Текст книги "Камбоджа"
Автор книги: Артем Шакилов
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Пацаны, я тут нашёл. Для крыши...
– НННЕ-Э-ЭТ!! – одновременно взревели Костик и Хрюша. Но было поздно.
Со счастливой улыбкой человека, исполнившего трудовой долг, Серёга водрузил громадный кусок на – один к одному, один к одному! – крышу строения. Строение рухнуло.
Вот так вот: три часа самоотверженной работы Слону под хвост.
Конструктивную критику и разбор родословной Сержа я слушать не стал. Сколько можно? – каждый раз одно и тоже...
Шалаш, конечно, реставрировали. Слон, правда, к творческому процессу допущен не был: в воспитательных целях занимался сбором палой древесины, которой и так заготовили на неделю вперёд. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к архитектурным памятникам руки не протягивало...
Костерок тихонько потрескивает, палочки пережёвывая. Глотаем Юркину стряпню. И водку. Первое – для тела, второе – для души, компот не предвидится. С руководством лагеря вопрос о нашем посещении дискотеки решён положительно – пообещали культурно себя вести.
Костерок потрескивает. Глотаем – к дискотеке готовимся. Чтоб культурно, значит...
* * *
Ради всех святых и наоборот, кто мне объяснит: зачем я так жадно водку глотал до самого утра?! Сорок минут сна перед подъёмом панацеей не оказались: спать хочется нереально, голова раскалывается, тошнота прогрессирует. А ведь это только начало!
...доброе утро, Последний Герой, доброе утро тебе и таким как ты...
Николаша, завхоз и мой непосредственный начальник – призрак коммунизма в пятнистых десантных штанах – понимающе улыбается в рыжие усы. Незваный вампир дальше порога не продвигается и произносит страшное слово:
– Подъём!
Это касается только меня и Вадика, остальным можно ещё ПОЛТОРА ЧАСА нагло дрыхнуть, пока некоторые...
Некоторые – это Вадик и я, хозбригада, сливки ученического общества, максимально приближённые к сметане общества учительского. Мы, хозбригада, не месим полевую грязь после затяжных дождей и не дышим пылью тяпок под способствующим раковым заболеваниям солнцем. Мы помещаемся в тенёк прицепа и, подхваченные трактором Т-25 красно-потрёпанного вида, едем – летим! – за продуктами в деревню.
Едем...
Ради всех святых и наоборот, кто мне объяснит: зачем эта дорога такая неровная? Неужели провидение специально, карая меня грешного, направило Серёгу-тракториста именно сегодня не по нормальному (смотря, конечно, с чем сравнивать) асфальту, а по размытым во время последних осадков просёлочным колдобинам. Это ж, на хрен, американские горки какие-то! Янки, гоу хоум! Я уже два раза в деревянную крышу прицепа болезным кумполом впечатался – товарищи, ну не дятел я, у меня же шишки набиваются!
Как ни странно – Господи, ты всё-таки есть! – начинает попускать. А вот Вадик наливается весенней зеленью – пили-то вместе, а опыту у пацана, видать, маловато, непривычный он к экстремальным веселухам. Ничего, жизнь заставит, друзья научат.
Едем...
Побелевшими пальцами цепляемся за лавочки.
Арина Ивановна оборачивается и (чёрт её дёрнул поехать с нами!), улыбаясь (чего они все лыбятся-то?), протягивает нам по яблоку:
– Угощайтесь, мальчики!
Мне что, я-то яблоки не ем и потому как объект пригодный для помещения в желудок не воспринимаю. А вот Влад проблевался. Еле до борта донёс.
Пупсик сообразила, что допустила бестактность, и попыталась загладить вину: предложила освежить дыхание "тик-таком". Чтоб не штыняли, в общем. Выделила по одной штучке на рыло. Дабы от лишних калорий жирком не обросли.
Дыхание-то мы, конечно, освежили – как же на халяву-то и не освежить? – да без толку: не зря мы всю ночь беленькой баловались. Лечились. На ветру простыли: горло так болело – слово сказать, что наждаком по гландам прочесать. Вот и полоскали – водкой.
Едем...
Приехали.
Первым выпрыгивает Николаша и помогает Ивановне спустить по приставной лестнице более чем центнерные телеса. Телеса трясутся студнем, пыхтят, норовят завалиться на бок, но завхоз уж тут как тут: поддерживает, моментально краснея и шумно выдыхая воздух. Это заразно? Вываливаемся вслед. Не краснеем и не пыхтим. Похоже, у нас иммунитет. После ночных прививок полулитровыми шприцами.
