Текст книги "Знак Огня (СИ)"

Автор книги: Артем Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

И с вибрационным столом тоже было, чуть не самозагрузился же человек, слава богу, заметили сразу и успели вытащить, крановщик сверху заметил и по рации поднял тревогу.

Но там вообще много чего было, интересного и забавного, прямо само в главу просилось, но добавлять не стал, ведь тогда может получиться сборник баек, а не глава.

Глава 3

Кто-то плеснул мне в лицо воды, и я, открыв глаза, пришёл в себя. Плохо мне не было, совсем не было, я как будто проснулся после долгого, хорошего сна, а потому сразу же сел на лавке в бытовке, растирая глаза.

Кроме меня, там было ещё четыре человека: Саныч, Слава, Вася и Ратманов. Саныч и Слава стояли передо мной и встревоженно смотрели мне в лицо, соображая, что делать, скорую вызывать или подождать немного, ведь в случае скорой тут начнётся такой кипиш, что мало никому не покажется, в первую очередь мне самому.

Ратманов же, сидя в углу на полу, пьяно пускал нюни, размазывая кровь по разбитому хлебалу, Ваське тоже досталось, но немного, пара оплеух, не больше, и теперь он бодро скакал по бытовке, натягивая на себя новые штаны, стараясь не сильно шипеть от боли в перебинтованных ладонях, чтобы не привлекать к себе внимание, рука-то у Саныча была тяжёлая.

– Ты как, Данила-мастер? – Славка сел рядом со мной на лавочку и внимательно посмотрел мне в глаза, – голова не кружится? Болит где-нибудь, нет? Как вообще себя чувствуешь, скорую звать?

– Ты знаешь, – я медленно встал на ноги, прислушиваясь к себе, покрутил шеей, потом потрогал мокрый, но чистый лоб, размял пальцы, покрутил руками, но нигде ничего не болело, мало того, на мне не было ни одного ожога, и ещё, самое странное, бодрость переполняла меня, а настроение моё было таким хорошим, что хотелось не то, что петь и танцевать, нет, мне хотелось обнять весь мир и поделиться с ним своей радостью, но ограничился я одним Славкой, благо, он рядом сидел. – Хорошо себя чувствую, отлично просто!

– Ну, слава богу, – улыбнулся он мне, не пытаясь вырваться из объятий, – а мы уж, грешным делом, думали, что всё, трындец! Приплыл Данила-мастер с Васькой вместе! Но на Ваську-то наплевать, на дурака такого, а вот тебя чего-то жалко!

– Хороший ты человек, Слава, – я выпустил его из объятий, но во мне всё ещё кипела какая-то эйфория, какая-то вселенская радость, – очень хороший! И всё на свете хорошо, всё на свете правильно! Так и знай!

– Вы поцелуйтесь ещё, – хмыкнул Саныч, разглядывая меня, – голуби. Но с тобой точно всё в порядке, Даня? Чего ты радостный-то такой? Голова точно не болит, не кружится? А то, может, всё же скорую вызовем?

– Нет, – я решительно отпустил улыбающегося Славку и сел на лавочку, – ни в коем случае, если только Василию не надо.

– Мне не надо! – Вася наконец-то справился со штанами и теперь надевал новые сапоги на новые портянки, – и это, Данила Николаевич, спасибо вам большое! Век помнить буду! Ведь едва я не ухнул туда, в печку прямо! Ой, мама дорогая, ой, страсть-то какая! Как в тумане же всё было, чуть не обезумел я! Помню только, как потащило меня туда, а потом верещал только да…

– Верещал он, – перебил его захлёбывающуюся, сбивчивую скороговорку Саныч, – погоди, ты у меня ещё не то, что заверещишь, ты у меня белугой завоешь, точно тебе говорю. И очень даже скоро, Вася!

– Согласен! – прижал забинтованные руки к груди тот, – со всем согласен, Саныч! Так мне, дураку, и надо!

– А, – и бригадир раздражённо махнул рукой, отворачиваясь от Василия, и перевёл взгляд на меня, – что в лоб, что по лбу! Но что делать теперь будем, как поступим?

