Текст книги "Достопамятный год моей жизни"

Автор книги: Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Император со своей стороны мог едва дождаться появления этого вызова в печати и в нетерпении справлялся об этом несколько раз.

На другой день он подарил мне прекрасную табакерку, украшенную бриллиантами, стоимостью около двух тысяч рублей. Я не думаю, чтобы перевод каких-нибудь двадцати строк был когда-либо оплачен с такою щедростью.

Государь сообщил потом императрице, что познакомился со мною.

– Теперь это один из самых лучших моих подданных, – сказал он ей про меня.

Мне сообщил это очевидец; я не знаю только на каком основании государь считал меня теперь лучшим русским подданным, нежели до поездки моей в Сибирь.

Некоторые лица негодовали на меня за то, что я не воспользовался этим прекрасным случаем испросить у государя новых для себя милостей. Правда, он, по-видимому, ожидал подобной просьбы с моей стороны; его взгляд, преисполненный доброты и благосклонности, как бы поощрял меня к этому; но внутреннее чувство мое противилось этому, и я никогда не буду сожалеть, что, может быть, потерял, таким образом, многое.

Не приобрел ли я с другой стороны неоцененное благо, – спокойствие, которого был лишен столь долгое время?

После того как я имел счастье говорить с государем и узнать его благородное и великодушное сердце, большая часть моих опасений рассеялась; я любил государя более, нежели его боялся, и уверился, что честное, свободное, открытое обращение, без низости, без робкого унижения, ему очень приятно. Надо было только примениться к его небольшим странностям; но это было нетрудно. Совершенно верно, что, требуя строгого исполнения некоторых мелочей, он не обнаруживал великодушия; но следует также согласиться, что отвращение, выказываемое при исполнении этих формальностей, нисколько не нарушивших истинного счастья его подданных, было еще менее великодушно.

С этого времени я удостаивался множества мелких доказательств благосклонности ко мне императора. При всякой встрече со мною на улице он останавливал меня и говорил хотя бы несколько слов. Он не изменил своего ко мне расположения до самой смерти и был постоянно ко мне ласков и благосклонен. В эту самую минуту, когда я пишу эти строки, слезы текут из моих глаз; зачем мне стыдиться этого?

В январе месяце государь приказал французским актерам сыграть на сцене Эрмитажа «Ненависть и Раскаяние». Известно, что в этот тесный придворный круг имеют доступ, кроме гвардейских офицеров, только особы первых четырех классов. Государь удостоил сделать исключение для автора пьесы – и пригласил меня на это представление. С этого времени я получил свободный доступ на все представления, даваемые в Эрмитаже.

Можно себе представить, как сильно билось мое сердце в продолжение всего представления «Ненависти и Раскаяния». Глубоким впечатлением, произведенным этой пьесою на государя, я обязан, по преимуществу, прекрасной безукоризненной игре госпожи Вальвилль. Офрен (Aufresne) старик, имевший более семидесяти лет и пользовавшийся громадным успехом в Германии, играл роль старца. Государь сидел возле самого оркестра, что меня очень поразило. В продолжение всего представления позади его стула стоял кавалер Мальтийского ордена св. Иоанна Иерусалимского.

В это же время государь пожелал услышать исполнение на французском языке «Сотворения мира» Гайдна и просил меня сделать перевод. Нельзя себе представить, что это был за труд; стоит только припомнить, как трудно делать перевод, применяя его в то же время к готовой музыке: чрезвычайная, доходившая почти до мелочности, аккуратность нашего доброго старика Сарти еще более затрудняла мою работу. Он должен был применять мои слова к музыке и постоянно толковал мне о длинных и коротких слогах, редко соблюдаемых во французском языке. Впрочем, работа моя приближалась к концу, и в течение поста предполагалось исполнить это произведение. Но государь не дожил до поста.

Я считал бы этот период моей жизни одним из самых счастливейших, если бы не получил полного отвращения к управлению театром, несмотря на особенную благосклонность, оказываемую мне моим начальником, гофмаршалом двора Нарышкиным, благородное обхождение которого со мною я не могу не хвалить с большою признательностью. Я составил круг избранных друзей; круг этот был немногочислен, но лица, его составлявшие, были мне дороги. В числе их я могу назвать советника Шторха (Storch), известного и уважаемого в Германии писателя, благородное и чувствительное сердце которого я имел счастье узнать; милейшего статского советника Сутгофа (Suthoff) и его любезную супругу; статского советника Вельцына (Welzien), человека без претензий и одаренного очень веселым характером. Мы распределили между собою известные дни, в которые собирались; проведенные мною в этом кругу друзей часы будут еще очень долгое время для меня приятным воспоминанием. Я уверен также, что названные мною друзья, со своей стороны, будут часто и долго меня вспоминать.

