Текст книги "Знак Огня (СИ)"

Автор книги: Артем Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

На остановку я подошёл не в числе первых, там уже стоял Славка, молодой весёлый мужик из нашей бригады, с подозрительно большим пакетом в руках.

– О, Данила-мастер! – поприветствовал он меня, – наше вам с кисточкой!

– Не мастер, а начальник смены, – дежурно ответил ему я, – мастером я был полгода назад.

– Ну так ведь Данила – начальник смены не звучит! – заулыбался он, – а насчёт того, что был, не переживай, ещё, может, снова станешь!

– Спасибо на добром слове, – ответил я, пожимая ему руку. Вообще Славка, Саныч и Ратманов, всего три человека в смене, могли называть меня по имени. Эта привилегия была им дана кому за надёжность и готовность вытащить всё на своих плечах, кому за опыт, кому за стаж. – А в сумке что?

– Так ведь день рождения у меня сегодня! – обрадовал он меня, – тридцать три, как с куста! Иисусов возраст! Грех такое дело замылить, народ не поймёт!

– Да чтоб вас всех! – скривился я, весёлая будет сегодня смена, ничего не скажешь, – да вы чего, дома не могли, что ли, или на природе где-нибудь?

– А когда? – уставился он мне в глаза. – График, ты смотри, какой собачий! Выходного-то и нет почти! Да ты не дрейфь, Данила Николаич, всё нормально будет! Я за всем прослежу лично! По чуть-чуть примем, пообедаем вкусно, всего и делов!

– Проследит он, – я уже смотрел на него, как на врага, – а как ты это через проходную потащишь?

– Чего потащишь-то? – ехидно удивился он, показывая мне, что в пакете, – вон, смотри, пельмени в кастрюльке самолепные, салаты разные, соки сухие, колбаска всякая там, сырок, а хлебушек каждый сам с собой свой принесёт! Чего тут тащить-то?

– Протащили уже, значит, – понял я.

– Может, и протащили, – засмеялся он, – а может, и нет. Да не переживай ты так, Николаич, нормально всё будет, зуб даю!

– Да пошёл ты, – вздохнул я, – и в самом деле, Слава, давай по чуть-чуть, за обедом только. Не надо догоняться, не надо ещё за одной через забор бегать, не надо, слышишь меня?

– Договорились! – сунул мне руку он, заулыбавшись, – и спасибо за поздравление!

– С днём рождения, – всё-таки кисло поздравил я его, – желаю тебе чего-нибудь там такого, всего и побольше. Ума, например.

– Да ладно тебе! – не повёлся он, – нормально всё будет, не дрейфь! О, смотри, автобус!

Я обернулся и шагнул чуть в сторону от проезжей части, к нам действительно подъехал заводской автобус, и в нём уже сидела примерно половина дежурной смены. Кое-кто из бригады, сантехники там, электрики, шихтари и прочая сволочь, с внезапной злобой подумал я, все же нажрутся сегодня.

Хотя почему сволочь, мне пришлось одёрнуть себя самому, нормальные люди, некоторых даже уважать по-настоящему можно, ну а то, что примут сегодня на грудь немного, так не в первый же раз.

Славку встретили в автобусе восторженно, даже водитель что-то там крикнул такое, хотя уж он-то сегодня точно пить не будет, ума у него на это должно хватить. На меня внимания обратили меньше, поздоровались разве что чуть смущённо да отвели глаза, и на том спасибо.

А потом мы поехали на завод, собирая по пути оставшихся, потом приехали, потом выгрузились и я даже забыл про Славку и его день рождения, чёрт бы его побрал.

Нужно было принять дела, пробежавшись по цеху, потом планёрка небольшая, чтобы подхватить цели и задачи на сегодня, потом то, потом это, потом тому что-то надо, потом этому, в общем, я очнулся и выдохнул облегчённо примерно часа через два только.

Из окна моего кабинетика был виден весь цех, как на ладони, высоковато я сидел, и не просто так, а вот как раз чтобы за всем этим наблюдать. Держать руку на пульсе, так сказать.

Слева от меня, бок о бок, занимая собой большую часть стены, стояли две старые отражательные печи, если и не демидовских, то сталинских времён уж точно, перед которыми вертелись две завалочные машины.

