Текст книги "Сафари"
Автор книги: Артур Гайе
Соавторы: Ренэ Гузи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)
Странная охота на львов
В некоторых случаях испытать небольшой страх неплохо. Например, при охоте на диких зверей в Африке. Страх придает приключениям, как соль супу, пикантность и вкус. Однако слишком большой страх в Африке считается постыдным. Трусы получают насмешливые клички от негров, которые одарены острой наблюдательностью и большой меткостью слова. А кличку ничем с себя не смоешь.
Двое молодых коммерсантов, сидевшие днем над книгами в конторе, а вечером за стаканом вина на веранде, не раз слышали рев льва с полуострова Хонгалиани. При этих звуках в их сердце поднималось желание, как им казалось, также и мужество встать когда-нибудь лицом к лицу с этим хищником, повалить его метким выстрелом и видеть себя затем обязательно снятыми с ружьем в руке, попирающими ногой убитого короля пустыни и вперившими победоносный взгляд в бесконечную даль. Им уже мерещилась такая карточка в увеличенном виде в рамке под стеклом.
Поэтому единственному плантатору, живущему на полуострове, выпивка была обеспечена, когда он попадал в город. Нужно было потратить много алкоголя, чтобы заставить разговориться этого молчаливого человека, и еще больше приложить усилий, чтобы заставить его перевести разговор с интересующих его цен на каучук к неинтересующей его теме об охоте на львов.
– Когда я застрелил последний раз льва? Да, это было приблизительно недели две тому назад. Этот негодяй разорвал у меня теленка, и я поставил капкан; на третью ночь он попался, и я покончил с ним счеты. А по какой цене в прошлую субботу котировался цейлонский каучук?
– Пятьдесят три и три десятых, Шлютер. Но скажите, пожалуйста, можно ли застрелить льва из карабина калибром в девяносто восемь? Дело в том, Шлютер, – продолжал молодой человек, – нам бы ужасно хотелось застрелить льва, и мы были бы вам бесконечно благодарны, если бы вы прислали за нами гонца, как только лев попадется в капкан. Мы бы тотчас же приехали к вам на полуостров. Разумеется мы заплатим гонцу, а шкуру льва оставим вам.
Плантатор почесывал небритую бороду и ворчал.
– Знаете, господа, дело это спешное. Надо сейчас же следовать за львом, потому что он может черт знает куда убежать с капканом, а капкан дорого стоит.
– Мы заплатим и за капкан, если он пропадет. Подождите нас, Шлютер! – упрашивал другой.
– Ладно. Если уж вам так хочется пристрелить этого разбойника, я извещу вас в следующий раз. Шкуру можете взять себе, потому что из этой дрянной кожи ничего нельзя сделать.
Оба молодых человека рассыпались в благодарностях, напоили старика допьяна шампанским и, приготовив ружья и кодаки, стали ежедневно поджидать черного гонца, внимательно прислушиваясь, не звучит ли рев львов особенно кровожадно.
Наступил наконец желанный день. Обвешанные каждый ружьем, браунингом, охотничьим ножом и кодаками наши приятели прыгнули в лодку и, куря от волнения одну папиросу за другой, стали расспрашивать рабочих с плантации о породе, величине и кровожадности попавшегося в капкан «симбо» (льва). Плантатор поджидал их на пустыре и объяснил им, что лев застрял в непролазной чаще из камыша и тернистых кустов.
– Нам придется потратить не мало времени, чтобы выманить этого кота из чащи; идемте скорее, – пробурчал старик.
– Влезть в эту чащу, вероятно, нельзя? – спросил один из молодых людей, закуривая папиросу.
– Влезть? Да там ничего не разглядишь на десять сантиметров от носа, и поэтому вы не увидите льва, пока не наступите ему на хвост! А тогда он вас конечно поймает за галстук раньше, чем вы успеете чихнуть. Здесь есть только два места, где лев может выбраться наружу. Встаньте вы оба около одного из них, а я стану около другого. Затем негры будут кричать, шуметь и бросать туда камни, пока лев не выпрыгнет. Тогда моментально стреляйте, иначе дело будет плохо. Лев и на трех ногах прыгает как блоха. Ну, вот мы и пришли!
Они дошли до места. Ярко-зеленый камыш, высокий болотный пырей, засохший, искривленный терновник и взъерошенные кусты с темными листьями вроде лавровых образовали дикую непролазную чащу. Группа черных загонщиков, вооруженная камнями и палками, была наготове. Над чащей стояла тишина. По знаку своего хозяина негры образовали цепь вокруг этого места, а он повел своих гостей на противоположную сторону. Там на почве были видны следы двух больших мягких лап и резкий след от якоря капкана.