Старшие разбредаются по делам прохлаждаться, а Вадик и я таскаем мешки с хлебом и крупой. Как только заканчиваем, Вадик отправляется в магазин отовариться по лагерным заказам: кому сигареты, кому водку и консервы.
Сижу. Жду неизвестно чего. Зато известно чего не дождусь: с моря погоды – далеко отсюда до моря. Отсюда до всего далеко.
Только Серёга-тракторист рядом – но он не в счёт: комплекцией для моря мелковат, даже на Азовское не затянет, и дна в нём нет – сколько не выпьет, всё мало. Зовёт:
– Эй, Сашко, йды сюды. Бач що в мэнэ е?
Погоды с моря-окияна?! Чайки и солёный бриз? Не угадали, господа. Я весь извёлся в ожидании чуда, вот такое чудо, я, наверное, и жду!
Точнее дождался.
Серёга дразнит – видит, гад, в каком я состоянии – бутылкой винища плодово-ягодного разлива, жидкостью, явно рекомендованной Минздравом как рвотное и заменитель касторки:
– Будешь?
Издевается, соляра. Кто ж от лекарства отказывается:
– Если не жалко... Конечно буду.
Серёга резким движением лишает батл пластиковой пробки и делает глоток. Как раз на полбутылки.
Амфора с нектаром богов передаётся в жаждущие руки: глотаю с превеликим удовольствием и с такой же неохотой возвращаю ёмкость Серёге.
Вдали показывается Вадик, гружённый исполненными желаниями. Его замечает мой поилец:
– А ёму дамо? Чи можэ нэ трэба?
– По-моему, надо дать. А то как-то нехорошо. Плохо человеку – надо лечить.
– Тоди трэба. Йды сюды! Бач, що в нас е? Будешь?
Будет, конечно. Чего ему не быть?
И он был.
Всю обратную дорогу Арина Ивановна с подозрением на нас косилась: должны вроде пахнуть "тик-таком", но штыняют опять не по-детски.
Мы благостно улыбаемся: микстура подействовала – тошнота сгинула, лицо Вадика дозрело до нормально-розового цвета, полегчало пацану. Что не говорите, а народная медицина – это нечто.
Шутки шутками – на счёт бабушкиных бредней, а неделю назад, ночью, учителя подняли лагерь: заболела девчушка из девятого "Б" – температура сорок и выше. Вызвали скорую, но там честно предупредили: в вашу тьму-таракань доберёмся не быстрее чем через три-четыре часа... Мы ползали по траве, жгли спички – искали жабу. Обычную жабу, на которую полагается подышать – передать болезнь, после чего земноводное, согласно поверью, должно сковырнуться. Нашли – Слон нашёл – больная подышала, жаба сдохла. Спустя час температура упала до приемлемых тридцати семи – без единой таблетки: во всём лагере не нашлось аспирина, зато обнаружились стратегические запасы димедрола и паркопана, безвозмездно жертвуемые из личных "аптечек" учеников. К утру приехал рафик с заблёванным водилой и нетрезвой медсестрой – ночью они отмечали юбилей главврача...
* * *
Костерок потрескивает. Глотаем водку – юбилейная пятнадцатая бутылка – к дискотеке готовимся. Чтоб культурно себя вести.
– Только вот этого не надо, – Вадик трогает нож, оттопыривающий карман моей афганки. – Так, пацаны, холодное оружие на подстилку!
Почему-то его слушаются – карман напрягает пустотой...
Музыка грохочет в столовой: темнота изредка рассекается моргающим светом, непереносимо хрипят колонки архипенсионного возраста.
Мы становимся традиционным кругом и танцуем: руки согнуты, как у боксёров, в локтях перед грудью, плечи двигаются в порядке "правое вперёд – левое назад, левое вперёд – правое назад", ноги перетаптываются на месте.
Я как-то по ящику смотрел то ли "В мире животных", то ли "Клуб путешественников", там африканские продвинутые пацаны очень похоже перед камерой выделывались...
Вот и мы так танцуем.
Так ВСЕ ТАНЦУЮТ.
Это ж вам не твист какой-то, не гопак – это же ТЕХНО!
