Текст книги "Камбоджа"

Автор книги: Артем Шакилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– По-моему, в магазин. За водкой, – демонстрирует чудеса догадливости Костик. – Это ж логично: рюкзак – "Продукты" – водка.

Через минуту появляется Юра, бережно прижимая, как мать близняшек к сочащейся кефиром груди, шесть половинок "Пшеничной" – ути-пути, мои маленькие.

– Теперь нормально. Семь, – подводит итог многодетный папочка.

Придётся его немного разочаровать:

– Конечно нормально. Только не семь.

Не понимает: университетов не кончал – оно, знаете, постоянно пелёнки, распашонки, кашки, а по утрам голову хочется в мясорубку засунуть, после детишек-то – кончать даже в кулачок некогда, не то, что арифметиками заниматься.

– У меня четыре, у Костика семь, у Слона три. Плюс твои шесть. Получается двадцать. Юбилей. Вдвойне приятное круглое число – десять литров. Как думаешь, должно хватить?

Юра матерится, мы ржём и распихиваем батлы по рюкзакам.

В поезде Юра останавливает бабульку-коробейщицу:

– По пиву?

Мы не против.

* * *

– По пиву?

– Юра, а тебе не кажется, шо мы слишком привыкли? Мы всегда при встрече шо-нибудь пьём. Такое впечатление, шо мы без бухла и поговорить друг с другом не сможем. По-моему, надо шо-то менять. Тем более у меня денег – болт.

– И што ты предлагаешь?

– Давай попробуем по лимонаду какому-нибудь вдарить? В экспериментальных целях?

У Юрика на кармане целая гривна бумагой и ровно сорок коп медью. На батл "монастыря". Этой же суммы как раз хватит на две бутылочки крем-соды (я заранее пробил цены у младшей сестры).

Мы идём делать shopping.

Мы в сладостном предчувствии, мы в ожидании чего-то светлого – мы почти на пороге новой жизни: чистой, прекрасной и приятно пощипывающей нёбо.

В первой же лавочке нас ожидает неприятный сюрприз: самая дешёвая водичка с пузырями стоит семьдесят пять коп за ноль тридцать три – сестричка, стерва мелкая, ввела в заблуждение, шутница, блин. Короче, не хватает десяти копеек. Ерунды не хватает, мелочи, а всё равно не хватает. А купить одну бутылочку на двоих здоровых хлопцев – всё равно, что подыхающему от жажды на язык плюнуть – задрочка и сплошное издевательство.

– Дайте жалобную книгу! – похоже, у Юрика тот же ход мысли.

В следующем магазине картина повторяется.

– Да у них прямо мафия какая-то! – злится Юра.

– И монополистическая ценовая политика! – поддакиваю я.

Ларьки либо безнадёжно закрыты, либо принадлежат тому же преступному синдикату.

Всё закончилось тем, что я запрыгнул домой, занял у матушки денег, и мы купили водки.

Мораль сей басни такова: от судьбы не уйдёшь – наукой подтверждено. Экспериментом.

* * *

Кто-то там наверху эксперименты с электричеством затеял: то молнией засветит, то громом шандарахнет – прям как дитё малое: спичками балуется – пиротехнику осваивает, и по кастрюле молотком грюкает – музицирует, аж слюни пускает от удовольствия. Шоу-бизнес, ёлы.

Небо заволокло от края до края: без просветов. И полилось...

Хорошо костёр полыхает, не потушить.

Юра и Костик плащ-палатки захватили, не промокнем. Сидим у огня: я да Слон под одним плащом, Юрик и Костяра под другой палаткой.

– Ну? – предлагаю я.

– Ещё по сто и порыгаем? – уточняет Костик.

– По сто мало для дел благородных, – языком махнуть, это ж не рупь занять, это ж общение без материальной заинтересованности, вот потому и делится Серёга умными мыслями.

Юра прерывает прения, извлекая четыре "пшеничных". Как говорится, каждому бойцу по патрону.

– А стаканчики? – опять на ручнике Слон.

– В экстремальных условиях только из горла! – одёргиваю Серёгу, пока он аперитив не попросил. И вилку. К ложке.

– За шо? – Костику обязательно надо, чтоб ни одна капля просто так.

– За рок-н-ролл! – произносит Юра священный тост. – Мы будем вечны!

Пьём. Костик даже пытается до дна, но дыхания не хватает – слабак! Прям как девочка после девятого аборта: позеленел и зубами стучит. А я вспоминаю: захожу без стука...

* * *

Захожу без стука. Не к девочкам ведь.