– Видите, здесь он влез, и отсюда он вероятно появится обратно. Ты, Замли, вскарабкайся на дерево, может быть, ты увидишь его. А вы встаньте направо и налево и будьте внимательны. Я пойду к проходу на другой стороне. Итак, действуйте.
Он удалился. Оба молодца взяли ружья в руки, заглянули в аппараты для съемки и закурили. Поднялся адский шум. Негры кричали, визжали и свистали, ударяли одной палкой о другую, бросали камни и комья земли в чащу. Взлетела стая птичек. В роще было тихо.
Оба охотника на львов переступали с ноги на ногу. Они нервно перебирали пальцами затворы ружей, вытирали капли пота со лба и пристально глядели то на островок из кустов, то вокруг себя, то друг на друга.
– Вы бледны, бана! Может быть там уже нет зверя? – сказал один из них, дергая свой воротник.
– Вероятно он еще в кустах, но, может быть, он освободился от капкана! Мне, кажется, дурно от жары…
Продолжение фразы замерло в новом сумасшедшем шуме, поднятом загонщиками; некоторые из них проникли на несколько шагов в чащу. Замли, сидевший на верхушке дерева, зажигал пучки смолистых веток и бросал их в чащу. Вдруг в зарослях раздался короткий заглушенный звук, как удар по барабану, и резкое, зычное рычание. Невероятным прыжком негр спрыгнул с дерева и попал прямо на нагнувшегося молодого человека, с беспокойством глядевшего вслед своему убегающему товарищу.
С душераздирающим криком охотник громадными прыжками мчался от чащи, бросая на бегу ружье, камеру и сумку с патронами. Он несся по долине, словно преследуемый чертом, а за ним следовал его друг и заразившийся их страхом Замли, затем один за другим все негры, захваченные паникой. Позади них грохнули два выстрела. Это увеличило страх, и беглецы помчались с невероятной быстротой вверх по откосу, сталкиваясь друг с другом, падая и кувыркаясь один через другого. Когда Замли опрокинул наземь безоружного охотника, тот в ужасе заорал:
– Он меня настиг, он меня настиг! Стреляйте! Он меня настиг!
Ему казалось, что его сцапал лев.
Внизу около убитого льва стоял плантатор, глядя с открытым ртом на барахтающуюся, орущую и разбегающуюся толпу. Он приложил руку к уху и прислушался к незнакомому слову «мията», звучащему из толпы.
– Что значит мията? – крикнул он снизу.
Но ответа не было. Под конец он увидел, что от всей толпы остались лишь два его гостя. Один, придерживая руками свои штаны, удалялся в кусты, другой одиноко сидел на солнышке. С тех пор они навсегда остались с кличкой «бана Мията».
Машинист
Когда старику Висмену говорили о львах, он выходил из себя. Он жил около двадцати пяти лет в Африке и ни разу не видел ни единого льва, не слышал поблизости его рева даже в таких местах, где туземцы покидали свои деревни из-за львиного засилья. Зато некоторым везет.
В этом отношении нечто исключительное произошло с одним машинистом Узамбарской железной дороги. Этот молодой человек прибыл в понедельник из Германии. В тот же день он явился к начальству и во вторник приступил к работе в железнодорожной мастерской, а в среду его прикомандировали к машинисту товарного поезда. Это была его первая поездка в глубь Африки.
Африканские экваториальные дороги отапливаются дровами, заготовленными по пути штабелями. Оба машиниста остановили паровоз за тридцать километров до Момбо, и негры, работавшие у топки и тормоза, стали с шумом и гамом кидать поленья в тендер.
Новичок минуты две смотрел на их возню, затем загляделся на освещенную вечерним закатом пустынную степь. Тысячи таинственных голосов манили к неслыханным, ярким и диким приключениям. Море травы колыхалось под дыханием вечернего ветерка; в глубокой дали виднелись туманные очертания кустарников и деревьев, озаренных золотистым светом. Точно колокольчик, прозвучал вдалеке манящий призыв какой-то птицы.
– Что это? – спросил молодой мечтатель своего товарища.
– Это, должно быть, цесарка!
– Сколько времени мы здесь простоим? – торопливо спросил новоприбывший.
– Минут двадцать.