К этому времени я был неожиданно и самым приятным образом избавлен от тягостной обязанности управлять театром. Государь окончил постройку своего знаменитого Михайловского дворца и был восхищен этим волшебным замком, восставшим как бы чародейством из земли и стоившим около 15 или 18 миллионов рублей. Государь предпочитал его всем прочим дворцам и покинул свой так называемый Зимний дворец, удобный и поместительный, для того, чтобы запереться в толстых, сырых и вечно мокрых стенах этого нового дворца.

Его доктора неоднократно осматривали это новое здание и всякий раз предупреждали об опасности, которой живущие в нем могут подвергнуться от сырости; но их постоянно отсылали назад, чтобы они дали более благоприятный отзыв. Видя, что делать нечего, они и дали заключение, какое желали от них получить. Государь среди зимы переехал в это сырое помещение и был очень доволен. Он находил большое удовольствие водить по всему дворцу своих гостей и показывать им массу мраморных и бронзовых вещей, выписанных им из Рима и Парижа. Восторженные и преувеличенные похвалы, само собою разумеется, расточаемые при этом каждой безделушке, и тысячу раз повторяемое восклицание: как это прелестно! как это божественно! и т. д. породили, наконец, в государе мысль приказать составить подробное описание этого восьмого чуда света. В самых лестных выражениях он возложил эту работу на меня. Не раз он мне говорил, что ожидает от меня чего-нибудь необыкновенного. Составив себе заранее такое высокое понятие о моем труде, он поставил меня в немалое затруднение. Он взял из своей библиотеки и передал мне «Описание Берлина и Потсдама», составленное Николаи (Nikolai), выразив желание, чтобы мое описание было бы, если возможно, еще более подробно.

Соображаясь с его приказаниями, я доложил ему, что не имею многих сведений, необходимых для составления такого описания, что я сам не в состоянии оценить по достоинству произведений искусств архитектуры, живописи и скульптуры, и что поэтому я осмеливаюсь просить о дозволении взять себе в помощь лиц, сведущих в этих искусствах. Это тотчас же мне было разрешено. Я предположил пригласить для скульптуры и древностей надворного советника Колера, заведовавшего тогда кабинетом редкостей при Эрмитаже, человека столь же сведущего, сколько и услужливого; для архитектуры я выбрал итальянского архитектора Бренна, а для живописи двух братьев Кугельхен, известных всем по своим талантам и обходительности.

Государь милостиво соизволил на это согласиться и разрешил мне доступ во дворец во всякое время. Гофмаршал, как главный управляющий дворцом, обошел со мною в первый раз все здание, и я принялся за работу.

Не было дня, большую часть которого я не проводил бы во дворце. Я находился там утром, после обеда и даже иногда поздно вечером и очень часто встречался с государем. В составляемый мною инвентарь я вносил все, что мне казалось достойным внимания. Государь всякий раз останавливался, говорил со мною ласково и убеждал ничего не описывать поверхностно, но входить везде и во всем в большие подробности.

Я воспользовался этим поручением, чтобы попросить увольнения от должности директора немецкого театра. Я подал письменное прошение об этом моему начальнику 8 февраля. Нарышкин был настолько добр, что сделал несколько лестных для меня возражений против этого намерения, но, видя мою настойчивость, отложил дело на неопределенное время. Спустя несколько дней я опять явился к нему с тою же просьбою и не переставал повторять моих настояний и доводов, пока вполне не убедился, что этим не достигну желаемой цели. Чтобы, по крайней мере, облегчить лежавшее на мне тягостное бремя, я решился прибегнуть к следующему. Я представил, что вследствие моих постоянных и непрерывных занятий в Михайловском дворце я нахожусь в невозможности уделить необходимое время заведованию театром, а потому, если меня не желают уволить от этой должности, то мне не остается ничего другого, как просить о назначении мне помощника.

