Текст книги "Знак Огня (СИ)"

Автор книги: Артем Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4

Я шёл по ночным улицам частного сектора и ночь обнимала меня, и это была уже не та ночь, что раньше, всё теперь у нас с ней было совсем по-другому.

Исчез непроглядный мрак, стали не нужны фонари и даже Луна стала не нужна с её холодным, отстранённым светом, сегодня мне хватало и звёзд, и от этого исчезла небольшая неуверенность в себе, я всё видел, как в осенних сумерках да при сухом воздухе, мало того, на меня навалились запахи и звуки, и были они столь сильны и, самое главное, столь понятны, что я стал ощущать всё мельтешение жизни вокруг себя.

И шёл я совершенно беззвучно, никогда раньше так не ходил, я сейчас автоматически ставил ногу только туда, где ничего не хлюпнет и не стукнет, не подаст предательского звука, да и шёл я по-другому, вроде бы и медленно, с ленцой, но на самом деле получалось быстро, километров пять-шесть в час.

Таким манером у меня получилось добраться до родимых сталинок немного раньше, минут на пять раньше, и вот я всё же прибавил шагу, выйдя с протоптанной, кривой тропинки на прямую, ровную дорогу, ведущую прямо к дому, вот уже стали видны наши окна, темно в них было, и вот показался двор, не было в нём белого «Лексуса», но тут меня окликнули и я вздрогнул, потому что не почувствовал я, при всех своих новых возможностях не почувствовал ничего, в общем, пропустил я засаду, стыд и позор.

– Даня! – с облегчением услышал я негромкий старческий голос и тут же поморщился в досаде, надо же, совсем забыл про бабу Машу, а ведь обещал, – я тут, на лавочке! Иди сюда, касатик!

И я, усмехнувшись на касатика, в несколько быстрых, беззвучных шагов, прямо сквозь пропустившие меня без шума кусты, одним мощным рывком предстал перед бабой Машей. Зачем я это сделал, не знаю, никогда я так раньше с ней не шутил.

– Охти ж мне, господи! – всплеснула руками она и, отпрянув от меня, чуть не завалилась назад, – Даня, ты ли это? Да что ж это деется-то?

– Я, баб Маша, я, кто же ещё, – и мне пришлось быстро присесть рядом с ней на лавочку, чтобы придержать её за плечи, – и это, как говорили в ваше время – русски девушка, оставь бояться, японски сордат испорнен добра!

– Именно так они и говорили, нехристи, – баба Маша на удивление быстро пришла в себя, – чтоб им ни дна, ни покрышки. Рычали всё в словах, нет у них буквы «Л», а уж пакостные до чего были! Мы их тогда макаками называли по их заслугам, чтобы ты знал.

– Это где же вы их застали, – у меня от удивления даже собственные проблемы отошли на второй план, – или вы там были, на том берегу, в этой, как её, Маньчжоу-Го?

– Нет, здесь, – и она пристукнула крепким кулаком мне по коленке, – здесь застала! И контрразведку их застала, и как они людей под лёд совали да в прудах топили, тоже застала!

– Это ж сколько вам лет? – и я обалдел ещё больше, – сто двадцать, что ли?

– А сколько ни есть, – и она снова пристукнула кулаком, – все мои! И вот ведь какой народ сволочной, японцы эти, даже тут меня с панталыку сбили! Это ведь я должна была начать тебя расспрашивать!

– Да чёрт с ними, – искренне сказал я, – с японцами этими, а вам и правда сто двадцать лет? Как такое может быть?

– Может, Даня, – помолчав, ответила мне баба Маша, на что-то решившись, – и скоро, даст бог, поймёшь, каким именно образом. И не сто двадцать, а больше, хоть и ненамного, в два раза всего примерно, вот тебе и вся моя правда.

– Дела, – и я ошарашенно пожал плечами и замолк, не зная, что делать и спрашивать дальше.

– Вот и правильно, вот и помолчи, – одобрила она моё замешательство, – дай я сама посмотрю, мне так понятней будет. Вот как днём посмотрела, так и сейчас давай. А то ведь изменился ты сильно, а не должен был. За день-то всего!

