Текст книги "Камбоджа"

Автор книги: Артем Шакилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Все мы, кроме Дрона, учились в одной школе.

Пока было тепло, мы пили пиво на лавочке возле военкомата, оставляя бутылки перед входом – ведь у армии не хватало средств на закупку новых портянок. Зимние холода мы пережидали водкой между восьмым и девятым этажом в подъезде Ольги – наши надписи на стене "Дай драпу!", "Мы за Сталина!", "Оля – сука" и т.д. до сих пор радуют взгляды соседей. Мы развлекались, как умели: рвали струны гитар, подсыпали Соборной в пиво пурген и мочились в мусоропровод.

Как-то незаметно вспухла гнойным нарывом потребность самовыразиться – появился первый состав широко известной в узких кругах рок-группы "Личный Номер". Лично у меня название вызвало ряд благодушных ассоциаций, типа "Мой номер двести сорок пять, я в телогреечке опять", или, вообще, что-то запредельно оптимистичное "Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть".

Первый состав был таким:

1.Сосненко Андрей (Дрон) – вокал, гитара;

2.Токаренко Виталик (Амбал) – соло-гитара;

3.Бормешков Антон (Тоха) – бас-гитара;

4.Пржевальский Костик (Шаман) – ударные.

Бас, соло, группа. Типа круто. В реале – акустические шестиструнки, изломы трещин да слоистый лак. Барабаны – гордый пионерский тамтамчик, по которому полагалось лупить чем громче, тем солиднее, да не просто лупить, а злостно истязать полуживой пластик парой карандашей САМОЦВЕТ 84, с намотанными на них метёлками из проволоки от электромоторчика. Моторчик Дрон безжалостно выдрал из подаренного ему в детстве лунохода на радиоуправлении.

Извлекать пристойные звуки, понятное дело, никто не умел. Кроме Амбала: он проучился пару лет в музыкальной школе. И даже знал, как называются ноты. Это он открыл Дрону глаза на то, что "до" повторяется целых два раза. Андрюху долго возмущала вопиющая несправедливость – целых два раза! – и он предложил ноту "до" в дальнейшем творчестве игнорировать. Амбал согласился на компромисс: всё-таки использовать, но нечасто. А потом они протрезвели и обо всём забыли.

Отсутствие опыта заменялось диким энтузиазмом и беспредельной верой в собственную исключительность. Собственная гениальность подразумевалась по умолчанию. Где-то рядом грезились переполненные стадионы и джакузи шампанского с голенькими поклонницами. Блажен, кто верует и дышит часто. Аминь.

Впервые я засвидетельствовал парням своё почтение на хаусе у Дрона.

Зрелище впечатляло – я так и сказал: "Впечатляет". Играли в три гитары, вполне слаженно, то есть, конкретно лажая при каждом удобном случае. И при неудобном тоже. Костик избивал пионерский барабан, и так испоганенный жизнью и бордовыми горнистами на боку. Ритм внезапно изменялся, в зависимости от того хотелось ли Костику почесать яйца или нет. Пели все, хотя особо выделялись голосовые связки Тохи и Дрона – парни явно старались переорать друг друга. Переорал Дрон. О таких, как Андрюха, в народе говорят "Наша дура выше всех", слобожанский вариант – "Добра палка гавно мешать": рост под два метра. В ухе, как положено, серьга серебряная – мощный раздражитель для родителей и посторонних бабушек, учителей и прочей недоразвитой урлы. Волосы русые и... и хватит о нём.

Дрон в те славные времена набирался уму-разуму в школе намбер сто восемьдесят восемь. Успеха в этом деле не достиг, что, впрочем, не помешало ему впоследствии поступить в ХИРЭ .

Тоха откололся почти в самом начале – понял, что с такой музыкой красивым и толстым не станешь. Постепенно не нужен стал и Костик, барабанить абсолютно не умевший, – учиться ему было негде, не у кого и не на чем; да и Зомби к его отставке руку приложил.

Остались Дрон да Амбал одни-одинёшеньки, аки мухтары подзаборные, костью не обласканные. И от безнадёги записали с помощью магнитофона марки "Sharp" (раннекитайский образец) и двух расстроенных акустиков что-то вроде демо-версии своих песенок. Продукт получился соответствующего качества и благоухающий отвратным звуком. Но парням было на этот прискорбный факт глубоко и откровенно положить.