С правой стороны, занимая собой одной всю длину цеха, работала новомодная роторная печь, финская, современная, успели поставить. Сам-то ротор был небольшой, бочка да бочка, на боку лежащая, с половину вагона размером, но там, кроме неё, ещё много чего дополнительного было: и переливной миксер, и загрузочный вибрационный стол, и линия складирования и упаковки, да множество транспортёров, да ещё всё это дело было пронизано электроникой и гидравликой, за что эту печь, кстати, работяги и не любили.

Да и за что её любить, это у них в Финляндии из гидравлических шлангов масло не течёт и всё чисто, а у нас экономят на всём, на чём можно и на чём нельзя, вот и случается, и часто случается, что горит это натёкшее и вовремя не убранное масло. Стрельнет, допустим, расплавленная соль при застывании, разбросает по цеху раскалённые осколки, или алюминия плеснут мимо переливного жёлоба, или что-нибудь мокрое в шихте в расплав попадёт да взорвётся там, особенно по зиме, льда кусок, например, вот тебе и привет.

И так несладко, а тут и ещё и эта копоть, а нужно ведь спешить, чтобы не разгорелось и ничего огнём не попортило, какая уж тут любовь.

Центр же цеха занимали подъездные рельсовые пути, с которых происходила вся погрузка-разгрузка, да всё свободное место было заставлено множеством коробов с шихтой и чугунных шлаковниц с горячим шлаком.

А, и ещё склад готовой продукции слева, у дальней стены, бассейн с водой там же, мощные весы, и шесть кранов под потолком в трёх пролётах, накрывающих собою весь цех, вот и всё моё хозяйство.

Вечернее солнце свободно заливало всё это великолепие светом, большинство окон были выбиты, но всё равно, там царил полумрак, я же говорю, чад, дым, огонь и грохот царили в цеху. Особенно доставлял едкий, химический, аммиачный дым от полных, горячих шлаковниц, нужно было их побыстрее вывезти, но там уже вертелись три человека, там уже грузили, в общем, всё там было нормально.

Первую печь слева чистили, дым от горячего шлака стоял коромыслом, потом будут загружать, пятитонные короба с сырьём уже были наготове, в общем, ничего сложного или требующего моего присутствия.

А вот на второй, дальней печи уже готовились к переливу во вторую ванну, после перелива возьмём анализы, проверим, откорректируем состав в случае чего, да и будем сливать. Как раз после обеда, наверное, и будем.

На роторной же печи тоже всё было пучком, там всё шло своим чередом, так что можно был спокойно выдохнуть. Хотя нет, чего это я, надо пойти сантехников напрячь, чего это вода под отражательные печи льётся, отсюда же видно, а потом пройтись по цеху, посмотреть, всё ли везде нормально. Ну и баб Машину просьбу забывать тоже не следует.

В общем, до обеда я переделал кучу дел, и с сантехниками справился, вода же по счёту идёт, и сырьё на загрузку проверил, и кучу мелких, но необходимых указаний раздал, и у печи постоял, глядя на пламя, прикидываясь, что проверяю работу форсунки.

Здоровый, надсадно ревущий огненный факел над зеркалом расплавленного металла тянул меня к себе, заставляя забыть обо всём, он лечил мне душу, как бы странно это не звучало.

И не только лечил, он что-то вытягивал из неё на поверхность, что-то настоящее, родственное только ему и мне, и всё было как в том, утреннем сне, но потом я опомнился, потому что поглядывать начали косо, я мешал народу, обед же, да ещё и с днём рождения.

Раздражённо сплюнув, я тоже отправился в бытовку, поздравить Славку всё-таки следовало, хороший он был мужик, хоть и раздолбай, зато весёлый и не злобный, а уж рукастый и всё на лету соображающий до того, что даже оторопь иногда брала.

– Здравствуйте, кого не видел, – в бытовке собрались почти вся дежурная смена, не было только трёх человек, три печи же, бросать их без присмотра нельзя. Ну да этих троих через полчаса подменят, успеют причаститься и те, и эти. – И поздравляю тебя, Слава, с днём рождения! Расти большой, как говорится!

