Текст книги "Сафари"
Автор книги: Артур Гайе
Соавторы: Ренэ Гузи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)
– Ладно! Простите, пожалуйста, но этот старый осел виноват в том, что я потерял три дня, чтоб отъехать от Каффа, и поехал прямо в долину Юба, потому что поверил этой басне. Но, конечно, я ничего особенного не потерял из-за этого; стакан виски с европейцем будет во всяком случае приятнее лимонада с дагосцами. Извините, сэр, надеюсь вы не итальянец? Ах так, вы немец! Вы знаете, мне кажется, что если бы я предпринял путешествие на Марс, то и там встретил бы немца. И вы также направляетесь в Киссимайо? Отлично! Следовательно, дальше мы двинемся вместе, если вы ничего не имеете против. Я еду из Габеша, где я девять месяцев подряд охотился, и теперь направляюсь в Британскую Восточную Африку, где хочу продолжать это занятие. Говорят, что это роскошнейший зоологический сад на всем земном шаре. Вы, вероятно, тоже охотник? Что? Нет? Но, мой милый, ведь это единственное занятие, достойное джентльмена! Я покажу вам свои трофеи и фотографии, и вы вытаращите глаза от удивления. Вы понимаете: успеть снять разъяренного буйвола перед тем, как прикончить его, или желтую с черными пятнами кровожадную кошку, – это щекочет нервы, а? Джон, да будет твоя черная душа проклята, не стой предо мной как верстовой столб, а принеси нам два стакана виски с содой. Да, впрочем, есть ли здесь достаточно воды? Ваш караван, вероятно, уже успел отдохнуть и ушел вперед?
– Нет. Вот он стоит, – сказал я, наконец, и указал на своих трех верных спутников. Он так быстро говорил, что не дал мне возможности вставить раньше хоть слово.
– Вот эти двое и та старая бабушка? Вы шутите! Неужели вы путешествуете по Сомали с таким эскортом? – спросил он, вытаращив глаза от изумления.
– Да, – ответил я. – Но я не солгу, если скажу, что мне приятнее будет продолжать путешествие в вашем обществе. Тогда я буду чувствовать себя увереннее при виде вот этих субъектов, которые смотрят на нас с пригорка и только и мечтают о том, как бы перерезать нам глотки! В вашем добром отношении ко мне не приходится сомневаться. Скажите: вам не приходилось до сих пор сталкиваться с ними?
– Я путешествую с ружьем наперевес и с никогда не дремлющей охраной; я особенно не миндальничаю с этими негодяями! То, что мне нужно, воду и скот для убоя, я беру, не спрашивая, конечно, их разрешения; если же они начинают кидать в нас камнями или принимать какие-нибудь агрессивные меры, то я просто несколько раз стреляю в них из своего ружья – вот и все. Я и раньше знал, что это за злобная банда, и для внушения большего уважения к себе взял с собой этих негров, дал каждому из них в руку по флагу и надел на голову по красному платку. Свое дело они прекрасно знают, потому что и раньше работали по части грабежей, составляя серьезную конкуренцию разбойнику Менелику, грабя его подчиненных. Когда они идут на львов, то берут с собой только копье. Но скажите мне серьезно: неужели это все ваши провожатые? Да? В таком случае, очевидно, бог охранял вас! И скажите мне, пожалуйста, на какого дьявола вы возите за собой эту старую черную сову?
– Что? Негритянку? Простите. Одну минутку, – сказал я и, повернувшись, подошел к факиру, который, не обращая никакого внимания на караван, присел на груду камней у дороги и меланхолично перебирал свои четки.
– Благодарю тебя, что ты, не посоветовавшись со мной, не решился дать англичанину окончательный ответ. Когда я в первый раз увидел тебя в Могадиу, то сразу понял, что ты из тех, которые остаются верными товарищами до конца, – похвалил он меня. – Ты совершенно спокойно можешь сказать ему, что я мужчина, который принужден выдавать себя за женщину. Кто же я на самом деле и чем был раньше, – об этом ему незачем знать!