Впрочем, все мы были инфантильны до безобразия. За что и отхватывали от ментов. В те времена менты иногда забегали на территорию нашего района. Эти форменные негодяи (страшные дядьки в форме) отлавливали подозрительных подростков и спрашивали у тех телефончики и адреса. Ну не пидарасы? А ещё у ментов были рации, которые работали посредством приёма-передачи радиоволн... м-да...

* * *

Хельга – девушка или борец сумо? – работала на "Фаворите". Бухтела себе помаленечку в эфир, улыбалась дорогим радиослушателям в микрофон и собиралась когда-нибудь вывести веснушки – её передачка называлась "ROCK PARADISE". А ещё она встречалась с Маркесом, стукачом из "Спального района". А если твой парень ударник в группе, то это ли не повод помочь хлопцам заявить о себе на весь мир? Или пока что на Харьковскую область...

Вальтер, басист "Спальника" и, по совместительству старший брат Амбала, не смотря на явную нетрезвость в голосе, в прямой эфир морозил шо попало. В перерывах между его невнятными щебетаниями, сквозь змеиное шипение хуёвейшей записи, пробивались гитарные запилы а-ля "Разные люди" до дезертирства Чижа. Иногда в студию звонили и задавали вопросы, на которые уделанный Олег отвечал невпопад, и громко отрыгивая. Звонили, конечно, свои – прежде всего, осыпали кучей комплиментов мьюзик прогрессивной молодой группы и только потом уже спрашивали что-нибудь стандартное аля "какие ваши дальнейшие планы?"

Я, Дрон, Костик, Юра и Амбал слушали всю эту галиматью в подъезде у Амбала – под пиво с рыбкой. И Ветал не выдержал позора...

Зажимая пальцами нос, он заверил трубку телефона, что его до потери пульса чисто приколола утэта типа музычка. И что он в натуре желает спонсором быть, ага, дать безвозмездно конкретно большую-пребольшую кучу лавэ на крутую студию и раскрутку, и ваабще побольше бы таких групп, а то крутят гавно всякое, слушать нехуй...

Самое интересное, что на другом конце провода повелись, как старые мотороллеры: Вальтер перестал икать, а Хельга дрожащим от волнения голосом – как бы не вспугнуть! – попросила перезвонить после передачи, чтобы потом, в спокойной обстановке, обговорить...

Они чуть не опоздали на последнюю электричку метро – ждали звонка.

* * *

Наши юные дарования позвонили Хельге и тоже договорились о встрече – великая сила блата. Прихватив кассетку с музыкой собственного посола, на радио отправился Ветал.

Хельга, добрая отзывчивая душа, угостила его пивом – для храбрости и правильной дикции ради. Изрядно хлебнув, храбрость, она, знаете ли, на дороге не валяется, тем более халявная, Амбал впал в сентиментальность: потянуло его пооткровенничать перед многомиллионной аудиторией. Похлопывая ладошкой в грудь, так чтоб утробный звук отчётливо воспроизводился динамиками, Ветал настроился на исповедь. Хорошо поставленным честным голосом, смикшированным с душевно-слёзным надрывом, он потребовал Библию – надо же куда-то руки девать?! После чего признался, что группа играет на акустиках по причине единогласной нетерпимости к "этим электрическим гитарам, порочащим неестественностью саунда невинность мелодии", в простоте, типа, сила, а кто не вгоняет, тот сам себе злобный баклан и может смело нарыгать в подушку и три раза удавиться собственными носками. Короче: ша, креветки, я здесь плаваю. Дальше он проанонсировал официальное заявление:

– Ща я всем раскину, кто и куда!

Мол, он крутой перец, профи почти, он ищет простоту соловьиной трели в дебрях буржуазных нагноений, и... э-э... у-у... а-а...

Возникла пауза.

А потом, шёпотом:

– А шо водки совсем нет?

В общем, интервью протекало в обстановке дружбы и взаимопонимания. В студию звонили только наши друзья и, прикидываясь левыми отпадающими, восхищались метким словцом текстов и оригинальностью мелодий, желали творческих узбеков и отключались. Да, ещё дозвонилась какая-то девчушка и поинтересовалась отношением группы к алкоголю и наркотикам. Вопрос Веталю поразил и ввёл в лёгкое коматозное состояние – это ж надо так оскорбить при всём честном народе! Поэтому он ответил честно:

– Да мы!! Да боже упаси!! Ни капли в рот, ни сантиметра в...!!

