Текст книги "Камбоджа"

Автор книги: Артем Шакилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Успеем ли мы, раздаватели, достать железо?

А если успеем, надолго ли хватит нашей обороны?

Смогу ли я, лично я, укусить лезвием живое тело? Я-то, наверно, смогу, а остальные?!

Лыбятся, смеются – девочки.

Из пластиковых стаканчиков хмуро пьют водку – мальчики.

Напротив трое: щурятся от дыма. С нами пьют, салом закусывают. Нашу водку пьют, наше сало едят, наших – наших ли? – дур разглядывают. Остальные гости разбрелись кто куда: кто у мотоциклов тусуется, кто по лесу шарит – хворост собирает, кто... да разве за всеми уследишь?

Ночь. Звёздная. Мутная. Здравствуй, Большая Медведица, привет Умке! Не отпускай его, мамаша, на вылазку к людям: они научат его плохому и курить. А когда он вернётся, от него никогда больше не будет пахнуть молоком – перегаром будет штынять. Ну, будь здорова!..

Пью и не пьянею. Трезвый как язвенник-спортсмен – виноват адреналин. И ночь, и те, кто лыбятся, и те, кто щурятся, и водку жалко – столько зазря уходит, не для доброго дела, не для друзей и даже не в землю стаканами в жертву Дионису.

Открытый космос – что ты тут поделаешь?!

– Пацаны, а ножик есть? сало порезать?

Когда Кабан ножны на поясе расстёгивал, гости ещё не вдуплили расклад, а вот когда тесак вынимал, единогласно отпрянули. В тень. От греха, в смысле от Кабана, подальше. Значит уважают. Оно и понятно: не каждый день такую игрушку увидишь – жало в четыре пальца шириной, в один толщиной, рукоятка тоже на совесть – весь ножик от локтя до кончиков пальцев ляжет. Сало порезать? Без проблем: хоть сало порезать, хоть кости покрошить, хоть дрова в опилки извести. Кто просил?!

Костёр. Жаркий. Весёлый. Здравствуй, Умка! Вернулся? Водку пить не научился? Пиво, говоришь, полезней? Полезней, Умка, на то оно и пиво...

– Вы где, пацаны, служили? – местный, Игорем зовут. Здоровый бугай, морда круглая, однозначно хлопец не с Поволжья. Он у аборигенов вроде как за старшего. Главный астронавт. И по возрасту и так...

– Нигде, – кроит родственную плоть Кабан.

– А это? – "задохлик" кивает на афганку и берцы.

– Удобно на вылазку. Карманов много.

– Матерьяльчик плотный, тёпленький, не мнётся. Перекуём мечи на орала! – встревает в беседу Костик. Вот кто водку пьёт не хмуро.

– А я в Приднестровье, – смотрит на угли Игорь. – Пацаны, а топор есть? Дров нарубить?

Ну не каются местные! Сами нарываются!

– Есть. – Хрюша жестом фокусника вытаскивает из рукава – белого кролика? – топор, типичный инструмент для расчленения трупов малой и средней копытности: тушек козлов и тому подобного бычья. Мечте мясника самое место, судя по невинному фэйсу обладателя, быть всегда под рукой – в рукаве.

Я как-то сразу напрягаюсь.

Да ладно я, а что гости подумали?! Сидит себе паренёк, бухтит помаленьку, водочку хлебая, а у него железа острого за пазухой, как копеечек в свинье-копилке. Игорь закашлялся даже. Небось, от дыма.

Тут и меня пробило на игривость: я тоже "мечту" достаю. Из рукава. Дров нарубить. А Юрик сало помогает порезать. Ножичком. Из кармана. Костяра же своим кинжалом – угадайте, откуда извлечённым? – вроде и хотел порезать, да некого... пардон, нечего – всю свинину растащили. Так он напрягся из-под ногтей грязь выковыривать – промышленная добыча плодородной почвы – чтоб гости, значит, пыру его, обожаемую, рассмотрели получше.

Мы хоть в Приднестровье и не воевали (некоторым ещё и кино с голенькими тетями смотреть не положено), но тоже кой чего имеем и могём: ну, там, сало, дрова, грязь опять же из-под ногтей. Мы ж страшные люди, нас бояться надо. Очень-очень.

А ведь ещё несколько часов назад:

– Юра, можно тебя на минуту, поговорить надо.

Юра неохотно подходит: кастрюля-то над огнём, следить надо, а мы тут шепчемся, от дела отрываем. Самое время пробу снимать – верхний навар самый мясной, остальное диетическое – девочкам и непьющим. Непьющих, говорите, поблизости нет? Значит, им ничего не достанется.

