Текст книги "Сафари"
Автор книги: Артур Гайе
Соавторы: Ренэ Гузи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)
Воин шел беззаботно, негромко напевая и раздвигая копьем кустарник. Видимо, он искал трав, чтобы приправить еду.
Но вот на него обрушился тяжелый удар, из сдавленного горла вместо песни вылетел хрип. Он свалился, хотел было поднять копье, но его руки с непреодолимой силой сжала другая рука. Обессиленный, задыхающийся, он извивался на земле. К самому его лицу придвинулся рот с отточенными зубами и прошептал ему на ухо:
– Если ты издашь хоть один звук, я убью тебя… Сколько вас всех?
При этом аскари немного разжал сжимавшую горло руку.
Воин шумно вдохнул воздух, застоявшаяся кровь отхлынула от лица, которое от безмерного страха покрылось мертвенной бледностью. Обезумевшим взглядом он уставился в дикое лицо, склоненное над ним.
– Отвечай! – прошипел Хатако и чтобы подкрепить свое требование, беспощадно впился в шею врага.
– Да, бана, четыре человека-а, – простонал юноша.
– Где они? Они идут сюда? Скорее!
– Нет, они ждут там – у большого дерева, за двести шагов отсюда!
– Они ждут меня, правда? – тихо засмеялся аскари.
Он поднял колено, придавил им шею воина и достал из-под форменной куртки большой нож с ручкой из слоновой кости.
– Не бойся, я тебя не убью. Но ни одного звука, ни одного движения, кроме того, что я прикажу! – прошептал он, с угрозой потрясая ножом. – Вставай!
Юноша, хрипя, поднялся и, дрожа всем телом, встал перед победителем.
– Возьми свой нож и перережь тетиву лука.
Побежденный покорно исполнил приказание.
Хатако снял с его плеч шкуру антилопы.
– Так, теперь разрежь ее на ремни!
Юноша стал быстро и послушно резать шкуру. Зажав в кулак сверкающий нож, аскари стоял над ним, зорко следя за каждым его движением.
– Довольно! Брось нож и подойди к тому дереву, живо!
Проворными движениями, ни на мгновение не отрывая глаз от лица воина, аскари связал его руки тетивой от лука, а ноги ремнями из шкуры антилопы. Затем он его крепко привязал к дереву. Он сорвал с его бедер пояс, смял его в комок и подошел к нему вплотную.
– Как зовут вашего вождя?
– Найока, бана, – ответил тот и испуганно огляделся.
– Крикни его, да погромче.
– Найока-а-а, – послушно закричал юноша.
Из лесу едва слышно донесся ответ.
– Еще раз, – приказал аскари.
Пленник быстро открыл рот, но не успел он издать звук, как Хатако засунул ему в рот комок полотна. Тот в испуге выпучил глаза, задыхаясь, захрипел и с шумом потянул носом воздух.
Аскари следил за ним с выражением спокойного удовлетворения и при этом внимательно прислушивался, склонив голову. Он услышал чей-то призыв. Голос приближался…
Зажав в кулак оставшиеся ремни, Хатако перебежал на другую сторону дороги и, приготовившись к прыжку, присел у куста.
Вот показался человек. Сетуя на то, что товарищ не откликается на его зов, он подошел к кусту, за которым притаился аскари, приставил руки ко рту и пронзительно закричал:
– Э, Куци!
Но он внезапно умолк, взгляд его упал на дерево с привязанным к нему Куци. Застыв от изумления, он открыл рот и вдруг упал лицом вниз под тяжестью свалившейся на него массы. Кто-то схватил его за руки и отвел назад. Он с ревом повернулся набок, придавленное телом копье вонзилось ему в правое плечо. Невидимая рука со страшной силой рванула копье назад. Воя от невыносимой боли, он поднялся на ноги, его разодранная рука свисала безжизненной плетью. Но он смело и решительно продолжал защищаться левой рукой и ногами, он извивался и изворачивался, пока Хатако не схватил его за горло.
Через минуту, хрипя от боли, с засунутым в рот кляпом, он стоял привязанный к дереву за ноги и за левую руку рядом со своим товарищем.
