Текст книги "Сафари"
Автор книги: Артур Гайе
Соавторы: Ренэ Гузи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
Глава пятнадцатая
Сомали – страна зверских обычаев, и глаза факира
На второй день после нашего отплытия у борта парохода зашумели прозрачные волны Индийского океана, и мы увидели темные прибрежные скалы у мыса Гвардафуй. Они казались почти черными на фоне алого неба, озаренного заходящим солнцем. Затем мы вышли в открытый океан и пять дней плыли, не видя берега, по направлению к югу.
Помощник машиниста, как оказалось, работал прежде на немецких пароходах и умел говорить по-немецки. Он частенько являлся на палубу поболтать со мной. Он долгое время служил в этом пароходстве, так что мог рассказать много интересного об этой местности.
Одна из рассказанных им историй была настолько интересна, что я целиком занес ее в свою тетрадь.
«Если бы сейчас была ночь, то вы увидели бы направо луч света из маяка у Кап-Гафуна. Своим широким брюхом он опирается в землю, а кверху суживается, как итальянская винная бутылка. Но он оплетен не мягкими полосками соломы, а обломками скал, похожими на заржавевшие обломки взорвавшегося парового котла. Если бы мне давали лиру за каждое судно, которое разбивалось у этих берегов, то я давно мог бы стать домовладельцем у себя на родине в Рополло. Двенадцать лет тому назад у этих берегов была высажена первая комиссия, которая должна была выбрать место и измерить берег для постройки маяка.
Что знали тогда о Сомали и ее обитателях? Ничего! Приехавшие разбили лагерь на прибрежных скалах, но на другое утро ни один из них не проснулся: ночью сомалийцы перерезали им глотки. Второй раз было послано пять инженеров и пятьдесят солдат, и они начали работать; днем они работали, а ночью стреляли в сомалийцев, которые имели, как видно, что-то против постройки. Через пять месяцев маяк был готов: на нем были оставлены сторожа, и маяк светил несколько дней подряд, но когда подошел пароход с водой и провизией для сторожей, то на башне свет уже не горел и никого не было видно. Очевидно, сомалийцы, как ящерицы, влезли по каменной стене, потому что подъемный мост был поднят. Тогда сюда были привезены новые сторожа, числом вдвое больше прежнего, и вокруг маяка был возведен каменный вал, за которым были поставлены два пулемета. После всех этих мероприятий огонь на маяке горел в течение нескольких месяцев. Но однажды, когда пароход пристал к этим берегам, то капитан не мог понять, в чем дело, не колдовство ли это: маяка на скале не было, не было ни вала, ни пулеметов, даже выступ скалы, на котором стоял маяк, исчез… Очевидно сомалийцы пробуравили дыры в скале и наполнили их динамитом.
Да, мистер Гайе! Это ужасная страна, голая и бедная, а надо же сомалийцам жить где-нибудь. До сих пор они и жили исключительно тем, что грабили потонувшие у Капа-Гафуна пароходы. А после постройки маяка пароходы больше не тонули. Понимаете?
Теперь маяк выстроен на громадной скале и весь оплетен проволокой, а вместо пробки из этой бутылки торчат полдюжины пулеметов. С тех пор огонь постоянно горит на нем».
И много подобных историй рассказывал мне машинист. Я понял, что проникнуть в глубь этой страны не так-то легко. Он назвал мне больше дюжины кораблей, которые имели неосторожность подойти слишком близко к этим берегам и которые сейчас еще лежат там, выпотрошенные и разграбленные, а экипаж их перебит до последнего человека. Все, что рассказывал мне машинист об обычаях этих проклятых сомалийцев, удивительно точно совпадало с тем, что рассказывал мне мой компаньон-сомалиец, ехавший вместе со мной на корабле по Красному морю. У меня тревожно сжималось сердце, когда я думал об «обычаях» сомалийцев. Они считали необходимым отрезать головы всем чужеземцам, попадавшимся в их лапы.
Однажды, после полудня, нос корабля резко повернул вправо, и мы двинулись прямо на заходящее солнце. Через некоторое время мы увидели темную полоску земли на горизонте. На корабле стали готовиться к высадке: приводить в порядок люки и краны; машины стали сбавлять ход и в конце концов совершенно остановились, раздался гудок, и мы услышали, как цепи якорей с шумом опустились в воду. Довольно далеко впереди нас видно было, как волны набегали на берег, усеянный скалистыми рифами. За ними виднелось песчаное пространство с разбросанными на нем коричневыми пятнами. Больше ничего не было видно.