Возле кровати стул, на стуле – бутылка водки, нарезанный хлеб из столовой и открытая банка кильки в томатном соусе. А вы говорите, без стука вваливаться некультурно. Согласен, но! – если б я проэтикетничал, то хозяева успели бы заныкать батл – и поступили бы вдвойне некультурно, что есть падение в зловонную яму жлобства и злоупотребление спиртным. А я не дал упасть, поддержал в трудную минуту, спас, можно сказать. Спасибо мне, большое мне спасибо! Сейчас к банкету присоединиться предложат из благодарности. А я, наверно... не, ломаться не стану, выпью рюмашку-другую.

А чего они молчат-то, я не понял? Дёнис на Борьку смотрит, Борька на меня. И взгляд, что характерно, выразительный: КАКОГО ХЕКА ТЫ ПРИПЁРСЯ?! называется.

– Денис, ты мне текст и аккорды "Всё это rock"n"roll" обещал, – чтоб не молчать, говорю я.

– А-а-а, – обстановка разряжается: лампочки гаснут, монтёр на работе. Я прям их мысли читаю: за аккордами пришёл, значит, водки не хочет. Логично?

А вот и нет!

– А хотите: фокус покажу? – ляпаю, ещё не успев сообразить к чему.

– Покажи. Только недолго: ужин стынет.

– Недолго, так недолго.

Шаг вперёд, резко выдыхаю, горлышко ко рту и погнал. Фокус показываю.

– Ты-ы-ы?! – они так офигели, что на секунду замешкались

А за секунду... Имеющий большое хлебало... Спортивное...

Когда отобрали бутылку, мне оставалось дофокусничать меньше половины до полного ахалая-махалая.

– Не надо оваций, – склоняюсь в реверансе.

Просьба выполняется беспрекословно: никто не хлопает. И правильно: я не тщеславный. Вот только захаваю килькой, хе-хе, в собственном соусе. Знатный закусь! Я оценил.

А чего они молчат-то, я не понял? Дёнис на Борьку смотрит, Борька на меня. И взгляд, что характерно, выразительный.

– Пацаны, вы не стесняйтесь: пейте, кушайте, а то сидите, будто засватанные, – я отчётливо замечаю, как вытягиваются их лица.

Но! – молчат.

– Может и мне нальёте? Если хоти...– Борька дёргает щекой, Дёнис прячет скудные остатки за спиной. – Не хотите, как хотите, моё дело предложить. Я у вас пока посижу, а потом на дискотеку пойдём. Пойдём?

Кивают:

– Только без фокусов. Хорошо?

– Без фокусов? Запросто. Я могу и без фокусов.

А бутылку они зря опять выставили.

– Ты-ы-ы-ы-ы?!

* * *

Пустую бутылку Костик поближе к пламени выставил. Зря: расплавится или лопнет, непотребство, короче, и некрасиво. А Костик смотрит на стекло, опустошённое и успокоенное, пристально так смотрит, медитирует. Не к добру это.

Но – обошлось. Его просто тянет пофилософствовать. Обстановка такая, навевает: на земле огонь, с неба вода. Вода падает в огонь, как в душу плюёт, ни себе, ни людям, – пример единства и борьбы противоположностей. Костик стреляет наугад (типа может кого и зацепит):

– У "Крема" все песни про бухло.

Слон и Юрик разом лезут за сигаретами – игнорируют провокацию. А, ладно, почему бы и не поспорить:

– Ерунда какая-то. Не все.

– Все.

– Не все.

– Все.

– Не все.

– А ты скажи: какая не про бухло?

– Ну-у-у... "Маленькая девочка", например. Не про бухло.

– Я тоже лежал в окровавленной ванной и молча вкушал дым марихуаны? Согласен?

– Согласен.

– Марихуана – это тоже бухло.

– А-а-а...

Мы пьём за то, чтоб были деньги у нас и много, потом – за здоровье всех и без виагры, а ещё – за дам, которые дам и вам и нам. Настроение, подмоченное осадками, заметно улучшилось. И пустых бутылок у костра заметно прибавилось. А я подумал, что...

...когда страшно и обидно до слёз – хочется выпить.

Когда чувствуешь себя раскалённым углём, а внутри айсберги – хочется выпить.

Когда зубы напоказ и смех отдаётся дрожью в теле – в общем, хорошо, лучше не бывает, хочется выпить – вдруг станет ещё лучше?!

Ведь так хочется всегда быть тёплым и счастливым.

Так хочется выпить...