Таким образом отпало последнее препятствие к нашему совместному путешествию с англичанином. Его английская разговорчивость, которую я обыкновенно проклинаю, теперь, после нашего ужасного путешествия, была мне даже приятна, в особенности, когда разговор коснулся зверей, которых он любил со страстью охотника. Это была общая тема для нас: мы проводили долгие часы в разговорах и рассказах о разнообразных представителях мира животных. Иногда в долгие ночи, когда мы принуждены были бодрствовать, чтобы дикари не напали на нас врасплох, я с удовольствием слушал его рассказы об охоте на диких зверей и только тут открыл, что я очень мало знаю о них. Он мог без конца показывать мне фауну Африки: пасущихся зебр, дерущихся буйволов, слонов и львов, готовящихся к прыжку, и я никак не мог понять, каким образом он умудряется делать такие снимки. Он рассказывал мне подробности этой охоты, полной риска и роковых случайностей, рассказывал, как надо беречь уже сделанный снимок и как волнуешься, пока он еще не сделан. Благодаря этому знакомству, во мне тоже вспыхнуло желание заняться этим новым делом. Мне хотелось иметь такие же прекрасные снимки, какие были у англичанина, в особенности, когда он однажды ночью с жаром рассказывал мне о каждой отдельной породе слонов, об их привычках, обычаях и кровавых драмах, которые часто разыгрываются во время охоты. Я невольно вспомнил слова великого Гете:
Ты проводишь предо мной вереницу
живых существ,
и учишь меня любить моих братьев в кустах,
в небесах и в воде…
Мое желание стало окончательным решением, когда я увидал роскошную книжку с картинками Шиллинга, под названием: «С аппаратом и ружьем». Она так сильно подействовала на меня, что всю ночь я не мог заснуть, и, несмотря на утомительный денной переход и на особенно продолжительную перестрелку с туземцами, я всю ночь пролежал на своей койке с книжкой в руках и сжег почти весь запас керосина, имевшийся у нас. Предо мной проносились роскошные степи Восточной Африки с ее красочным животным миром. Шиллинг писал о том, как он опасается, что так называемая машина цивилизации погубит всю эту роскошь. Этот рай зверей должен пасть! И я решил помочь ему запечатлеть этих зверей на фотографиях для юношества и для подрастающего поколения, тем более, что любящий сенсацию читатель «Часов досуга» также заинтересуется моими охотничьими похождениями. Пусть кто-нибудь другой дает им описания путешествий и новых мест, я же хочу остаться здесь, в мире животных, и заняться более серьезным делом, чем описание своих «кругосветных путешествий». У меня в голове крепко засела эта мысль.
С каждым днем на душе у меня становилось веселее: было заметно, как ландшафт постепенно меняется. Из песчаной иссохшей пустыни он постепенно превращался в поросшие густой травой луга, в густые тенистые рощи, в темной зелени которых щебетали пестрые птицы и прыгали длиннохвостые обезьяны. Иногда видны были тропинки, проложенные стадом слонов, проходившим через лес; следы антилоп и бизонов попадались нам по пути, и часто мимо нас в ярких солнечных лучах мчалось стадо страусов. Теперь видны были возделанные поля овса и пшеницы и деревни, окруженные колючей изгородью в защиту от диких зверей. Случалось, что туземцы даже бесплатно давали нам воду. Они не были похожи на сомалийцев: у них были большие толстые губы и короткие курчавые волосы. Они были маленького роста и говорили на мягком быстром наречии.
Когда мы отъехали от итальянской границы на значительное расстояние, то Аб-дер-Рахман, все время молча ехавший рядом со мной, погруженный в свои мысли, вдруг сказал, указывая копьем на холм красного песка:
– Шуф-саба[26]26
Это лев.
[Закрыть].
Я с трудом мог различить на песке следы львиных лап. Остановив мула, я долго с интересом и даже любовью разглядывал их.
– Айова! Эс-саба, – пробормотал факир, как бы про себя, затем его строгий взор остановился на мне. – Берегись льва – это страшное животное. Не забывай моего совета и следуй ему. Завтра мы должны будем расстаться с тобой, наши пути расходятся здесь в разные стороны, я еду отсюда к своему другу в Юба. Если ты можешь обойтись без Хамиса, то я был бы очень рад, если бы ты отпустил его завтра со мной, но если он тебе необходим, то он, конечно, проводит тебя до Киссимайо, как было условлено.
– Я могу отпустить его завтра, но скажи, почему ты советуешь мне опасаться львов в этой стране, которая кишит и другими опасными животными?
– Я не могу ответить тебе на этот вопрос, потому что сам не все знаю: я говорю то, что приходит мне на ум, и мои слова почти всегда исполняются. Пожалуйста, дай мне папиросу!
Это были последние слова, которые я от него услышал.