На эту последнюю просьбу согласились и предоставили мне самому выбрать себе помощника. Таким образом, в лице одного из своих друзей я выбрал себе режиссера, дав ему 1500 руб. жалования в год и один бенефис, и мог возложить на него большую часть забот и неприятностей, соединявшихся с моею должностью.

Здесь я должен на минуту остановиться и опровергнуть нелепое и необдуманное известие, напечатанное в одном немецком журнале «Для прекрасного Общества» (Fur die elegante Welt). Там сообщалось, во-первых, что я утомлял актеров, заставляя их постоянно учить роли. Вероятно, сообщивший это был ленивый актер, так как я назначал пятнадцать дней для выучки даже незначительной роли. Во-вторых, утверждалось, что игрались только пьесы моего сочинения. Какой смешной упрек! Конечно, большинство новых пьес были моего сочинения по той причине, что я не имел других. Вся Европа знает, что через границу не пропускали ни одной книги, ни одной рукописи, даже не пропускалась Библия! Каким же образом мог я добыть новых пьес? Я не имел другого репертуара, кроме оставленного мне антрепренером Мире, как-то: «Воспоминание» – сочинение Иффланда, «Инкогнито» – Циглера, и несколько других. Я назначал к представлению эти пьесы; но не мог не назначать и других. Ссылаясь на свидетельство самого Иффланда, он удостоверит, что я письменно просил его прислать мне новые его произведения, написав их на маленьких листках, мелким шрифтом, в форме писем. Это подвергало меня большой ответственности. Так как и этим путем я не добился ничего, то должен был играть только одни старые пьесы, потому что и мои все истощились. К чему же делать мне такой полный горечи упрек, неосновательность которого не могла не броситься в глаза корреспонденту, если он находился тогда в Петербурге.

Читатель извинит мне это отступление, вызванное жестоко оскорбленным самолюбием.

Описание Михайловского дворца приближалось к окончанию. Но скоро государь скончался и большая часть драгоценных вещей, находившихся в этом дворце, была перевезена в другие места. Однако самый дворец, расположение в нем комнат – проливали свет не только на вкус, но и на характер умершего государя, а потому, исполняя положительно выраженное желание многих моих друзей, я полагаю удовлетворить любознательности многих читателей, поместив здесь краткое извлечение из длинного и утомительного описания этого дворца.

КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ИМПЕРАТОРСКОГО МИХАЙЛОВСКОГО ДВОРЦА

Михайловский дворец (ныне Инженерный замок) занимает место, на котором некогда стоял Летний дворец, построенный в 1711 году Петром Великим, при слиянии Мойки с Фонтанкою. Императрица Елизавета возобновила его впоследствии, но он оставался по-прежнему деревянным и угрожал падением. Теперь – это феникс, восставший из пепла.

Садовая улица доходит до главного входа (портала). Восемь дорических колонн из красноватого туземного мрамора поддерживают арматуры. Вензель императора на кресте ордена св. Иоанна Иерусалимского, орлы, короны, бронзовые вызолоченные гирлянды украшают трое решетчатых ворот. Средние ворота открываются только для царской фамилии. Все трое ворот ведут к тройной аллее лип и берез, посаженных императрицею Анною. Эта аллея тянется между экзерциргаузом (зданием для учения войска) с одной стороны, и конюшнями с другой, примыкает к двум павильонам или службам, в которых отводились помещения для служащих при императорском дворце. Экзерциргауз – громадное, продолговатое здание, которое нельзя достаточно натопить зимою, несмотря на находящиеся в нем двадцать четыре большие печи.

Подъемный мост через канал, шириною в пять сажен, берега которого обложены тесаным камнем, ведет к большой дворцовой площади, в 56 сажен длины и 60 ширины. Посередине ее на трех ступенях возвышается мраморный пьедестал (подножие), на котором стоит колоссальная конная статуя Петра Великого из бронзы. Конь ступает шагом, всадник одет в римское одеяние, чело его украшено лавровым венком. Итальянец Мартелли сделал еще в 1774 году, в царствование Елизаветы, модель этой статуи, но ее забросили и забыли в каком-то сарае. Благоговение правнука к прадеду извлекло эту статую из забвения. На передней части пьедестала находится лаконическая надпись: «Прадеду правнук». На правой и левой сторонах находятся два бронзовых барельефа, изображающие битву при Полтаве и взятие Шлиссельбургской крепости.