Домой Амбалку принесла Хельга – девушка или борец сумо?

ОДА СИНЕЙ ПТИЦЕ

Вы видели когда-нибудь бесконечные колонны, покидающие город, над которым парят, еле подрагивая перепончатыми крылышками, падальщицы-валькирии?

Я иду по загаженным пустым улицам. Я собираюсь поймать жирную синюю птицу, такую раскормленную, что даже взлететь не может, толстую и безмятежную тварь. Очень синюю, безумно синюю, в луже собственной мочи, с фингалом под глазом, безутешную, едва стоящую на ногах.

О, моя синяя птица!

Ни для кого не секрет, что пташка эта не улетает на зиму в тёплые края – там своих попугаев хватает. К тому же она патриотка – недоразвитая, в общем, – мыслительный процесс у неё замедленный: соображает, обычно, на троих.

Каждый из нас регулярно наблюдает её оторванный полёт. Некоторые издалека – это спортсмены-язвенники и психи-трезвенники. Другие ближе рассматривают, когда пьют по праздникам нормированные чуть-чуть. Есть и такие, кто охотно кормит ручного лазурного щегла – молодняк, нефоры и просто весёлые люди. А ещё бывают человеки-гнёзда: они вплетают пёрышки в сальные волосы и целиком и полностью отдаются пташке под жилплощадь – и тогда нежно-голубой цыплёнок превращается в фиолетового птеродактиля.

Красивые синие птички нежно поют, даря радость и ощущение эйфории; хищные – рвут тело и душу в клочья...

Спрашиваете, как отличить синюю птицу от иных воробьёв? Элементарно: она же пахнет водкой, дымится планом, круглая как колесо, жидкая словно ацетон и навязчивая наподобие иглы.

Пока жив хоть один человек на Земле, синюю птицу не занесут в Красную Книгу.

Синяя птица вечна. И поэтому вечны мы.

* * *

Сквозь пелену головной боли и визг порванных струн, скатываясь по откосу лишних стограммов, мы кормим синих птиц. Мы – сегодня родились! И тот, кто считает, что это не повод, пусть первым разобьёт свою пустую голову о крышку унитаза.

– Ветал, шестнадцать лет бывает только раз в жизни...

– Амбал, будь здоров, держи хвост пистолетом, а яйца в холодильнике...

– Слышь, а водка где?..

– Предлагаю поднять бокалы...

– Дрону в кружку! Дрон будет пить из пивной кружки! Водку из кружки!..

Я выливаю рюмку в тарелку Любы. Жидкость прикольно заполняет ущелья между отрогами оливье и скалами тушёной картошки.

– Шакил, ты шо, пьяный?!

– Любочка, но ведь так же вкусней. Так же ведь сразу, непосредственно. Так оливье в Бангладеш готовят. Я, кстати, недавно оттуда. О, это страна контрастов и диких обезьян...

Темнота... И шум...

– Ветал, шестнадцать лет бывает только раз в жизни...

– Кабану в кружку! Кабан будет пить...

– Слышь, а вино есть?..

– Положите кто-нибудь Кабана рядом с Дроном!..

* * *

День рождения Костика.

Сижу, пью пиво. Костик специально для меня купил пиво. Пятилитровую канистру – ведь я бросаю пить: решился-таки, в жизни всегда есть место подвигу.

Я долго и безуспешно отказывался даже пригубить, но по поводу торжества пришлось уважить именинника.

Все уже красивые, в меру вонючие.

Появляется опоздавший Тоха – хо-хо, здравствуй, смертничек. Я бы на его месте вообще не приходил, если б знал, что не успею вовремя.

На беду Тохи среди тарелок гордо маячит непочатая бутылка коньяку подозрительного вида. "Наполеон", который дешевле водки, у нормальных людей и не должен вызывать доверия.