На следующий день, когда мы остановились для полуденного отдыха в тени небольшой рощицы, я отсчитал Хамису его заработок и, дав ему сверх всего хороший бакшиш, отпустил его с миром. Несмотря на его дикость и мрачный вид, он был все же отличным проводником и прекрасным поваром. Вещи Аб-дер-Рахмана были уже упакованы, но он не шел прощаться со мной, – я сидел рядом с англичанином, которого он с самого начала почему-то невзлюбил, и нелюбовь была взаимной. Тогда я подошел к его лошади и пожал ему руку. Не подымая головы, он тихо произнес:
– Селям-алейкум, – и сняв с пальца узкий серебряный перстень, надел его на мой палец. Я долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся в солнечных лучах. Он подарил мне, «неверному» магометанское кольцо с надписью: «Нет бога, кроме бога…»
Я это кольцо вскоре потерял.
Когда я вернулся к Буртону, то он сказал:
– Слава богу, что этот старый колдун вместе со своей гориллой наконец убрался отсюда. Вы заметили, как он водил глазами по земле, как человек, потерявший кошелек, а выступал он с такой важностью, что можно было подумать, что это пэр сомалийского государства!
– Возможно, что он и был чем-то в этом роде, – ответил я с неудовольствием.
На следующее утро мы увидели голубое, как бирюза, море, плескавшееся о красные глинистые берега. Дальше виднелись зеленые пальмы и озаренные лучами солнца темные крыши Киссимайо, а через полчаса после этого Буртон, развалившись в бамбуковом кресле на террасе маленькой гостиницы, громко приказал:
– Два виски-сода, и как можно скорее!
Я же устроил себе праздник, отправившись в ванну, и, основательно вымывшись после путешествия по сомалийской грязи, заснул волшебным сном, без сновидений. Когда я проснулся, то снова отправился купаться, но на этот раз в море.
Ярко-красные солнечные лучи бросали пурпуровый отсвет на воду, и волны, как расплавленное золото, набегали на берег и на росшие у самой воды финиковые пальмы, а песок блестел под лучами солнца, как бронзовая пыль.
С усталым телом, но бодрой душой, бродил я по улицам этого городка, наслаждаясь красотой тропической ночи; пройдя последние остроконечные хижины, я очутился в открытом поле и остановился под вековым хлебным деревом. Когда я поднял голову, то увидел над собой звездное небо, как купол возвышающееся над землей. Вдруг до меня донесся какой-то странный звук, похожий на тихое урчанье; он становился все громче, и в конце концов грозное рычанье, как раскат грома, пронеслось в тишине ночи. Нагнувшись вперед, я прислушивался к рычанью льва, этого царя пустыни, и, отвечая на его зов, крикнул:
– Я иду!
Приключения каннибала Хатако
I
Над бесконечным пространством лесов Конго царит тропическая ночь. Сквозь плотную толщу ночной тьмы виднеются трепещущие рои светящихся жуков, гордых сознанием того, что они похожи на алмазы. Многомиллионный хор цикад то взрывает тишину, то внезапно умолкает, и тогда можно явственно слышать падение водяных капель, хмурое ворчание хищника или вскрик ночной птицы.
Широкая лента реки, в которой звезды отражаются тысячами искр и стрел, прорезает лесную чащу. Это река Луалаба, впадающая в Конго на расстоянии пятидесятидневного пути на запад. Вот наступает очередная пауза в мелодии цикад, и в наступившей тишине слышится тихий-тихий шорох, легкое шлепанье босой ноги в прибрежном иле и глубокий вздох человека, освободившегося от тяжелой ноши. Темная фигура в сером переднике облегченно распрямилась.
– Хатако, зачерпни немного воды, меня мучит страшная жажда, – прохрипел голос с земли.
Тот, к кому были обращены эти слова, быстро наклонился к лежащему.
– Тише, брат! Белые, наверное, поставили у берега часовых. Потерпи…
Он отвязал тыквенную флягу от ремня, переброшенного через плечо, окинул взглядом берег, потом бросил горсть ила в реку и прислушался. Убедившись, что крокодилов поблизости не было, он вошел в воду, осторожно исследуя ногами глубину, наполнил флягу и неслышно проскользнул назад к лиановой завесе. Раненый приподнялся и стал пить быстро и жадно.
– Лежи тихо, а я пойду посмотрю, где челноки, – прошептал Хатако.
– Оставь здесь свой передник, он виден в темноте, – посоветовал раненый.
– Ты прав, брат, – ответил Хатако.
Он снял передник, и теперь его голое темное тело почти слилось с ночной мглой. Затем он поставил флягу рядом с раненым, погладил на прощанье его плечо, схватил свой длинный, похожий на меч нож и исчез быстро и легко, подобно хищному зверю.