– Одолжите мне ваше ружье. Мне очень хочется пробежаться немного вглубь; может быть я подстрелю эту цесарку, и тогда у нас будет хороший ужин.
Старый машинист рассмеялся.
– Я уже знал, что будет дальше, когда вы стояли и глядели в даль. Я вас понимаю, и со мной было то же самое, когда я был новичком в этой стране обезьян. Умеете ли вы обращаться с этой штукой? Хорошо! Вы знаете, что мы останемся здесь лишь двадцать минут, но вы не знаете, что здесь очень легко заблудиться. Не теряйте из виду железнодорожной насыпи! Около нее с вами ничего не случится. Вот вам ружье, ступайте!
И новичок двинулся с такой быстротой, точно намеревался подняться сегодня же на дальние откосы горы Паре, окрашенные в темно-фиолетовые и золотисто-коричневые тона. Кругом простиралась молчаливая степь, освещенная последними лучами солнца, словно золотистый сказочный сад. В котловине уже лежал белый туман, по небу тянулись яркие лучи и умирали в голубоватом и светло-зеленом свете, а через несколько минут опустились на землю тени тропической ночи.
Молодой человек остановился, оглянулся и отогнал от себя соблазн подальше углубиться в эту безграничную тихую пустыню. Вот насыпь; ближайший путь вел мимо большого дерева. С ружьем в руках он медленно побрел, поглядывая на шумящую крыльями стаю пролетевших над ним журавлей. Внезапно он остановился и повернул голову. Не шевельнулись ли невдалеке от него ветви? Большое дерево образовало вместе с кустами нечто вроде закрытой, темной беседки. В сердце машиниста что-то екнуло – он остановился, наклонившись вперед, и усиленно прислушивался в глубокой тьме. Ничего! Но вот! – снова тихое движение. С быстротой молнии мелькнула мысль: какие здесь есть животные? Может быть это кабан? Почти бессознательно он поднял и приложил ружье к щеке. Где шевелились ветви? Кажется именно там, куда он теперь целился. Он выстрелил.
В ответ послышался ужасающий звук: короткий, глухой рев, полный страшной угрозы. Стрелок испугался и побежал. Как сумасшедший мчался он по темной степи. Запыхавшись взбежал он на насыпь и прямо вскочил на паровоз.
– Дружище, что случилось? В кого вы стреляли?
– Не знаю. Там возле кустов – какое-то животное – оно так страшно рычало… тут вот, совсем рядом.
– Рычало? И вы действительно попали в него? Надо сходить посмотреть. Эй, Гамис, возьми-ка фонарь, пойдем с нами! В ружье был хороший заряд!
Через пять минут они осторожно раздвигали ветви «беседки», и рука негра медленно просовывала фонарь в темноту; вдруг негр содрогнулся, и все три человека окаменели от удивления – перед ними лежала могучая туша мертвого льва с громадной гривой.
Бана Ниати
Помимо ужасных обезьян африканский плантатор больше всего проклинает диких кабанов. Повсюду, где можно найти немного влаги, речонку или болотистые лужи дренажа и где поблизости имеются туземные или европейские плантации, годные для разорения и опустошения, там всегда поселяются многочисленные стада кабанов. Против павианов плантаторы держат негров, вооруженных ружьями, а против кабанов – львов. Последние очень лакомы до свинины. В обильных свиньями плантациях обычно поселяются лев со львицей. Тогда плантатор должен только заботиться о том, чтобы его козы и телята не разгуливали ночью, ибо не следует вводить в искушение ни человека, ни льва. Плантатор старается также и сам избегать этого желтого охотника на зверей, то же самое соблюдает и лев, и тогда обоюдные отношения налаживаются деловито и ко взаимной пользе.
Бана Ниати долгие годы прекрасно ладил с четою своих львов, но в один прекрасный день его мальчик-пастух хватился нового козла, привезенного из Европы. На другое утро мальчуган побрел с тяжелым сердцем по следам козла и внезапно очутился перед угрожающе рычавшей львицей. Она стояла над окровавленным трупом драгоценного племенного козла! Мальчишка, весь дрожа, помчался домой и должен был предстать перед лицом бана Ниати (господина Буйвола). Он оправдывал свою кличку, будучи действительно очень горячим.
Бана Ниати зарычал, как дикий бык, и так как он не мог застрелить мальчика, он помчался и застрелил львицу. Еще дрожал кончик хвоста львицы в предсмертной судороге, как бана Ниати уже пожалел о совершившемся. С того дня он всячески оберегал своего овдовевшего льва.