Мы стоим лицом к дворцу и притом совершенно близко от него. Это здание имеет форму правильного четырехугольника; каждая сторона его, за исключением выдающихся углов, имеет по 49 сажен. Дворец окружен со всех сторон канавами, снабженными водою из Фонтанки и обложенными гранитом; через них перекинуто пять подъемных мостов. Фундамент дворца имеет девять футов глубины и состоит из свай, плотно вбитых одна возле другой с деревянною насадкою.

Подвалы и нижний этаж сложены из больших кусков тесаного гранита, а два верхних – из кирпича, обложенного большею частью мрамором. Остальное свободное место на стенах покрыто каким-то красноватым составом. Предание, не лишенное достоверности, приписывает появление этого цвета рыцарской вежливости государя. Придворная дама явилась однажды во дворец в перчатках красноватого цвета, и государь, взяв перчатку, послал ее как образец мастеру с тем, чтобы он составил такого же цвета смазку. Надо признаться, впрочем, что такой резкий красный цвет более приличен для перчаток, нежели для дворца. Многие петербургские жители воспользовались этим случаем, чтобы польстить государю, и окрасили свои дома в такой же цвет. Госпожа Шевалье довела эту тонкую любезность еще далее, она явилась в одежде такого же красного цвета в роли Ифигении, хотя не особенно любила драпироваться.

Я не стану описывать первого общего впечатления, производимого этою громадною массою красноватых камней, обнесенною рвами и подъемными мостами и окруженною двадцатью девятью медными пушками большого калибра.

Присоедините к этому еще впечатление, производимое поражающими взгляд украшениями, из которых некоторые прямо противоречат требованиям искусства. Так, например, при самом входе, у главного фасада, возвышаются два огромных обелиска серого мрамора, достигающие почти крыши здания, с изображением вензеля государя из бронзы и трофеями из белого мрамора, а рядом с этими обелисками в маленьких стенных углублениях (в нишах) стоят статуи белого мрамора, очень жалкие в сравнении с Дианою или Аполлоном Бельведерскими, а затем ряд ионических колонн поддерживает возвышающийся над ними простой, без украшений, портал, над которым поставлен фронтон белого паросского мрамора, работы братьев Стажи, изображающий историю в виде Молвы (la Renomèe), как это сделано на колонне Траяна. Еще выше, на аттике (верхнем ярусе), две богини славы поддерживают императорский герб, – а над всем этим железная крыша, окрашенная зеленым цветом, по краям которой стоит ряд статуй, изображающих богинь, увенчанных башнями и носящих на щитах гербы русских губерний. Затем на фризе из русского порфира сделана следующая надпись большими бронзовыми буквами: «Дому твоему подобает Святыня Господня в долготу дней», и наконец над воротами, на черной мраморной доске надпись: «Воскресенские». Вообразите себе это странное смешение предметов, из которых каждый взятый отдельно отличается большими красотами, но целое, сопоставленное таким образом, лишь поражает взгляд, но не пленяет. Архитектор Бренна, руководивший всей постройкой, говорил, что государь сам приказал сделать такие украшения и даже дал рисунки их; но многие сомневаются в этом.

Церковь выдается из второго фасада полукругом. Она облицована серым сибирским мрамором и барельефами, изображающими четырех евангелистов; по карнизам помещены ангельские головки, а в нишах две статуи – Веры и Религии. На аттике с обеих сторон креста стоят статуи апостолов св. Петра и св. Павла. Куполом церкви служит вызолоченная башня. Она окружена четырьмя канделябрами, также из вызолоченной бронзы. Над воротами, находящимися невдалеке от церкви, на черной мраморной доске надпись; «Рождественские».

Я тщетно пытался уяснить себе намерение государя при выборе подобных надписей на воротах. Одно важное лицо посоветовало мне не переводить этих надписей в моем описании.

Перехожу к третьему фасаду, обращенному к стороне Летнего сада. Круглая лестница из 26 ступеней сердобольского гранита ведет в обширную прихожую, поддерживаемую десятью колоннами дорического ордера из белого мрамора. С обеих сторон в нишах стоят две египетские статуи из bardiglio di Carrara, т. е. твердого камня, имеющего цвет базальта. На площадке лестницы с обеих сторон красуются прелестные статуи Геркулеса и Флоры Фарнезских, отлитые из меди под руководством Петербургской Академии художеств. Возле них стоят две медные вазы на гранитных подставках, точно скопированные художником Гастклу (Hastecloux) с двух ваз – Медицейской и Боргезской.