О, это страшное слово "штрафная"! Тоха, как старый стритовый пипл, выпивает первую штрафную – соточку палёной конины. Не закусывает. Народ настаивает на второй. Не закусывает. На третьей... Он выпивает, не отходя от кассы, всю бутылку, конвейером опрокидывая стопки. Когда не остаётся даже на слёзы, и присутствующие удовлетворены – Тоха, с невозмутимым видом, идёт на кухню, открывает форточку и выблёвывает желудок на головы сидящим у подъезда бабушкам.

* * *

Бёвздник Зомби.

Двухкомнатная хата забита мешаниной из нетрезвых тел, водки и сигаретного дыма.

Дым пропитал всё: волосы и одежду, сны отрубившегося Маркеса и три разбитые мной рюмки. Кусок хлеба сиротливо валяется на полу.

А начиналось вроде цивильно: народ, пока просто весёлый, уселся за стол и принялся есть. Но больше пить. Ещё больше пить. И ещё...

Поимённо вспомним каждого, ибо они заслужили славы в веках: Борька, Маркес, Вальтер, Амбал, Димка, Костик, Дрон, близняшки Юля-Оля, Люба, Хельга, Окей, Слоник, Тоха, Ксюха, Илья, Демон, Борода, Кабан, сестра Зомби, которая Юля, и я. Составчик ещё тот. Все со стажем, трезвенников нет.

Мы пьём много жидкости – организмы сильно обезвожены – Сахара же кругом: барханами балуется самум, вараны танцуют диско на костях бедуинов. Мы курим пропитанный селитрой табак – вонючий и непривычно дорогой; мы неумело разминаем в пальцах фильтры, а пепел сбиваем в тарелки соседей. Пьём, курим – день рождения как-никак, а это вам не хер собачий, обслюнявленный девочкой с порнографической картинки (всё же забавная штука Интернет)...

Появление красотки не могло остаться незамеченным. Вы сомневаетесь? Не стоит, поверьте моему слову, или примите как аксиому. Впрочем, мне без разницы.

Тост обрывается на полуслове. Тишина – ни вздоха. Взгляды: девочки оценивают, мальчики щупают. И есть что: белоснежная блузка впечатляюще оттопыривается, обтягивающие джинсы передёргивают затворы кадыков. Девочки хмурятся: слишком много внимания мимо. Слишком много – прекрасной незнакомке.

– Знакомьтесь, моя сестра Юля. Юля, знакомься: это мои друзья.

Очень приятно. Оч-чень.

Вздох рождает слова:

– Зомби, мы хотим выпить за тебя! – это тост. Кратко, зато по существу. Некогда воду варить: уже налито.

Она присаживается напротив меня, между Амбалом и Димычем. Да жу, тёпленькое местечко: безопасней засунуть голову в пчелиный улей, или залезть в берлогу, чтобы – о, эта неистребимая страсть ко всему плюшевому! – потрепать симпатичную зверушку за уши.

А дальше – цирк. Парни, не сговариваясь, – столько лет к плечу плечом обязывают к пониманию без слов – решают споить невинную зайку приятной наружности.

Амбалка, обольстительно улыбаясь, втирает, что, мол, нужно, ой как нужно, блин, выпить водочки. За знакомство. Наливает себе и ей. Стопки опрокидываются в соответствующие рот и ротик.

Не давая девушке опомниться, в бой вступает тяжелая артиллерия: Димыч скалится тридцатью тремя клавишами (традиционно через одну чёрными) и сверкает страстным взором. За встречу! Стопки опрокидываются.

Амбал на подхвате. За rock"n"roll! Ну как отказаться?! Стопки...

Димыч...

Стопки...

Подключаюсь я. Стопки...

– За Егорку Летова!

– За детей Гондураса!

– За мир во всём мире!

В общем, за то, что свято.

– За тех, кто в море!

– За трактор Т-150!

– Мы будем вечны! – это уже со всеми. Стоя. Не чокаясь.

Зайка ни в одном глазу. Зато Амбал, Димыч и я уже не бойцы. А ведь пили в три раза меньше девушки. Пили по простой системе "один с дамой, двое отдыхают". С позором отступаю, пока ещё есть возможность передвигаться – минут через десять, я знаю, последний приход догонит меня. Выхожу в подъезд проветриться: покурить в одиночестве и поблевать в мусоропровод. Фрески на стенах сливаются в одну сплошную царапину. Пенопластом об асфальт – туда-сюда, туда-сюда. Треск стекла у локтя. Нестабильность лестниц под ногами...