Победитель вытер со лба капли пота, подобрал свое оружие и оружие обоих воинов, затем, не бросив ни взгляда, ни слова пленникам, повернулся, чтобы идти. Но, сделав несколько шагов, он остановился, покачнулся и провел рукой по глазам. Голод терзал его, как клинок меча, он переворачивал, пожирал его внутренности и разжигал в нем дикое, жадное желание. Когда он снова подошел к пленникам, в глазах его вспыхивало беспокойное пламя. Он порылся в плетеных мешках, висевших у них через плечо, но ничего не нашел. Взгляд, которым он ощупывал их нагие тела, наполнял их сердца невыразимым ужасом: такие голодные и беспощадные глаза они видели у диких собак в пустыне. За его дрожащими губами блестели острые белоснежные зубы, коричневая рука судорожно хваталась за рукоятку ножа. Пленники уставились на него выпученными глазами, их нагие тела дрожали будто под порывом холодного ветра… Но вот он закрыл глаза и медленно отвернулся. Пробормотав несколько отрывистых слов, он покачал головой и ушел…
Около большого дерева, по обе стороны тропинки, кусты были поломаны слонами. Под деревом курился голубой дымок. Хатако свернул с тропинки и медленно, бесшумно прокрался лесом к дереву. Он поднял нос, принюхался и осторожно посмотрел через огромные корни – над огнем варилась в котелке еда. Его ноздри расширились, быстрыми, жадными движениями он облизал губы, затем закрыл рот, и на его коричневом лице вся жизнь сосредоточилась в сверкающих голодным пламенем глазах.
У огня сидели двое мужчин. Они помешивали пищу в котелке и вполголоса переговаривались. В лесу царило молчание. Вдруг под приподнявшейся ногой затрещал сук и между сидящими у огня, как камень, упал человек; вытянутыми руками он с быстротой молнии схватил их за волосы и резко столкнул лбами.
Они упали, как куклы, не издав ни единого звука. Быстрыми и проворными движениями Хатако связал им руки и ноги, затем набросился на котелок. Он схватил его и, чтобы быстрее остудить, вылил содержимое на щит одного из воинов. Он нетерпеливо подул, поспешно запихал себе в рот целую пригоршню и снова полез рукой в дымящееся варево.
Но он не успел еще раз набить рот, как треск ветвей заставил его обернуться.
У дерева стоял воин. Быстро оценив ситуацию, он поднял копье и бросился на Хатако. Но Хатако успел отскочить в сторону и спрятаться за дерево. Здесь он сорвал с плеча ружье и прицелился.
В то же мгновение зазвенело брошенное копье, и воин с громким криком обратился в бегство. Он бежал слоновьей тропой, за ним длинными прыжками гнался аскари. Он несколько раз поднимал ружье, но каждый раз деревья скрывали от него беглеца.
Погоня продолжалась, но вот раздался крик ужаса, воин вскинул руки в воздух и внезапно исчез.
Аскари, беспокойно озираясь, еще бежал за ним, но вдруг отпрянул назад. Резко оборвав бег, он не удержался на ногах и упал навзничь на землю. Под тяжестью его тела затрещали и обломились ветви и сучья. Внизу виднелась темная пропасть – волчья яма для слонов.
Уцепившись судорожно сжатыми пальцами, он висел над пропастью. Его мускулы и сухожилия страшно напряглись, по лбу струился пот. Он не смел вздохнуть полной грудью. Его руки, крепкие, как стальные крючки, постепенно подтаскивали тело, пока ноги не оперлись о твердую землю.