Над колоннадою возвышается большой балкон, украшенный десятью вазами и статуями четырех времен года из белого мрамора. Аттик поддерживается шестью кариатидами, между которыми французский художник Тибо поместил барельефы из белого мрамора. Над крышею, как и на главном фасаде, возвышаются статуи, изображающие русские области.

Четвертый фасад украшен статуями Геркулеса и Флоры Фарнезских из белого мрамора.

Главный вход (портал) поддерживается шестью дорическими колоннами из красного мрамора, над которыми возвышается аттик, окруженный балюстрадою и служащий бельведером. В двух нишах помещены статуи Силы и Осторожности. В павильоне, покрытом куполом, помещаются часы; когда государь пребывает во дворце, над маленькою башнею, составляющею часть павильона, развевается императорский флаг.

Обойдя вокруг дворца, мы входим со стороны главного фасада через ворота в галерею (перистиль) со столбами, имеющую форму длинного четырехугольника. С каждой стороны проезда для карет, разделяющего надвое эту галерею, тянется колоннада из 24-х дорических колонн, каждая из цельного куска гранита; подножие колонн (цоколи) и капители (верхний карниз) из русскольского мрамора. Посреди колоннады, между колоннами, стоят снимки с ваз дворца Медицисов и Боргезе, из белого мрамора, а по сторонам в нишах две колоссальные статуи Геркулеса с палицею и Александра Великого.

Миновав перистиль, проникаем во внутренний двор, имеющий около тридцати трех сажен в поперечнике; он почти на три аршина выше местности, окружающей его. Въезжать в экипажах на этот двор дозволялось только членам императорского дома и посланникам.

Невозможно сосчитать несметное число императорских вензелей, украшавших внутренние и внешние стороны этого здания. Во внутреннем дворе ими были украшены все простенки окон. В восьми нишах стоят восемь статуй, самые жалкие, когда-либо выходившие из мастерской художника; они должны были изображать: Силу, Обилие, Победу, Славу и проч., но это уроды, страшилища, а не статуи; они служили примером резкого сочетания роскоши и безвкусия, которое всюду господствовало в этом дворце.

Четыре большие лестницы и две меньшие ведут со двора во внутренность дворца и запираются большими стеклянными дверями. Но, не входя во двор, можно было с левой стороны галереи войти в овальную залу, в которой постоянно стоял караул из тридцати человек солдат с офицером от гвардейского полка, шефом которого был сам император. Этот пост постоянно занимался солдатами только этого полка, тогда как прочие караулы занимались разными полками, по очереди. Место расположения этих тридцати солдат было выбрано с большою осмотрительностью: зала, которую они занимали, с одной стороны, прилегала к крайней стороне галереи, с другой – к большой парадной лестнице, так что никто не мог обыкновенным путем проникнуть к государю, не пройдя мимо этого караула.

Гранитные ступени парадной лестницы поднимаются между двумя балюстрадами из серого сибирского мрамора и пилястрами из полированной бронзы. Стены покрыты различного рода мрамором; оставленные пробелы должны были быть украшены фресками. На площадке лестницы обращала на себя особенное внимание известная Клеопатра из музея в Капитолии, отлично скопированная, из белого мрамора. По сторонам, в нишах, виднелись статуи Справедливости и Осторожности. На верху лестницы стояли на часах два солдата.

Я довел читателя до прекрасных дверей из красного дерева, богато украшенных щитами, оружием, головами Медузы, из бронзы. Правые половины дверей отворяются – и вы входите в парадные комнаты императора.

Из овальной передней, в которой находится хороший бюст храброго шведского короля Густава Адольфа, а на потолке жалкая аллегорическая живопись работы русского маляра Смуглевича, проходим в большую залу, отделанную под желтый пятнистый мрамор. В этой первой зале висят шесть больших исторических картин, каждая аршин восемь длины и шесть ширины. Они изображают: 1) Полтавскую битву – работы Шебуева; картина написана с большим выражением и исполнена силы; 2) Взятие Казани царем Иваном Васильевичем, работы Угрюмова; хорошо сгруппированная картина; 3) Коронование Михаила Федоровича Романова, деда Петра Великого, – очень хорошая картина того же Угрюмова, заслуживающего занять одно из первых мест между историческими живописцами своего времени; 4) Соединение русского флота с турецким и проход их через Босфор, работы Кречетникова; событие весьма замечательное, но картина самая жалкая, – можно похвалить только одну воздушную перспективу; 5) Победа князя Димитрия Донского над татарами на Куликовом поле и 6) Крещение великого князя Владимира; обе картины писаны англичанином Аткинсоном; кисть его поражает зрителя, но рисунок часто неверен. Впоследствии в этой зале стоял погребальный катафалк государя.