Иногда сквозь толщу умца-умца-ударников прорываются разные "Винд оф чейндж", "Ганстас пэрэдайс" и "Донт ту ю край". Но если внимательно вдуматься и столько же выпить, становится понятно, что и рэп, и хардовые запилы тоже есть сплошное безнадёжное ТЕХНО.
В круг вклиниваются девочки.
Девочки строят глазки. Наши бляди – для чужого дяди. Их мальчики, подпирающие стены, нас откровенно ненавидят. Но нам на эту беззубую ненависть не менее откровенно положить: мы сильнее, а значит – всех можно, даже если и хочется.
В центре Юра танцует соло: от блаженства жмурится и медленно – стриптиз! – расстёгивает афганку. Взорам юных гурий открывается болтающийся у Юры между ног непозволительно огромный – для общественного места! – тесак в ножнах, прикреплённых к армейскому ремню.
Баб как ветром сдуло.
Наверное, стоило оставить ножик в шалаше.
Хлебосольные девичьи промежности с вывесками над клиторами "Добро пожаловать!" отменяются – спасибо хореографии Юрика. Балерон херов!
Танцует. Он в том самом состоянии соответствия души телу, когда кажется, что организм способен воспарить, кровь, кости, кишки и прочий ливер нематериальны, что пятки и пупок и есть душа. Короче, Юра потерял КОНТРОЛЬ...
Говорят, свобода измеряется длиной поводка.
И это правильно.
А ещё она измеряется наличием видеокамеры в углу, "жучка" в телефонной трубке, спутника-шпиона над головой. Бабушки у подъезда и дверной глазок напротив тоже отмеряют по себе твою свободу. А то вдруг её станет слишком много?! А то, что слишком, как известно, нехорошо. Вот поэтому и нужен КОНТРОЛЬ: поиск колющего-режущего в карманах и работа над ошибками в проверенных тетрадях. Надо, надо, надо... А то как же?!
Мы танцуем. Очередной медляк – Слон решается: выдвигается к стене, у которой на стульчиках сидят одинокие, никем не приглашённые самочки. В полумраке лица не просматриваются, а зажигалкой подсветить вроде некультурно. Короче, природа подскажет.
Доверившись инстинктам, Серж склоняется, в глубоком реверансе, потупив взор. Открытой ладонью, не глядя, тычет вперёд – приглашает на танец. А девчушку-то резвенькая: головкой качнула, ушла из-под удара, сохранила зрение. Не чувствуя тонкую кисть в своих фалангах, Слон повторяет манёвр. Не глядя. И опять пальцами в глаза. Резвенькая изворачивается. Слон опять не чувствует кисть. Не понимает. Выпрямляется. Пристально смотрит и разводит руками – типа я не понял, это чо, кидалово?! Девушка, сообразив, что сейчас начнут приглашать не пальцем в глаз, а, как минимум, кулаком в челюсть, отрывает ягодицы от мебели и кидается в распростёртые – не понял?! – объятья Слоника.
Лицо её остаётся в полумраке и загадкой, но рост в тени не спрячешь: полтора метра в прыжке на ходулях – фэйс как раз на уровне живота Сержа.
– Зато наклоняться не надо, – комментарий к карикатуре, и уже тише, нам: – Член сосать легко и просто детям маленького роста .
"Wind of change" – надо танцевать – и Слон танцует: его руки не достают до девичьей талии, девочка, на цыпочках, и всё равно едва касается ладошками его плеч, но это помеха единенью молодых сердец. Слон отодвигается чуток от своей избранницы и наклоняется, оттопырив зад для поддержания равновесия. Это решает проблему возложения рук на соответствующие места.
В такой позе он терпеливо кружит на месте и даже поддерживает беседу, перекрикивая заторможенную мелодию окончательного чейнджа.
Музыка глохнет – дискотека закончилась.
Слон глотает дым, мы дымом давимся.
Девочек и мальчиков разогнали по корпусам – спать пора! – пись-пись и в люльку, горшок зовёт.
– На пляж?
На пляж так на пляж.
Стоим – Юра, я, Слон, Кабан, Вадик, Булкин и Третий – водичкой любуемся. Камыши созерцаем, от прохлады вечерней ёжимся. Купаться никто не спешит. Потому как любуемся, созерцаем и ёжимся.
– А давайте голяка?! – толкает Булкин идею в массы.