Хрипя от напряжения и страха, стоял он, сжав руками виски, и всматривался в яму, где его караулила смерть. Смерть, против которой протестовало все его существо, ужасная смерть там, под землей, в лишенной воздуха и света зловонной мрачной яме, не та другая смерть, которой он не страшился, не смерть под солнцем или при свете небесных звезд…
Он осторожно поднял палкой ветви, прикрывавшие отверстие западни, заглянул в глубину и его темно-коричневое лицо посерело. Как зубы в пасти крокодила, торчали со дна бесчисленные заостренные колья, и на их смертоносных концах извивалось в предсмертных муках стонущее существо. Он поспешно встал, огляделся, вынул из-за пояса тяжелый нож и срезал у края дороги длинный, раздвоенный на конце шест. Он побежал с ним обратно к яме, наклонился над краем, но застыл без движения и долго смотрел вниз. Потом медленно выронил из рук свой шест: жизнь уже успела покинуть разорванное человеческое тело…
Он глубоко вздохнул и, качаясь, отступил назад. Его снова охватила слабость. Голод терзал его с бешенством хищного зверя. Его корчило от боли, колени начинали дрожать, дурман голода застилал мозг кровавым туманом. Он выпрямился, взвыл, заскрежетал зубами и одним прыжком вновь очутился у края ямы. Дрожащей от слабости рукой он снова схватил шест, просунул его под мертвое тело, хрипя, втащил наверх тяжесть и с неудержимой жадностью бросился на добычу. Несколько быстрых взмахов ножа – и, зажав в кулаке кусок мяса, он скрылся в чаще леса.
VIII
Тени деревьев стали длиннее. С болотистой земли поднялся туман и серой пеленой завис в сером воздухе сумерек. Ветер с воем налетал на укутанные мглой верхушки деревьев, с которых сыпались холодные брызги.
С поросших мхом спутанных корней старого дерева встал промокший и озябший Хатако. После того как он утолил свой бешеный голод, он не в силах был противостоять усталости и заснул. Он стряхнул капли воды, вытер насухо ружье и с изумлением огляделся. Он не знал, как долго он спал. Кто знает, не означает ли окружающий полумрак наступление ночи, последней ночи перед новолунием! А что должно случиться в новолуние?
Еще не освободившись от сна, его мысли пытались разобраться в том, что случилось за последние часы. Он вспомнил Мели, короля дшагга. Его планы угрожали гибелью всем немецким аскари и офицерам килиманджарской области. А тот, к кому обращены были слова короля, это был Ибрагим, его старый друг – араб, с которым он давно-давно и на расстоянии многих дней пути отсюда встретился в лесах Конго и за которым последовал дальше к озеру Альберта и в дикое ущелье у ледяных ворот страны духов. Ибрагим не мог знать, что человек, спасавшийся от погони воинов Мели, с давних пор пользовался его защитой. На этот раз старик не мог ему помочь, и ему пришлось спасаться своими силами, пришлось бороться с воинами Мели и с мучительным голодом. Но тому последнему дшагга, который отогнал его от горшка с кашей, тому пришлось утолить голод Хатако собственным телом…
Он ощупал свой живот, и на его лице появилась мрачная улыбка. Он поступил правильно; без пищи он не смог бы идти дальше. А он должен был идти дальше, потому что надвигалась ночь, последняя ночь перед новолунием. Эта мысль заставила его вскочить на ноги и забыть про всякую усталость.
Он снова направился к большому дереву. Ступив несколько шагов, он повел носом – в воздухе пахло дымом. Вскоре он разглядел пламя, красным пятном прорезавшее густой туман. Он понял, что его пленники освобождены и снова поджидают его.
Прячась между стволами деревьев, он стал с трудом прокладывать себе путь через сырые, мрачные заросли. Затем он снова вышел на тропинку.
Быстрым шагом он спускался под гору по скользкой, сильно вытоптанной дороге. Довольно долго он не встречал никаких препятствий. Туман сгустился, дневной свет погас. Он шел, не видя дороги. Он задевал за ветви, а раз даже упал, споткнувшись о корень или камень. Он старался идти совсем неслышно и при каждом невольном шуме злобно кусал себе губы, останавливался и прислушивался. Но кругом царила мертвая тишина, как если бы весь мир потонул в тумане. Стволы деревьев, тут и там выступавшие из серого тумана, принимали жуткие очертания; казалось, что это вставшие из могил мертвецы с мольбой поднимают кривые руки. Куски волокнистой коры развевались как сгнившие лохмотья одежды.
Хатако дошел до прогалины. Над ней, словно рожденные подземным пламенем, колыхались густые клубы тумана.