– Замнём, – решительно сказал я, до того мне на всё это было наплевать. – Как будто и не было ничего, уж ты, Саныч, постарайся. Кровь на роторной и здесь затереть, горелую робу выкинуть, кстати, выдашь мне новую, есть у тебя? Ну, и отлично, бригаду предупреди, чтобы языками не чесали, сами же без премии останутся, а, и ещё, Ратманова с этого момента с печи снять, только на метлу его, паскуду, пачки увязывать, в подсобники навсегда, давай уже закончим, Саныч, на этом его антикарьеру.

– Хорошо, – кивнул мне бригадир, – так и поступим. Но ведь узнают же, Даня, всё равно узнают. Сначала безопасник, потом все остальные, недели не пройдёт. Что тогда?

– Давай проживём её сначала, – и я, встав на ноги, принялся скидывать с себя горелую пропитку, – неделю эту. Хорошо? А там уже и видно будет.

– Часишки-то у тебя поплавились, – буркнул Саныч, кивнув в мою сторону, – а руки чистые, без ожогов, я смотрел. Даже под часишками чистые, и Вася какую-то хрень рассказывает, это как понимать? Что у вас там за мистика была?

– Как, как, – пришёл мне на помощь Славка, – очень просто! Чудо это, ёптыть! Вот тебе и все объяснения! Да сегодня всё чудо, Саныч, всё, что было! А Васе просто пить меньше надо, вот вся мистика!

– Именно, – поддержал его я, скинув с себя горелое на пол, Васе под ноги, и надел чистое, с наслаждением ощутив, как уходит запах палёной, мокрой псины, – ты лучше подумай над тем, как через проходную Ратманова и Василия потащишь, да здесь всё разгребёшь, понял?

– Понял, – снова кивнул мне Саныч, оставив свои вопросы.

– Ну, вот и займись, – и я пошёл к двери, мне хотелось срочно подойти вновь к роторной, посмотреть, успел ли я да не привиделось ли всё это мне. – А я пока пойду пройдусь по цеху, мало ли.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – и Саныч сначала постучал по столу, а потом без всяких шуток перекрестился, – чур меня, чур!

На этом я, не став с ними дальше разговаривать, не о чем уже, вышел из бытовки. На отражательных работа кипела, всё шло своим чередом, и я, плюнув, пошёл на роторную. Пошёл прежде всего затем, чтобы понять, что это было да не привиделось ли мне оно.

Но, похоже, что не привиделось, горелый ремешок часов точно об этом намекал, да и Вася, как я понял, какую-то мистическую чепуху нёс, кто-то его там кусал за задницу и к себе тащил, но ему простительно, а вот часы да, часы плюс полное отсутствие на мне ожогов на пьяные глюки не спишешь. Ведь и волосы целы, даже на руках целы, и нет на моей коже ни одного красного пятнышка, а ведь должны были обугленные кости сквозь ладони проступать.

На роторной только начинали уборку, мало я в отключке был, успели, видимо, только меня с Васей до бытовки дотащить, да Ратманову рожу набить, а то бы точно скорую вызвали.

И мужики, что сейчас копошились на роторной, странновато на меня поглядывали, как на заезжего индийского йога, но не подходили с расспросами, да и я сам дал им знак рукой, чтобы поторапливались, время-то идёт, да полез в тихий уголок, между стеной цеха и самой вращающейся бочкой, туда, где был пульт управления, чтобы разобраться в произошедшем без лишних глаз. Ну, или хотя бы попытаться разобраться.

Встал там, за пультом, и с дурацким видом, хорошо хоть, не смотрел на меня в этот момент никто, и принялся пялиться в узкую щель между надвинутой в рабочее положение форсункой и отверстием в бочке, туда, где било сильное, злое пламя.

Но печка вращалась так, как ей и положено было, тяжело и равнодушно, холодно даже как-то, и не было в ней жизни. И не хотела она уже крови, да и злоба в характере куда-то пропала, агрегат да агрегат.