Слава сидел на почётном месте, рядом с Санычем, бригадиром, по правую руку, слева же от бугра уже азартно суетился и недовольно на меня поглядывал Ратманов, пожилой алкоголик, которого держали на заводе за-ради только его былых, ещё при Советской власти, трудовых подвигов. И он ведь не самый старый у нас был, у нас был ещё Василич, крепкий старик семидесяти восьми лет, крановщик, хороший он был мужик, в отличие от Ратманова, и он не суетился в предвкушении стопки, а открыто и спокойно мне улыбался, по-доброму так.

За небольшим, но богато накрытым столом сгрудились все остальные, вся смена, все почтили день рождения Славы своим присутствием, весь сегодняшний автобус. Да и накрыто было действительно богато, хорошая была у Славы жена, да и готовила вкусно, и все это знали, даже я.

– Спасибо, товарищ начальник! – искренне заулыбался Слава, – и это, я не знаю, ну, съешь хоть пельмешку, что ли! Или вот, конфет возьми, с чаем попьёшь!

– Вкусно! – и я съел протянутую мне им на вилке пельмешку, – очень! Так жене и скажи, мол, вкусно на редкость! Ну ладно, не буду мешать, пойду я! И это, мужики, обед у нас всё-таки в две смены, постоянно в цеху кто-то должен быть, ты уж проследи, Саныч.

– Да-да! – вместо него быстрым, сбивающимся говорком отозвался Ратманов, так ему не терпелось, – нормально всё будет! Ты иди уже, иди!

Я остановился в дверях, повернулся, такое спускать было нельзя, но тут Саныч так дал своему клеврету локтем в бок, всерьёз дал, без шуток, что тот выпучил глаза и скорчился от боли. Попал куда-то удачно, видимо.

Потом Саныч развёл руками, с виноватым видом посмотрев на меня, мол, ну что тут поделаешь, на что я кивнул, развернулся и вышел.

Всё-таки сука этот Ратманов, но не выгонишь ведь, гендир не даст, они вместе, ещё при Советской власти начинали. Да и жизнь этого Ратманова отблагодарила так, что поверить трудно, но между тем, вся его история была правдой.

Когда-то, давным-давно, молодого Ратманова, свежего выпускника металлургического института, прислали сюда, в наши гребеня, по разнарядке, тогда ещё распределяли выпускников, вот и попал он сюда, на этот небольшой металлургический завод.

И до того тогда специалистов не хватало, что дали ему с разгона должность технического директора, потому что он и вправду сильно в нашем деле соображал. Но вот беда, пили тогда тут много, по старой привычке, и нужно было быть сильным, нужно было себя держать, а вот Ратманов этого сделать не сумел, он оказался слабым.

И вот за все свои полные сорок лет антикарьеры на нашем заводе он пробежался по служебной лестнице сверху вниз, не миновав ни одной ступеньки. Из технического директора – в начальники цеха, затем в начальника смены, затем в мастера, затем в бригадира, остановившись в простых рабочих.

И, если бы не он, моё сердце сегодня было бы спокойно, но этот же, этот козёл вонючий, облупленный, ведь он же не удержится, он же начнёт искать, где догнаться, а на работу ему будет похрен.

Ну да ладно, придётся мне сегодня в гуще народа побыть, глядишь, и обойдётся, вот только сначала нужно самому пообедать и документами заняться, потом не до этого будет.

Я заварил и съел лапшу, вкусная же, зараза, из всех дошиков самая вкусная, на настоящую похожа, и мяса много, и сама большая, вот только редкая она, мало где продаётся почему-то, и мало кто про неё знает.

Потом заварил себе здоровенную кружку чая, присел к компу и занялся документами, это как раз упускать тоже не следовало, всё у меня должно быть в порядке.

И вот так я сидел, занимался своими делами, изредка поглядывая в окно, и дождался того, что работяги потянулись по рабочим местам. Никто из них не шатался, деловито они шли, нормально даже, разве что Вася, напарник Ратманова по роторной печи, вдруг крепко обнял Славу, видимо, не сумев совладать со своими чувствами, сволочь сизая.