Тара вдруг опустела – моя вторая бутылка. Только что булькала, и уже – упс! – нету ничего.

– А давайте "Ой ё" споём, – это Костяра ко времени придумал: чует, хитрюга, созревший сугроб песен в наших хрипящих лёгких: снежок выплюнуть надо, пока воспаление не случилось.

Без возражений. Исполняем. А там, где "Завою с тоски – никто не услышит", во всю мощь четырёх глоток проорали, до оттепели в бронхах. Чтоб никто, значит, не услышал.

А потом "Маму-анархию" никто не услышал, и "Видели ночь", и "Звезду по имени Солнце" тихонечко так – до хрипа, и "Гулять по воде" – не слышно никому? Глухих, бля, однозначно, повезли!

Нет дождя, проплакался. Юра достаёт ещё батл, а Слон – стаканчики (сбылась мечта идиота!). Выпили. Покурили. И затянули "Ой ё". На бис.

И вдруг показалось, что... Да нет, фуфло, глюк просто... Ой-йо-о-о-о! Ой-йо-о-о! Ой-йо-о-о!

А всё-таки не глюк, еле слышно:

– пацаны...

Вроде кричит кто-то:

– пацаны!

Или показалось?

– Шакил!

Оп-па, номер с акробатами. Проняло бодягой, наверное. Меня ж никто в этой глуши не знает. Кроме Юрика, Костика и Слоника. А они меня не зовут, они песню кричат. Душевную. А, может, русалки завлекают? Или "белочка"? А чего голос такой противно знакомый?

– Парни, заткнитесь, пожалуйста, на секунду.

Заткнулись. Слушаю. Уже ближе:

– Пацаны! Шакил! Пацаны!

– А не Кабан ли это? – предполагает Юра.

– Кабан, это ты?! – орёт Костяра.

– Я!!! ПАЦАНЫ!!!

Он возник перед костром – из тьмы соткался – насквозь промокший и такой же счастливый. Слащаво улыбнулся и поведал:

– Слышу: какие-то придурки песни поют. А я иду и подпеваю.

Юра наливает ему водки, чтоб не простудился.

Хрюша глотает, смотрит на свои руки и вопрошает у собравшихся:

– А где мои кроссовки?

Мы виновато переглядываемся – а, действительно, где? – пока Слоник робко не замечает:

– А может, на ногах?

Кабан – ну, ты, Слон, и ляпнул, шо в воду пёрднул! – демонстрирует нижние конечности:

– Я ж их в руках нёс.

– На? – Юрику крайне важно знать, зачем кроссовки носят в руках, а не обувают на пятки. – Это што, новая мода, или куда?

– Шоб не промокли, – терпеливо объясняет Олег.

– Ну и как? Не промокли? – не отстаёт Юрик.

Кабан разводит пустыми руками:

– Не-а, промокли... Дождь сильный.

Юрик удовлетворённо кивает: у прокурора вопросов больше нет.

Олег исчезает во мраке – намерен рыть землю пяточком, но пропажу отыскать. Вскорости возвращается, нашёл. Это есть "Reebon", предмет Хрюшиной гордости с рифлёной подошвой.

Кабан, кстати до сих пор пребывает в блаженной уверенности, что в Америке случайно перепутали "k" на "n". Просто в третью смену делали... Он никогда не слышал о Китае.

Хрюша извлекает мокрые стельки и бережно укладывает на пеньке – поближе к жару. Чтоб просохли. "Reebon" будут сушиться рядом, на предусмотрительно расстеленном носовом платке: не в грязь же такую красоту ставить? Сам Кабан замирает возле кроссовок: только глаза подёргиваются влагой, и пальцы нежно ерошат шнурки.

С открытыми ртами наблюдаем за этой трогательной сценой. Мы в коме.

Первым реанимируется Слон:

– Олег, шо ты нам привёз?

– А-а-а! – оживляется Кабан, – Пацаны, я вам сигарет привёз.

Мы тоже оживляемся: курево – это правильно, а то мы уже половину своего запаса выдымили. Олег лезет в карман афганки, достаёт пачку и... и выливает из неё воду. Вместе с табаком.

Кабан смотрит на нас.

Мы смотрим на Кабана.

– Промокли, – виновато сопит.

– Да ну?

– А может подсушить?

– Проще табачную фабрику построить...

А вокруг – ночь.

* * *

Последняя ночь. Завтра уезжаем.

Вокруг полнейший беспредел: столько людей одновременно напились до крашенных веников, что мне страшно за Родину. Пили все: даже те, кто раньше ближе, чем с десяти метров на пивную этикетку посмотреть не мог – родители не разрешали. И били по попке. Во избежание.