Тогда я пожал плечами и стал прислушиваться к себе, интересно было, успел этот кошара или нет, да не привиделся ли он мне, надо будет Ваську потом, кстати, попытать наедине да заткнуть ему рот окончательно, но ничего такого мистического, тьфу ты, привязалось же дурное слово, не обнаружил.

Единственно, меня стал больше занимать я сам, и постепенно волосы мои зашевелились, я покачнулся даже, и мне пришлось вцепиться в пульт руками да опустить голову, чтобы не заметили мужики моих горящих от стыда щёк и вытаращенных в обалдении глаз.

Как, что, почему, вопросы захлестнули меня, но ответа на них не было. Просто сейчас я стал самим собой, и до встречи с Алиной я был таким же, а вот всё то, что было между, это ведь был не я, нет.

Это был какой-то дурной сон, липкий, стыдный сон, это была какая-то бездна безволия, и не было это жизнью, я как будто пробарахтался несколько лет в полном дурмане, не соображая ничего, ни того, что делаю, ни того, к чему всё это ведёт.

Краска стыда залила мои щёки, хотя, казалось, что дальше некуда, и я ещё ниже опустил голову, вспоминая, что именно я вытворял да как себя вёл всё это время.

Вот я расплёвываюсь со всеми своими друзьями да холодно отстраняюсь от родственников, вот читаю умную лекцию о том, что нельзя смешивать родственные и денежные отношения вытаращившей в брезгливом изумлении на меня глаза двоюродной сестре, её ведь всего-то три тысячи было нужно, на кредит не хватало, да что ж за скотство-то такое!

И это ведь не мои слова были, нет, в тот раз я повторял за Алиной все её установки, не хуже попугая, но как теперь это объяснить, как извиниться, как вернуть всё назад⁈

И Алина, твою же мать, Алина! Я вспомнил, как ждал её ночами, сидя на кухне, как в окно выглядывал, приехала она или нет, и как бросался открывать дверь, заслышав её шаги в коридоре, как щенок же бросался, только что хвостиком не вилял, пока она не запретила мне это делать.

И как она уезжала в ночь с какими-то мужиками в своём «Лексусе», и как смотрели на меня её подружки, такие же, как она, и что они при этом говорили, и что обсуждали, ведь нельзя говорить такое вслух при живом человеке, совсем нельзя!

И как мы с ней… но на этом воспоминании нервы мои не выдержали и я, развернувшись, так ударил кулаком в стену, чтобы в кровь, чтобы сломать себе что-нибудь, чтобы хоть так погасить волну омерзения к самому себе, но вместо этого кулак мой влетел в кирпичи не хуже кувалды, и раздался глухой удар, и посыпались осколки.

– Дожили, – сказал я выскочившим на грохот мужикам, – стены уже трескаются. Вы вот чего, вы куски на место суньте, грязью какой-нибудь замажьте, чтобы не видно было, чтобы та смена не начала права качать, а я в понедельник на планёрке начальнику АХО скажу, поправят стену.

– Хорошо, – и Лёха, выдернутый сюда Санычем с первой отражательной печи, попытался заглянуть мне за спину, но ничего не нашёл, потом подозрительно огляделся, чтобы понять, чем это я так, но не преуспел, в общем, так он и остался в неведении, – сделаем.

Мне же ловить тут больше было нечего, а нужно мне было пройтись с инспекцией по цеху, потом в кабинет, на документы, но работа меня больше не занимала, и впервые мне очень захотелось домой, причём так сильно, что я поморщился, бросив взгляд на горелые, но всё ещё идущие часы – времени было только девять.

И раздирало мне душу желание прямо сейчас отправиться в родную квартиру, чтобы получить ответы на все вопросы, чтобы намотать Алинкины волосы на кулак, вот как я Зинке сегодня обещал, так и намотать, а потом уже как попрёт, не боясь последствий, пусть сегодня боится кто-то другой, но остановило меня понимание того, что нет её дома, ночью же припрётся, или вообще под утро, вот тогда я её и встречу.

И ещё, колыхнуло мою душу чьё-то могучее присутствие, охота – дело серьёзное, азарта и злобы в нём быть не должно, запомни. Радоваться можно потом, уже сидя рядом с тёплой тушей и переводя дыхание, вот как начнёшь парящую кровь лакать, вот тогда и начинай улыбаться, вот тогда можно.