Но больше никто и ничего, и я успокоился, и продолжил добивать документы, рассчитывая управиться за пятнадцать минут, а потом уже выйти в цех, но не успел.

Дверь в мой кабинет отворилась без стука и в него вошёл улыбающийся Слава. Глаза его немного блестели, от него вкусно пахло, а больше ничего такого.

– Держи! – протянул он мне два блестящих алюминиевых цилиндра, каждый с кулак размером, – проверяй! И давай команду к сливу, у нас всё готово уже!

– Сейчас, – я встал, подошёл к нему, взял эти пробы и ещё раз вопросительно посмотрел на него.

– Ну что ты меня нюхаешь? – засмеялся Славка, – через двадцать минут всё же с потом выйдет, сам знаешь, мы же эти – крепкие сердца! Все худые, как собаки, ни одного толстого среди нас нет, нам физкультура не нужна, у нас и так каждый день физкультура!

Тут он был прав, люди со слабым сердцем или здоровьем работать у нас не могли, вот сейчас, к примеру, на улице тридцать градусов тепла, в цеху ещё теплее, а возле печей или шлаковниц, или на складе готовой продукции было совсем хорошо, там была прямо сауна.

И работать приходилось в одежде из валенка, то есть в пропитке из тонкого войлока, с войлочной же шляпой на голове, на которую цеплялся прозрачный щиток, закрывающий лицо, в войлочных рукавицах и тяжёлых сапогах с железными носами, в общем, пот лил с людей ручьём, даже зимой лил, жир из тела вытапливался моментально, и все мы тут были худые да подтянутые, как на подбор.

– Ладно, – и я накинул на себя такую же пропитку, как у Славы, – пять минут, при мне начнёте.

Он кивнул мне и вышел, а я поспешил в лабораторию, нужно было проверить образцы на химсостав и только потом решать, что делать дальше, давать команду на слив или мутить с добавками, чтобы попасть в норму. Втворять, так это у нас называлось.

Но всё было нормально, разве что железа многовато, его показания болтались у верхнего предела, и нужно было поспешить со сливом, потому что чем железа меньше, чем лучше, а оно нагорало в расплаве с каждой минутой, здорово снижая стоимость сплава каждой своей десятой процента.

Я быстрым шагом выскочил из лаборатории и пошёл на вторую печь, где всё уже было готово. Саныч ковырялся в яме, сегодня он лично следил за приготовлениями, вот и молодец, а сливать будет Саня, педантичный и серьёзный парень, что совсем хорошо.

Загудев, уехал мостовой кран, это ребята поставили Сане ещё один мощный, с человека размером, вентилятор для обдува, ведь у него же, считай, на уровне пояса будет протекать рядом ручей из расплавленного алюминия два часа кряду, полная загрузка сегодня.

Все инструменты у него были подготовлены, промазаны мертелем и высушены, да аккуратно разложены, как на картинке.

Вовка, молодой парень, приплясывал от нетерпения, стоя на сливном жёлобе у летки, держа в руках конец толстого, в большой палец толщиной и очищенного от изоляции алюминиевого провода. Другим концом этот провод был воткнут в здоровенный генератор постоянного тока, вот я дам команду, его включат, и Вовка примется электродугой прожигать отверстие в лётке.

А если это не сработает, то рядом притаился Дима, и он держал в руках двухметровую железную трубку, одним концом воткнутую в шланг кислородного баллона.

Вот не получится у Вовки с прожигом, и тогда подсунет Димка ему эту трубку, и зажжёт ему Вовка её своей дугой, а Саныч сначала медленно подаст туда кислород, а потом, если нормально загорится, то поддаст на полную, и примется Димка пихать эту трубку в лётку, и прожжёт отверстие для расплава. Таким манером можно прожечь танку башню, не то, что алюминий.

– Начинайте! – махнул я рукой заметившему меня Санычу, но сам туда, к яме, не пошёл. Опасное это было дело и ответственное, и мужики сами знали, что им сейчас делать, а потому лезть под руку не следовало.

Потом, когда слив уже нормально начнётся, пойду и посмотрю хозяйским глазом, а пока нет, пока мне было лучше со Славой рядом постоять.