И я дал, чего ж не дать, раз просят, тем более что баба Маша, как видно, что-то знала и понимала во всей этой, как выразился Васька, мистике, хотя в то, что ей больше двухсот лет, не верилось совсем. Даже после всех сегодняшних чудес не верилось. Вот, кстати, хорошее слово мистике на замену, это же вроде Славка так выразился, спасибо ему.

Так что я спокойно развернулся на лавочке, чтобы глаза в глаза, чтобы не отводить их, и сразу же почувствовал, что всё идёт совсем не так, как днём. Если днём я провалился в чужой взгляд весь, целиком, как доверчивый ребёнок, если днём я ощущал её взор как что-то огромное, мудрое и с готовностью открывал ей всю свою душу нараспашку, то сейчас всё вышло у нас по-другому.

Я сидел и со спокойным вниманием, отстранённо, немного со стороны наблюдал за тем, как баба Маша пытается проникнуть мне в голову чем-то холодным и не очень-то приятным, чем-то, напоминающем медицинский блестящий инструмент, и как со скрипом, с большой натугой у неё это выходит, но выходит только потому, что я позволяю ей это делать.

И я впустил её к себе, но недалеко, всего лишь, как говорится, на полшишечки, чтобы не испугать ненароком, а уже потом, когда она немного освоится и успокоится, когда я покажу ей своё дружелюбие и доверие, причём именно к ней доверие, да когда пойму сам, что мне от этих её взоров вреда не будет или что я сумею в случае чего их отбить, вот тогда я ей и приоткроюсь полностью, в надежде на то, что получу правдивые ответы на свои вопросы.

Но из нас двоих крепким орешком оказалась именно она, куда сильнее меня или мужиков в бригаде, кремень самый настоящий, а не баба Маша, и спокойна она была, как удав, и спокойствие её никуда не делось, как бы она меня ни рассматривала, а ведь я открывался ей, сражённый её безмятежностью, всё больше и больше, но не брало её ничего, ну, разве что только деятельный интерес усиливался.

И даже эта хвостато-полосатая сволочь, что под конец решила показать себя, возмущённая таким нескромным любопытством, он ведь выскочил к ней на прощание, с рёвом и рыком, скаля зубы и во весь рост, так вот, он как выскочил, так и обратно заскочил, ничего не добившись.

И ещё, я ведь тоже кое-что про неё понял, это ведь в две стороны работало, пусть и не сильно, но понял. И что сильна баба Маша, и что мало чего она боится, и много чего умеет такого, о чём и подумать-то нельзя, и ещё, самое главное, что она больше косит под старушку, чем ею является, просто жить ей вот так удобнее, взглядов и разговоров меньше, старушкам же многое прощается, а возможностей для своих дел куда как больше.

– М-да, – наконец протянула она озадаченно, отведя от меня глаза и уставившись куда-то в темноту, начав при этом чуть слышно бормотать себе под нос, – дела. И не то, что невовремя всё, слишком быстро просто. А с другой стороны – это даже хорошо, ведь если медленно, если постепенно, как и должно быть, так ведь его Алинка снова обратала бы, к гадалке, гм, не ходи, обратала бы.

Она рассуждала сама с собой, не обращая внимания на меня, и я решительно кашлянул, прерывая её.

– Может, объясните хоть что-то, баба Маша?

– Объяснить? – и она уставилась на меня своими цепкими глазами, – за пятнадцать минут? Перед пожаром? Хотя да, тут ты прав, наверное, что-то объяснить надо.

– Почему за пятнадцать минут? – не понял я, – и почему перед пожаром?

– Потому что бежать тебе надо, Даня, – усмехнулась она, глядя на моё удивление, – а пожар – так ведь всё в квартире уничтожить нужно, для твоей же пользы нужно, да и заведено так исстари, уходишь на новое место – старое жги – не жалей, чтоб некуда вернуться было, чтобы все свои беды и горести, всю неудачу свою в прощальном огне уничтожить, чтобы от жизни старой одно лишь только пепелище осталось, понял меня?