– Да пошёл ты! – вслух сказал я, обалдев ещё сильнее, хотя, казалось, было уже некуда.

Мужики обернулись на меня непонимающе, но я махнул им рукой в нетерпении, задрали уже, сколько можно, сказано – заняться уборкой, вот и занимайтесь, и пошёл в свой кабинетик, нужно было всё же перевести дух да успокоиться, да попытаться понять хоть что-то.

И пошёл я не прямо по пыльному, засыпанному мелким шлаком проходу, вот, будет чем Ратманову заняться отныне и до веку, по крайней мере, в мою смену, а пошёл я по длинному пути, через продолы, заставленные наполненными раскалённым шлаком шлаковницами, и прошёлся я рядом с отражательными печами, впритирочку, прямо между ними и завалочными машинами, хотя так делать не следовало.

Кинул камень в кабину Диме, он как раз через открытую шторку ворочал огромной, длинной, многотонной кочергой в основной ванне, выгребая шлак, и Дима дёрнулся тревожно, завертел головой, но, завидев меня, отъехал назад, вытащил кочергу и опустил её раскалённый докрасна конец на бетонный пол, уставившись на меня в недоумении.

А я подошёл к открытой шторке и стал с умным видом осматривать трубы с водой, систему охлаждения, что спасала собой от деформации и прогара металлические части печи.

Одет я был в защитное полностью, на голове у меня была шляпа с щитком, так что вот так стоять было можно, только недолго. Спецодежда не спасала от мощнейшего инфракрасного излучения, и первыми страдали выступающие части тела, плохо омываемые кровью. Пальцы там, уши, нос, и ещё то самое, самое дорогое для всех мужиков.

Сейчас, например, и я это знал точно, Саня там, в яме на второй печи, одной рукой руководил сливом: убирал сплёсы, регулировал поток металла, переставлял угольники, а второй крепко держал себя за промежность, потому что иначе никак.

Но я стоял сейчас перед открытой шторкой, расправив плечи и подняв голову, и было мне хорошо и тепло, злой рёв вентиляторов форсунки звучал для меня самой лучшей музыкой, а раскалённый полукруглый свод, отражающий жар длинного факела вниз, в зеркало расплава, за что печка и получила такое название, был для меня чем-то вроде ласкового солнышка.

И ещё, я как будто потихоньку что-то пил оттуда, какую-то силу, нет, не так – Силу, и я был уже полон ею до краёв, но мог принять ещё, много принять, не знаю сколько, но много, и тут меня осторожно постучали по плечу, сбивая с толку.

– Данила Николаич! – рядом со мной стоял Дима, молодой мужик из этой бригады, чуть младше Славы, – случилось что?

– Нет, – покачал я головой, – показалось, что вода течёт из трубы.

– А-а, – ответил он, приглядываясь, – не, нормально всё. Хотя, вроде бы, жар поменьше стал да свод чуть подостыл, что ли? Как такое может быть? Или мне кажется?

– Крестись, если кажется, – хмыкнул я, – и не сиди всё время в машине, осматривай печь регулярно, понял меня? Просто там у тебя в кабине смотровая сетка уже грязная, пялишься сквозь неё, не видишь ничего, вот тебе и кажется.

Поверх лобового стекла в завалочной машине была установлена мелкая проволочная сеть, один в один как от комаров на обычных окнах, из металла только, и именно она была лучшей защитой от огненных брызг, но и грязнилась она быстро, единственный недостаток.

– Ну да, – согласился он, прищурившись и вглядываясь в печь, – показалось. А сетку почистить надо, действительно.

– Вот и почисть, – одобрил я, – пожалуйста. Следующая смена тебе спасибо скажет. И как, успеешь до их прихода загрузиться?

– Ну, если отвлекать ну будут, – улыбнулся мне он, – то успею. А что там, на роторной, было? И зачем Саныч наконец-то Ратману рожу набил?

– Вот у него и спросишь, – сказал я, – и это, Дима, не болтайте только, тебе понятно хоть, почему?