Посовещавшись, решаем: кто кричит – все к нему быстро бегут, очень быстро, ещё быстрее. Разбредаемся мозоли натирать – не стоять же на одном месте? – ноги культяпками затекут, и скука депрессивная "Дружбой-2" загрызёт, не подавится. А минут через пятнадцать:

– Шакил!! Кабан!! Ю-ррр-а-а-а-а-а!! – дикий вопль.

Это Костик.

Началось!

Выхватываю топор. Бегу.

Вы бегали когда-нибудь по лиственному лесу? очень быстро? с железом навыпуск в руке? Нет? И не пробуйте. Ничего интересного. И, тем более, приятного.

Напролом, не разбирая дороги, сквозь обильный подлесок, между деревьев, паутина в лицо, да хрен с ней, с паутиной, кабы только она – никаких, считайте, проблем. Ветки впиваются в щёки.

– Шакиииииил!!

Господи, что ж с ним делают-то, что он так орёт?!

Ветки раздирают кожу, норовят выколоть глаза, не бегу – лечу, за корень зацепился – вот и лечу, падаю в смысле. На топор падаю. Успеваю извернуться и грузно укладываюсь – ккхх! – рёбрами на пенёк. Повезло – не на топор. Поднимаюсь, всхлипывая от боли, и бегу. Паутина, ветки; всё мелькает, мелькает. Не бегу – лечу. Опять. Поднимаюсь. Бегу. Вот и Костяра.

– Шо... – вздох, – ...шо случилось?!!

– Ничего. Проверка связи.

Кабан и Юра шутку тоже не оценили: посыл на хуй трио и в унисон – это звучит... гордо? – громко! У Костика ушки заложило – хор наш спетым оказался. И правильно, проверять связь, так проверять...

Девочки хохочут – проверенный способ привлечь мальчиков, Костик хохмит, Кабан гро-о-о-о-мко разговаривает (уделался), Юрик спать пошёл, а я как дурак... Мне что, больше всех надо? Да ебись оно всё конём! Как в кино: подними правую руку вверх, опусти и скажи "И хрен с ним!"

– Игорь, давай? – а что, пришельцы тоже люди, в крайнем случае, очень похожи.

– Давай. Понемногу. Нашего.

Самогон. Даже не вонючий. Если не нюхать. А, мммать, и хххрен с ним!

– А я! Я то-о-о-же! – Кабан уже готов, а выпить хочется ещё так много.

Мне чужого-нашего не жалко – наливаю и Хрюше.

Хрюша пьёт, надувает щёки, поднимается, делает пару шагов к ближайшему дереву и блюёт.

– Плохо пошла, – понимающе комментирует Игорь. В ихней галактике такое, поди, тоже не в новинку.

– Не то чтобы плохо, скорее нехорошо, – поддакиваю я.

Мне идёт, как по маслу. Машинному. Туда нормально, а оттуда ещё быстрее. Если не заставить себя, то пора – за мной! за Родину! – повторить подвиг Олега.

Я заставляю – мне не до подвигов, да и патриотизму в моём организме с гулькин хер, если не меньше.

А потом: одна за одной – как вода. Вливается одна, журчит другая, опадает в тепло желудка третья, а язык сковывают, тянут прилечь, положить на всё, забить пока не поздно – все вместе.

Встаю. Неуклюже. Пошатываясь.

Игорь в отблесках костра зелёный и загадочный – с Альфы Центра? Или совсем пацан по-домашнему? – с Юпитера?

– Ты куда? – спрашивает он. Хоть кому-то я не безразличен, и это чертовски приятно.

– Всё! – отвечаю.

– Шо всё?

– Всё!

"Всё" – это: мне надоело и хочется спать, не могу больше пить, и хочется спать, суки смеются – мне хочется спать, пошли вы все на...– мне хочется...

Сонный я.

Принимаю решение: найти укромную полянку и похрапеть до утра.

P.S. Я не храплю. По крайней мере, ни разу за собой не замечал.

Иду, куда глаза не видят. Темно ведь. Ночь ведь. Привычно натыкаюсь на деревья и прикрываю лицо руками – жалко, новенькое ещё, вдруг поцарапается?

Иду я, значит, иду, и вдруг наступаю на что-то мягкое (я тоже сначала подумал, что в дерьмо вляпался, а это Олег оказался, хотя...). Мягкое булькает и недовольно, сквозь икоту, заявляет:

– Ты шо-о-о оху-е-ел?