Слава же как раз не стоял на месте, он разминался и готовился к тому, что называлось – «брякать». Странно, конечно, что сегодня именинника сюда поставили, ну да не моё это дело, может, сам вызвался.

Там, в яме, скоро включат огромную транспортёрную ленту, составленную из чугунных изложниц, и будут разливать туда металл, килограмм по восемнадцать в каждую изложницу, а они потащатся сюда, наверх, и будут с грохотом перекидываться по одной, выбрасывая Славке под ноги, в поддон, раскалённые, но уже затвердевшие длинные слитки, а он будет крючками их хватать за уши и складывать в пачки на другую железную транспортную ленту, одна пачка – примерно одна тонна, всего сегодня двадцать пять. Я же говорю – демидовские технологии, лютый мрак, а не работа.

И потому Слава разминался всерьёз, не каждый спортсмен так перед соревнованиями разминается, спину тут сорвать было легче лёгкого, а людей лишних нет, совсем нет, да и половина из тех, кто есть, не смогут ничем помочь просто по возрасту.

Не шли сюда работать молодые, совсем не шли, и их можно было понять, вот и держало начальство тут тех, кто был уже глубоко на пенсии, вот и смотрело сквозь пальцы на излишне вольное поведение, предпочитая не замечать ничего, работают, план выполняют, вот и ладно.

Пробовали, пробовали ведь приманить сюда высокими зарплатами и повышенными ранними пенсиями зумеров-бумеров, но не выгорело, тех от одного только вида нашего огнедышащего дурдома накрывало жестоким стрессом и глубокой депрессией, причём без дураков накрывало, всерьёз, и никакие это были не шутки.

Незаменимых же специалистов из ближнего зарубежья сюда арканом было не затащить, эти люди точно знали, с какой стороны у бутерброда масло, и наш завод популярностью у них совсем не пользовался. Как сказал мне один из них, смущённо улыбаясь, конечно, это лучше, чем на хлопке горбатиться, но ненамного, так что извините.

Вот и держались мы на старой гвардии, на местных уроженцах, да ещё спасали положение деревенские, хорошо хоть, с работой в окрестных сёлах было туговато.

– Ты как? – спросил я Славу, заметив, что он чуть пошатнулся, – справишься?

– Слушай, задолбал, – без всякой злобы, как другу или брату, ответил он мне. – Ну чего ты трёшься тут, а? У тебя своих дел, что ли, нету? Да я уже через двадцать минут буду как огурчик! С потом всё выйдет, даже запаха не останется!

– Ты-то будешь, – ответил я ему так же, – не сомневаюсь. Просто не то чего-то, с самого утра не то. Не предчувствие, нет, а как-то, не знаю даже, как сказать. С продавщицей вот поругался сегодня, к примеру. Но поругался – это мягко сказано, я ведь побить её хотел, причём так, чтобы всю морду в кровь, сам не знаю с чего. А с тобой даже рядом постоять приятно, отпускает немного, вот я и стою.

– О-о, – Слава стал совершенно серьёзен, – ну, тогда надо держать ухо востро! Но ты от себя дурные мысли-то гони, а то накаркаешь ещё!

– Шляпу надень, – сказал я ему, – соблюди ТБ, сделай мне приятность.

Славка психанул, отбросил крючки, схватил свою очень широкополую войлочную шляпу, сорвал с неё прозрачный щиток и каску, сделал из неё двууголку, на манер наполеоновской, и так же, на манер Наполеона, напялил её на себя.

– Так пойдёт? – ехидно улыбаясь, спросил он, но псих с него уже сошёл, и было это уже больше ради веселья.

– Так совсем молодец, – ответил я, улыбнувшись в ответ, – а Ратманов где?

– В бытовке, – пожал плечами Слава, – где же ещё ему быть, тормозу производства. Они же с Васькой сегодня на роторной, основняк до обеда загрузили, один короб остался, чего ему там делать? Печь крутится, Васька будет сидеть, в носу ковырять, ещё часа два, так что всё пучком, товарищ начальник.

– Нет, – сказал я, – не пойдёт. Ты вот что, слив начнёте, так ты Димку или Вовку на роторную отправь, втроём справитесь же?