– Понятно, – вздохнул тот, – без премии можем все остаться.

– Вот именно, – кивнул я, – мне-то ладно, Ратманову с Васькой тоже, поделом даже, но вы пострадать можете только за чей-то длинный язык и больше ни за что.

– Учтём, – с сомнением почесался Дима, – без премии ведь совсем скушно будет, да и жена не поймёт. Так что не было ничего, не было, не было. Тьфу, тьфу, тьфу.

– Правильный подход, – согласился я, – ладно, не буду тебя отвлекать, успевай давай, только сетку почисть.

Дима кивнул мне и отправился чистить сетку, молодец такой, а я пошёл к себе в кабинет, потому что тереться дальше у печек мне незачем, хотя деятельный настрой прямо-таки распирал меня, я как будто летел над землёй, и это следовало обуздать, мне нужно было успокоиться, тем более что чьё-то нечувствительное и неявное присутствие, ну, то что про спокойствие на охоте и в засаде рассказывало, было очень неодобрительным, это присутствие, в первую очередь именно из-за моей эйфории.

А в кабинете я первым делом сел в свое кресло да взял в руки кружку с недопитым чаем, много его было, да и любил я холодный чай, уж всяко лучше лимонада, но вот именно сегодня холодный чай мне не вкатил, и я, не думая ни о чём, мгновенно подогрел его до кипения в собственных ладонях, да сделал здоровенный глоток на автомате и только потом закашлялся, сообразив, что сейчас произошло.

Но язык и губы я не обжёг, хотя должен был, да и крутой кипяток провалился мне в горло со свистом и песней, как самая лучшая амброзия с нектаром. И не важен был мне вкус, а вот температура, температура да!

– Да чтоб вас всех, – сделав ещё глоток, я поставил кружку на стол, – интересно, с перцем та же история?

Но проверять не стал, потом проверю, ведь нет в моём шкафчике ничего острого, да и неважно это, а важно сейчас то, что случилось со мной, да почему я сейчас смотрю на всё, что передо мной, на всю жизнь свою новым взглядом?

Но подсказать было некому, да и привык я обходиться со всем в жизни сам, кроме разве что последнего времени, тем более что эта тигриная морда, спрятавшаяся где-то там, в глубине моей души, на путь истинный наставлять меня не спешила, надо полагать, по причине отсутствия нормальных мозгов в первую очередь.

Вот как на охоту наставить или стену разбить, то это к нему, а вот ответы на остальные вопросы мне может дать только Алина, некому больше.

Будет ей, значит, сегодня сюрприз, подумал я, раздражённо постукивая пальцами по столу, будет. Не спугнуть бы только, пришло снова чужое понимание ситуации со стороны, да, не спугнуть, это ты прав.

И я, сам себе поражаясь, спокойно занялся документами, а потом так же спокойно переоделся в чистое и, поудобнее усевшись в кресле, принялся холодно, отрешённо следить за стрелками на часах, что висели на стене кабинета.

И не было во мне нетерпения, и не было раздражения, хотя в глубине души какая-то часть меня чуть ли не бегала по стенам и не орала в исступлении, но это была так, мелочь, не стоит ей воли давать, пусть бегает, если хочет.

Так что в половине двенадцатого я спокойно вышел ещё раз в цех, и внёс в журналы все параметры работы печей за смену, и проверил роторную, и посмотрел на Васькины руки, которые он прятал на животе, под накинутую на них робу, и посмотрел в мелко бегающие глаза Ратманову, и остался, в принципе, доволен, нормально всё.

Протрезвевший Ратманов, которого четыре часа трезвили в яме на сливе, чтобы алкоголь с потом вышел, от жары, и как у него сердце выдержало только, боялся больше не меня, а Саныча со Славкой, вдруг вновь что-то покажется им и вдруг вновь туда, к печке потащат, так вот, от этого пожилого дурака уже даже и запаха не было, разве что разило от него ментоловой жвачкой.

Если не знать, то и не заметишь, огурец огурцом, только морда разбита, отдельное спасибо мужикам.