Шаг в сторону, поджигаю спичку, смотрю: картина, достойная пера маляра дяди Васи, взалкавшего на ужин пузырёк тройнухи.

...одеколон употребляют только настоящие мужики!..

Кабан лежит у основания этого... как его?.. он что? решил под клёном желудей поискать? – свиньи, они такие: где угодно нароют.

Товарищи, обратите внимание: мы наблюдаем результат многолетней кропотливой работы отечественных генетиков – возвращение в исходную точку эволюции! – регресс! Сенсация: молодой человек впал в поросячье хрю-хрю! Это ставит под сомнение теорию великого Дарвина: человек произошёл не от мартышки! Это что же в мусульманском мире твориться начнёт, подумать страшно, а всё из-за того, что некто нажрался в неподходящий момент!

Спичка жарит пальцы. Тухнет. Чиркаю сверхновой – интересно же.

Олег пытается принять вертикальное положение. Однако делает это весьма своеобразно. Хватает ствол, подтягивает к нему тело – садится, ствол между ног. Затем, перебирая руками вдоль, медленно подтягивается вверх, прижимаясь чреслами к коре – ну, не извращение ли? из каких-нибудь новомодных? И всё бы ничего – лишь бы во благо, вот только... Деревце-то молодое совсем – ребёнок почти! – тонкое. А потому гнётся согласно следующей зависимости: чем дальше продвигается Олег, тем сильнее под его весом прямая превращается в кривую. К тому моменту, когда Хрюша полностью встаёт (относительно ствола, прошу заметить), деревце оказывается параллельно земле. Кабан за ненужностью отпускает древесину – расти шишка большая и маленькая! – он-то теперь уверен в своей вертикальности, и вдруг – опаньки! шо за ёп твою мать?! это ж буратинство какое-то! – наш герой оказывается на уровне прелых листьев и собственной блевотины, личиком по направлению к звёздам.

Далёким и красивым.

Гаснет. Чиркаю. Смотрю.

Стремление к Большой Медведице повторяется. Печальное зрелище. Отвернись, Умка, рано тебе, не готов ты ещё – стать настоящим джедаем и найти жёлудь под клёном.

Я хочу спать.

– Ну, ни хуй себе! это ж буратинство...

Цель: найти место, где можно тихонечко прилечь. И чтоб комаров не было.

Прочь отсюда! Прочь от свиньи, возмечтавшей о небе. Рождённый жрать помои и собственное дерьмо на две кости не встанет, попирая немытым пяточком облака обетованные! Не мечите миксер перед... и сзади!

Кстати, сзади:

– ...твою мать??? это ж бу...

Искать!

Искать!

И плевать, что непроходимый лес противится дубами по лбу и берёзами в лоб! И по боку, что луна спряталась в складках листвы и думает, что это есть повод не осветить мне путь к сладкому сну! И без разницы, что я подвернул ногу – правую, или нет, левую, или всё-таки правую? – и без разницы, что я хромаю на обе лыжни! Ведь я...

– Я найду!

Уже нашёл.

Полянка.

Пейсатая полянка, симпатичная. Полянка что надо. И ноги есть куда положить, и спину, и голову, и жо... с пупком.

Сплю... Я уже сплю...

Космос, заполненный жужжащими вертолётами, или смеющимися ангелами – с рожками и копытами?

А потом мне приснился сон:

– Поле Крестов, – экскурсовод, примечательный носом с кровавыми язвочками, оборачивается к школьникам. – Вы слышали о Поле Крестов? Хе-хе-хе?

Класс заворожено кивает: слышали. Как-никак это обязательная экскурсия в Чернобыль: с осмотром дырявых саркофагов, лабораторной работой по замерам уровня радиации и, конечно, посещением местных достопримечательностей – зоопарка мутантов и Поля Крестов.

Мы смотрим на стеклянную после второй аварии, часто истыканную равнину – кресты: перекошенные, чёрные, серые, с Иисусами и без – разные! – слышали, а теперь и увидели.

– Почему?! Как? – перепуганный толстячок Андрюшка Клячко, бессменный объект задрочек и астматик, чувствует за всех – прыщавый голос ошарашенной толпы.

– Никто не знает. Каждый день распятия вырубает очередная бригада смертников, но на утро, хе-хе-хе... – руки, усердно чесавшие нос, оттопыриваются в стороны. – На утро, хе-хе-хе, опять двадцать пять.

– А зачем смертники?..