Массы идею поддерживают: сотрясая гениталии, с криками и воплями нарушают неприкосновенность пруда...
...он любил болтать своим болтом...
Подурачились и будя, пора вылезать.
Полночь.
– И шо, теперь одежду на мокрое тело одевать? – вопрошает Слон. Резонно.
Озадаченные, молчим.
– Надо обсохнуть, – предлагает Кабан.
Киваем – действительно, надо.
– А я хочу нырять!! – психически нездорово орёт Булкин и забегает по колено в воду. И ныряет. Повторяю: воды по колено – он ныряет. Раз ныряет – встревает черепом в песок, второй раз – стойка на ушах, третий... О, эта гремучая смесь: водка, а потом танцы.
Ну и ладно, хочется человеку уподобиться страусу? – и пусть уподобится! У нас демократия, в конце концов. И в Конституции тоже. Написано. Поэтому и флаг такой: вверху вроде небо, а снизу жёлтое всё.
Наклоняюсь за сигаретами и случайно мажу взглядом по ближайшему корпусу.
И офигеваю.
Половина тёмных окон усеяна – надеюсь! хотя издалека не разобрать – девичьими физиономиями. Пляж-то освещён двумя фонарями и отлично просматривается.
А мы тут, значит, дружно под Адама до грехопадения косим: нифига не прикрыто.
А они, стало быть, любуются. Прародительницы.
– Пацаны, обратите внимание.
Обращают. Все, кроме Булкина. Он по вкусу песка на мелководье выясняет: есть ли здесь нефть. В крайнем случае: когда была в последний раз? Это же важно...
– Мальчики, помашите девочкам ручками! – командует Юрик.
Разворачиваемся органами к окнам и машем. И ручками тоже.
Завтра домой.
* * *
Завтра домой.
Уезжаем мы завтра.
А нынче последняя ночь.
Вокруг все готовые, а я трезв, как змеевик самогонного аппарата: вроде и непосредственно, вроде и через меня, но – мимо капает. Рядом, а не хлебнуть. Скучно.
Возвращаюсь в свою палату – пусто, все где-то отвисают. Водку пьют. Суки. Мелкие людишки. Они не понимают, что отравляют свои молодые организмы алкоголем, никотином и всякой приятной гадостью. А ведь им ещё детей рожать и строить светлое будущее.
Дверь отворяется без стука. Заносят Юру. Укладывают. Помогают раздеться. Он пытается встать, ему помогают лечь. Засыпает.
Нет, так дело не пойдёт. А вот я пойду. Прямо сейчас. К Овчаловой пить чай. Раз водки нету...
Гадливо пью чай.
Во как оно сложилось-то! Во каким боком вышло! задним! Чай пью! Батюшки светы! Эдак, страшно сказать, и до "Пепси-колы" недалеко. Сначала чай, а потом что? – курить брошу?! И это в тот исторический момент, когда весь лагерь, не покладая рук, в поте лица своего не жалея живота, вздрагивает и тостится, воспивает и закусывает. А я – чай!! У всех, значит, завтра похмелье будет, а у меня что, диабет от трёх ложек сахара на чашку?!
Зачем нам диабет? Нам диабет не нужен!
В палату просачиваются пятеро замотанных в простыни одноклассниц, крокодайлы, ещё и какие – не всех больных война убила, прости Господи убогих. Экстремальные какие-то: суетятся, бегают туда-сюда, глазками блестят. Сразу видно – нормальные люди! – шары залили, теперь жизни радуются.
– Чего, – говорю, – дёргаетесь? Шо случилось? Где пожар?
– Какой пожар?!
– Вот и я говорю: волноваться не надо. Рассказывайте.
Вопят квартетом и взахлёб:
– Мы там! Мы там! Мы там с Юры плавки сняли!!
Тьфу ты, а я-то... А они со спящего и слегка перебравшего...
– Ну и шо? Вы шо? никогда голой задницы не видели?
– А мы не задницу... Девки, побежали ещё посмотрим!
А-а-а, вот где, значит, собака подмылась: Юркин инструмент заинтересовал. И, мало того, в восторг привёл. Неописуемый. Ню-ню...
* * *
Разворачиваемся инструментами к окнам – повезло: вода как парное молоко – есть, чем потрясти. Нам машут в ответ, посылают воздушные поцелуи.
Но хорошенького понемножку – возвращаемся к шалашам водку допивать.