В её руках гитара:

– ...грязный бинт и окно за окном...

Её ногти касаются струн, но рвут-то всё равно кожу – на изгибе кисти, там, где мягче. Там, где ближе. Там, где чётче. Там, где вены. Призраки опасных бритв, тени плоских ртов жадных лезвий – позади, возле запотевшего зеркала в ванной...

Фенечки прячут, маскируют надрезы, но глаза выдают – и не надо закатывать белоснежные рукава – на них алые пятна...

– ...грязный бинт и окно за окном...

Белёсые шрамы и кончики русых волос, ласкающие тонкую талию...

Шрамы – узор? национальный орнамент?..

Вены – на холсте ещё столько места...

Темнота? – дык, обычная, ничего такого...

Шрамы, вены, вены, шрамы...

Темно – та? не та? та...

Случится несколько лет, она бросит пить, сядет на диету, выучит английский, чтобы по самоучителю овладеть шведским. Её мужа будут звать Йонас. Он будет высоким, голубоглазым и улыбчивым. Парочка будут жить в Стокгольме и даже иногда приезжать к братишке Зомби...

Несколько лет, которые ещё надо прожить, обмотав лицо грязным бинтом и чужими окнами.

– Шакил, ты шо, пьяный?! – Люба, опухшая Марла Сингер, лучшая реанимация, хе-хе, укол адреналина в сердце. Если она шепчет нежности мертвецам, те восстают из могил и бегут на край света, мечтая о повторном харакири.

Встречался наш Амбалка с девочкой Любой. Гуляли они, значит, гуляли, изредка тиская друг дружку за половые органы и портя презервативы, пока в один прекрасный день Веталу она не то чтобы надоела, а так, слегка подзаебала. А послать вслух и надолго врождённый пацифизм не позволяет. И сказал Ветал, выйдя в народ: кто Любу у него отобьёт, сделает такое одолжение, тот, благодетель, получит "у временное пользование" десять литров пива.

Дураков не нашлось.

Кроме одного.

Не будем называть его имя.

И стал, значит, этот неумный парнишка оказывать девочке Любе знаки внимания. Как умел, так и оказывал: доставал и задрачивал весь вечер. Но взаимности добился.

– Шурик, чо ты хочешь?

– Любви и ласки.

– Ну идём.

– Куда?

– Ну ты же хотел.

Мы у дальней лавочки: россыпь пустых бутылок и растоптанных бычков – детский сад как-никак. Романтика, и комары не жалят в перец.

Я выбит из колеи её откровенным подходом к делу – зачем делать сложным то, что проще простого?! – в каждом жесте естественность мочеиспускания и функциональность потоотделения. Женщина. Самка. С грудью и толстой жопой.

– Ну давай.

– Шо давай? – кидаюсь длинным шлангом, сворачиваясь в позу вещмешка.

– Ну ты же хотел. Любви и ласки.

– Шо прям здесь?!

– Ну а где?

Такого провала у меня ещё не было. Половые чувства отпали ещё по пути, где-то между беседкой и лавочкой – пойти, что ли, поискать? Я в растерянности, мне стыдно. За то что... Нельзя так с людьми. С девушками. Я о том, что если девушка просит, отказывать нельзя...

Мы топаем к метро провожать девчонок, я одиноко хромаю в стороне.

Амбал идёт позади всех и обнимает Любу.

Пива я так и не получил...

– Шакил, ты шо, пьяный?!

– Люба, а шо, пива не покупали? Очень жаль. Знаешь, если смежить веки, то можно увидеть, как по квартире летают косяки синих птиц.

– Псих.

– Попробуй посмотри. Ты же никогда не пробовала!

Тишина в ответ – жажда. Пустыня, нещадное солнце, песок на зубах – барханами балуется самум, вараны танцуют диско на костях бедуинов. Нужно сейчас испить до дна, влить про запас как верблюд, ибо неизвестно когда будет следующий Оазис Халявных Жидкостей. Жажда...

И миражи.

Иллюзия силы.

Буйство духов, глубоко втоптанных в грязь подсознания. Откопались, озираются: кого бы за щиколотку? зубками?

Самым буйным оказался Костик. Выпимши много, закусимши мало, захотелося ясну соколу силушку удалую поразмять, в смысле, дать кому-нибудь в глаз.