– А Алина? – идея с пожаром мне неожиданно понравилась, – воля ваша, баб Маша, но я бы с ней поговорил, слишком много у меня к ней вопросов накопилось, да и невежливо как-то, жена же вроде. Да и не хочу я никуда бежать, пусть она и бежит! Моя квартира-то, мне ипотеку за неё ещё платить и платить!

– Ты сейчас Алинке в подмётки не годишься, – отрезала она, – дури в тебе много, а понимания нет совсем. Заворожит она тебя, заморочит, даже на глаза не показываясь, а потом захомутает лучше прежнего, не соскочишь, не сомневайся. А если упрёшься, если будет хоть тень неудачи, так она подруг своих кликнет, они по звонку тут минут через десять уже окажутся, и вот тогда у тебя шансов не будет совершенно, обложат со всех сторон, да и поймают, не сомневайся. Тебе бы лет пять спокойных, в месте укромном да потаённом, силу свою осознать, вот тогда да, вот тогда весь их ковен соваться к тебе бы уже поостерёгся, а так нет. Да и нужен ты им, не отстанут они от тебя, искать будут. Алинка, чтобы ты знал, это не просто так, ты для неё большая удача, самая большая в удача в её паскудной жизни, что присосаться к тебе сумела, под себя подмять, и за твой побег её не простят, нет. С самого начала ты уже был не её личная собственность, пусть она и есть твой единственный владелец.

– Что-то путано пошло, – с сомнением посмотрел я на бабу Машу, – какие-то мысли вслух. Давайте по порядку, самое важное обрисуйте только, как с дураком, а с Алинкой я и сам разберусь.

– Разберётся он, – хмыкнула баба Маша и тут же рассердилась всерьёз, – не вздумай, Даня! Не вздумай, понял⁈ Она для тебя сейчас опасней кобры, а ты для неё всего лишь лягушонок несмышлёный!

– Хорошо, – не стал спорить я, время-то шло, – но просто слова – они ведь не работают. Вы объясните, почему так, а я и проникнусь, обещаю.

– Наверное, – кивнула она, – да. Ну ладно, вот тебе моё первое объяснение: считай отныне, Даня, что ты в сказку попал.

– Нормально так, – в задумчивости пожал плечами я, – думал, хуже будет. А какую? Русскую народную?

– Блатную хороводную! – и моя голова дёрнулась от мощного подзатыльника, этим своим глупым вопросом рассердил я бабу Машу всерьёз, непонятно только с чего именно. – Или ты думаешь, что на земле, кроме вас, не живёт больше никто? Или раньше не жил? Или что у вас фантазия самая богатая? Так ты тогда вон туда, на тот берег глянь, к нашим рисовым братьям, только осторожно глянь, потому что если без осторожности, то рассудок сохранить сумеешь едва ли, а после забейся в самую глубокую нору, дух перевести, если всё же осмелишься, мой тебе совет!

– В смысле, кроме вас? – почесал я затылок, прицепившись к царапнувшим меня словам, – а вы не с нами, что ли? Или вы не русская просто? А как же вы тогда тут оказались?

– Как, как, – скривилась баба Маша, – жизнь меня сюда сама суёт, не спрашивает! В первый-то раз ещё при царе я тут оказалась, по делу о колдовстве, глупая была же ещё совсем, вот и попалась, но обжилась и осталась. В гражданскую домой рванула, там успокоилась, а в тридцать девятом из лесу поздновато вышла, за травками ходила, пся крев! Бдительность потеряла! Кто ж знал, что это уже совсем другая страна будет! Ну, меня ваше НКВД сразу же цап-царап и, как гражданке без паспорта, сюда путёвку и выписало. А я потом подумала-подумала, спасибо им сказала да тут и осела. По тем-то местам, гляди, война два раза катком прошлась, да и потом долго ещё не лучше было, а тут тишь да гладь, божья благодать, никому ты не нужен и не интересен. Да и к тому же тогда сюда столько всякой сволочи нагнали, что я на их фоне была просто ангел небесный, и заметь, вся эта сбродная сволочь тут тихо сидела, как мыши под веником, края тут такие, наверное, просто.

– Так вы полька? – сообразил я и тут же мне в ответ, как награда за сообразительность, прилетел второй подзатыльник.