Он нерешительно сделал несколько шагов. Две человеческие фигуры с криком набросились на него. Из тумана, им ответили другие голоса. Удар копья рассек ему куртку и ремень ружья, другой удар пришелся по фляжке, и копье, отскочив, ранило его в бедро; бросившись с быстротой молнии на землю, он избежал вражеского меча.
Неуловимый, как змея, катаясь по земле из стороны в сторону, он вынул свой нож и быстро вонзил его в навалившееся на него тело.
Его враги, сбившись над ним в кучу, наталкивались друг на друга, некоторые падали на него. Он извивался, вырывался, наносил удары своими тяжелыми башмаками и, наконец, снова встал на ноги. Бросившемуся на него противнику он своим тяжелым ножом рассек занесенную с копьем руку. Он отступил назад, и в разбегавшуюся толпу с визгом полетели пули из его ружья. Он издал пронзительный насмешливый крик и огромными прыжками скрылся в чаще леса.
Он недолго бежал и вскоре бросился в поросшую мхом рытвину. С прогалины доносился шум и крики. Справа и слева от него через лес пробирались посланные за ним в погоню. Он пролежал, неподвижный, как кусок дерева, пока все снова стихло.
Тогда он тихо встал и ощупал запекшуюся рану на бедре; порез был длинный, но неглубокий и не задел кости. Затем он связал узлом рассеченный ремень ружья и с ножом в руке снова прокрался к прогалине.
На этот раз он избегал открытых мест, двигаясь в кустах, окружающих опушку леса. Вдруг ему послышались голоса, показалось, что он видит тусклый огонек… Он отступил в чащу.
Там он, после недолгого раздумья, решил идти налево и уже хотел было снова пуститься в путь, но замер на месте, – до его слуха донесся слабый звон медных браслетов. И на этой дороге, в глубокой тени дерева страж.
Вся страна джагга выслеживала его…
Хатако бесшумно вернулся в чащу леса и снова стал медленно, с трудом пробираться во мраке, натыкаясь на тысячи препятствий. Он не мог найти дорогу. Он потратил много часов на то, чтобы пробираться через бесконечные заросли колючих кустарников, разорвавшие в клочья его одежду. Наконец показалось над его головой небо, разгоряченного лица коснулось свежее сухое дыхание ветра – он достиг границы девственного леса и вышел на равнину. Но самая опасная часть пути была впереди. Ему предстояло пересечь банановую рощу с рассеянными в ней поселениями вадшагга.
Отдохнув немного, он с трудом поднялся на ноги и снова пустился в путь, который, казалось, никогда не кончится. Когда первые лучи утреннего солнца залили равнину серебристо-серым светом, он натолкнулся на отряд воинов. Он увидел, что их слишком много, чтобы можно было вступить в бой, и поспешно обратился в бегство. Они его заметили и погнались за ним, как львы за антилопой. Часами шла дикая погоня через кустарник и через лес, через долины и пропасти. Он бежал изо всех сил, прибегал ко всем хитростям, делал крюки, кружил, прятался, но они его настигали и гнали дальше.
Беглец чувствовал, что силы покидают его. С широко раскрытым, ловящим воздух ртом и дрожавшими коленями он, хрипя, взбежал на холм. Из высокого кустарника доносились глухие крики врагов. Перед его меркнувшим взором засверкали красные искры, в ушах раздавался шум, как от водопада, он споткнулся, упал, снова вскочил на ноги и неуклюжими прыжками понесся дальше, пока перед ним не возникла пропасть.
Вырвавшийся из нее влажный ледяной поток воздуха снова вернул его к сознанию действительности. Охваченный головокружением, он схватился за деревце и со стоном глотнул воздух. Он бросил взгляд в пропасть, затем взгляд назад – его преследователей не было видно. Тогда он взял в руку ружье, отступил на несколько шагов, опустил голову и приготовился к отчаянному прыжку. Его худое тело взлетело высоко в воздух; мгновение он парил над бездной, затем ноги его коснулись края пропасти и соскользнули, не найдя опоры. Падая, он схватился правой рукой за раскачивающиеся от ветра ветви куста. Прутья стремительно опустились вниз, но выдержали. Его тело висело над пропастью. Он закусил зубами ремень ружья, а левой рукой схватил ствол кустарника и последним страшным усилием поднялся на руках вверх.