На свою беду получасом ранее впал в забытьё Маркес, под корень изведший две бутылки водки. Сей доблестный витязь сражался достойно – не пропустил ни одного тоста, и, уставший от дел ратных, расслабился членами и опочил на диване. Под стол не сполз – друзья поддержали.

Костику жутко не понравилась вопиющая бессознательность Маркеса, не говоря уже о несимметричной раскидистости конечностей. Шествуя важно по дивану, попутно наступая на Маркеса (чаще на Маркеса, чем по дивану), он скалою воздвигся над кудрявым черепом, вместо подушки облюбовавшим пульт телевизора – прям издевательство над бытовой техникой! Такой наглости Костяра простить не мог. С методичностью дятла он принялся бить Маркеса пяткой – грязный оранжевый носок – по фэйсу.

Перефразируя Брюса Ли: "дрова" не могут дать сдачи. Маркес даже не пытался защищаться! В его-то коматозном состоянии?!..

Когда Костика оттянули, оторвали, так сказать, от почти Нюрнбергского воздаяния, то поинтересовались:

– Нахренища ты Макса тиранишь, хамло невоспитанное, педагогически запущенное?!

Костик ответил прямо:

– А вот он три недели назад обещал зайти... И не зашёл!

Дык, чем не повод для кровной обиды, а?!

Но это было лишь начало Крестового Похода нашего Рыцаря, Кончающего Печальным Образом. Оставив в покое Маркеса, Костик закрылся в ванной с Борькой, где и прочитал ему проповедь, зажав в кулаке звезду Давида – звезду с Борискиной груди:

– ...и вот об этом-то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, – и не я, а Господь, – чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботится об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель...

После чего набил Борьке морду.

А потом поймал в коридоре Димку и дал ему в нос – нос моментально распух до размеров приличного картофельного клубня.

Синих птиц становилось всё больше и больше. Ночь только начиналась, а уже можно было не щуриться...

Я собрался домой, когда выяснилось, что Кабан закрылся в туалете и не желает оттуда выходить (как выяснилось позже, он хотел, но НЕ МОГ покинуть ответственный пост). На просьбы освободить стратегически важный объект, Олег неизменно мычал что-то вроде "Ща выйду".

Но не выходил.

Тогда я решил коварно выманить его наружу. Только вот чем?.. Всё очень просто, надо лишь знать психологию абсолютно убацанного человекоподобного существа. Непрямоходящего.

А я изучил эту психологию в совершенстве. На практике. Экспериментальным путём – глядя в зеркало.

Вопрос: чего существо хочет? чего оно жаждет? окромя догнаться и проблеваться?

Ответ: дать кому-нибудь в дюньдель.

Но для этого нужен маломальский повод, по возможности левоватый, но обидный – бьющий не в корень, но по пятачку.

– Кабан, ты... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... нехороший человек!

По-моему, отличный повод.

Из-за двери послышалось обиженное кряхтение:

– Сам такой!

Н-да, что-то явно не сработало.

Ну что ж, не отступать и не сдаваться:

– Кабан, ты... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... Выходи, подлая свинья!

Реакция, как у забора, но правильная:

– Ща я выйду, Шакил, и набью тебе ебало.

Я рад, я счастлив: наконец-то он явится пред мои очи и, что самое главное, освободит толчок. Но не тут-то было. Как поётся в одной рэперской песенке "А час минає..." Похоже, Кабан к керамике неровно дышит: Белый Брат так сексуален, обворожителен и эротичен, что выпустить его из своих жарких объятий нет никакой возможности.

Моё терпение лопается финансовой пирамидой – это не слова и даже не обманутые вкладчики, это раскалённые брызги металла:

– Кабан, выходи, а не то тебе торба, Фунтик ты ебливый!

В этот момент кто-то нежно так, аккуратно, похлопывает меня по плечу. Я принципиально не обращаю внимания – вы что не видите?! я занят, я дрессирую строптивых поросят! – и продолжаю выманивать Хрюшу из туалета.

...а может там его гнездо? Дура, они в норах живут!...

Распалившись до предела, ору нечеловеческим голосом разные гадости – но матом. Отборным, грамматически верным, стилистически выдержанным. Но громко.