– Надо же пропалывать? Прореживать? Обновлять? Надо. Это как сад: Поле. Здесь каждые полчаса экскурсия. Вот будете плохо себя вести...

– Дети, смотрите внимательнее и запоминайте детали, – властный голос Надежды Эрнестовны обрывает угрозу экскурсовода. – В понедельник мы будем писать изложение...

Будем писать изложение, обязательно будем, но не сейчас. Сейчас я...

Сплю. Я всего лишь сплю.

– Твою мать!! – кто-то кричит. Громко. Над самым ухом. Моим голосом кричит, моим языком ворочая, моими губами – моё ведь тело боль почувствовало. Сегодня просто наступательная ночь какая-то: то я наступлю на кого-нибудь, то на меня. Сейчас вот на меня. А это неприятно. Когда на меня. Лучше уж, когда я. А другому неприятно. И тогда мне приятно, что мне не неприятно, хотя, конечно, при этом мне и неприятно, что другому неприятно. Но лучше другому. Чем мне.

Перемотка. Повтор:

– Твою мать!!! – на меня наступили наглейшим образом: на бедро чуть выше колена. Я знаю: это происки врагов. Я ушёл, пресытившись развратом и злоупотреблением алкоголя, я покинул суетный мирок-у-костра, дабы уединится на отдалённой поляне, незапятнанной осколками бутылок, где и возлёг с целью медитации и успокоения в концентрированном здоровом сне. Но мне не простили столь откровенный бунт против общества, погрязшего в меркантильности и пороках. Нашли! Выследили! И мало того: решили затоптать!

Спящего!

Вот же суки!

Перемотка. Повтор:

– Твою мать!!

Тень резво отпрыгнула и спряталась за другую, габаритней. Та, другая, наклоняется к моему лицу и клацает зажигалкой:

– Ба, да это же Шура!

– Костик, ты што ли?

А ведь действительно Костик. Шаман наш: камлания под "Альминской долиной" и выведение из бодуна на дому. Он же – незабвенный автор несравненной надписи на створках лифта в подъезде Дрона "I dont like fish bekos fish is fakin vote" – чёрным маркером по голубому пластику. Кстати, в этом крике души отразилось не только жизненное кредо Шамана, совмещающее в себе абсолютное незнание английского и таблицы умножения, но и глобальнейшее презрение ко всем фазовым состояниям аквавиты – к карасям в частности. Данная фобия, по моим наблюдениям, произрастает из генетического неприятия всего, что по градусному эквиваленту уступает пиву, как точке отсчёта этико-моральных ценностей.

– Я. А позвольте вас спросить, Шура, шо вы здесь делаете?

И откуда в нём столько скепсиса, а?

– Я отдыхаю. А вот какого хека вас сюда принесло?!

– Отдыхаешь?

Оп-па, это что-то новое, мне уже не доверяют.

– Отдыхаю. Нашёл себе, понимаешь, полянку укромней, от тебя подальше. И залёг.

– Полянку?

– Полянку!

– Полянку?

– Полянку!

– Полянку?

– Конечно, полянку! А шо это, по-твоему?!

– Это "тропа Хоши Мина", по которой мы ходим в сортир.

– Чего?! Которая метрах в десяти от костра?!

– В одиннадцати.

Спички, где мои спички? Н-да, похоже на утоптанную землю. И, похоже, ты, Шурик, – мудилка картонная. Это ж надо...

Понимаешь, Умка, всяко в жизни бывает.

А Костик уже заливается:

– Мы тут идём: я объясняю молодому человеку преимущества холодной штамповки по сравнению с внематочной беременностью. Общаемся, короче, на теологические темы, а на пути бревно валяется! Молодой человек на бревно наступает, а оно матом ругается! Прикинь, говорящее бревно! Говорящее, ёлы, бревно! Матом! А бревно – это ты!

– Сам ты... Пинокио.

Огрызаться не в моём стиле. Да и спать расхотелось. Как-то сразу. Лучше уж выпить за упокой несбывшейся мечты. Назло звёздам. Аминь.

Кабан стоит рядом (ты гляди: сумел-таки!), закусывает хлебом водку. Из темноты конденсируются девочки и толкают предложение:

– Идёмте на пляж.

– Зачем? – морщит лоб Юра.