Его силы были исчерпаны. Качаясь, он сделал несколько неверных шагов, затем свалился в траву у края проторенной дороги и потерял сознание.
Прошло несколько часов. Солнце стояло высоко в небе, палящий зной сжигал тихую равнину.
Хатако продолжал неподвижно лежать у края дороги.
Звук человеческих шагов, как бы из бесконечной дали, донесся до его слуха. Он вздрогнул, тихо застонал и медленно поднял голову. Плотно сжав губы, он положил перед собой нож, оперся щекой на приклад ружья и стал ждать последней битвы. Шаги приближались. Прищуренными усталыми глазами смотрел Хатако через стебли трав на дорогу…
Но вдруг глаза его от изумления расширились, уставились в одну точку и засверкали буйной радостью. Он встал и вышел на середину дороги.
Впереди отряда шел араб. Вот он остановился и прищурил глаза. В нерешительности и сомнении посмотрел он на исхудалое, грязное, покрытое кровоточащими царапинами и рубцами лицо того, кто вышел ему навстречу. Тут же узнав его, он в безмерном изумлении вскинул вверх руки и остановился.
– Хатако, миема!
Аскари подошел к нему, схватил его худые, желтые руки и прижал их к своему сердцу.
– Ибрагим, отец мой! – проговорил он тихим, низким голосом.
– Хатако, миема! – повторил араб и покачал головой.
Он медленно опустил руки.
– Кто долго живет, тот много видит, – добавил он тихо.
Затем он положил обе руки на плечи аскари.
– Откуда ты идешь? – спросил он.
В его суровых глазах загорелся сдержанный огонек глубокой нежности.
– Отец мой, ты уже раз спас меня от карликов в лесу Конго. Спаси меня опять! По всем дорогам караулят воины Мели, чтобы схватить меня, – торопливо проговорил Хатако.
– Тебя? Почему?.. А-а! Теперь я понимаю! Это ты подслушивал там, в ущелье?
Аскари молча кивнул.
Араб задумчиво продолжал:
– Я должен помогать тебе на путях твоих. Такова воля милосердного Бога. Слушай! Скинь живо одежду, спрячь ее вместе с ружьем в тот тюк и возьми на голову ношу, как в старые времена. Среди моих носильщиков никто не станет искать аскари, которого не могли поймать воины Мели!
Поспешно и безмолвно аскари сбросил разодранную одежду и засунул ее в тюк вместе с ружьем, флягой, шлемом, башмаками и гамашами. При этом он резким движением сорвал присохшую к ране рубашку. Рана при этом открылась, и кровь тонкой струйкой потекла по ноге.
– Что это? Дай я посмотрю, – сказал торговец.
– Ничего, пустяки. Удар копья!
Его губы слегка искривились от боли. Араб тонкими пальцами ощупал воспаленные края раны.
– Пока это пустяки, но это может стать не пустяком, если не промыть рану. Внизу безопаснее, чем здесь, там я приложу тебе лекарство и сделаю перевязку. Я вижу, что ты ослабел и устал. Может быть, ты к тому же и голоден? Ты сможешь дойти до стоянки?
Аскари выпрямился. Подоспели еще люди торговца и с открытыми от удивления ртами окружили их кольцом. Сухим, резким голосом он проговорил:
– Пока я в силах стоять, я также в силах идти.
Затем Хатако безмолвно взял из рук одного из носильщиков бамбуковую палку и двух живых кур, привязал их к тюку, положил его на голову и затянул песню носильщиков. Палкой он выбивал такт. Его лицо сразу приняло безобидное и простоватое выражение.
Носильщики широко осклабились от удивления при виде этого мгновенного превращения. Араб, тихо посмеиваясь, поглядывал на своего любимца.
Они остановились на берегу ручья, который, с шумом низвергаясь со скал, протекал по узкой, прохладной лесной долине. Торговец достал из желтого жестяного ларца полотно и мазь; это был тот самый ларец, который когда-то носил Хатако. Он промыл рану, смазал ее мазью и приклеил повязку при помощи смолы. При этом он рассказал, что утром, когда доставлены были выменянные ружья, он покинул стоянку Мели и теперь направляется в свой лагерь.