– Да, мистер Гайе, коричневые пятна – это и есть Могадиу, – ответил мне машинист на мой вопрос. – К черту этот пароход, он порядком осточертел мне за девять плаваний, но высадиться в Сомали, – на это я все-таки не решился. Желаю вам удачи, мистер, вам она очень пригодится при таком путешествии. Когда я через три месяца вернусь домой, то буду знать, живы ли вы; вот это письмо я посылаю в редакцию вашей газеты, чтобы мне выслали ее в Рополло. Надеюсь, что я справлюсь с немецкими буквами, хотя это довольно трудно. Addio е a rivederci, Signore![23]23
Прощайте, до свиданья, синьор!
[Закрыть]
Несколько минут я простоял на месте, широко расставив ноги и засунув руки в карманы; затем, посмотрев на негостеприимный берег Сомали, я плюнул в воду и, сойдя вниз, потребовал свои два места в багажном отделении.
Высадка на берег происходила по довольно оригинальному способу: три четверти пути мы ехали на лодке, затем худые чернокожие гребцы спрыгнули в воду и, погрузив себе на голову мой багаж, побрели к берегу. Другие четверо негров притащили какое-то странное сооружение, похожее на стул, стоящий на полозьях, и, усадив меня на этот стул, положили полозья себе на плечи и понесли над водой.
К вечеру того же дня мной уже было твердо установлено, где в этом паршивеньком городишке, состоящем из семи-восьми домов, варят самый лучший кофе. Это было не в чистенькой итальянской гостинице, где я остановился, и в двух имевшихся здесь кафе, а в маленькой туземной кофейне, разбитой под развесистым кедровым деревом. Араб, хозяин этой харчевни, был, вероятно, польщен моим визитом и рассыпался в комплиментах по моему адресу. Я воспользовался его любезностью и осведомился, не знает ли он, где мне нанять проводников для каравана. Он в ужасе поднял руки к небу.
– Что я слышу, о господин! Ты хочешь отправиться пешком в Кисимайо? Но почему же, о пророк, ты не едешь пароходом? Дорога по суше очень опасна и длинна. Я не думаю, чтобы ты нашел людей, которые бы согласились сопровождать тебя.
– Значит, ты не знаешь никого и не хочешь заработать несколько кругленьких фунтов, которые ты получил бы за свои старания? – сказал я, вставая.
– Подожди, господин мой! И да и нет. Я знаю одного человека, но не знаю, могу ли я рекомендовать его тебе. Он тоже хочет ехать этой дорогой в страну inglesi[24]24
Англичан.
[Закрыть]. Ты просто не хочешь ехать пароходом, а он не может. Но я прошу тебя не спрашивать его о причине. Если ты будешь так любезен и придешь сюда завтра днем, часа в три, то я смогу сказать тебе окончательно, поедет ли он с тобой. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что именно он самый подходящий спутник для тебя в путешествии по этой стране убийц и преступников, проклятых Аллахом! Но если путь этот не помечен в книге пророка, то не гневайся на меня! А сколько ты заплатишь мне за комиссию, о господин?
Я посмотрел на этого маленького кривоногого араба и на его покрытую паршами голову, которую он беспрерывно почесывал, и сказал:
– Слушай, о шейх! Скажи, эта кофейня – единственное, что ты имеешь?
– Нет. У меня еще есть съестная лавка, в которой торгует мой сын, и домик, в котором я живу, и несколько штук скотины. Но зачем ты спрашиваешь меня об этом?
– Вот зачем. Ты должен будешь пойти со мной в серкаль и подписать бумагу, что ты отвечаешь своим имуществом за убытки, которые я мшу потерпеть по дороге в Кисимайо. Тогда я уплачу тебе десять английских фунтов, а когда доеду до Кисимайо – еще десять. Людям я также хорошо заплачу, только надо, чтобы они хорошо знали дорогу и чтобы один из них умел готовить. Кроме того, мне нужно нанять шесть мулов: четырех для верховой езды, а двух для багажа.
Его глазки блеснули при мысли о такой громадной сумме денег. Он, вероятно, в год не заработал бы столько на своей кофейне и лавке, но, подумав о риске, он озабоченно сморщил лоб.