Олегу тоже интересно. И мне. И только Костика данный вопрос не чешет ни за одним ухом. Костик занят. Он, игнорируя протесты одного из местнячков, божится завести "Яву" отвёрткой. Хозяин мотоцикла слёзно умоляет воспользоваться ключом, но Костик гневно отвергает лёгкие пути: отвёртка молниеносно вгрызается в замок. "Ява" не заводится. Грядёт вторая попытка. Местнячок грудью ложится на мотоцикл – истинный последователь Александра Матросова, но Костика такие мелочи никогда не останавливали. Резкий замах...

Парня спас Игорь:

– Костя, давай выпьем.

Отвёртка театрально закидывается в кусты – ну, не в бардачке ж ей место?! – паренёк ещё не понял, что спасён, а Костик уже допивает стакан:

– После тыща сто сорок пятидесятой не закусываю.

Юрин интерес не остаётся безответным.

– Купаться. Идёмте на пляж купаться...

* * *

Я купаюсь в ручьях пота – так мне тяжело.

Играем в карты. Пара на пару. Мальчики против девочек. На желания. Девочек, похоже, раздирает от кипящих в собственном соку страстей – девочки постоянно чего-то хотят. И желают. Точнее, желают хотеть и хотят желать: кого хочу, не знаю, а кого знаю – не хочу.

– Хотим на лошадках покататься!

Жжжелание... Seduction... Мы уже пятый раз в дураках – позор джунглям! – приходится потакать бабским прихотям. Что, по-вашему, унизительней: "Ссыте, ссыте, горло сушит!" кричать, или возить полцентнера не подмытого влагалища на горбу, стирая коленки в кровь о линолеум коридора? Я тоже думаю, что однохерственно.

Карты шелестят – жжжелание – больше не проигрываю. Даже, если мой напарник Вадик и будет сильно стараться. Не проигрываю больше!

Как говорит Юрик: "Пацан сказал – пацан сделал".

Какое желание загадать? Не обидное и весёлое?

Ни хрена в голову не лезет, кроме пошлых загадок типа "Что самое умное может прийти в голову женщине?" Ответ: член Эйнштейна. Ещё почему-то опять вспоминается Юра, внезапно застигнутый...

Юрой во время приготовлений даже к незначительной тусовке, можно любоваться – тихонько, чтобы не дай бог, не вспугнуть этого загадочного зверька. Юрик неизменно поражает меня предусмотрительностью: он не только гладит штаны, натягивает новые носки и фигурно складывает носовой платок – он, прежде всего, расстилает постель, ставит возле кровати тазик – на всякий случай, и полтора литра пива в холодильник – на утро после всякого случая...

Ага, придумал.

Жжжжелание!

Девочки долго сопротивляются – нет! никогда! тра-ля-ля, чтобы мы, тра-ля-ля-ля, да за кого, тра-ля-ля, тра-ля-ля, вы нас?!

Но я неумолим:

– Оля, мы так не договаривались. Проиграли – выполняйте. Мы же всё делали.

По глазам вижу: ненавидит. Ничего, неприятность эту мы переживём.

Дамочки стучат в первую по коридору дверь и нестройно так, смущаясь, щебечут:

– Мы маленькие бляди, и мы хотим ебаться.

И ходу!

Зато в ответ довольный рёв Копейки:

– Девочки, куда же вы?! Не уходите! Мы всегда рады вам помочь! Я рад! Я очень рад!

Овчалова пунцовей пионерского галстука – гипертония в таком юном возрасте? – это из-за курения. Личико Рыжей перекосило от ярости – наверное, в детстве Танюшу перекормили абрикосовыми косточками – непроизвольное сокращение мимических мышц, как следствие неправильного питания.

– Куда же вы?! Не уходите!

Ослепительная улыбка растопыривает мои щёчки: в коридоре ещё так много дверей – девочек везде внимательно выслушают.

Я доволен.

А подруги еле сдерживают торнадо негативных эмоций. Такой, знаете ли, шквал идиоматических выражений, смачно приправленный разными поганенькими словечками. Ругательными.

– Ну что, мальчики, играем? – Ольга теоретически обворожительно улыбается, но практически выходит почему-то гримаса самки шимпанзе, изнасилованной нетрадиционным способом – в ноздрю, хлюпающую аквамариновым ринитом.

Я лучезарен:

– Киса, конечно, а как же? Конечно, Киса, играем!

Играем. Вадик потеет Ниагарским водопадом – так старается сделать наше поражение неизбежным. Но я собран – сознание расширено (спасибо Тохе: не пожалел полста граммов виски), я внимателен (глаза имеющий да пропасёт расклады Рыжей) и... – чтоб им загадать, а?