– Где твой лагерь? – спросил Хатако.
Торговец указал на север.
– Там, на равнине, у реки Химы.
– На равнине? Это хорошо! Позволь мне проводить твой караван до подножия горы, отец! Взоры воинов Мели направлены на вершину горы. Они выслеживают аскари, который должен спуститься с гор. Они не обратят внимания на шенци (бушмена), который с ношей идет из долины в горы. Как ты думаешь, отец?
Хатако говорил глухо и с усилием. Он так тяжело оперся на бамбуковую палку, что она совсем согнулась. По его голым ногам пробежала судорога, он медленно опустился на землю и прислонился спиной к дереву. Крупные капли пота выступили на его лице.
Выражение испуга пробежало по худому лицу араба. Он крикнул что-то старшему носильщику и поспешно достал из соломенной корзины пригоршню фиников.
– Возьми и ешь, пока не поспела еда! – сказал он, садясь рядом с Хатако. – Ты хорошо и умно придумал, но тогда тебе предстоит длинный путь. Прежде всего ты должен поесть и выспаться. Когда ты раздевался, я даже испугался: ты исхудал, как загнанная кляча! Поешь фиников, Хатако!
Слипающиеся от мучительной усталости глаза аскари открылись и глянули на араба. В них блеснул теплый луч нежности, редко согревавший его дикое одинокое сердце. Легким торопливым движением он погладил руку старика. Он медленно поднес ко рту первый финик, затем он стал все поспешнее хватать их и глотать, не разжевывая. Потом он поудобнее протянул ноги, онемевшие от усталости и как бы не связанные с телом, и закрыл глаза. Спать, да, спать, погрузиться в сон, как на дно глубокого озера, проспать целый день и всю ночь напролет, всю прохладную тихую ночь при свете звезд и луны…
Нет! Не надо луны! Новолуние!
Он резко вскинул голову, в его расширенных глазах появилось выражение ужаса, пальцы судорожно сжали руку араба.
– Я должен немного поспать, но обещай мне одно, друг и отец: разбуди меня, как только будет готова еда! Через час, да? Сегодня вечером я должен быть в крепости Моши! Ты мне обещаешь?
Торговец приложил руку к груди и склонил голову.
– Да, я обещаю тебе, спи спокойно. Я знаю, зачем тебе нужно быть в крепости до наступления ночи…
Хатако не дослушал последних слов. Он погрузился в глубокий мертвый сон.
Старик долго и безмолвно смотрел на него. Затем он подсунул ему под голову край ковра и встал. Он велел носильщикам не шуметь и не подходить к спящему. Повар, раздувавший огонь, получил приказ положить в еду масло и зажарить козью печена, которую преподнес ему на прощание Мели.
Когда все было готово, араб сам отнес Хатако еду. Одинокий луч солнца, пробравшийся через непроницаемую листву деревьев, озарил мерно вздымавшуюся грудь спящего; над его головой неутомимо и весело кружилась большая голубая бабочка. Лоб был изборожден глубокими морщинами; руки сжаты в кулаки, как будто они хотели удержать и захватить с собой в царство сна некую неотступную мысль.
Старик поставил у ног спящего дымящийся горшок и, устремив на него взгляд темных глаз, снова погрузился в долгое раздумье.
– Сам не знаю, что влечет меня к тебе, дикарь без роду и без племени, которого я нашел на далеком западе, не знаю, почему мне суждено было встретить тебя в восточной стране… Богу одному все известно, – шептал он.
Внутренним взором, охлажденным годами и долгим жизненным опытом, он прослеживал сложно переплетавшиеся нити своей многоцветной жизни…
Кругом царила тишина, голубой лентой скользили перед ним сверкающие на солнце воды ручья и убегали под темно-зеленый свод деревьев; ропот воды и шум ветра сливались в древнюю и задумчивую мелодию…
Кружившаяся над головой спящего бабочка взлетела над деревьями и затерялась в солнечном блеске. Горшок у ног спящего Хатако уже не дымился, на поверхности каши застыла морщинистая пенка. Именно она и вернула араба к действительности.