Зато он был крут и горяч со своими помощниками, и они часто уходили от него из-за его ужасного характера. На последнее объявление бана Ниати откликнулся один управляющий из юго-западной Африки. Они письменно пришли к соглашению, и нового помощника ждали в середине следующего месяца.
Уже в начале месяца он был в Дар-ес-Салам, намереваясь осмотреть окрестности, а главное познакомиться с четвероногими обитателями страны, так как он страстно увлекался охотой. В один прекрасный день управляющий слез с поезда и, узнав дорогу к плантации бана Ниати, стал быстро подниматься туда. По дороге он встретил рабочих, во главе с гоаназцем верхом на ослике. Они несли на станцию большой груз каучука. Расспросив кое-как на своем плохом кизаугельском наречии, куца и откуда караван держит путь, управляющий узнал, что это рабочие бана Ниати, т. е. Дрегемюллера.
– Бана Дрегемюллер! К нему-то я и направляюсь! Верно ли я иду?
– Да, господин, – ответил конторщик-гоаназец, слезая с осла. – Возьми, господин, этого осла, тебе будет удобнее; один из людей пойдет с тобой и покажет тебе дорогу.
Проезжий, утомленный жарой и крутой дорогой, охотно взял свежего сильного осла, но отказался от провожатого и быстро поехал дальше. Дорога шла поднимаясь и опускаясь по холмам. Перед путником вздымались высокие голубоватые горы Улюгуру. На круглой, крутой вершине, перед серо-зелеными каучуковыми рощами, стоял жилой дом. Очевидно, это была плантация Дрегемюллера. Дорога сворачивала в сторону по обширному валу, покрытому кустарником. Плантация снова исчезла из глаз; на вершинах гор отражались теплые тона заката, на долины и овраги ложилась синеватая тень.
Всадник сидя подремывал, ослик усердно стучал копытами и вдруг остановился. Всадник поднял глаза и застыл от ужаса – посреди дороги недвижимо стоял громадный лев и пристально глядел на него желтыми глазами.
– Черт возьми! Что такое?! – рука охотника потянулась к ружью; он соскочил с ослика и стоя уставился на льва, который в свою очередь продолжал смотреть на него в упор, не двигаясь с места и слегка помахивая кончиком хвоста. У нашего героя заколотилось сердце, он никогда в жизни не видел льва! Ружье дрожало в его руке, но охотник овладел собой, крепко сжал зубы, и дуло его ружья следовало за движениями головы готовящегося к прыжку льва. Затем он нажал курок, инстинктивно прыгнул в сторону и выстрелил вторично. Лев исчез. Согнувшись, стрелок осторожно продвинулся вперед. Вот на этом месте стоял могучий зверь – но ни капли крови! «Неужели промахнулся?! Не может быть, я стреляю безупречно! Но куда же он девался», – шептал охотник. Налево высокий куст закрывал вид, стрелок быстро обежал куст и чуть не упал, наткнувшись на льва. Зверь лежал мертвым на спине со скрюченными лапами. Охотник постоял над ним, качая головой, затем сообразил: прыжок был направлен не на него, а в кусты, зверь готовился к бегству как раз в тот момент, когда смертельный выстрел попал в его мозг. Лев умер во время прыжка.
Волнение и радость обуяли охотника. Он махал ружьем, танцевал, смеялся и ликующе кричал:
– Мой первый! Уложил двумя выстрелами такого огромного зверя! Мне необычайно везет! – Он перекинул ружье на спину и запел так громко, что эхо загудело в горах Улюгуру.
Вдруг низкий, басистый голос произнес:
– Это что такое?! За каким чертом, сударь вы мой, позволяете вы себе стрелять в моего полуручного льва?! Да еще на моей собственной земле! С ума вы спятили? Такого нахальства я с роду не видывал! Кто вы, шут вы этакий гороховый? Откуда вас принесло? Я вам!..
– Позвольте! Ведите себя, как человек, а не как скотина! Полуручной лев! Да вы пьяны, что ли!
– Что? Что вы изволите говорить? – взвизгнул бана Ниати; он побагровел, у него перехватило дыхание, и он начал топать ногами. Запустив пальцы за ворот злосчастного охотника, он рванул его и тот застонал, как подстреленный гну. В этот момент осел высунул голову из кустов. – Мерзавец! – заорал самодур, – вы стреляете в мой скот и позволяете еще оскорблять меня! Стрелять я тоже умею! Вот вам! – Он сорвал с плеча ружье, мгновенно прицелился и выстрелил; осел свалился замертво. – Вот вам! – визжал срывающимся голосом бана Ниати. – Если вы теперь же, пока я сосчитаю до трех, не уберетесь отсюда, клянусь вам, я застрелю вас, как бешеную собаку.