– Молодой человек, одну минуту, – упс, это же мама Зомби. – Я сейчас возьму в холодильнике кое-што. А потом ты ему расскажешь всё, што о нём думаешь. Хорошо?

Я, молча, киваю. Становится почему-то стыдно. Слегка. Утром стало очень стыдно. Прошло больше десяти лет, но мне до сих пор стыдно. Короче, мне будет стыдно всегда. А кто виноват? Понятно, Кабан. Не я же. В самом-то деле. Так чего же мне стыдно?! Да не стыдно мне!! Не виноват я!! Обстоятельства-ссс!

Я сдержанно киваю – стесняюсь расплескать серое варево котелка: "А на хрена мне Кабан нужен? В смысле, нахренища? Сортир занял – поссать негде? Ванная свободна. Девушкам неудобно будет? Ничего, как-нибудь извратятся: над умывальником зависнут, или ещё как... они загадочные, им в детстве мышка съела, придумают что-нибудь своим умным местом... По большой нужде? Подъезд есть. Да, в конце концов, у Зомби квартирка большая, места всем хватит. Если сильно прижмёт. Поблевать? Ну, это опять же..."

Короче, Кабану ТАМ самое место: мухи не кусают, да и у меня под ногами не валяется – сало, это, конечно, "пять", но не трассе, особенно, когда за рулём трезвыми и не пахнет.

Сдержанно киваю – стыдно, стесняюсь... И чего это я? Лучше пойду выпью.

Синие птицы на бреющем полёте высматривают падаль: на диване обглоданный костяк Маркеса...

Дрон не может найти Ольгу-близняшку – прощёлкал своё счастье личиком, теперь мечется по квартире, взмахами рук рюмки пугая. В подъезде нет, на кухне нет, в сортире Хрюша – где ей ещё быть?

Зомби, умный паренёк, по случаю Большой Тусни установил на двери своей спальни замочек – вдруг кому-нибудь захочется уединиться вдвоём...

Дверь не поддаётся – Дрон звереет, он чувствует – ОНА там!

Ревность – эгоизм или неуверенность в себе? Настоящая любовь или обратная сторона медали? Спросите у Дрона, он знает ответ.

Обида – почему, Господи? За что?! Стоять вот так и ждать: она выйдет – посмотреть в её изумрудные глаза и сказать "Ты сделала свой выбор!" Повернуться и уйти, и не возвращаться больше. Или поцеловать – жарко и страстно! – на прощание?! Где-то примерно это уже было...

– Дрон, ты што такой мрачный и, што, самое странное, задумчивый? – Демон с трудом стоит на ногах, но товарища поддержать всегда готов. В трудную минуту. Особенно, когда готов.

Дрон жалуется: такая-рассякая, я ли её не кормил, я ли её не поил? Я ли плоть её грешную не ублажал? Кормил, поил и ублажал так, что член до кости пообтёрся об зубы! – а она!.. У, неблагодарная!..

Демон, видя такие душевные терзания, поднапрягся плечом, развернулся мощщой в грудях – короче, дверь выломал. Зато замочек целее нового остался.

Дверь аккуратненько к стеночке приставили, и оторопели.

У Вальтера морда красная – то ли оттого, что значительно на диафрагму принято, толи потому что Илья ему яйца щупает. Нежно. Под музыку "No Doubt".

Обнажённые до семейных трусов – оба.

На кровати сидит Ольга, за голубыми танцами наблюдает, в ладоши хлопает. Физически не изменяет, но слюной истекает однозначно. И ТАМ тоже.

Мешать не стали. Только дверь на место поставили.

Синие с инеем птицы. С инеем – потому что декабрь-месяц окна узорами марает...

– Шакил, – по-моему, Зомби чем-то напуган, – там Демон в ванной закрылся и суицидом занимается. Вены режет.

– С чего ты взял?

– Он же пьяный в жопу.

Неубедительно, я тоже весь вечер не лимонад через трубочку цедил, а жить всё равно хочу – как утром после пива. Но, похоже, Серёга не шутит. Надо принимать меры, пока Демон кровью санузел не загадил – отмывай потом его гемоглобин ёршиком, да объясняй ментам, что зубной щёткой тоже можно случайно подавиться. Из-за неаккуратности. И когда ж он успел-то?