Старик вскочил и потряс своего гостя за плечо.
– Что? – пробормотал тот, поднял тяжелые веки, качаясь, встал на ноги, еще опутанный цепями сна, и непонимающим взором огляделся кругом.
Медленным, тяжелым усилием он стряхнул с себя усталость и постепенно вернулся к осознанию действительности. Пот, грязь и запекшаяся кровь покрыли его лицо затвердевшей маской. Он, спотыкаясь, подошел к ручью и погрузил в него голову. Прохладная, пахнущая землей и листвой струя вернула ему силы и бодрость.
Торговец гостеприимным жестом указал ему на горшок. Хатако благодарно взглянул в его бородатое лицо.
– Ешь ты тоже, отец!
Араб кивнул, приподнял полы своей одежды, и оба присели на землю. Темно-коричневая и светло-желтая рука попеременно опускались в горшок; они скатывали шарики и подносили их ко рту. Хатако выловил кусок мяса, разорвал его пополам и предложил половину хозяину.
– Возьми себе весь кусок, ты молод и более проголодался, чем я. Тебе сегодня нужны силы, чтобы спастись от того, кто подарил мне это мясо. Оно от козы, которую Мели дал мне на дорогу…
Рука аскари застыла в воздухе.
– Мели, этот скорпион, заползший в горные скалы! Мели, который заставил своих людей травить меня, как дикого зверя! Но сейчас это не имеет значения… Мясо нужно, чтобы вернуть силы…
Его зубы хищника схватили кусок. Медленно жуя, он оперся виском о кулак, глаза его сверкнули, как костер во мраке.
– Но еще охотнее, чем печень его козы, я съел бы печень самого Мели. В ночь новолуния, может быть…
Низкие, глухие звуки его голоса напоминали далекое рычание льва.
Гнев и отвращение охватили араба. Он перестал есть, но, тщательно вытирая руки травой, вернул себе свое мудрое спокойствие. Выпрямившись и скрестив руки, он спросил:
– Я ничего не знаю о твоей жизни за последние годы, Хатако, и у нас нет времени для долгих рассказов. Но скажи мне одно: по-прежнему ли ты только дикий миема, каким я знал тебя в лесу Конго, или ты аскари и, быть может, магометанин?
На лбу Хатако появились глубокие складки. Подперев голову, он долго молчал. Затем медленно, словно отвечая на собственную мысль, он пробормотал:
– Я не знаю… Во мне открытая рана, она не заживает… Видишь ли, мой отец, часто я думаю, что я уже не миема, но, когда желудок мой требует пищи или кровь – мщения, тогда… Оставь меня, не спрашивай больше!
Он встал, с мрачным видом нагнулся к своей ноше и начал ее связывать.
Араб смотрел на него с плотно сжатыми губами. Затем он быстро снял с шеи тонкую цепочку, на которой висела ладанка, и протянул ее Хатако.
– Возьми и носи это в память о друге. Это верное оружие и надежный щит. Это талисман из Мекки, в нем лежит бумажка, на которой написан самый священный стих из книги, данной нам Пророком, да будет благословенно его имя!
Хатако нерешительно протянул руку за подарком… Он колебался. Потом обернул цепочку вокруг сжатого кулака; глаза его были потуплены, он несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать. Наконец, молча надел на шею амулет и взвалил на голову тюк.
– Пойдем? – спросил он хриплым голосом.
– Да, сейчас. Я знаю, что тебе сегодня предстоит далекий и опасный путь, но еще длиннее и опаснее будет путь жизни, – проговорил старик с умной и слегка грустной улыбкой на губах.
– Хейа (вперед)! – крикнул он носильщикам.