По лагерю в этом время разносится рефлекторно-слюнявый гул – в ответ на предложение поварихи наполнить пустые желудки общепитовской пищей:

– Де-э-эти! Ууужин! Наууу-жин! Все на ужин!

О, тема.

– Так, подруги, слушай наше желание: щас пойдём в столовую, и вы там заточите по две тарелки каши. Акцентирую: не две на двоих, а по две на каждую. Уяснили?

Кивают. И замечательно. Желание простенькое, легко выполнимое. Я его специально придумал, чтоб хоть немного загладить эффект от предыдущего, но кто ж знал...

Столовая. Столики на четверых: керамические тарелки со штампиками, нарезанный хлеб и алюминиевые ложки. Ложки двигаются по циклу "рот – тарелка – рот". Иногда цикл даёт сбои – по лбу соседа – а нефиг чавкать! не дома! в культурном, типа, обществе!

Рыжая доедает первую порцию. Молодец! А вот Ольга... как-то она чересчур безрадостно ковыряет манную кашку.

Подхожу:

– Оленька, почему так вяло?! Где задор?! Бери пример с Танюшки!

– Я её с детства ненавижу.

– Танюшку?

– Манную кашу.

– Серьёзно? – в моём голосе неподдельное сочувствие. Я сам с пелёночных лет не перевариваю гороховый суп – у меня метаболизм другой, а может просто цвет этого гастрономического чуда не приводит меня в трепет, не знаю, но... А в детском саду одна нянечка, сука, чтоб ей, тварь, заставляла...

Молчит, ложкой в жиже кресты рисует – не по мне ли сия живопись? – и всхлипывает: оплакивает, значит, старинного друга.

– Да ладно, Оля, не ешь. Хрен с ней, с кашей.

– Я съем.

– Да ладно тебе.

– Я съем.

Та-а-ак-с, типичный случай – доктора! позовите кто-нибудь доктора! – прогрессирующей женской припездонии. Это всё от эмансипации: что, мол, бабы мужиков не хуже. Это Ольга, значит, доказать решила, что она не хуже нас, пацанов, карточные долги платит. Ню-ню.

– Киса, зачем?

...а я похож на новый "Икарус", а у меня такая же улыбка...

– Я съем!

Гордая.

Вот ещё одну ложечку – и вдвойне гордая. Ещё чуть-чуть – гордая и почему-то зелёная. Ротик зажала ладошкой и побежала. В сортир. Надо полагать, блевать. Манной кашкой. Упс, не добежала. Ну, это ничего, бывает. Обидно, что Рыжая под шумок вторую тарелку просимулировала...

* * *

Овчалову заметно штормит. И не только её. Ну, это ничего, бывает. Обидно только, что без нас пили...

– Купаться. Идёмте на пляж купаться.

Всю дорогу я поддерживал Кабана. Чтобы не упал. А Кабан меня. По аналогичной причине. Кроме того, мы общались. Очень нечленораздельно. Нечленораздельно? Плохое слово, есть в нём что-то педерастическое, попрошу его ко мне не применять.

Мы не только общались, но и даже пытались разговаривать. Если, конечно, обмен фразами, состоящими исключительно из предлогов и междометий, покорёженных неправильным ударением и отсутствием окончаний, можно назвать разговором.

Смысл нашей содержательной беседы сводился к следующим взаимосогласованным тезисам:

– наши бабы суки,

– но хоть они и суки, мы за них в ответе, это ещё Экзюпери сказал,

– а раз так, то мы за них любого, кто хоть пальцем:

а) порвём,

б) порежем (по этому поводу мы по очереди громогласно заявили: "Я художник не местный, попишу – уеду"),

в) я попишу,

г) нет, я попишу,

д) нет, я,

е) а я говорю я,

ё) и т.д.

Пляж. Песок. Камыши. Свет фонаря. Маринка медленно раздевается и, покачивая попкой, заходит в воду. Кто-то из местных плюхается рядом: видать, желает спинку потереть.

Игорь в сторонке разводит костерок – лето, однако ночь не жаркая – подсаживаюсь, закуриваю. Из-за обилия выпитого тление "примы" абсолютно не тревожит рецепторы носоглотки. Игорь просит сигарету, если не жалко. Мне не жалко. Дерьма никогда не жалко.

А потом он говорит:

– Ты понимаешь, что, если вы кого-нибудь порежете, отсюда никто не уедет?

Я понимаю, но мне плевать, что я ему и сообщаю:

– Мне плевать.