Костик рассказывает анекдоты. Тираннозавры от таких шуток со смеху вымерли – самый свежак Костяра выдаёт. Обязательно начиная очередную бородатость словами "А хотите анекдот?", Шаман, залпом, без пауз, выплёвывает десяток преданий старины глубокой.
– Костик, – не выдерживает Кабан, – лет десять назад тебя бы, на хуй, посадили. За порочащую советского человека тупость шуток.
Что такое оскорбление в лучших чувствах? Это Костяра, гордо задравший подбородок, нетвёрдой поступью шагающий.
– василий иванович у петьки приборы? двадцать шо двадцать? а шо приборы? – бубнит он, вступая берцем в кастрюлю с недоеденной кашей на дне.
– попали на небо...необа...необитаемый остров, – цепляется ногой за поваленное дерево и падает
...трагично, но зато как "Челленджер"...
мордой в прелые листья. Кастрюля плотно состыкована с пяткой. В этом положении – личико в землю, руки-ноги в стороны – Костик и засыпает. Начинается дождь.
Оптимальное распределение спальных мест: Слон, Кабан, Булкин и Третий в одном строении из сучков и задоринок, Юра, Вадик и я – в другом. У Костика: ковёр – цветочная поляна, стены – сосны-великаны, крыша – небо. Наше счастье, что он так удачно выбрал лежбище: в шалаши запрессовались, как кильки в банку, мест нет. А если учесть Костярыны габариты и отсутствие малейших признаков альтруизма...
Ночью я проснулся. Замёрз жутко – конец августа. Нет, ну не то чтобы, но всё-таки. Вышел из "княжеского шатра", дыша перед личиком желудочными испарениями – не парфум, но, как говорится, своё дерьмо не пахнет. Огонь почти погас: остались только слабые угли, подкинем жратвы-древесины и будем греться. Мы. Мы: это руки, ноги, голова, жопа и т.д. Особенно голова. Что-то там очень замёрзло и болит. Льдом трещит и раскалывается. А по льду коньки туда-сюда, туда-сюда, скрип-скрип, аксель через полынью, сальто через лунку...
В соседнем шалаше шевеление и, мягко говоря, отрыжка.
Кому ж это? А-а, Слонику. С чего я так решил? Так вот же он к пламени подползает, попутно рот от блевотины рукавом вытирая. Сейчас курить попросит.
– У тебя сигареты есть?
Ну, что я вам говорил? Угощаю. Ему, болезному, необходимо зубки дымком продезинфицировать, чтоб кариесу не случилось, а то бродит, понимаешь, по Европе призрак гнилозубый, внеочередной. Подкуриваем от раскалённых кончиков веток – настоящим индейцам завсегда везде ништяк! Гигиена это правильно. Водкой не мешало бы, да нету. Всю выпили. Вот так вот и страну проебали: народ на органы продали, девок в публичные дома пристроили, детишек на усыновление, программёров в Германию... Деньги, естественно, пропили, а теперь маемся с похмелья. Лечиться-то нечем. Лекарства нет. Такого, чтоб страшную болезнь – припездонию, обострённую христианской долготерпимостью! – искоренить. Может, если населению головы открутить, а потом на правильное место импортные приспособить... тогда, а? Нет, не поможет, дня на два, максимум, хватит, потом котелки опять тараканьими анусами набьются по самые гланды. Менталитет? Да причём здесь? Чтоб жить в этой стране, мозги необязательны, они скорее рудимент, а вот тараканьи анусы... – ну, должно же что-нибудь заполнять черепную коробку?! Выполнять функции гипофиза – вдруг поступит сигнал сообразить на троих?! Достоверно известно, наука доказала, тараканьи анусы оптимально функционируют в качестве высшей нервной системы. И теперь в каждом роддоме, прежде чем обрезать пуповину, младенцам удаляют всю ненужную серость, взамен имплантируя... не заставляйте меня повторяться.
Слон втискивается в шалаш. В правый угол. А вылез из левого. Продуманный...
Утром я наслаждаюсь отбойными молотками в лобных долях и руганью Булкина: проснувшись, он обнаружил, что мастерка его натурального "адика" испачкана. Запятнана.
– Кто нарыгал в шалаше? – гневно вопрошает Булкин.
– Кто ел из моей миски? – в тон хохмит Вадик.
– Кто?! Кто?! В шалаше?!