Все готовые.

А я нет.

Пол-литра на шестерых – это извращение. Недовольно переглядываемся. Трезвые. А все вокруг весёлые и пьяные, что одно и тоже.

Вваливается Валера Запаршев: в правой руке дымится "ватра", левой обнимает Налётову и держит стакан водки. Гранёный. Полный. Сука.

У меня аж слюна капает: кап, кап, кап, каааааа – ппппп! – издевается над пересохшим ртом.

– Давайте выпьем за Налётову! – вопит Валера и одним глотком опорожняет ёмкость, затягивается и лезет целоваться, пытаясь нащупать отсутствующую талию спутницы. Ясное дело, безуспешно. Отчаявшись, щипает Ленку за жопу.

Она оглушительно ржёт (не путать со смехом!) и игриво отбивается.

У нас отвисают челюсти.

Мы просто в шоке: Валера не пьёт и не курит – он же спортсмен, гимнаст. Я знаю его с детства: вечные тренировки и спортшкола – вёрткий, быстрый – сильнее, выше, дальше. Он даже в карты проигрывал по-олимпийски: с криком "Шо за хуйня!" делал сальто назад.

А тут такое!..

Налётова оценивает произведённый эффект и что-то шепчет Запаршеву на ушко.

Он свойски подмигивает нам:

– Я иду спать с Налётовой! Идём? – и хватает её за грудь.

Она делает вид, что не замечает пятерню – это всего лишь массаж молочных желез. Мы тоже. Делаем вид. Массаж так массаж. Для профилактики рака полезный. Если потом раком...

Говорят, путь к сердцу мужчины лежит через желудок – нагло врут. Мужчина любит глазами?! – пошлить не хочется, но делать ЭТО глазами?! – блин, да зоофилия тогда норма жизни! И, вообще, если сначала хорошенько не пощупать, до любви дело, однозначно, не дойдёт. Через куда и каким именно местом природа подскажет, а я прошу, умоляю: оставьте органы зрения в покое! Даже контактные линзы не могут гарантировать стопроцентную защиту, а ведь реальный призрак СПИДа гуляет по планете. Может, стоит попробовать – я понимаю: скучно и банально, но всё-таки – проверенный дедовский метод? А если техпроцесс разнообразить резиновым хайтеком, то...

Парочка удаляется.

Пауза усугубляется.

Покидаю мрачное гостеприимство в надежде отыскать луч света в тёмном царстве – водки, хотя бы бутылку.

Посреди коридора стоит стул, на стуле в непринуждённой позе отдыхает СВ. Читает и курит. Возле неё, задницей на полу примостился Кабан. Он курит. Табак и по жизни.

Смотрю на часы: как сказал бы Дрон, без сорока восьми минут три. Ночь. Самое время посреди коридора книжку почитать. И заглотить чуток смол, никотинчиком посмаковать и канцерогенами на будущее запастись – все курят, у всех есть, а мы чем хуже?

Подхожу: "Мастер и Маргарита", "опал" и "ватра".

Кабан, значит, Мастер, а Ксюха... Романтика, блин. Оба в предельном, едва допускающем жизнедеятельность умате – стадия "ещё чуть-чуть – і мертві бджоли не гудуть".

СВ, прищурившись, рассматривает буквы, вдруг ставшие загадочными письменами, и аристократично дымит "опалом" – раздражена: в книжке нету картинок. Кабан добивает обжигающий пальцы бэрик:

– Оксана, ну Оксана же.

Ксюха сбивает пепел и переворачивает страницу.

– Оксана-а-а... Оксана? Ну Оксана же. Оксана-а-а-а, Оксана-а-а-а, ну Оксана же.

СВ игнорирует душещипательный поток стенаний – обнаружила какой-то рисуночек на обложке – это же весьма занимательно: рисуночек, ой как интересно, рисуночек...

СВ игнорирует всё и вся – до того момента, когда Олег, максимально выставив звук дребезжащей шарманки, для полноты ощущений возлагает ладонь на девичью коленку.

...я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой...

Вот тогда Оксана-а-а меланхолично затягивается, и не спеша, обстоятельно и деловито, вдавливает обугленный фильтр между захватнических костяшек указательного и среднего пальцев. Подносит фильтр к глазам и – не до конца потух – опять погружает, вплоть до полной ликвидации тления. Изящным движением тонких нервных пальчиков мусор отбрасывается на голову Кабану – другой поблизости не оказалось.