У группы пальм небольшой поток воды ответвлялся по направлению к лагуне. Там должны были находиться челноки. Медленно и бесшумно продвигалась фигура дикаря к самому краю отвесного берега. Зацепившись рукой за пальмовую ветку, он нагнулся над водой. Несколько раз закрывал и открывал он глаза, чтобы лучше видеть. Там, среди корней гигантского дерева стоял челн, который своими расплывчатыми очертаниями напоминал гигантскую черепаху. В нем сверкал едва заметный огонек трубки; свет звезд матовым блеском пробежал по оружию, которое кто-то шевельнул. Послышалось негромкое покашливание.
– Что ты говоришь? – спросил человек, голова которого виднелась на другом конце челнока.
– Ничего. Толкни Нунду, мне кажется, что он спит, – пробормотал курильщик.
Наверху голова наблюдавшего бесшумно спряталась.
«Их трое… мы не можем пробраться к челнокам… мы должны плыть… это будет нелегко моему брату», – шептал он на обратном пути.
Еще тише прежнего ступал Хатако, все время оглядываясь и что-то ища. Около одной пальмы он остановился, пригнул к себе ветку и стал ее ощупывать. Затем он дважды надрезал ее и содрал с нее горсть длинных бастовых[27]27
Мочальных, лыковых.
[Закрыть] лент. Он подошел к раненому, сел у его ног и спросил:
– Сможешь ли ты плыть, брат? Трое аскари[28]28
Название солдат из местных жителей, служащих в колониальных войсках.
[Закрыть] у входа в лагуну!
Раненый вздрогнул.
– Ты так неслышно ходишь, как леопард. Я не слышал твоего приближения. Дай мне еще немного отдохнуть! Если ты мне поможешь, я переберусь через реку.
Хатако снял с шеи мешочек, вынул оттуда маленький черный шарик, плюнул на него и стал разминать в руках. Потом он осторожно приподнял раненую ноту брата.
– Расскажи мне, как все это произошло, – попросил он.
Пока он исследовал и ощупывал решу, прикладывал к ней пластырь, а затем крепко перевязывал ногу пальмовым бастом, старший брат шепотом рассказывал:
– Я сам немного знаю, все произошло так быстро… Как раз, когда моя жена снимала с огня вечернюю похлебку, мы услышали, как кто-то закричал: «Мужчины, входите!» Я выбежал из хижины. Кто-то забил в большой барабан. Раздалось всего несколько ударов, как вдруг вокруг деревни затрещали ружья. Я бросился в хижину за копьем и ножом. Когда я опять вышел, ко мне подбежали два аскари, они стали стрелять в меня, и я бросил в одного из них копье. Тогда пришли еще, много-много; всюду в деревне были аскари. У одного из них на ружье был нож, и он бросился с ним на меня. Я вонзил свой нож в его шею и отскочил. Они стали стрелять по мне, всюду они стреляли, всюду была борьба и крики, наши обратились в бегство, женщины кричали, хижины пылали.
Когда я добежал до бананов, что-то ранило меня в ногу, я упал и потерял много крови. Ания, брат нашего отца, бежал мимо, я его окликнул, и он мне помог идти дальше. Но вдруг его голова разлетелась, и он упал замертво. Я пустился бежать и спрятался в бататовом поле[29]29
Бататы – сладкий картофель.
[Закрыть]. Стрельба прекратилась. Банановая роща была полна дыма, и над ней стояло зарево от пожара. И тогда ты меня нашел…
– Ты думаешь, что все это потому, что мы убили и съели обоих бангала за то, что они грабили наши верши?
Хатако осторожно опустил аккуратно перевязанную ногу и взглянул на брата.
– Да, – сказал он, и его губы обнажили блестящие зубы, – колдун христиан, который в черной рубашке и с фетишем на деревянном кресте, подошел как раз в это время к нам и наговорил нам много злых слов. Сегодня он был при этом, это его дело!
Когда я возвращался из лесу после поисков меда, я услышал голоса многих людей в лощине у двух больших бавольников. Я сразу увидел, что это были аскари. Чтобы узнать о их намерениях, я подошел к ним. Они лежали на траве у двух больших остроконечных хижин из белой ткани. Я спросил одного из аскари, куда они идут, сказав, что я, мол, бангала. И при разговоре я открывал рот только едва-едва. Аскари поверил мне и сказал, что был приказ сжечь нашу деревню и увести в плен всех мужчин, но что они предпочитают убить нас всех сразу, потому что мы хуже диких зверей и ни на что не пригодны. Я дал ему меду и отошел, чтобы вас предупредить. Но в это время меня увидал христианский колдун и закричал: «Ведь это миема!»