– Полячка! – сурово припечатала меня баба Маша, – не полька! Никак вы, б… не научитесь!

– Знаете что, гражданочка, – я чуть отсел и, повернувшись к ней всем телом, перехватил её неожиданно крепкие руки, она попыталась было вырваться возмущённо, но не смогла, – давайте уже привыкнем обходиться в разговоре без рукоприкладства. Я-то ведь обхожусь! На заводе-то! И даже на улице! И в магазине тоже!

– Ишь, как запел! – Баба Маша с неожиданно грустной усмешкой уставилась на меня, и я дал ей вырваться, – гражданочка, ну надо же! Совсем как тот, из НКВД, что меня сюда оформил, ну да все вы такие, Сварожичи, все одним миром мазаны!

– Ну вот, – доброжелательно сказал я ей, сам себе удивляясь, откуда у меня такое доброжелательное спокойствие, – хоть что-то выяснилось, спасибо. А то, воля ваша, у нас какой-то вечер воспоминаний получается, с подзатыльниками да на эмоциях. Не, так-то я бы с вами посидел, послушал, мне очень интересно, правда, жизнь у вас, должно быть, на события богатая была…

– Да, – перебила меня баба Маша, – богатая, даже слишком, поменьше бы их, этих событий, но ты прав, времени мало, так что слушай: Сварожичи – это такие люди, что уже и не люди, потому что горит в их душе огонь священный, неугасимый. И, чем дальше они идут по этому пути, чем больше с этим огнём сродняются, тем… А вот и не знаю, что дальше с вами бывает. Опасно, потому что, Данечка, в ваши дела свой нос-то то совать!

– А этот, из НКВД? – припомнил я, – он что? Он там как оказался?

– Вот! – наставительно подняла палец баба Маша, – молодец, запомнил! А оказался он там потому, что всех вас спервоначалу тянет справедливость вершить всюду, куда только дотянетесь, железной рукой, без разбора и жалости! Потому что – что?

– Что? – поддержал её я, как в школе на уроке получилось, ей-богу.

– Потому что огонь – он очищает! – ещё выше подняла палец баба Маша. – И нет с вами никакого сладу, и нет на вас никакой управы! Потому что огонь – сильнее всего! На любую хитрость – огонь! На любую подлость – огонь, да посильнее! На всё огнём отвечаете, и как с вами быть?

– Хорошо, – кивнул я, – а Алина – она кто? И зачем она со мной так? И ещё – а домовые бывают?

– Алинка, – захихикала баба Маша, – так ведьма она! И лет ей, вот как ты думаешь, сколько?

– Двадцать семь, – похолодел я, – так в паспорте написано.

– А сто двадцать семь не хочешь? – перестала хихикать баба Маша и с жалостью посмотрела на меня, – но, может, и поболее, не скажу точно, не знаю просто. И подруги у неё все такие же, да их тут целый ковен! Целое кубло! И чувствуют себя они тут очень вольготно, разжирели, это я в переносном смысле, обнаглели донельзя, последний стыд же потеряли, и прежде всего потому, что тот, кто их гонять должен, вместо этого сидит у одной из них под каблуком и слюни пускает! Или по ночам в окошечко пялится, всё ждёт свою ненаглядную, а ну как она, с чужих чресел соскочив, вдруг пораньше домой заявится, вся такая усталая? Это ж надо будет ей тут же чайку спроворить, спинку размять, выслушать да утешить, а то и по мордасам безропотно выхватить, ведь нужно же ей куда-то своё раздражение скидывать?

– М-да, – я опустил голову, и краска стыда залила мои щёки, и глухо заворочалась в душе лютая злоба, да чему-то обрадовалась там, внутри, эта хвостатая морда.

– Ты уж прости меня, Данечка, – тихонько тронула меня за плечо баба Маша, – дуру грешную! Не со зла я, точнее, со зла, но не на тебя, а на неё! На них на всех!

– Да какая ж вы… – я поискал слова, но не нашёл, – тем более старая! У вас и речь не та, и остальное всё. Чувствуется, как говорится, порода! Пшепрашем пани!