– Не, ну это уже свинство! – возмущается вместе со всеми Слон.
Булкин принимает его слова как намёк и всерьёз:
– Ты?!
Но Кабан всё отрицает:
– А может он? – кивок в сторону храпящего между сосен-великанов тела.
Но версию с участием Костика не поддержали – народ твёрдо уверился, что без желудей не обошлось.
Меня пучит утренним смехом.
* * *
Утро.
Подъём. Не подъём даже – официальное начало всенародного похмелья с пухшими рожами и булькающем в горле желудочным наполнителем.
Сегодня даже зарядки нет – Терминатор ночью времени не терял: его бессонница возле кровати соломенную шляпку позабыла.
Сегодня и за продуктами не ехать – Николаша десантные штаны ещё вчера постирал.
Сегодня – домой.
Встаю и топаю вниз. По пути встречаю Зама. Зама шатает. Не от усталости:
– Поссать?
– Ага.
– Вдвоём?
– А почему бы и нет?
Его кидает по сторонам – вихри враждебные, знаете ли – я направляюсь чётко, с толком и расстановкой. Я вчера чай пил. А Зам ХЕРНЁЙ НЕ СТРАДАЛ. Было у него похвальное желание: расплывчатую и задвоенную колхознозность домой довезти, маме показать: вот такая, мама, наука геометрия – икс-игрек-радикал. А заодно и похмельный синдром захватить. Чтоб было чем в дороге заняться. В автобусе. На ухабах. Это же так увлекательно: пытаться сувениры не расплескать. На соседей.
Что-то не так – ощущение слежки, описанное ещё незабвенным Фенимором Купером. Я не Чингачгук, но тоже парень хоть куда – вонзаюсь с разворота томагавком взгляда в очи Пупсика.
– Зам, греби ровнее. Арина Ивановна смотрит.
– Да? Ну, тогда я побежал!
Бег с препятствиями – дугами с радиусами закругления метра в три. Завораживающее зрелище. Особенно впечатляли манёвры огибания отдельных личностей, бредущих навстречу и таких же хмурых попутчиков. А когда он выбил локтём сигарету изо рта устало-печального Терминатора...
Вот и "зелёный домик".
Расстёгиваю пуговички ТАМ и достаю из-под резинки трусов... Что за странные звуки? – глухие удары. Потребность борется с любопытством. Любопытство побеждает.
Да-а-а... Копейка, с методичностью дятла, бьётся телом о перегородки надочкового отсека: то о правую стукнется, то левую рёбрами прижмёт. Ну и чайником добавит – как же без чайника? Чайник – он же везде голова, особенно если мозгов нету. Без чайника ведь и звук – не звук, а так, невыразительность одна, фальшиво звучащая.
Наконец Копейка припадает грудью к стенке сортира – цель: зафиксироваться – нет в жизни стабильности. Ноги непроизвольно дёргаются, почти нащупав дырку для проваливания фекалий, а, учитывая габариты Копейки, сиё отверстие и для проваливания всего тела тоже сгодится.
Интересный способ суицида.
Облегчённый Зам и аналогичный Слон проникаются жалостью к товарищу: расстёгивают и извлекают, а во время истечения и поддерживают – истинно самаритянское милосердие! Правда, благородство душевных порывов заканчивается, когда они начинают выяснять, кому именно придётся засунуть и застегнуть. В результате Копейку оставляют спать на деревянном жёлобе, на писсуаре то есть: ширинка настежь, содержимое предоставлено вниманию комаров и мух, ага, сама мужественность беззащитно выглядывает, покачиваясь в такт содрогающейся диафрагме...
А потом – завтрак: все, как один, зелёные – учителя включительно, а я с аппетитом уминаю молочную кашку.
Возвращаюсь в палату. Кабан ещё спит. Бужу не садизма ради, а из сочувствия: вдруг ему жрать хочется? Понимаю, вероятность – один шанс против тридцати миллионов, что он проголодался, а не блевать начнёт, прежде чем раскроет запухшие очи.
Один против тридцати миллионов? – ха! – блюёт, не расшторивая ресниц.
– Олег, вставай! На завтрак пора.
– Иди на хуй, – лаконично, зато по существу.
– Олег, не гони, уезжать скоро, собираться надо... – и ещё сотня благоразумных доводов. Ответ, конечно, предопределён:
– Иди на хуй...