– Справимся! – утвердительно кивнул мне он, – ну, если хочешь, давай так сделаем. И Вовку пошлю, наверное, он всё же пограмотнее чутка, школу закончил.

В этот момент сверкание и треск огромной электрической дуги в яме прекратились, конвейер дёрнулся, и первая тяжеленная чугунная изложница с грохотом сорвалась с верхней точки, ударившись об ограничитель, да поплыла вниз, в яму, за ней другая, в общем, слив начался.

– Ну ладно, – отвлекать Славу уже было чревато, – пойду. Вода у тебя есть?

– Есть! – и он крючком указал мне на незамеченный мной ящик, в котором лежало несколько бутылок минералки, её тут выдавали каждый день в цеху, каждому рабочему, минералку-то, для поддержания солевого баланса, а то ведь и до обморока недалеко. – И это, нынче вкусную выдали, заразу такую, возьми себе бутылочку, заместо лимонада!

Я кивнул ему, отказавшись от воды, и пошёл на роторную, проверить, как там и чего. Её должны были уже загрузить, и теперь она должна была просто вращаться в течении пары часов, расплавляя содержимое, ничего сложного или требующего моего присутствия.

Но Ратманов, старший на этой печи, в это момент спал или, ещё хуже, где-то догонялся, у сантехников или у электриков, а Васька, помощник его, встревожил меня тем, что к Славке после обеда обниматься полез. Видно, принял он за праздничным обедом всё же больше, чем надо, плохо на него влияет его старший, очень плохо.

Я шёл по цеху, лавируя между здоровенных коробов с сырьём и солью, белой и красной, по пять-семь тонн в каждом коробе, огибал стоящие шлаковницы в стопках, пустые и полные, и от полных пёрло таким едким, химическим дымом, что перехватывало дыхание. А ещё нужно было уворачиваться от снующих туда-сюда кранов, таскающих на грузовую платформу ёмкости с немного застывшей, но всё ещё очень горячей, отработанной солью, и под ноги смотреть, и по бокам – здоровее будешь.

Но, чем дальше я шёл, тем больше прибавлял шага, нервно оглядываясь по сторонам, ведь почудилось мне, на грани восприятия почудилось, через весь этот шум, гам и грохот, что там, на роторной, кто-то верещит жалобным, заячьим голосом, верещит так, как люди не кричат, в полном отчаянии и без надежды на спасение.

И я наддал всерьёз, как на стометровке, перепрыгивая рельсы и огибая короба, и выскочил на чистое пространство у роторной, и на секунду застыл, и похолодел.

Роторная, это была огромная бочка, и она лежала на боку, и крутилась на ободах, и были у неё отверстия по осям. С одной стороны в неё грузили сырьё и вставляли форсунку, а с другой стороны был дымоход, миксер, конвейер с изложницами, складирующий робот был, а не человек с крючками, да много всего там было, не важно.

Важным было то, что с первой стороны у печи находился загрузочный вибрационный стол, похожий на слона в натуральную величину, с хоботом и четырьмя ногами.

Вот только вместо ног были у него колонны на пружинах, сродни железнодорожным, и были там колёса на рельсах, и по этим рельсам ездил этот слон туда-сюда, запихивая свой хобот в печку.

И сыпали на спину этому слону крановщики из коробов прессованные пакеты алюминиевого лома, похожие на те, что из легковых машин делают на чермете мощным прессом, по несколько тонн за раз, и проваливались эти пакеты внутрь, туда, где начинался загрузочный хобот, то есть жёлоб, и был этот жёлоб примерно метрового диаметра.

И нужно было нажать отдельную, далеко стоящую внизу кнопку, и поднималась тогда вверх форсунка, открывая печной вход, и заезжал тогда стол загрузочным жёлобом прямо в печь, и включался мощный электромотор, создающий сильную вибрацию, и валились эти пакеты прямо туда, в огонь, один за другим.

Но иногда застревали они, цепляясь друг за друга, если были плохо пропрессованы, если торчали из них всякие крючья, и нужно было отпустить кнопку, и тогда отъезжал стол назад, и закрывалась форсунка, и можно было подняться туда по лестнице, наверх, и разбить затор специальным дрыном.