– Господин, подумай! Я ведь не Аллах, чтобы заглядывать в будущее. Как могу знать сердца людей, который пойдут с тобой?!
– Ты должен знать их, потому что ты получишь за это двадцать фунтов. Ты будешь отвечать только за тех людей, которых ты мне порекомендуешь. Что касается тех, которые могут встретиться нам по пути, то о них я сам позабочусь. Я вижу, что человек, о котором ты говоришь, сам заинтересован в том, чтобы как можно скорее доехать до восточной Африки, но остальным по дороге может прийти в голову мысль повернуть обратно к себе на родину с моими вещами. Вот против этого мне нужна твоя гарантия. Ты понимаешь?
Он снова яростно зарыл руки в свою всклокоченную шевелюру, раздумывая над моим предложением: два голоса из-под тени деревьев тщетно взывали о чашке кофе, – он не слышал ничего, занятый решением серьезной задачи. Наконец он произнес:
– Господин, дай мне время подумать и посоветоваться с моими сыновьями. Завтра утром я дам тебе ответ. Я думаю, что мой младший сын Идрис пойдет с тобой, но я должен сначала хорошенько обдумать все. Нет, господин, не плати за свой кофе! Желаю тебе покойной ночи!
Обратная дорога в гостиницу была не особенно приятна: кругом было темно, как в аду, облака закрыли звездное небо, ветер шелестел верхушками деревьев и соломой, которой были покрыты крыши туземных хижин, своры собак грызлись у куч мусора, лежавших посреди улицы, изредка в тишине ночи раздавался вой голодной гиены. Мимо меня скользили темные фигуры, которые я замечал только по громадным тюрбанам, белеющим во мраке. Дрожа от холода, кутались они в свои лохмотья.
Я окончательно сбился с пути, и когда спросил одного из встречных прохожих, не знает ли он, где находится моя гостиница, он, не ответив, прошел дальше. С проклятием бродил я по уличкам туземного квартала, которые были настолько узки, что я наткнулся лбом на выступ крыши и до крови содрал себе кожу. Затем я попал на рынок, где стояло стадо ослов, и в конце концов забрел во двор горшечника. Я понял это по звукам падающих и бьющихся горшков, которые раздались, когда я толкнул ногой что-то высокое. Одновременно с этим послышался крик ярости из-под натянутой на четырех кольях парусины, возле которой тлела маленькая жаровня. Я сначала хотел заплатить пострадавшему за убытки, но когда я увидел его, освещенного слабым светом тлеющих углей, с громадной палкой в руках, то в ужасе бросился бежать. Возможно, что пешка подействовала проясняющим образом на мою память, потому что я внезапно очутился на знакомом мне углу улицы и через минуту возле своего отеля.
В вестибюле гостиницы сидела группа европейцев за ужином. Они любезно пригласили меня принять участие и стали расспрашивать, кто я, куда направляюсь, и особенно загорелись любопытством, когда услышали, что я думаю поехать в Сомали.
– Извините: неужели я правильно понял вас, и вы хотите без вооруженной охраны, с двумя-тремя проводниками, отправиться отсюда в Кисимайо? Неужели это правда? Тогда позвольте мне выразить удивление пред вашей безграничной храбростью, которая, очевидно, является отличительной чертой вашей нации! Вы знаете – эта орда дикарей причиняет нам столько вреда, что мы часто вместо воскресной прогулки направляемся, вооруженные ружьями, в горы, чтобы подстрелить нескольких из этих чертей, – сказал мне один темнокожий араб. – Но как бы то ни было, синьор, доставьте нам удовольствие и напишите из Кисимайо открытку.
Тщетно пытался я расспросить их основательно относительно некоторых подробностей – они были уже пьяны. Когда я, ложась спать, подошел к окну своего номера и посмотрел на молчавшую темную даль, куда я думал направиться, – я понял, что смерть будет моим постоянным спутником в путешествии по этой стране.
Когда я ровно в девять часов утра появился под развесистым кедровым деревом, то из-за игрушечных кофейников, кипевших на раскаленной жаровне, показалась кудлатая голова моего Ховаги. Он с низким поклоном приветствовал меня, или, вернее, те двадцать фунтов, которые я пообещал ему вчера, и без конца справлялся о том, как я провел ночь. Кофе, который был сегодня особенно вкусен, мне подал худой юноша с мрачно сверкавшими глазами, который также отвесил мне низкий поклон. Старик послал его хлопотать по хозяйству и, присев возле меня на корточки, начал разговор.