Но я назойлив как комар над полуночной кроватью. И – получилось! Не с пятьдесят пятого раза, но всё-таки – сейчас Хрюка наконец встанет!
Спешите видеть! Коронации российских императоров – школьные постановки в сравнение с этим шоу!
Вязкие движения, мутный травяной пигмент моргал – под цвет хлебала, грязно-белые плавки – тело поднимается. Медленно. Величественно. Почёсывая член, озадаченный утренней эрекцией – желание размножаться никакой абстиненцией не перешибёшь. Ногой – в блевотину, не замечая, своё как-никак.
Он стоит передо мной, покачиваясь. Слюна провисла от подбородка до груди – неудачно сплюнул на пол.
Венец творения.
Царь природы.
Меланхолично наклоняется к кровати, берёт простыню, помахивает ею в воздухе, возвращает на место и... Вязкие движения, мутный травяной пигмент моргал – под цвет хлебала, грязно-белые плавки – он ложится. Медленно. Величественно. Шкрябая грязными ногтями задницу, раздражённую педерастическим зудом – желание размножаться никакой абстиненцией не перешибёшь...
* * *
Утро многоголосым шелестом ударяет в барабанные перепонки – птички поют, отрыгивается сквозь динамики "Прощание славянки", и всё такое прочее.
Рассвет: интересно, что чувствует журнальчик "Сторожевая башня", очнувшись поутру использованным по назначению во время приступа диареи – в месте непосредственного использования. И в процессе.
Глупость. Журнал ничего чувствовать не может.
Костик отдирает кастрюлю от стопы:
– Пацаны, а хотите анекдот? Летят в космическом корабле Петька и Василий Иванович. Василий Иванович Петьке: "Приборы?". А в ответ: "Двадцать"...
Мы смеёмся – нет, мы хохочем.
– Попали на необитаемый остров: русский, немец и американец...
Мы лопаемся мыльными пузырями, нас сгибает поперёк и втрое: те же тупизмы в том же порядке – это ж надо! По лицу видно: для Костика вчерашний вечер – одна сплошная амнезия.
Костик польщён – наконец-то оценили его способности рассказчика. Все довольны: всем одинаково хуёво.
* * *
Линейка.
Линейка? – обветренные губы изумрудных лиц.
Линейка? – украинская пытка: похмелье под солнцем и нудные нотации.
Арина Ивановна подводит итоги – она довольна: сезон без происшествий – ни одной передозировки, поножовщины, изнасилований не зафиксировано.
Копейка валяется возле флагштока, накрыт афганкой Шамана, блюёт. Учителя делают вид, что не замечают...
Автобусы.
Домой.
Прощай, детство!
2. ROCK PARADISE
Беседы на сонных кухнях,
Танцы на пьяных столах,
Где музы облюбовали сортиры,
А боги живут в зеркалах...
«Алиса»
В НАЧАЛЕ БЫЛО...
Бутылку вдребезги.
Полную.
Запросто.
Сам себе не верю, мокрые осколки пальцами перебираю.
Кровь.
Всё равно не верю – боюсь.
Значит, правда? До свиданья, мой любимый город? Встретимся в аду?
Дядя Сэм выполняет свои обещания: Запорожья уже нет.
...приехал трактор, мы закидываем в прицеп пожитки, пакеты всякие, сестру, маму. Тракторист нервничает, орёт, чтоб быстрей, ему ещё за семьёй заскочить надо, тут рядом. Я помогаю залезть папе, он подаёт мне руку...
...смотрю им вслед: отец плачет и держит маму, она вырывается, но он держит... Извини, мама, я никуда не поеду, я так решил.
Пацан сказал, пацан сделал.
Дядя Сэм выполняет обещания: Запорожья как и не было.
На месте Хортицы бурлит радиоактивная вода – коктейль из тушёных водорослей и сварившейся заживо рыбы.
* * *
– А вы знаете, шо такое "панковский коктейль"?
Мы не знаем.
А Тоха знает: ему старший брат рассказывал.
– Собираются панки. На квартире. На флэту, – чувствуется, что "на флэту" он для солидности добавил. – Берут трёхлитровую банку воды...
– Кипячёной?
– ...из-под крана, и пьют по очереди.
– А в чём прикол?