Хрюша убирает руку и внимательно рассматривает ожог. Заметно как в его прозрачно-пустом черепе, нехотя, переключается реле, отвечающее за причинно-следственные связи. Страшный скрежет, пар из ушей, звонкий щелчок чего-то с трудом впихнувшегося не на своё место.

Результат:

1.испорченная ладонь баюкается подмышкой;

2.счастливая улыбка озаряет пятачок: ОНА наконец-то обратила на него внимание! Пусть немного нетрадиционно, но это в ЭТИХ делах только к лучшему.

А значит:

– Оксаана-а-а-а, ну Оксана же.

СВ подкуривает новую "опалину".

– Оксаана-а-а-а, ну Оксана же.

Надобно отседова дёргать. Интересно, когда Кабан решится опять полапать СВ: во время этой сигареты? или следующей? или догадается, что безопасней в перерыве между?

И тут меня пробило на умняк. Ведь то, что сделала Ксюха, это...

Всё равно, что ковыряться пальцем в анальном отверстии, а потом дурно пахнущими фалангами извлекать на свет божий засохшие сопли из шнобеля. Если гигиеническую процедуру никто не видел, то эпизодом можно либо пренебречь, либо тайно гордиться, как гордятся сильные люди попранием морали и маразматических устоев. Если же кому-то довелось лицезреть ископаемые движения пальца – всегда можно сделать вид, что данная последовательность ковыряния – всего лишь преднамеренный эпатаж...

Нет у народа огненной воды. Пожрали всё. И не лезло – по обильным заблёванностям определяю – а затолкали. Про запас. Верблюды хреновы.

Возвращаться пора. К раздражённым девочкам, к пустой стекляшке, которую после позорного распития на шестерых и бутылкой назвать стыдно, к недоеденному закусю – двум кусочкам белого хлеба. Тошно, а надо: ждут меня.

Взгляд с порога – безнадёга, прям не заходи – умри на месте, а с утра воскресни, дело к ночи, тело хочет, аж хохочет. Тьфу ты, ёлки зелёные, вот так всегда: вместо наслажденья материально жидкого суррогат глупейших мысленных экспромтов. А всё из-за неудовлетворения естественной потребности – кислые лица в тишине и без бокала нет вокала.

Рассказать сказку? Как раз под настроение. Вот такую:

Принц обошёл всё королевство и достал напяливать хрустальную туфельку на ноги, ножки и откровенные копыта. И никому туфелька не пришлась впору. И вот однажды потерявший всяческую надежду принц случайно забрёл в бордель. Случайно? Ну-у-у... Случайно. Навстречу вышла старуха с провалившимся от сифилиса носом, настоящая ударница орального и вагинального, а также анального труда. И представьте себе, ей-то туфелька... Они жили недолго и несчастливо...

Вот такая вот сказка. Не-а, лучше не рассказывать. Не поймут.

Остановку разрядил Валера.

Дверь открылась и внутрь впорхнула Налётова. Если, конечно, прохождение дверного проёма весьма плотной комплекцией можно охарактеризовать глаголом "впорхнула". Но не будем придираться к словам. Не будем мелочными. Если девушке хочется, чтобы окружающие ассоциировали её с глаголом "впорхнула", кто против? Точно не я.

Её личико раскраснелось и прямо-таки излучало в пространство длинные волны восторга. Ну, может, средние. Но точно не УКВ.

– Я Валерку спать уложила, – сообщает она, мечтательно закатив крохотные глазки. – Он так нажрался, так нажрался.

Это комплимент или оскорбление?

– А вы почему такие грустные?

Овчалова дежурно улыбается и моментально настраивает тембр голоса до нужной степени елейности:

– Што ты, Леночка, и совсем мы не грустные, – и сразу же себе противоречит: – Грустные, потому што сегодня последняя ночь в колхозе, и мы больше сюда не приедем.

Налётова принимает сказанное за натёртый бархаткой рубль и вмыкает за компанию. Ей хорошо: она выпила явно больше чем недоделанные сто граммов, и теперь имеет возможность ПРАВИЛЬНО грустить. А мы нет – на сухую ПРАВИЛЬНО погрустить ещё никому не удавалось.

Из-за приоткрытой двери появляется голова Валеры. Голова цветёт и пахнет. Голова просто счастлива и потому лишена условностей. Голова лыбится и фамильярно требует:

– Налётова, пошли ещё трахаться! Или ебаться? Я хотел сказать спать.