Стучу в запертую дверь (да сегодня прямо Ночь Запертых Дверей какая-то!):

– Колян, открой.

– А это кто?

– Колян, это я, Шакил.

– Не, Колян – это я. А ты кто?

– Шакил. Шаакиил!.. Ну, ёп твою мать, ШАКИЛ!!

– А-а, Шакил...

– Не гони, Колян, открой.

Щелчок шпингалета:

– Заходи.

Вхожу.

Демон стоит – пританцовывает? или активно изображает маятник? – руки опущены в умывальник, из крана течёт вода.

У-у, да его уже шатает от потери крови...

Закрываю глаза – с детства не люблю вкус кровяной колбасы – шаг вперёд, касаюсь пальцами воды – горячая. Сердце тревожно сжимается – сидите, я сам открою. Осторожно – боязно! – приоткрываю веки, смотрю на руки в парующей струе... ещё раз смотрю, и ещё... недоверчиво ощупываю раковину, заглядываю под умывальник...

Крови нет.

Нигде нет.

Ни хрена не пойму. Что-то не так. Что? Где подвох? Где кровь? Почему нет крови?

– Колян, шо ты делаешь? – спрашиваю.

– Руки грею.

Ага, руки греет. Ну, ясное, блин, дело: чего бы в два часа ночи ни закрыться в ванной и погреть руки?! В горячей воде?! Ну, оно и понятно: в квартире у Зомби прям Северный полюс какой-то. Минус семьдесят. Вот у Коляна-то рученьки и замёрзли. А у нас нет. Это потому, что мы все, мля, пингвины, только этого не осознаём. Непонятливые такие пингвины. Тупенькие такие. С крылышками. И крякаем...

Мне вдруг стало скучно и неинтересно.

Мне захотелось одиночества – в котором нет и не будет свиней на унитазе и демонов в облаках острого пара. Мне захотелось – поверьте, от всей души! – предаться суровой аскезе: не пить больше. Сегодня.

Комната Зомби. Замочек цел, дверь обратно приладили – и это замечательно. И никого: Вальтер да Илья на кухне водку хронают на брудершафт – воистину любовь с первого взгляда бывает; Ольгу Дрон далеко не отпускает – на колени посадил и регулярно цёмает в шейку, чтоб не забывала, чей отросток в попку упирается.

Комната Зомби. Груда кожаных курток на кровати. Идеальное место для уединения.

Ныкаюсь под кучу турецко-китайского садизма над животными – одиночество должно быть тёплым. Под голову – Амбалкину шкуру молодого дерматина. И спать...

Не получилось.

Помешали.

Любовь. Неподдельная.

Я-то замочек забыл провернуть, а Боря нет – Боре вздумалось в этой комнате тет-а-тет пообщаться с Окей: клац! И швейной машинкой дверь привалить, чтоб никто не зашёл в самый ответственный момент общения.

Окей получила свою погремуху, за привычку на все предложения отвечать положительно. По-английски...

А для общения что главное? Правильно, штаны стянуть, чтоб непринуждённей как-то, душевней чтобы. В штанах-то скованные все, стеснительные, а как только расстегнул ремешок – вот тут-то искренность настоящая и начинается. Неподдельная. Чем длиннее искренность, там человек откровенней, чем круче – правдивее...

Ситуация весьма пикантная, особенно моя роль непредвзятого наблюдателя – в верхней одежде и в полумраке-то я не заметен. Инкогнито, бля. Всё это, конечно, очень занимательно, но почему-то хочется куда-нибудь провалиться. Желательно не слишком глубоко.

Постепенно – вечность длится быстрее! – всхлипы, вздохи и нежные слова начинают выводить меня из состояния психического равновесия: когда ж он кончит-то? сколько можно девушку утруждать?

Наконец возвратно-поступательные движения прекращаются – форсунка впрыскивает жидкость в камеру сгорания.

У них получилось! Я счастлив за ребят и за себя тоже: молодцы, поперчились и будя – не мешайте людям спать. Харэ балдеть, сушите вёсла.

Но не тут-то было.

Рано радовался. Весло быстро просохло. И теперь хлюпает с удвоенным энтузиазмом. И стучит в стену швейная машинка – в ритме вальса: раз-два-три, раз-два-три. Н-да, а Боря, оказывается, эстет и меломан...