А дальше всё пошло по накатанной, смену сдали, смену приняли, происшествий нет, всё пучком, можно в душ и домой, но только быстро, автобус будет на проходной уже в двадцать минут первого.

Я сам в душ не пошёл, хотя Алина не терпела моего запаха, именно поэтому не пошёл, да и дома не пойду, не до этого нам будет, это точно, так что выперся я на улицу, в ночную прохладу, через проходную самым первым.

И вновь я там принялся спокойно, без агрессии и раздражения ждать, хотя, вот если был бы у меня хвост, то я, наверное, начал бы им сейчас немножко так постукивать, самым-самым кончиком, незаметно почти.

Через несколько минут с проходной потянулись остальные, в гуще народа прошмыгнули без последствий для себя Вася с Ратмановым, вахтёр на них внимания не обратил точно, да и Саныч успокоительно мне кивнул. А вахтёр у нас сегодня такой, из ментов на пенсии, он ведь если заметит чего, то прицепится – не отцепишь, бдительный наш, но сегодня прокатило, и слава богу.

– Знаете что, мужики, – сказал я бригаде, когда все уже вышли под ночное небо, – я, наверное, пешком пойду. Смысл мне автобус ждать, тут напрямую минут сорок идти, не больше.

– Да не дуркуй ты, Даня, – Саныч был серьёзен, – сейчас автобус будет, хочешь, я попрошу водилу и он тебя прямо до дома довезёт?

– Нет, – покачал головой я, – как раз прямо до дома не надо, просто проветриться хочу, ночь-то какая, смотри, лунная да тихая, одно удовольствие будет пройтись. Бывайте!

И я, не слушая возражений, быстро пожал несколько протянутых рук да, развернувшись, пошёл по тротуару.

Нормальная, кстати, была дорога, тихая и пустынная, и не было на ней ночных забегаловок и прочих злачных мест, и по ней спокойно можно дойти сперва до частного сектора, а потом уже и до самого дома.

Ну, разве что мне нужно будет в некоторых местах себе под ноги телефоном подсветить, чтобы в луже не оказаться, и то не факт.

Луна светила ярко, не хуже фонаря, мне всё было отлично видно и ещё, как будто этого мало, тьма отступила передо мной, она нигде больше не была плотной или непроглядной, всё это были лишь тени, лишь сумерки, странно, чего это со мной?

К тому же, и я чуть не сбился с шага от внезапного осознания, но я почувствовал всё, что находилось вокруг меня, всем телом, а не только этим резко возникшим ночным зрением или обострившимся до предела слухом.

Холодно и склизко шлёпали лапами по траве лягушки, чуть слышно шелестела хитином в ночи прочая насекомая мелочь, недостойная внимания настоящего охотника, кроме разве что с большой голодухи, а ещё вон в тех кустах, под деревом, рядом со свежезадушенной змеёй, лежала и вылизывалась кошка.

– Доброй охоты! – вполголоса пожелал я ей и улыбнулся, потому что она меня не почуяла, зато мне её довольное урчание было слышно издалека.

И так я шёл, привыкая к новым ощущениям, быстрым бесшумным шагом ещё минут двадцать, почти до самого частного сектора шёл, спокойно и деловито, не распаляя себя и не давая себе спешить, пока вдруг, метров за двести от меня, на эту самую дорогу, в тёмное и тихое место, не высыпала небольшая стая собак.

Они тихо, без лая и без ворчания, лишь почёсываясь на ходу да шлёпая лапами по асфальту, двинули мне навстречу, потихоньку прибавляя шагу. Они меня почуяли, это точно, и бежали они сейчас именно ко мне, ведь никого, кроме меня, здесь не было.

И собак этих я знал, ну как знал, видел, подкармливали их мужики в гаражах да сердобольные бабки у подъездов, нормальные были собаки, добрые даже, весёлые, не унывающие, и до недавнего времени так было, тишь да гладь, пока не прибилась к ним одна серая, гладкая и злобная сучка со стороны, из города, и вот тут всё изменилось.

Начали они с того, совсем недавно начали, что стали кидаться на проезжающих мимо мотоциклистов или, что совсем было для них весело, велосипедистов. И покусали даже кого-то, алкаша какого-то, когда от помойки отгоняли, конкурента несчастного, очень он обижался.