Ленка вздыхает, всем своим видом являя конкретно помолодевшую и не страдающую отсутствием аппетита мать Терезу: типа, и не хочется, а надо Валерочку уложить, а то набедокурит дитё малое, начудит. Такая уж, девки, бабская доля: они бухают, а мы смотри, чтоб чего не приключилось, вот.

А что? Кто против? Только не я.

Ведь последняя ночь.

Завтра уезжаем.

Тела, праздно шатающиеся (в прямом смысле) по лагерю, стреляют друг у друга сигареты. А сигарет – болт! Табачок исчез внезапно, в один день и у всех сразу, а если у кого и есть, то жлобски приныкан и курится втихаря где-нибудь в отдалённых кущерях. А курить хочется – ушки пухнут.

– Шурик, у тебя сигаретки не будет? – Овчалова обладает интереснейшим речевым аппаратом, способным в зависимости от ситуации до неузнаваемости изменять характеристики: послать нахала – басы, грубить маме – фальцет. Сейчас она спрашивает голосом, которым разговаривает с малознакомыми взрослыми и когда ей что-нибудь нужно – голосом маленькой наивной девочки.

Я пожимаю плечами:

– Киса, последнюю утром докурил.

Она смотрит на меня взглядом из разряда ЧИСТО ЖЕНСКИХ – взглядом марки "ты же мужик, ты должен всё уметь, придумай что-нибудь".

Подобная ситуация – ни сигарет, ни денег – со мной однажды уже случалась. Тогда я да Сусел выручились самокрутками из чая. Было дело, курили сушёную крапиву, по синьке перепутав с мятой. Вкус крапивного дыма напоминал жареную рыбу – я чуть не проблевался.

Возможно это выход. Для Ольги. В смысле, самокрутка.

– Киса, у тебя чай есть?

– Есть.

– Будешь?

– Да не хочу я чаю! Я курить хочу!

– Вот я и говорю: чай будешь курить?

– Чай?

– Чай.

– А можно?

– А кто тебе запретит?

– А как?

– Сделаем самокрутки или "козьи ножки", смотря шо тебе больше нравится, и подымим. Тебе самокрутку или "ножку"?

– А што лучше?

– Без разницы. Один хрен...

Чай оказался хорошим и дорогим. В гранулах. Нда-а-а, такой я ещё не курил. Бог миловал. До сегодняшней ночи. Ага, не миновала меня лажа сия.

Гранулы я аккуратненько ложечкой размял. Поначалу, конечно, переусердствовал – в порошок. Первый блин боком. Но это меня не смутило, и дальше дело заладилось.

– У тебя бумага есть, – спрашиваю.

Молчит, и покраснела.

– Мне не для ЭТОГО, – говорю. – Мне, знаешь, как папиросная, чтоб свернуть и туда чай засыпать.

– Тетрадка подойдёт?

– А потоньше что-нибудь есть?

Тьфу ты, дура, опять засмущалась.

– Газета там какая-нибудь?

Нда-а-а, лучше б я этого не говорил: девку так в краску вогнал, что боюсь, как бы кровь носом не пошла.

– Ладно, мать его, давай тетрадку...

На балконе предрассветные сумерки. Впрочем, как и за балконом. Курим.

Я ощущаю каждым рецептором вонь от жжённой бумаги и тлеющего чая. Я пропитан вонью насквозь: просочившись через кожу, жир и мышцы в лёгкие, а затем назад, отфильтрованный телом мерзкий запах расползается гарью пожарищ и копотью крематориев. Сначала его жертвой становится наш обожаемый ЛТО, потом родной Харьков, вся Украина и, наконец, в Штатах пиплы останавливаются посреди стритов и принюхиваются под звон пикирующих с неба инопланетный звездолётов-тарелок, не справившихся с внезапной газовой атакой. Так им и надо.

Не знаю как тарелки, но в соседней палате запах учуяли: Копейка перестал изводить сексуальными домогательствами Аньку Грибай и прискакал с просьбой оставить на пару тяг.

Окурки, рассыпая искры, падают.

Мне до защемления сердечной мышцы хочется, чтоб внезапный порыв ветра закружил их в танце бешено влюблённых светлячков, чтоб ночь запятналась мельканием огненно-точечных узоров. Упали. Копейка возвращается на прерванную битву 1-го Полового фронта. Похоже, превосходящие силы собираются выйти на направление Главного Удара. Выдержит ли Анькин укрепрайон? Она и раньше была слаба на передний край обороны...

– Всё равно хочется курить.

Стоим. Смотрим на скошенное поле, на стог вдалеке. Думаем. Ни о чём. Пугающе притягательная черепно-мозговая пустота.