– Вчера вечером я уже кое-что сделал для тебя, – сказал он. – Этот юноша – мой сын Идрис, который рассудителен как старик и храбр как лев; он горит желанием отправиться с тобой в это страшное путешествие. Что касается найма мулов, то вряд ли это будет возможно, но я могу помочь тебе купить их по сравнительно невысокой цене. Об этом я уже позаботился.
Тут старик сделал паузу, тревожно оглянулся и пододвинул свою подозрительную голову так близко к моему лицу, что я вдруг почувствовал зуд во всем теле.
– Что касается того спутника, с которым я обещал познакомить тебя, то он может дать ответ только после того, как переговорит с тобой лично. Окажи ему честь и пойди с моим сыном в двенадцать часов туда, куда он назначил. Ты должен знать, господин мой, что этот туземец был когда-то большим человеком, почти эмиром… – Его голос стал тише. – Он был полководцем у Эль-Махнуна, у «Чайного мулы», как его называют англичане. Эль-Махнун был убит, и с тех пор его воины скрываются повсюду и боятся попасться на глаза англичанам. И поэтому глаз правительства – да будет оно благословенно! – не должен увидеть его, так же как и глаза туземцев, которые просто могут проболтаться. Кроме того, ведь туземцы потом подчинились «тальяни» и поэтому стали врагами Эль-Махнуна, а вы знаете, что значит, когда туземные племена враждуют между собой? Они готовы разорвать друг друга на части зубами, ногтями…
Но, господин мой, прошу тебя, не дай ему заметить, что ты слышал о нем из моих уст. Обещай мне это именем Аллаха! Дальше поговорим о бумаге, которую я должен подписать: она для меня очень велика, больше чем мой дом, моя кофейня и мои быки. Против всего этого имущества твои двадцать фунтов очень малы, – пятьдесят фунтов будут больше, о господин!
– Тебе кажутся небольшой суммой двадцать фунтов? Тогда возьми их в одну руку и посмотри на свой дом, ведь он состоит всего-навсего из двух бочек глины и вязанки хвороста, а также посмотри на худые бока твоих быков, и тебе покажется, что золотые фунты весят гораздо больше всего этого, даже если их будет только пятнадцать, потому что я принужден понизить сумму, так как ты не достал мне котлов.
– Пятнадцать! Ты сказал пятнадцать! – запищал он. – Господин, ты видишь, я смеюсь твоей шутке. Ты, может быть, думаешь тридцать?
– Нет, я говорю пятнадцать, но прежде дай сосчитать, сколько мне придется уплатить проводникам и за мулов, – тогда я увижу, сколько денег останется у меня в кошельке, и все, что останется после этого, я дам тебе. А теперь довольно об этом. Скажи мне лучше, где и когда я могу посмотреть мулов, которых ты предлагаешь мне купить? И найдешь ли ты для меня третьего проводника?
– Господин, ты дашь мне больше пятнадцати фунтов! Я думаю, что в твоем кошельке найдется хотя-бы еще один фунт! Третьего проводника я еще не нашел, а мулов ты сможешь посмотреть завтра.
Я был очень заинтересован этим так осторожно действующим эмиром. В четыре часа, выпив под наблюдением шести пар любопытных глаз чашку восхитительного кофе, я спросил хозяина, где же я увижу таинственного незнакомца. Он подозвал мальчишку-араба, и тот повел меня по дороге из города до какого-то полуразвалившегося домика, стоявшего в открытом поле.
Из этого домика показался Идрис с ослом и лошадью, которых он вел под уздцы; мы пошли с ним опять вокруг города и затем дальше, к берегу океана. По дороге мы встретили только двух маленьких девочек, пасущих коз, и рыбаков, которые на берегу моря поджаривали себе рыбу на костре. На небе опять сгустились облака, подул холодный, северный ветер, и пенящиеся волны, набегающие на берег, и бесконечная степь, простирающаяся перед нами, – все покрылось каким-то налетом осеннего холода.
Идрис, до сих пор молча ехавший рядом со мной, вдруг остановился и, заслонив глаза рукой от солнца, стал смотреть на запад; затем он сделал мне знак следовать за ним.
– Вот там стоит Аб-дер-Рахман, господин мой, – сказал он, указывая на невысокий кустарник.