Он кивает. Он понимает, что мне плевать. А ещё он понимает, что Кабану плевать втройне: Кабан в полнейшем умате. И это всеобщее понимание тотального плевания означает, что наши крыши медленно, но уверенно сползают – уже трескаются шифером где-то возле фундамента: МЫ СЕБЯ ПОЧТИ НЕ КОТРОЛИРУЕМ. И это ПОЧТИ пьяно пошатывается на кончике ножа. В прямом смысле.

– А чо ты дёргаешься? – Игорь смотрит мне прямо в глаза, – Из-за кого? Твоя девушка? Нет? Они подруги. Одноклассницы. Может, с одного двора. Угадал? Они – общие. А общие – палюбасу ничьи. Может ты на неё, или на неё? виды имеешь? Твои проблемы! – он затягивается, выдыхает через нос и сплёвывает, – Никто из моих ребят чужого никогда не трогал. Ясно тебе?

И мне стало ясно. Через несколько лет. Я, вообще, понятливый.

– Слышь, Игорёк, а у вас корабли на фотонах, или вы иначе размножаетесь?

– Чего?

– Даже так, значит... Н-да, много во вселенной загадок природы... пьян акушер, преждевременны роды...

Утром мотоциклы взревели, презрительно пукнули выхлопами и оставили после себя мрачный похмельный синдром. На память. И страх, что могло случиться непоправимое.

– Нормальные пацаны. – Юра прячет нож, стягивает завязки рюкзака.

– А ведь действительно нормальные. – Я подмигиваю белому медвежонку, и тот, не спеша, переваливаясь с пятки на носок, растворяется в тумане.

Тогда я впервые погрызся с девчонками. Наверное, от зависти: моё-то шестнадцатилетие было попроще.

* * *

Трезвенники, завидуйте! – хоть вам и проще! Похмелье мелким грызуном не подточит ваши силы, обратная дорога не покажется адом! Завидуйте, ибо вы много потеряли: вы не видели эти поля.

Поля...

Необъятные украинские поля, слегка унавоженные куриным помётом. Когда ж они, блять, закончатся – эти конченые поля?! Третий час идём. Жара. Некультивированная земля, ссохшаяся валунами. Как только ноги до сих пор целы, удивляюсь? А, поди, ещё не подвернул ни разу.

Поля – режь чернозём вместо сала, и на хлеб его, на хлеб! Здесь пахнет, да-да, именно так! – здесь пахнет Родиной!

Ветер дует со стороны отстойников.

* * *

Я развлекаюсь воспоминаниями о колхозных буднях.

* * *

Стоим посреди комнаты, обозревая печальный пейзаж, – наше пристанище на двадцать дней: оголённые провода вместо розетки (провода эти почему-то вызывают приступ дикого хохота у Сусела и Червняка), прелые матрасы, сломанная тумбочка в углу. Н-да...

Слон определяет уклад нашего сосуществования – командирским голосом:

– Так, пацаны, я тут уже был в ЛТО год назад, и у нас было принято в палате не пердеть. Ясно? Всем?

Сусел, всем своим видом показывая, что авторитетность Слона для него не более чем подсохшие остатки фекалий на его, Сусела, околоанальных волосках:

– Ну?

Слон, чуть умерив обороты:

– Это я к тому, шо давайте договоримся, шо в палате не пердеть.

Сусел:

– Ну?

Слон:

– А кто пёрднет, тому все отпускают подсрачники. А?

Единогласно.

Через полчаса – звук, запах и голос Сусела:

– Слон, ты сам сказал.

Три полноценных удара по целлюлиту в районе кобчика.

Слон, обиженно:

– А почему так сильно?

Сусел, удовлетворённо:

– Слон, ты сам сказал.

Через 15 минут:

– Слон, становись.

Три удара. Кроссовками. По заднице.

Через 10 минут:

– Слон, ты чо жрал, падла?! В партер!

Ко всем своим пахучим талантам Слон ещё и оказался ужасным, прости господи, педантом, возведшим на пьедестал идолопоклонничества чистоту и порядок – в локальном смысле.

Однажды я имел неосторожность сесть на его аккуратно застеленную (не единой складки и стерильней бинта) кровать – настолько агрессивным я Серёгу не припоминаю ни до, ни после:

– Ты шо?! Куда?! Ёп твою мать!! Вставай!!

Я подскакиваю – неужели случилось нечто непоправимое?! – моими ягодицами раздавлена, как минимум, семейная реликвия, передающаяся из поколения в поколение с тех пор, как пра-пра-пра-Слон с намёком моргнул симпатичной обезьянке, целомудренно мастурбирующей на соседней ветке.