Они подняли свою тюки. Их глаза неотступно следили за шедшим впереди незнакомцем, которому их господин, жесткий, гордый араб, оказывал столько знаков почета. Они вполголоса обменивались мнениями о том, кто он и каковы его намерения. Он молча шагал впереди. Даже самый сильный и самый любопытный из носильщиков не смог его догнать, чтобы вступить с ним в беседу…
Тропинка вывела их из леса. Извиваясь по поросшему кустарником и травой склону, она шла под гору. Постепенно тропинка расширялась, все чаще разветвлялась, и ее начинали пересекать другие дороги. Со склонов гор доносилось позвякивание бубенчиков, блеяние козьих стад. Навстречу их каравану попадались пастухи, дровосеки с топорами, стройные коричневые женщины с вилами, с корзинами или завернутыми в тряпки грудными младенцами на голове и на спине. Голые большеглазые дети, на бархатистой коже которых красиво поблескивали бусы, суетливо шмыгали по глинистым дорогам.
В котловине стали попадаться первые банановые рощи, напоминавшие светло-зеленое озеро, на зеркальной поверхности которого играют солнечные лучи. Они покоились в мягком свете, который, казалось, проникал через зеленое стекло. В зеленом полумраке вырисовывались блестящие коричнево-красные стволы. Горный ветер мягко колыхал зеленые листья. Легко играя, он рвал их бесконечно нежную ткань на тонкие, развевающиеся, как мягкий шелк, полосы. Протекавший вдоль дороги ручей перерезал многочисленные запруды. Через него были перекинуты легкие мосты. От ручья, как сеть жилок, расходились бесчисленные канавки не шире одного фута. Пересекаясь и переплетаясь сложными узорами, они орошали каждый клочок земли. Из рощи доносился яростный лай тощих лохматых дворняжек, глухой рев быков, крики петухов и веселые детские голоса…
Нигде не было видно поселений. Погруженные в зеленый мрак, скрытые за высокими изгородями из колючих кустов, окруженные валами и рвами, они как будто все еще со страхом ожидали разбойничьих набегов мазаи, под постоянной угрозой которых жило это земледельческое население.
Караван шел быстро, дорога вела под гору, и носильщики невольно ускоряли шаг. Хатако, все еще шедший впереди, не задерживался ни на минуту. Время от времени он поглядывал через листву бананов на солнце, которое сегодня необычно быстро совершало свой путь по небу.
Только один раз он остановился и посмотрел вслед отряду юношей, которые молча и поспешно следуя узкой тропинкой, пересекли их путь.
Все они несли на головах продолговатые, обернутые в банановые листья узлы. Вместо кусков ткани их тело прикрывали звериные шкуры. Вместо земледельческих орудий при них были мечи в кожаных ножнах. На блестящих от масла спинах висели тыквенные сосуды, которые им не были нужны в этой богато орошаемой стране бананов…
Аскари следил глазами за отрядом, пока он не скрылся за поворотом пути. Покачав головой, он плотно сжал губы и зашагал еще быстрее…
Бесконечно тянувшиеся банановые рощи осеняли тропинку зеленым сводом. Проникавшие сквозь него лучи солнца все более косо падали на землю.
Всего лишь два часа дневного света и шесть часов ходьбы до лагеря… А ноги так ослабели, ступни так болят от бесконечного бега этих двух дней, голова так тяжела от усталости и бессонных ночей!
Но вот журчание ручья, сопровождавшее все время спутников, умолкло. Горный скат, поросший кустарником и отдельными высокими деревьями, опускался в укутанную туманом равнину. Глубина долины заросла мрачным лесом, а в стороне от него среди темной зелени что-то белело – стены крепости Моши!
Хатако не спускал с них глаз, он как бы хотел притянуть своим взглядом эти белые стены. Цель, казалось, так близка, на расстоянии какого-нибудь часа пути, а между тем он отлично знал, что до лагеря не меньше пяти часов ходьбы.
Тихо и мирно прилепившись к горам, покоился лагерь, окруженный зелеными волнами банановой рощи, и только Хатако и его старый друг знали, что в этих зеленых волнах притаилась измена и смерть, готовые наброситься на свою добычу, как только наступит ночь. Он должен был до всего этого попасть в лагерь, должен!
Жилы на его шее напряглись, подбородок вытянулся вперед, он поспешно ступал большими шагами.
Около дороги возвышались, как сторожевые башни, два обломка скалы высотой с дом. На них стояла кучка мужчин. Их фигуры и тонкие контуры длинных копий отчетливо выделялись на фоне неба.