– Ладно, – махнула рукой баба Маша на эту мою попытку в польский, – скажешь тоже, пани, это ж когда было-то. Но бежать тебе надо, Даня, бежать и прятаться, на половину года самое малое, а то и поболее, в место глухое, чтобы там, в спокойствии, себя осознать, силу свою принять, но тут уж, ты прости меня, я тебе не помощница! И не потому, что не хочу, а ведь возьмут же меня за задницу, завтра же возьмут, боюсь, не устою я! Поймут они, сразу же поймут, что знаю я, где ты, тут нам с тобой и конец. А так – говорила с ним, да, но где он сейчас – знать не знаю и знать не хочу и вообще – вы меня в свои дела не впутывайте, я простая травница, знахарка!

– Вот как? – и я покосился на бабу Машу, приняв ее слова к сердцу, – прямо конец? Это я им вот так нужен?

– Конечно, – кивнула она, – нужен. Они ведь из тебя и силы, и жилы, и кровь – всё тянут, и молодеют от этого, и жизни набираются, а под конец, когда ты надорвался бы – съели бы тебя, вот и весь сказ! На шабаше схарчили бы за милую душу!

Я в ответ лишь только ошалело посмотрел на неё, мол, вот прямо-таки и съели, но баба Маша уверенно кивнула, мол, не сомневайся, Даня, съели бы и косточек не оставили.

– Ты вот что, – вдруг, на что-то решившись, сказала мне она, – ты, если выживешь, если получится у тебя хоть что-то, ты мне весточку подай, ладно? Можно почтой, а можно и с человеком, только капни ты туда, Даня, ровно семь капель крови своих, и скажи еще, что делаешь это по доброй воле своей, обязательно скажи, а я тебя по ним и найду!

– Хорошо, – кивнул я и тут же похолодел, – а Алина? У неё ведь тоже такая бумажка есть! Да и не у неё одной!

– Не боись! – хихикнула баба Маша, – это им сейчас боком выйдет, сейчас мы им подсуропим, устроим фейерверк! Праздничный! Этому-то я тебя сейчас быстро научу!

– Хорошо, – повторил я и улыбнулся, до того этот её смех был заразительным, – а дальше-то что? Как мне быть, чего искать? Что делать вообще?

– Во-первых, – сразу же перешла на деловитый тон успокоившаяся баба Маша, – чего делать – придумывай сам. А вот как делать – это уже будет во-вторых, ты, главное, слушай и мотай на ус, а я тебе сейчас всё обскажу. Ты, Даня, вот что, ты уже не человек, ты уже один из наших, потому веди себя соответственно, слабины не давай, не давай ни в коем случае! Это люди с каждым поколением, с каждым столетием лучше становятся, понимаешь, это люди к добру тянутся, к свету, а вот те, что по древним заветам живут, те нет, те только силу понимают и к силе стремятся! Я вот тут давеча передачу по телевизору смотрела, про Индию, туристов и обезьян, так там, один в один, туристы эти дурные обезьян гладят, еду им дают, и от этого падают в обезьяньих глазах на самое дно! И макаки эти самые от добра людского, от еды халявной, начинают обращаться с ними так, как они этого и заслуживают, кусать их начинают да гадить, прости господи, им прямо на головы! Ты не улыбайся, Даня, ты пойми, что мы, дети Ночи, мы эти самые обезьяны и есть! И ты, когда место тайное себе найдёшь, ты знаешь что? Ты с ними, кого туда нелёгкая раньше тебя занесёт да там и оставит, ты знаешь как?

– Что? – отозвался я, всё же улыбаясь. – И как мне с ними себя вести?

– А застращать! – и баба Маша снова крепко пристукнула мне по коленке, – застращать их всех там до медвежьей болезни, до трясущихся ног, до самой до смерти! Чтобы не то, чтобы глаза на тебя поднять, а чтобы помыслить в твою сторону недоброе не посмели! Но ты им не верь, Даня, ты лучше тигру эту свою рогатую с привязи спусти, чтобы она там день и ночь вокруг местожительства твоего круги нарезала, чтобы был там у тебя вход рубль, а выход два! Твой путь – сила, Даня, сила и огонь, вот и веди себя соответственно!