– А прикол в том, шо каждый должен глотнуть, а потом туда сделать какую-нибудь гадость. Например: я глотаю, а потом плюю в банку; тебе даю – ты глотаешь, а потом сморкаешься в банку – и передаёшь дальше; Кабан пьёт, гадость делает – и дальше. Можно поссать, посрать, бычки кидать – главное, не повторяться. Мусор ещё сыплют, короче, разное гавно туда кидают. Кто начинает блевать, тот входит из игры и подвергается всеобщему презрению. Пьют, пока всё не выпьют. Под конец в банке уже не вода, а, сами понимаете, чёрти шо...
Н-да... Молчим и представляем. Представляем и содрогаемся.
– Прикольно! – похоже, Амбал восхищён до глубины души.
Киваем – действительно, прикольно.
– А вот ещё, "веснушки" называется, – продолжает проповедь Тоха. – Собираются на квартире, на флэту, и посреди комнаты делают большую кучу. Срут, в смысле. Потом становятся вокруг кучи, а один лопатой с размаху по куче – БА-А-БАХ! На кого больше брызг попадёт, тот и выиграл.
– Прикольно! – это опять Амбал восхищается.
– А может, у тебя дома и поиграем? – предлагает Хрюша. – С брызгами?
Дружно ржём. Амбал громче всех. Но в гости не зовёт.
* * *
Насчёт коктейля. Так я планировал начать. Но, думаю, это не есть правильно, иначе нужно: нейтрально, менее агрессивно, что ли. Например, вот так:
Начну, пожалуй, с истока, с самого начала. Нет, я не буду пугать вас номером роддома и размерами своего первого горшка, но...
Школа моя родимая, намбер сто восемьдесят, каждое лето отсылала учеников для прохождения сельскохозяйственной повинности на необъятных полях родины – в ЛТО "Солнечный". Эх, сколько водки там выпито, сколько бессонных ночей было весело. Но рассказ всё же не об этом.
В ЛТО произошла встреча, имевшая глобальное значение для всего человечества. Не будь этой встречи, не случилось бы того, что произошло. И Амбал не спас бы человечество от Армагеддона. Вот так, ага.
Я был знаком с Хрюшей уже примерно год. Мы сошлись характерами в колхозе прошлым летом: он заебался издеваться над малолетками, к которым его по ошибке поселили, и зашёл стрельнуть сигаретку...
... он внезапно увлёкся прикладной физикой: засовывал два проводка в розетку и прикладывал их к спящему Цуку. Цук просыпался и кричал. И все знали: Кабану не спится...
Мы поселились в одной палате. Вместе с Димычем Воронцовым и Скунсом (Игорем Кожехвостовым).
Я и Димыч, помнится, заинтересовались одной особой симпатичной наружности и повышенной хаерастости. Каштановые волосы струились непокорными горными реками до самой жопы, небо серых глаз вынуждало приземлить взгляд на небольших вершинах с торчащими сквозь футболочку огнедышащими кратерами сосков. Зайка была солидная. Ещё и моя тёзка, к тому же.
Вообще, с выражением "Некрасивых женщин не бывает" я согласен. Есть просто чудища-кошмарища – но это крайность. Мне, например, нравятся зайки. Ещё портят воздух лапочки, сучки и никакие. Вот такая классификация. И вообще, как сказал классик: "Женщина – друг человека". Или то же, но в несколько иной интерпретации: "В любой курице есть что-то от омлета, но яйца в ней всё равно преходящее".
Димыч и я, умные интеллигентные люди, не стали обострять отношения, здраво рассудив, что ни один парик с сиськами не стоит того, чтобы травмировать друг о друга кулаки. Мы скинулись на пальцах, и я пошёл знакомиться.
Роман продолжался целых три дня. После чего я был обвинён в неоправданной самоуверенности и почти вежливо отослан в соответствующем направлении. Но это всё присказка, сказка дальше будет.
Хрюша познакомил меня со своими одноклассницами: Оленькой Овчаловой и Танюшей Соборной – с Кисой и Рыжей. Вот так, по возвращению домой, образовалась юная компания, в которую каждый приводил своих товарищей и подруг. Костика привёл Хрюша. Ещё в пионерлаге "Ромашка" они сошлись на почве пристрастия к фасованному в целлофан клею "момент". Костик привёл Дрона, и даже поначалу думал, что у них неестественная мужская приязнь, но потом выяснилось, что пацаны они всё-таки гетеросексуальные. Тогда же прибились Амбал и Тоха.
