришлось поддерживать с ним только самые официальные и почтительно-вежливые служебные отношения. А.Н. Силин по своей внешности смахивал не

мемуарах

на строгого прокурора, а на удалого гусара. Всегда отлично одетый, чаще всего в штатском платье, а не в чиновничьем сюртуке судебного ведомства, быстрый по своей манере ходить, с отличными выхоленными темными большими гусарскими усами, гладко выбритый, он был отменно вежлив в обращении, хотя за этой вежливостью чувствовалась суровая рука исполнителя закона. У нас в управлении его прочили на пост очередного директора Департамента полиции, которым он, однако, не оказался, получив, насколько помню, лишь место прокурора Тифлисской судебной палаты.

Среди других лиц прокурорского надзора, работавших с нами в управлении, мне запомнился прежде всего товарищ прокурора Петербургского окружного суда Алексей Тихонович Васильев, впоследствии последний перед революцией директор Департамента полиции.

Я позволю себе более подробно остановиться на нем. Он умер в конце 20-х годов. Прекрасный, редкой душевности и простоты был он человек, очень одаренный, умный, широкообразованный, многим интересующийся, с сильной ленцой и большим пристрастием к товарищеским обедам и ужинам, за которыми он был остроумнейшим рассказчиком анекдотов. Рассказывал он их мастерски, с присущей ему торопливостью и особой простотой изложения; при этом сам увлекался, посмеиваясь и с лукавым любопытством посматривая на собеседника. Службу свою он начал в Юго-Западном крае, был товарищем прокурора Киевского окружного суда и наблюдал за дознаниями, производимыми Киевским губернским жандармским управлением, то было время, когда начальником этого управления был известный в жандармских кругах генерал-майор Новицкий, считавшийся непревзойденным знатоком политического розыска (каким в действительности вряд ли был) и ставший в непримиримую оппозицию к учрежденному в 1903 году Киевскому охранному отделению, первым начальником которого стал ротмистр