А можно было и заклинить кнопку, чтобы не бегать туда-сюда, высоковато же, да и лестница неудобная, и уже оттуда этим дрыном помогать загрузке, можно было, сам один раз так делал, можно, но не собственной же ногой!

И тут я понял что Васька, оставшись один, решил загрузить остатки, но у него не получилось, и что тогда он чем-то заклинил кнопку, и поднялся наверх, и пихнул сцепившиеся пакеты сапогом, и вот один выскользнул, а второй рухнул вниз, и схватил Ваську за штанину, и потащил его за собой, вниз по жёлобу, это я понял сразу же, вот только не понял я, почему Васька всё ещё орёт, а не жарится в печке.

Оглянувшись на звонкий, заливистый мат, слава богу, это уже мчался на выручку Василич, крановщик, и мчался он как молодой, долго потом кашлять будет, поэтому я не стал бежать к кнопке, не успею, это же нужно оббегать всего этого слона по кругу, а в четыре прыжка, по-обезьяньи, заскочил по укосинам наверх, уцепился за край и, подтянувшись, без раздумий перевалил своё тело туда, вниз, к Ваське.

Там, внизу, меня сразу же вибрацией потащило прямо в жёлоб, но зато сразу стало понятно, почему Васька ещё жив, это были последние два пакета, был бы тут ещё хоть один, не было бы уже Васьки, а был бы он уже там, в печке, и плавал бы он в жидкой, расплавленной до состояния воды, прозрачно-огненной соли, уходя на небо дымом.

Но Васька держался за край стола, за полосу металла, из-под пальцев его текла кровь, потому что был он без рукавиц, но зато в каске, хоть тут не подвёл, и сапоги его уже были в печке, и горели они, а мне нужно было быстро сорвать с него штаны, иначе не вытащить.

Я зацепился за него сзади, молясь всем богам, чтобы продержался он ещё хоть несколько секунд, сумел подсунуть руки между ним и металлом жёлоба, в район Васькиного пояса, сумел нащупать пряжку и расстегнуть солдатский ремень, да разорвать ему на штанах ширинку.

И тут Васькины брюки как живые, совершенно по-рыбьи, скользким налимом шмыгнули в печь, а Васька сразу же подогнул ноги прямо к горлу, и я, не сумев удержаться, рухнул поближе к входному отверстию и принялся раскорячиваться, жить-то хотелось.

Странно, отрешённо подумал я, стоя в загрузочном жёлобе на коленях, перебирая упёртыми в крутящуюся бочку руками, да чувствуя, как в задницу мне бьётся совершенно обезумевший Васька, странно, почему я ещё жив?

Это ведь рядом с домашней печью можно сесть, открыть дверцу, да полюбоваться видом в топке, плюнуть туда даже можно, а здесь не так, это печь промышленная, она, если дыхнёт, в десяти метрах без волос останешься, масштаб здесь не тот, да и температуры не те, а я, считай, рожу свою прямо туда засунул.

А может, не только не те, а может, здесь даже лучше? Вон, какой огонь ласковый и приятный, да какой он красивый, да он ведь живой почти! И не жарит меня и не жжёт, ласково со мной обходится, вон, руки должны были уже пропечься до костей, и лицо тоже, и нос с ушами, и лёгкие, причём за секунды.

А вместо этого я блаженно жмурюсь на огонь в печи, как на ласковое весеннее солнышко, и всё больше хочу туда, к нему, потому что там был мой дом, там было моё место. Хотя нет, именно это место было уже занято, потому что внутри крутящейся бочки, на зеркале расплавленной соли лежал и немигающим взглядом смотрел на меня огромный амурский тигр.

Тигра этого я узнал сразу же, сам же две недели назад пихал его в эту печь, нажимая на кнопку под пристальными взглядами обалдевшего начальства.

Тогда, ближе к вечеру, к нам на завод заявилась большая делегация, полиция там была, из администрации кто-то, ветеринарные врачи были, да зевак набежало, потому что привезли они с собой тушу огромного дохлого таёжного кошака.