Я побежал, но они бросились на меня со всех сторон и схватили. Они силой открыли мне рот и когда увидели, что у меня остро отточенные зубы, по обычаю нашего племени, они сказали: «Правда, это миема. Не убить ли нам его сразу?» Но оба белых не позволили это сделать. Тогда они связали мне руки и ноги кожаными ремнями, били меня, плевали на меня и стали есть мой мед, говоря: «Тебе не нужен мед, потому что ты ешь только человечье мясо, гиена!»
Потом ко мне подошел еще один. Он стал рвать меня за волосы и громко браниться, но, между прочим, он сказал мне на нашем наречии слова: «И я миема. В твоих волосах спрятан маленький нож».
Когда солнце стало освещать низ деревьев, все ушли. В лагере остались только носильщики. Одного из них приставили ко мне. Я сказал ему, что под бавольниками у меня еще мед, чтобы он его принес. Когда он отошел, я вытряхнул нож из волос, взял его зубами и разрезал ремни. Тогда пришел носильщик и сказал, что меда он не нашел, но нашел нож. Он спросил, не мой ли это. Тогда я бросился на него. Он упал и хотел было закричать. Тогда я убил его. После этого я побежал что было мочи в деревню. Но аскари уже там побывали, там был только дым и огонь. Много убитых лежало в лесу, а живых вели по улице. Я бродил вокруг, чтобы поймать колдуна или кого-либо из них. Но я нашел только тебя.
– Скажи, брат, почему другим племенам не нравится, что мы едим человеческое мясо? Знаешь ли ты это?..
Он не получил ответа, потому что внезапно над ними из черноты ночи раздался голос, полный такой невероятной свирепости, что оба вздрогнули.
– Сумасшедшие лесные демоны, – прошептал старший дрожащими губами, – бежим!
Спотыкаясь и хромая, он направился к воде. Хатако, боязливо озираясь, взял свой нож в зубы и последовал за ним. Не успел он подхватить объятого ужасом брата, как раненая нога поскользнулась и он с шумом упал в воду, а в ответ на это с берега раздался выстрел, подобно грому прорезавший тишину.
Они все это время, не подозревая того, лежали около поста аскари. И как если бы этот выстрел был волшебным словом, которое снимало чары со всех тайн, со всех притаившихся страхов и опасностей ночного дремучего леса, – в этот миг тишина сменилась жуткой симфонией: вой, негодующее хрюканье, удары увесистых кулаков, которые в дикой ярости барабанили по могучим грудным клеткам, шум падающих тяжелых тел, которые продирались через древесные вершины, через лианы и кустарники, и среди всего этого – пронзительный рев человека, охваченного смертельным ужасом. Затем все оборвалось резким криком. Гориллы разорвали на части аскари, который осмелился нарушить их покой…
В стремнине оба пловца вели отчаянную борьбу с течением и со своим суеверным страхом перед лесными демонами. Они находились уже на расстоянии всего нескольких метров от противоположного берега, когда силы совершенно покинули раненого. Хатако быстро подхватил тонущего и продолжал плыть дальше. Но вдруг он почувствовал, как кто-то внезапно вырвал тело из его рук, и оно бесшумно исчезло в воде.
– Брат мой! – закричал он и выскочил на берег, но через мгновение уже ринулся обратно с ножом в руке. Ныряя в темном потоке, он почувствовал на своих бедрах скользкий чешуйчатый хвост и в слепой ярости замахнулся ножом. В следующее мгновение удар хвоста крокодила высоко подбросил его над водой и, описав круг, он шлепнулся на прибрежный ил. Без сил, задыхаясь, оглушенный силой удара, он остался лежать, в бессильной злобе сжимая рукоятку своего ножа.
С того берега послышались возгласы, везде замелькали факелы. Дрожащие отражения скользили по водной глади. Зловеще-алая заря от горящих полей деревни миема озарила ночь. Спокойным белым светом сияли далекие звезды, а ночной ветер со стоном пробегал по угрюмому лесу.
Медленно поднялось темное мокрое тело из прибрежного ила. Грозно, подобно лезвию ножа, занесенного в порыве гнева, сверкнули острые зубы. Людоед расправил плечи и скользнул в глубину непроходимой чащи.