– И больше никогда! Слышишь – НИ-КОГ-ДА – не садись на МОЮ ПОСТЕЛЬ! Понял?! – Слон, дрожа, выравнивает складочки, сдувает пылинки и откровенно меня ненавидит.

А вот Суселу (Тушкану) глубоко положить носки на скомканную простыню – ему нравится Сивка-Бурка, он влюблён. Нет, не подумайте, что он питает неразделённую симпатию к героине русской народной сказки. Нет, и ещё раз нет. Тушкану (Суселу) очень нравится Яна Сивинир, наша высокая, русоволосая одноклассница (для своих Сивка-Бурка), девочка не по возрасту плотной в нужных местах комплекции.

Интересовала она, надо сказать, не только Сусела: на пляже именно её весьма откровенно разглядывал Терминатор. Да и я, что греха таить, не упускал случая, чтобы, невзирая на довольно болезненные ответные побои, потискать её могучую грудь.

Да-а, любили мы это дело. Нет, не побои – потискать. И, собравшись чисто мужским коллективом, обсудить:

– У Сивки сиськи ничо.

– Да, ничо.

– Неплохие.

– А у Щуки лучше.

– У Щуки ваще солидные.

– И мне понравились. Классные.

– И у Ткали неплохие.

– А ты пробовал?

– Обижаешь. Я ж говорю – неплохие. Не как у Щуки, но ничо.

– А у Кривой видели сегодня, да? Когда купальник спал? А? На пляже?

– Не-а. И как?

– Мне понравились.

– Эх, жаль, я не видел.

Иногда мне кажется, что на размерах молочных желез помешался весь мир. И даже вселенная.

Сусел и я пришли слишком рано – дома не сиделось, не спалось нам дома – так курить хотелось: ушки на макушке магистральным трубопроводом. Первые два урока – труды: полтора часа окучивания напильником никому не нужной ржавой железяки.

Подымили, заныкавшись за тиром. Топаем к мастерским – Тимофеич, седобородый дядька, уже постарался, открыл мастерские, добро пожаловать. Заходим – никого: открыл, а сам похмеляться ушёл к завхозу. Традиция.

– А давай двери закроем. Изнутри.

– Давай, – я не против, хотя абсолютно не улавливаю смысла.

Скрипят несмазанные петли – тяжелые двери, металлические. Явно не напильником деланные. А если возле них ещё апостола Петра поставить в почётный караул, или там Вельзевула какого-нибудь... н-да...

Несколько минут спустя кто-то пытается войти. Естественно, безрезультатно – тут ломом хрен отогнёшь, не то, что за ручку дёргая. Мы не дышим – слушаем.

– Знаешь, Марин, я сегодня в зеркало смотрела – у меня грудь совсем не растёт. Маленькие такие. Как и были. Представляешь? Даже не знаю, что делать... – жалуется или кричит о помощи симпатичная блондиночка Вика. А?

– Нет, у меня с этим проблем нет. Я много капустки ем, и у меня большие выросли. Хорошие. Вот потрогай... – хвастается Марина, обладательница непомерным трудом накушанных перси.

Громко ржём, наслаждаясь яростными криками и видом содрогающихся врат – девушки тоже бывают не в духе.

Но не о том речь. Ибо Суселу нравится Сивка. Сильно нравится. Поэтому он регулярно дёргает её за волосы и отпускает подсрачники – в общем, даёт понять, что она ему не безразлична и дорога.

Сивка понимает и в порыве разделённой страсти наносит Суселу увесистые оплеухи. Сбивающие с ног. Любя. Человеку, менее овеянному прекрасным чувством, подобный знак внимания нанёс бы тяжёлое увечье, в крайнем случае, сотрясение мозга, при наличии оного, конечно. Сусел лишь расплывается, как блин по сковороде, от умиления и обожания: богиня снизошла, дотронулась к недостойной плоти смертного – будет о чём вспоминать долгими бессонными ночами.

Длинный коридор: крашенные синим стены, два ряда рассохшихся дверей, белый потолок в рыжих разводах – оригинальная цветовая гамма, шедевр архитектурной мысли. Посмотрели? – и будя. Занавес.

Те же декорации. Проскальзывая на линолеуме, убегает от расплаты за пожимание правой ягодицы Веталя Червняк, храбрый идальго в восьмом колене (в предыдущих семи голеностопах соединялись исключительно рабоче-крестьянские работницы с техническими интеллигентами).