– Ну, это в деревню какую-то надо, – вслух подумал я, – глухую, и чтобы без участкового. Слушайте, баба Маша, а деревнях ведьмы есть?

– Сам-то понял, что сказал? – участливо посмотрела она на меня, – что им в деревнях делать? Ну, разве что пакость какую-то готовить, причём такую, что свои не поймут, или когда сила их покинет, вот тогда да, тогда они могут подальше от подруг переехать, чтобы не съели, а так… Ну, ты вот Алинку свою представь, в деревне на белом этом её автомобиле представь, ведь там ей на нём ездить некуда будет, без магазинов и рестораций представь, без одежды этой её модной, без блуда безудержного по ночам, каждый раз с новыми желающими – ну зачем ей деревня? Вот посёлок коттеджный рядом с городом – это да, а деревня кондовая, бедная да малолюдная, – нет, так и знай.

– Убедительно, – кивнул я, – дальше что?

– А дальше, – и баба Маша встала с лавочки, – жечь будем. Время не ждёт, Даня, а тебе ещё бежать надо. Я вот тебя сейчас научу, даже не научу, подтолкну просто, а там ты уже сам. И вот ещё что, – и она замолчала, собираясь с мыслями, – ты, Даня, если не сдюжишь, если промашку дашь где-нибудь, если найдут тебя, то ты лучше сожги себя сам, потому что иначе будет у тебя судьба совсем незавидная, ты уж мне поверь. Ты тогда, слюни пуская, будешь сам себя проклинать, что не решился, что на лучшее понадеялся, но не выпустят они тебя уже, пойми это. И не будет у тебя впереди совсем ничего, только бездна боли и страдания!

– Понял, – и вот тут меня впервые от этих её слов пробрал озноб, и вот тут я по-настоящему понял, что да, сказка, но сказка-то, выходит, больше страшная, – постараюсь, баб Маша.

– И не пей ничего из чужих рук! – спохватилась она, – вот как у Алинки испил, не пей! Упустил в компании с девицей кружку из виду – всё, нельзя! И не ешь, и не принимай подарков! И своё не дари, и не теряй ничего, а если потерял, так ищи, как раньше не искал, потому что неспроста это! Домовых пригрози сжечь, если искать не будут, и жги их взаправду, если не найдут, потому что враги они тебе после этого, враги настоящие! И уходи тогда, уходи снова, куда глаза глядят уходи, пока силу в себе не почувствуешь настоящую, которой хитрость и подлость уже будут нипочём, понял меня⁈

– Понял, Баб Маша, – и я встал с лавочки тоже, потому что кончилось время разговоров, нужно было приступать к пожару, – хорошо понял, спасибо вам, век не забуду доброту вашу.

– Ох, надеюсь, – с большим сомнением посмотрела она на меня, – хороший ты парень, Даня, видный, умный, добрый, вот только хитрости в тебе маловато, потом-то она тебе уже и не нужна будет, а вот сейчас боком может выйти. Но ты уж постарайся, касатик, иначе грустно мне будет, грустно и одиноко, и поговорить не с кем, совсем же загадили город ведьмы эти, ведь весь же он ими провонял, остальные из наших уже не то, что поговорить свободно или в гости прийти, как раньше, остальные головы поднять не смеют, только им и прислуживают, тьфу! Ну да ничего, сейчас мы им устроим, сейчас мы им покажем, ты только слушай бабушку, бабушка тебя научит, бабушка тебя наставит на путь истинный, как по уму всё сделать, а не просто так, сдуру, понимаешь меня?

– Понимаю, – кивнул я, заразившись её боевым настроем, чувствовалось, что это давно обдуманная и принятая позиция, что не отступит баба Маша и не пожалеет никогда о том, что мы сейчас с ней устроим, и это понравилось мне больше всего, ведь сейчас мы с ней были не просто соратники или подельники, в нашем случае со словами всё же осторожнее надо быть, сейчас мы с ней настоящие братья по оружию, вот так и никак иначе, – давайте, наставляйте меня на путь истинный скорее, а уж я зажгу так зажгу, чертям в аду тошно станет!