Перехожу в следующую затем тронную залу, имеющую около двенадцати сажен длины и пять ширины. Она отлично убрана и вид ее внушает уважение. Я не стану говорить о прекрасном зеленом бархате, затканном золотом, покрывающем стены, о прекрасной меблировке и колоссальной печке в тринадцать аршин, сплошь покрытой бронзою, – я упомяну только о троне и о том, что его окружает. Он обит красным бархатом, богато расшитым золотом. На спинке помещен герб России, окруженный гербами царств: Казанского, Астраханского, Сибирского и Великой России. Против трона, в нишах, устроенных над дверьми, стояли античные бюсты: Юлия Цезаря, Антонина, Луция, Вера и другие. Выше представлялись глазам колоссальные фигуры: Справедливости, Мира, Победы, Славы, по всем стенам были размещены раскрашенные надлежащими цветами гербы всех земель и областей, подчиненных России, в числе шестидесяти шести, представляя таким образом эмблематически различные народы, подвластные этой обширной державе. Надо признаться, что эти украшения, придуманные самим монархом, не могли быть выбраны лучше и с большим вкусом: в них, что бы ни говорили, выразился благородный и рыцарский характер его.

Среди прекрасной меблировки залы обращают на себя внимание: громадное зеркало, самое большое во всем дворце, из цельного куска, около шести аршин вышины и более трех ширины, отлитое в С.-Петербурге, а также три великолепных стола, из которых два зеленого порфира и третий из verde antico. Каждый из столов имеет более трех аршин длины и одного ширины, и укреплен на бронзовых или медных колоннах, или на бронзовых фигурах, изображающих гениев, вышиною в четыре фута. Громадная бронзовая люстра висела на потолке, украшенном двумя аллегорическими картинами художника Валериани, очень посредственной работы. Знамя Мальтийского ордена виднелось на обеих картинах.

Из тронной залы проходим в галерею арабесков между двух ионических, очень красивых, колонн из восточного порфира, привезенного в Петербург из Италии. На карнизе поставлены бюст Марка Аврелия и большие вазы из красного сибирского порфира. В пяти нишах стояли копии древних статуй в Риме, они изображали: Венеру Медицейскую, Антиноя, Германика, Аполлона Фарнезского и Венеру Каллипигос. Архитектура этой галереи является подражанием знаменитой ложе Рафаэля в Риме; здесь также все стены расписаны арабесками различных цветов художником Пиеттро Скоти, а фигуры – работы Виги; впрочем, здесь работа еще не была окончена.

Из этой галереи входим через большие, широкие зеркальные двери в галерею Лаокоона, названную так по имени стоявшей тут знаменитой группы, сделанной в Риме с древнего образца, из цельного куска белого мрамора без малейших пятен и жил. Эта группа была без всякого повреждения перевезена из Италии в Петербург.

Четыре прекрасных Гобеленовских ковра украшали стены; они были по шести квадратных аршин каждый и изображали: Рыбную ловлю св. Петра; Изгнание торгашей из храма Иисусом Христом; Воскресение Лазаря; Марию Магдалину у ног Спасителя. К этим изображениям, заимствованным из Священного Писания, не совсем подходили висевшие рядом две картины, а именно: Диана и Эндимион, и Амур и Психея, нарисованные г. Пасетт, со знаменитых оригиналов Кановы. В одно и то же время глаз видел тут Иисуса Христа и Эндимиона!

Над дверями висели две картины, нарисованные Даллером в Риме восковыми красками, именно, Улисс, возвращающийся к Пенелопе, и Гектор, прощающийся с Андромахою; они уже пострадали от сырости стен. Прощание Гектора в особенности было повреждено большою трещиною.