Было им тут, на границе частного сектора и промзоны, раздолье, бегай в своё удовольствие, подъедайся в гаражах и на помойках, чего вам ещё-то, но вот сегодня, видимо, сегодня захотелось им большего.

Я остановился, наблюдая за приближающейся стаей, а из оружия у меня имелась лишь сумка на плече, да небольшой складной ножик в ней, но ничем этот ножик сейчас мне не поможет, тут вилы нужны, не меньше.

Собаки, вдруг снова подумал я резко оживившиеся чужие мысли, деликатес! Собаки – это вкусно! Собаки – это полезно! И не было в этих чужих мыслях боязни или опасения, и не хотелось мне больше стоять на месте или, что ещё хуже, на дерево залезть, чтобы сидеть там до самого утра, а захотелось мне побыстрее приблизиться к этим самым вкусным и полезным собакам.

Я ошарашенно потряс головой и, поддавшись чужому убеждению, прибавил ходу, туда, где бежали мне навстречу ничего не подозревающие псы. И они меня заметили, и тоже поддали шагу, чтобы затем, метрах в десяти, резко раздаться в стороны и, отвлекая меня суматошным лаем и притворными бросками спереди, напасть сзади.

Руководила всем та сучка, я уже видел её глаза, и я бежал к ней так, как никогда не бегал, против своей воли издавая на бегу низкий, на грани слышимости рык, от которого она припала на брюхо в животном ужасе и полной прострации, да и остальная стая мгновенно порскнула во все стороны, со всех ног, и злобный лай множества собачьих глоток сменился на заливистый, перепуганный визг.

В два длинных прыжка я подскочил к сомлевшей от первобытного ужаса собаке и, не думая ни о чём, ударил её по шее лапой, то есть, тьфу ты, рванул на себя её плоть растопыренными пальцами, рванул так, как будто у меня там были когти, дурак такой, а когда опомнился и выпрямился, чтобы от души, как по футбольному мячу, с небольшого разбега, зарядить ей носком ботинка по рёбрам, чтобы всё там переломать с гарантией, то увидел что делать это лучше не надо, что всё уже кончено, что если ударю, то в крови же весь вымажусь.

Башка собаки болталась только на позвоночнике, а вот вся плоть с её шеи была снесена и вырвана, и кровь ударила фонтаном, и запахло почему-то палёным, сильно запахло.

Я спокойно отступил в сторону, потому что охота – дело серьёзное, это я уже слышал и огляделся, потому что на охоте бдительности терять нельзя.

Собака сдохла мгновенно и даже, наверное, не столько от повреждений, сколько от ужаса, жизни в ней больше не чувствовалось, и наступила тишина, лишь обезумевший визг стаи доносился с разных сторон, но и он уменьшался с каждой секундой, псы неслись, не разбирая дороги и не жалея ног, и я почему-то понял, что больше их тут не увижу.

Подожди, возмутилось во мне тигриное начало, когда я отвернулся и вновь выбрался на асфальтовую дорожку, ты куда? А мясо?

– Да пошёл ты! – вслух сказал я, потому что меня передёрнуло и мое спокойствие куда-то делось, как только я представил себе, что будет, если я дам ему волю. Не дай бог, увидит кто, в дурку же запрут, без вариантов, а по району тут же слух пронесётся что Даня-то наш, беда-то какая, маньяком заделался, собак жрёт, прямо так, ртом и на четвереньках.

Не слушая больше ничего, я нашёл глубокую лужицу с отстоявшейся, прозрачной сверху водой и стал умываться прямо в ней, а что делать, не вылизываться же, тут меня снова передёрнуло, и я навсегда запретил себе это делать, только вода, только руки, или салфетки с мылом, по возможности.

– Вот теперь норма, – сказал я себе чуть позже, всеми своими обострившимися чувствами ощущая, что крови на мне больше нет и жалея, что назло Алине не принял душ, потому что был от меня небольшой запах пота, был, а от охотника не должно пахнуть ничем, – вот теперь можно и домой. Вот теперь можно и поговорить.