Охотник, бросив злобно вспыхнувший взгляд на беснующегося, потянулся было за ружьем, но разум в нем победил, и он, повернув назад, быстрым шагом начал спускаться с холма.
Наверху бана Ниати стоял еще с ружьем на прицеле.
– Эй вы, как вас зовут? Я еще подам на вас в суд! – кричал он сверху.
– Меня зовут Пассауф, и я служу на плантации Дрегемюллера!
– Что такое? Где? Вы, значит!.. Нет, служить вы там не будете! Никогда! Потому что плантация Дрегемюллера принадлежит мне!
– Вот как?! В таком случае знайте: этот осел тоже принадлежит вам! – крикнул новый помощник, исчезая за поворотом.
Мой лев с муравьями и лев с матрацем мистера Домен
Первый лев убит мной не совсем обычным и не особенно героическим образом.
За полгода до войны как-то ночью я стоял под проливным дождем в степи Мазаи. Заложив руки в карманы и втянув, как марабу, голову в плечи, я сосал давно потухшую трубку. На меня потоками лил неописуемый дождь, известный лишь обитателям тропиков. Где-то вблизи лежал белохвостый бык гну, застреленный мной перед заходом солнца, а может быть, его уже не было, его давно могли съесть гиены и львы, если только они не утонули еще в этих потоках. Я ждал, что и сам утону. До полуночи я надеялся на приход моих отставших от меня людей. Я тщетно подавал им сигналы выстрелами и расстрелял почти все мои патроны. Нигде не было видно ни малейшего кустика для защиты от ливня. Но час тому назад, окоченевши от холода, с одеревеневшими от долгого стояния ногами, я все же пробовал искать убежище. Во время этих безнадежных поисков я свалился в коронго (овраг с дождевым потоком), ободрал себе левое колено, потерял шляпу и чуть не утонул в мчавшемся по коронго горном ручье.
Я стоял теперь наверху, весь дрожа, насквозь промокший. Вокруг меня клубилась серая мгла. Я впал в мрачное оцепенение.
Вдруг где-то вблизи глухо раздался выстрел. Я завопил:
– Гамисси! Эй, Гамисси-и-и-и! – и, отдав задеревеневшими пальцами ответный выстрел, стал прислушиваться.
– Езекиль! Езекиль, веве? Ндьо гапа упеци! (Это ты, Езекиль? Иди скорей сюда!) – послышался заглушенный ответ, выходящий словно из-под земли.
Кто же это призывал библейского пророка Езекиля?!
– Слушай! Нани ве? Вапи ве? (Кто ты и где ты?) – прокричал я в ответ.
– Гапа хини катика коронго! Нани ве? Ндьо упеци зана! (Я здесь внизу в коронго! Кто ты? Иди скорей сюда!)
Теперь по кизаугельскому произношению я узнал достоверно, что сидевший внизу в коронго человек, призывавший Езекиля, был англичанином. Я проревел:
– Иду, сэр! – и настолько быстро, насколько мне позволяло мое больное колено, заковылял вниз в овраг.
– Алло, алло! Пожалуйста, скорее! Я не могу больше терпеть! – послышалось снизу.
Я прыгал, скользил и скатывался вниз, все время перекликаясь с англичанином. Он лежал, плотно прижавшись к отмели над обрывом; его ноги свисали в воду. Он, как и я, свалился и, повредив себе правую ноту, не мог выбраться отсюда.
Нелегко было тащить его наверх. А надо было торопиться, потому что вода в овраге заметно подымалась.
Когда мы взобрались наверх, подул сильный ветер, дождь прекратился, и через час над степью мерцало холодное звездное небо. На берегу коронго мы нашли группу деревьев; я выудил из воды мчавшиеся мимо кусты и, настругав лучины и выковыряв из оставшихся патронов порох, выстрелом зажег костер. Мы просидели у костра до утра, ели шоколад англичанина и пили мой чай, курили и рассказывали всякую всячину друг другу, убеждаясь все больше, что у нас одинаковые мысли и чувства, одинаковые интересы и радости. И мы решили объединиться и сообща делать то, что привело нас в степь Мешай: наблюдать африканский мир животных, рисовать и фотографировать. Таким образом я познакомился с Гордоном Домби.