– Саша, глянь, што это? – в её голосе тревога.

– Где?

– Вон.

– А пальцами тыкать некультурно! – не могу удержаться, чтобы не подколоть.

Возле столовой прописались бидоны для пищевых отходов. Опорожняют их только утром, а ночью запахи халявной хавки привлекают местных шавок. Сейчас вот трапезничает громадная одичавшая овчарка. Зверюга.

– Волк, – я отражаюсь в тёмном омуте карих глаз.

– Волк? Нет, правда, волк?

– Нет, не правда. Но пусть будет волк. Хорошо?

– Хорошо.

Набираю побольше воздуха, и:

– Во-Оооллк!!

Друг человека испугано прячется за углом.

Заинтересованный и конкретно подогретый различными стимуляторами народ выползает на балконы:

– Шакил, ты чего орёшь? Какой волк?

– А вы не видели?! Волчара возле столовой. Натуральный. Киса, скажи.

– Да-да, возле столовой.

Пока все расходились (начал дело – кончай в тело, не оставляй на завтра ту, что можно отлюбить сегодня), я подумал, что:

...каждому дана одна единственная возможность сделать ЧТО-ТО из НИЧЕГО. Этот мусор в наших генах остался ещё с тех заплесневелых времён, когда общение с колдунами, ведьмаками и магами было такой же обыкновенностью, как сейчас дёрнуть ручку унитаза. Обыкновенные посиделки наших прапрапрапрапрабабушек с нечистью и наградили нас "изменчивыми" генами. Жалко, одноразовыми. И, похоже, свою ВОЗМОЖНОСТЬ я бездарно проебал...

Ольга вернулась в палату: она так и не увидела, как из-за угла метнулась тень и – специально, я уверен – остановилась под фонарём, напротив облюбованного мной балкона. Чтоб я мог хорошо рассмотреть серый, с сединами, мех. Миг – и тень заскользила по скошенному полю. Тишина.

Это был волк.

Настоящий.

И полная луна...

* * *

А потом мы добавили, повыли на луну "Псов с городских окраин" и легли спать.

И было утро, и похмелье, и голова превратилась в БОЛЬ, а ротовая полость – в ПУСТОЙ МЕШОК ИЗ-ПОД ЦЕМЕНТА. Как обычно.

Мало того, нас разбудил внезапно оживший лагерный громкоговоритель: электрическая тварь злобно заскрежетала "Вставай, проклятьем заклеймённый..." Или в радиорубке обосновался кто-то с вывихнутым чувством юмора, или в семье не без инцеста. Правда, Костика "Интернационал" – вместо соловьиных трелей будильника – привёл в неописуемый, почти детский восторг, даже ранение сивушными маслами в голову моментально зарубцевалось очередным шрамом, шрам расплылся нечёткой бледной полосой, полоса заросла сальными хаерами – клиент созрел и перед смертью почти не потел, справка прилагается.

Я где-то читал, что у коров от Шопена надои повышаются.

Мы отправились на водные процедуры – к "бревну".

Не даст соврать Нептун Посейдонович, в воду лезть панически не хотелось: тело ягодицами предрекало – ТАМ мерзко и сыро. Но: всем стоять! сейчас я буду осуществлять погружение!

Когда нечем дышать, подъём на перископную глубину. Роговой отсек кверху, кислород глотается, перерабатывается и выплёвывается.

Плыву. Вот уже и берег показался – метрах в двадцати. Хорошо, что я глазастый: ствол с отпиленной верхушкой торчал, не добирая до поверхности воды каких-то сантиметров. Мог бы и напороться.

Интересно, а что если?..

...принимаем солнечные ванны, сидя на "бревне", Костик рассказывает, как на мгновение отказали конечности, и не хлорированная ряска хлынула в широко открытый рот, когда Шакил, как Христос, пошёл по мутному зеркалу пруда.

Религиозное озарение затмило Костику очи: прогулок аки по суху не было – просто встал я во весь рост на спил древесный, аккурат у самой поверхности затопленный. Что не помешало Костяре записать себя в мои апостолы (может, хоть Иудой, а? на полставки?). А ещё он решил, что нежданное Пришествие необходимо обмыть, и крестить отныне надобно не водицей, а истинно водкой, ниспосланной небесами пречистыми для отдохновения духа и телесного послабления, дабы не противоречить ментальной склонности и с юных лет к истинной вере приучать. Аминь.

Я смотрю на выпирающую в такт словам нижнюю челюсть и вижу ацетиленовые горелки новой инквизиции...