Я не стану говорить о богатых столах из бреччии и цветного восточного алебастра, о прекрасных бархатных креслах, о различных бронзовых вещах из Парижа и пр.; я упомяну только о некоторых из бесчисленных столовых часов, находившихся во дворце. В этой зале, например, были часы в виде четырех времен года, из бронзы, стоявшие на колеснице, запряженной львами, которыми правил гений. Колесо служило циферблатом. Чтобы не портить впечатления, производимого прекрасными вещами, не надо было поднимать глаз кверху. Три большие плафонные картины безобразили залу; самой сносной была третья, изображавшая Геркулеса между Добродетелью и Негою. Направо была изображена Храбрость, награждаемая Заслугою, а налево – Мир и Справедливость, работы Смуглевича, отверженца муз и граций. Впрочем, надо заметить, что сам император придумал сюжеты для этих плафонов; он желал соединить справедливость с миром и храбрость с заслугою; жаль только, что он не поручил выполнение более искусному живописцу. Но так почти постоянно с ним случалось: чистая, как хрусталь, струя била из скалы его ума и сердца, но не всегда в чистые и опрятные сосуды.

Два унтер-офицера из лейб-гвардейцев, с эспонтонами, охраняли вход в овальную залу, где шестнадцать коринфских колонн поддерживали аттик, вершина которого покоилась на шестнадцати кариатидах, работы Альбани. Пять аллегорических барельефов, значение которых было бы затруднительно объяснить, наполняли промежутки. Зала была обита бархатом огненного цвета, с серебряными шнурками и кистями; это производило очень хороший эффект.

На потолке изображено было «Собрание богов на Олимпе», написанное Виги гораздо лучше, нежели прочие плафоны. Юпитер, казалось, плавал в свете славы; все обличало хорошего художника.

Эта зала прилегала к большой мраморной, служившей кордегардиею для кавалеров Мальтийского ордена; она имела пятнадцать сажен длины, пять ширины и около семи вышины. Архитектура ее двойная; до аттика стены были разделены полями из breccia coralina de Genova, с инкрустацией из черного мрамора из Порто-Венеро.

Большие плоские бронзовые люстры на потолках производили очень хороший эффект на черном мраморе. На одном конце залы – возвышение для оркестра из белого мрамора с бронзовою полированною балюстрадой; тут стояли шесть бронзовых канделябров. Потолок был еще не отделан, но тут предполагалось поместить изображение Парнаса, заказанное уже в Риме.

Большая ниша, поддерживаемая двумя прекрасными ионическими колоннами из сибирского камня, разделяла залу на две равные части. В этой нише устроен был камин из белого мрамора, поддерживаемый четырьмя столбами, обложенными ляпис-лазурью и сибирским агатом. Вдоль стены направо и налево находились такие же камины в четырех нишах, обложенных gipolino antico, столь же редким, как и странным на вид, совершенно похожим на свежее дерево, но только окаменелое. Этот вид мрамора не красив, но поражает на первый взгляд. В нишах стояли четыре статуи, сделанные в Риме по древним образцам, именно: Бахус, Меркурий, Флора и Венера. Я умалчиваю о прекрасных бронзовых вещах, как то: часах, люстрах, вазах, маленьких статуях и прочих украшениях.

В конце залы – большая ниша, образуемая большими колоннами ионического ордера; она вела в тронную круглую залу.

Шесть атлантов, колоссальных размеров, поддерживали круглый потолок. Стены были обиты красным бархатом, затканным золотом, и украшены позолоченной резьбой. Все окна были завешены занавесками из той же материи, за исключением одного из цельного стекла, вделанного в раму из чистого серебра. Стоявший здесь трон ничем не отличался от описанного уже нами; он имел только три ступеньки, тогда как первый имел их восемь. Большая люстра в четыре аршина с четвертью вышины и восемь других по три аршина с половиной, все из массивного матового и полированного серебра, отличной работы, были сделаны на фабрике искусного и талантливого Буха, советника в Дании. Плафон разрисован en camaieu, с золотом и арабесками, Карлом Скотти.

Император незадолго до кончины приказал сделать некоторые изменения в этой зале. Стены вместо красного бархата он хотел обить желтым с прекрасным серебряным шитьем, а в углах поместить большие розы из массивного серебра, медальоны и лавровые венки. Оба стола, подзеркальные часы – все это должно было быть из массивного серебра, и мастерам уже было выдано сорок пудов этого металла для работы.