На следующее утро мы вместе поплелись в его лагерь; он прихрамывал на правую, а я на левую ногу.
В начале краткого периода дождей мы подошли близко к озеру Наиваша. Прошел целый ряд душных, безветренных дней, угрожавших грозой. Мы оба, одетые в вечно сырые от пота, прилипающие к телу одежды из хаки, жаждали освежиться купаньем и по этой причине приступили к своему последнему переходу уже в три часа утра. Около девяти часов обширная, отливающая серыми тонами водная поверхность лежала перед нами. Утомленные носильщики отстали от нас приблизительно на один километр; с нами был только мой малолетний помощник, помогавший мне снять ботинки. Езекиля мистера Домби, крещеного негра, нигде не было видно. Домби сидел на берегу на камне, свесив ноги в воду. Позади нас со стороны каравана носильщиков послышался грохот как бы сбрасываемых на землю ящиков.
Я быстро повернулся, но вспотевшие стекла очков не дали мне возможности что-либо разглядеть.
– Что случилось? – флегматично спросил Домби, обернувшись. Новые оглушительные крики, быстро приближающийся тяжелый галоп, крик Домби «о ужас!», все это смешалось воедино. Нечто громадное, темное, окутанное облаком пыли промчалось между мной и вскочившим с места англичанином и, взметнув тучу брызг, бултыхнулось в воду.
Мой мальчишка свалился на спину и глядел на меня выпученными белками глаз, а сзади раздавались вопли быстро подбегавших и дико жестикулировавших носильщиков. Я расслышал слово «симба». Наконец я надел на нос протертые очки и взял в руки свой винчестер. Домби, стоя на берегу, спокойно произнес:
– Ну-с, мистер Гайе, идите сюда и стреляйте. Вы убьете вашего первого льва!
– Льва?! В воде? – спросил я удивленно.
– Не спрашивайте, а стреляйте! – воскликнул он, засунув руки в карманы.
Я не стал больше разговаривать и выстрелил три раза подряд. Темная голова один раз показалась из воды, и бьющая лапа разметала брызги, затем неподвижное тело всплыло на поверхность.
Когда ликующая толпа вытащила из воды тело льва, загадка разрешилась. Негры внезапно завизжали и стали прыгать по мелкой воде, снимая пальцами что-то со своих рук и животов. При этом они тихо скулили:
– Сияфу! А, ло сияфу! Винги зана!
Сияфу – страшные африканские муравьи. Они тысячами набрасываются на мертвых или спящих животных и так присасываются, что их нельзя оторвать: голова муравья остается в ране и вызывает нагноение. Несчастное животное – это была львица – подверглось нападению этих ужасных насекомых. Глаза, уши, ноздри, пасть, горло и остальные части тела львицы кишели насекомыми, укус которых жжет, как огонь. Поэтому она, мучимая ужасающей болью, бросилась в воду, чтобы избавиться от своих преследователей. Но ей ничто не могло уже помочь, и мой выстрел избавил ее от бесконечных страданий.
Вечером мы сидели в палатке, и я вдруг рассмеялся. Домби вопросительно посмотрел на меня.
– Я подумал о том, что надо мной будут смеяться, когда я дома расскажу, как я застрелил льва, добровольно кинувшегося в воду.
– Смеяться, конечно, станут, но не так, как надо мной, когда я рассказывал о своем льве с матрацем.
– О льве с матрацем? А что же это такое? Расскажите!
– Хорошо, слушайте. Я остановился лагерем у горы Кения и только что улегся спать, когда негры начали голосить: «Симба, симба!» Я вскочил, схватил свое ружье и выбежал наружу. «Где симба?» Они все разом кричали, перебивали друг друга и указывали факелами то в одну, то в другую сторону. Я ничего не видел и не мог разобрать, в чем дело. Скоро я услышал шум в моей палатке. Я вбежал туда и увидел льва, держащего в пасти мой матрац и выбегающего в противоположную дверь. Вероятно я состроил такое же недоумевающее лицо, как вы сегодня утром. Прошло некоторое время, пока я собрался с духом и погнался за ним. Матрац мы скоро нашли немного растерзанным (вероятно лев искал меня в нем), но вполне пригодным для употребления.
– А льва вы не поймали? – спросил я, смеясь.
Мистер Домби меланхолически покачал головой:
– Нет, но лев поймал мою лошадь. Мне эта история обошлась в восемьдесят фунтов стерлингов. Пока мы разыскивали старый тюфяк, лев в другом конце лагеря съел мою лошадь!