– Сам к людям вышел, – охотно рассказывал мне доброжелательный майор, – больной, при смерти уже был. Начали лечить, но не смогли, не успели, помер. Вот если бы пораньше вышел, то да, помогли бы, а то ведь затягивают все, как говорится, до перитонита, вот вам и результат.

– А мы тут при чём? – не понял я тогда.

– Ветеринары говорят, болезнь слишком опасная, и для людей тоже, – пожал плечами майор, – но врут, я думаю. Было бы так, мы бы сюда в костюмах полной химзащиты приехали. Просто, понимаешь, если его закопать, так выкопают же обязательно, не сразу, так через год выкопают, чтобы просто хотя бы костей добыть, это ж какие деньги! Пять тыщ убитых енотов за килограмм костей как с куста, с руками оторвут! Китайцам пофигу, больной он, не больной, ты глянь, какие у него усы и какие зубищи! Там, через речку, этого тигра, пока он более-менее свежий, по запчастям можно за миллион долларов загнать, понял теперь?

– Ого! – сообразил я порядок цен.

– Вот тебе и ого! – подхватил майор, – так что, наверху решили – не доставайся же ты никому! Ну, и про завод ваш вспомнили, тем более что было уже такое. Документы мы тогда, правда, жгли, и ещё кое-что, но какая разница? Сейчас сунете его в печь, а мы через часок акт подпишем, да и всё на этом.

Так мы и поступили, но за эти две недели характер, если можно так выразиться, у печки испортился, и это суеверно заметили все. Всё чаще там был помпаж в дымоходе, всё чаще умудрялись там обжигаться люди, даже директора приголубило, стрельнула остывающая соль и осколком ему прямо в лоб прилетело, а вот сегодня, сегодня был апофеоз, сегодня ей живая кровь понадобилась.

– Твоих рук дело? – чуть подавшись вперёд, чтобы было лучше видно, спросил я, и тигр раздражённо ударил хвостом, злой от неудачи.

Но на меня он не злился, я был для него своим, и даже старшим, а не своим, потому что здесь, в огне, зубы и когти не значили ничего, здесь было важным именно родство, и вот я, я откуда-то это понял, был этому огню родным, а не случайно-двоюродным, как он.

Он потянулся и поднялся, и подошёл ко мне, и вот мы стали глаза в глаза, чуть не касаясь носами, и вот я начал кое-что про себя понимать. Где-то там мелькнула вся моя жизнь, чужая жизнь, неправильная, хоть и обычная для нормального человека.

И мелькнули где-то там, в глубине души, мои рано ушедшие родители, они ведь точно что-то знали, да не успели мне рассказать, слишком уверены в себе были, да и мал я был. Потом, сменяя собой тепло любимых людей, мелькнула Алина, и вызвала она чувство гадливости и злобы, злобы на неё, остальное на себя, ведь как можно быть таким дураком, таким оленем, потом ещё было много чего, но всё это было очень быстро.

– Прыгай сюда, – протянув к тигру левую руку, сказал я неожиданно для самого себя, – прыгай ко мне, дубина. Завтра печь останавливают на обслуживание, это последняя плавка, сдохнешь ведь, окончательно сдохнешь.

Тигр неверяще поглядел на меня, замешкался чего-то, но тут Василич наконец-таки доковылял своими старческими ногами до кнопки, сбросил с неё какой-то хитрый груз, вибрация прекратилась, загрузочный стол поехал назад, и я, потеряв опору, через раскалённый докрасна край жёлоба рухнул вниз, мордой в бетонный пол, с двух метров высоты, а сверху мне добавил свалившийся на меня Васька.

* * *

Примечание: Автор давным-давно уже не работает в плавильном цеху, многие термины забыл и вспомнить не смог, даже гугл не помог, но всё, о чём здесь написано, если убрать мистическую составляющую, всё это было.

И тигра в печь пихали, я его даже за хвост подержал и за ухо, и основания для его сожжения были именно такие, а почему его именно к нам, а не в крематорий привезли – не знаю, спросите чего-нибудь полегче. Наверное, здоровый он был сильно для крематория, морда размером с казан для плова, вики пишет, что до трёхсот килограмм они бывают. И да, характер у печки после этого испортился.