...если бы Христос снизошёл к нам сейчас, его не распяли бы, он просто, на хрен, спился бы и подох от белой горячки во тьме веерного отключения...

Костик зовёт всех выпить.

* * *

Настроение – попуск.

Тотальный.

– Пойдем, выпьем, – понимает Костик, – У меня есть.

Киваю. Золотой человек: с полувздоха тему ловит, всегда готов поддержать в трудную минуту рюмкой милосердия – не золотой человечище, брильянтовый. Эх, даже солнышко засветило над нами значительно радостней, беззаботно разбазаривая фотоны и отражаясь от глянцевого, кристально чистого лица Костяры.

– Я тут давеча сделал. Ща попробуем.

А вот это зря: ещё никто не видел ничего хорошего, что бы произвёл кипучий разум Шамана посредством не из правильного места выросших рук. И небо что-то затягивает: небось, к дождю.

– А-а-а... пить?

– Сюрприз. Мне тут рецептик дали. Ща попробуем.

Поднимаемся к Костику. В палате сидят оба его сожителя, колдырить собираются: вино, водка и консерва с хлебом – куда там ресторанам?! – стол накрыли, даже про чашки не забыли: большие для вина, маленькие под водку. Тю ты блин, а Костик загадочности навёл.

– Не-а, не то, – категоричность его голоса отрицает возможность существования Права На Возражение. Но я всё-таки пробую:

– Как не то? А, по-моему, то самое. Самое то. Как не то?!

– Вот, – Костик гордо достаёт из-под кровати полуторалитровый пластик белёсой жидкости, в котором одинокими субмаринами плавают крупные сгустки неаппетитного вида.

– Шо это?

– Это из зубной пасты. С водой размешал, сахарку добавил, на неделю поставил. Рассказывали: сильная штука. – Костик наливает доверху маленькую чашку. – Давай, Шурка, давай!

– Не, Костик, понимаешь, напиваться не хочу. Я лучше с пацанами винца. Чуть-чуть.

И я действительно употребил только вина. Чуть-чуть. После водки.

Костяра надулся. Ну, это понятно: каждый шеф-повар желает, чтобы его эксперименты вызывали обильное слюноотделение, а тут самому пришлось всю порцию продегустировать и не обляпаться. А вот я едва не запачкался, тобишь чуть на проблевался, когда Костик особо крупный сгусток пасты пальцем из чашки вылавливал, а потом слизывал с ногтей, причмокивая.

Как ни странно, но ему вставило. Так что, юные, финансово ограниченные, но находчивые и с горящими трубами, дерзайте!

* * *

По шарам вставило – в голове немного прояснилось. Прогулки по воде помогли. Сидим на "бревне", плавки сушим, курим "приму". Да не какую-нибудь "люкс" или "оптиму", а нормальную, Каменец-Подольскую. Вонючую и мерзопротивную. Как для нас деланную.

Воздух сотрясает "Прощание славянки" – это покидают лагерь автобус и две машины: везут школьников на колхозные поля. Таки без маньяков-садистов в радиорубке не обошлось: детишкам на солнцепёке, раскорячившись, километровые грядки окучивать, а маньяк, падла, издевается. Сидит, небось, ноги на столе, пиво, сигаретка – и вентилятором охлаждает вспотевшую промежность. Фашист.

Транспорт поглощает дорожная пыль. "Прощание" смолкает. И после небольшой паузы:

КАЗАНОВА, КАЗАНОВА – ЗОВИ МЕНЯ ТАК,

МНЕ НРАВИТСЯ СЛОВО

В ЭТОМ ГОРОДЕ ЖЕНЩИН,

ИЩУЩИХ СТАРОСТЬ,

МНЕ НУЖНА ЕГО БОЛЬ...

Казанова, значит. Ню-ню. Не просто чекан-чикотило, а сексуальный – из разряда Утренних Арабских Шейхов. Каких шейхов? Вы не знаете эту историю?! Тогда слушайте, она коротенькая:

Как-то погожим утром известный и ооо,ооо,чень – нет, ооо,ооо,ооо,чень – богатый арабский шейх приказал купить для своих трёхсот наложниц триста фаллоимитаторов с моторчиками. Себе же он сделал пластическую операцию по изменению пола. Самолично. Долго что ли? Чик – и всё. А потом удалился на покой в женский монастырь (красный фонарь у входа), чтоб десять лет спустя стать первым римским папой-транссексуалом. Была у шейха такая мечта. С детства. Мечтал он, понимаете ли, быть одновременно и женщиной и папой.