Оттуда показался маленький худой человек, стоявший особенно прямо, не сгибаясь, на своих худых ногах. Сомалийцы вообще не блещут толстыми икрами, но у этого человека они были особенно худощавы. Голова его была опущена на грудь и покрыта громадным белым тюрбаном; когда он, поравнявшись со мной, поднял голову, то я увидел пару горящих глаз на худом лице аскета. Его взгляд не отрывался от моего лица, пока он не подошел совсем вплотную к моей лошади. Тут он остановился, опустил скрещенные на груди руки и спрятал их в широкие рукава своей одежды, но, когда я слез с седла, чтобы приветствовать его, лицо его уже опять было опущено на грудь. Он протянул мне левую руку и тихим голосом произнес слова приветствия, а затем указал мне на зеленую лужайку в кустах.
– Прости меня, что я позвал тебя сюда, так далеко от жилья, где я могу предложить тебе только местечко на земле. Присядь пожалуйста.
Его глаза поднялись на моего провожатого, который немедленно исчез за кустами вместе с нашими животными. Тогда Аб-дер-Рахман присел на землю возле меня, не говоря ни слова. Я тоже молча вытащил портсигар и предложил ему папиросу. Тут я заметил у него странную особенность: он, не подымая головы, протянул руку и взял папиросу, тихим голосом сказав «благодарю». Когда он протянул руку за папиросой, то я увидел, что рука была изуродована – на ней был только большой палец и один сустав указательного, на месте остальных пальцев видны были страшные шрамы. Молча и сильно затягиваясь, выкурил он папиросу, затем, опустив голову на грудь, тихим голосом начал свою речь.
– Меня зовут Аб-дер-Рахман. Все произошло так, как я предполагал: в минуты просветления я видел это, и знал, чем кончится битва, когда она началась: поражением в глазах слепых и победой в глазах тех людей, которые видят глубже! Еще не подул тот ветер, который выбросит чужестранцев из нашей страны! Когда мои раны заживут, я пойду на юг, чтоб там поднять народ против чужеземцев. Я знаю, что и ты, мой невольный спутник, чужеземец, но немцы не трогают меня и моих братьев. Путь наш тяжел и тернист, и мы, вероятно, будем иметь меньше спокойных часов, чем у меня пальцев на правой руке, но если мы будем поддерживать друг друга и не дремать, то благополучно достигнем цели. Я не буду твоим слугой, ты не должен платить мне за проводы, ни покупать мула, но я могу предложить тебе одного человека, которого ты можешь нанять проводником: он ничего не боится, очень опытен в путешествиях и умеет все делать. Завтра утром он явится к тебе и может помочь тебе собираться в дорогу. Он – немой, но слышит и понимает все, что ты будешь говорить ему по-арабски. Он также сможет сообщить мне, когда ты выступишь в поход, и тогда мы встретимся с тобой за городом. Ты можешь доверять ему, так же как и мне и как я доверяю тебе. Твои папиросы очень хороши, дай мне еще одну!
Когда он нагнулся, чтобы прикурить папиросу, его бурнус раскрылся, и я увидел у него на груди такие же страшные шрамы, как и на руке.
– Отлично, Аб-дер-Рахман, – сказал я. – Только одно открой мне: почему ты доверился мне, чужеземцу, о котором ты ничего не знаешь, и откуда ты знаешь, что я верю тебе?
Он встал и, приложив руку к губам, издал протяжный свист, в ответ на который из-за кустарника показался Идрис со своими двумя животными.
– Прости меня, но скоро наступит час вечерней молитвы – лидак-сайда. Да будет ночь твоя благословенна!
Я пожал ему левую руку и ответил на приветствие.
И когда я со следующего пригорка оглянулся назад, он уже исчез в сумерках надвигающегося вечера, а я, задумавшись, поехал дальше с Идрисом. Передо мной как живой стоял этот странный человек, с удивительным острым взглядом черных глаз, которые как будто смотрели в землю, но отлично видели все вокруг себя. Когда он прямо смотрел мне в глаза, то сердце мое начинало усиленно биться, как у пойманного зверя под лапой тигра. Почему он, не глядя, видел этими глазами все, начиная с папиросы и кончая душой человека, с которым он разговаривал?
Не додумавшись до объяснения этого странного явления, я громко произнес:
– Он факир! – и засмеялся, подумав о том, что человек успокаивается только тогда, когда найдет подходящее название для чего-нибудь малопонятного.
