Текст книги "Отечество без отцов"

Автор книги: Арно Зурмински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

И в самую темную ночь все озарялось ужасным образом от бесчисленных костров и пожаров, которые возникали в городах и селах, до той поры еще не разоренных. Всюду, куда хватало взора: перед собой, сзади, сбоку – везде полыхали пожары.

Дневник вестфальца, 1812 год

Свыше тысячи километров прошли они пешком, и вот теперь их поход окончательно застопорился в глубоком снегу. Они строили блиндажи среди гор снега, укрепляли их бревнами, которые добывали при разборке хлевов, принадлежавших деревенским жителям. Почтовый автомобиль больше не приходил, вообще больше ничего не возникало, кроме снега, который забивался через щели в блиндаже и проникал в сапоги и обмундирование. Однотонная белизна прерывалась клубами дыма далеких пожаров, ночами их заменяли огни на горизонте. Грохот орудий, исходивший с востока, раздавался теперь на севере и юге.

– Если мы его услышим еще и с запада, то это будет означать, что нас полностью окружили, – констатировал Годевинд.

Сводка вермахта обнаружила нового врага – «генерала Мороза». Он был виноват в том, что ушло время побед.

– Природа повернулась к нам спиною, – говорили высокие господа в штабах.

– С природой воевать не следует, – глубокомысленно изрек Годевинд. – С ней никогда не совладать.

Им встретились танкисты, у которых не было танков. Годевинд узнал, что их боевые машины завязли в снегу под Москвой. Топливо больше не желало поступать в двигатели, поэтому те и не запускались, танковые орудия также отказывали при стрельбе. Для маскировки они обернули белые полотенца вокруг своих танкистских шлемов, руки обмотали кусками нижнего белья.

Как-то ночью солдаты получили приказ овладеть с рассветом одной из деревень. Отчего часть домов загорелась в утренних сумерках, сказать никто не мог. Приказа поджигать дома никто не отдавал, но в любой, даже не самой крупной, воинской части всегда находились любители поиграть с огнем. Одного факельщика было достаточно, чтобы запалилась вся деревня. Клубы дыма прикрывали их отход, они заслоняли видимость самолетам, которые пробивались с восходом солнца сквозь снежную пургу и носились вдоль автомагистрали. Командование теперь принял лейтенант Хаммерштайн, после того, как капитан отправился вперед на рекогносцировку в поисках нового ночлега. Невероятно, но его автомобиль удалось завести при температуре минус тридцать градусов, и он добрался сквозь пелену снега до автомагистрали. Санитары раздавали всем мазь, приготовленную на основе рыбьего жира. Каждую четверть часа они устраивали привал, растирали лицо снегом, главным образом кончик носа и уши.

– Теперь каждый знает, что немцев можно одолеть, и вермахту об этом тоже известно, – заявил Годевинд пополудни.

Лейтенант Хаммерштайн, видимо, это слышал, но вида не подал.

К середине дня, после того, как они прошли значительный отрезок пути в сторону грохочущих пушек, дал знать о себе голод. Поскольку кухня еще раньше отправилась в дорогу вместе с капитаном, чтобы сварить суп в безопасном месте, то им ничего не оставалось, как искать пропитание в домах одной из деревень, где сразу было не понять, есть в ней люди или нет. Перепуганные обитатели погасили свои печи, чтобы дым из труб не мог их выдать, и лежали в постелях, укрывшись всем, что могло их согреть. Хаммерштайн объяснил им, что немецких солдат бояться не следует, тем просто необходимо перекусить. Черствый хлеб и горшок с медом были единственным провиантом, который им удалось обнаружить. Они могли бы сварить картошку, но на это не было времени. Развести огонь, натаскать снега, чтобы потом растопить его, затем еще полчаса варить картошку – это привело бы к тому, что за столь долгое время в деревне появились бы уже сибиряки. Роберт Розен засунул в карман пару сырых картофелин, чтобы съесть их по дороге, как яблоки.

После того, как они отправились в дальнейший путь, несколько домов загорелись. И вновь на это не было никакого приказа, все произошло лишь потому, что среди них нашелся любитель поиграть с огнем. Годевинд шел и размышлял, почему армия ведет себя при отступлении иначе, чем во время своего продвижения. Он пришел к выводу, что победители оказываются более великодушными.

После полудня солнце пробилось сквозь облака и застыло на некоторое время на юго-западе над заснеженными лесами. Ему даже удалось разогреть термометр до минус двенадцати градусов. Спустя час ему это надоело, и холод воцарился вновь. Пройдя тридцать километров, они увидели дымящуюся паром полевую кухню, которая с комфортом расположилась в колхозном коровнике. Повар вылавливал из котла горячий суп с перловкой и блестками жира. Война вновь уступила место отдыху. Усталость, охватившая тело, бросила их на тонкий слой соломы, некоторые засыпали прямо во время еды. Капитан, который отыскал это обжитое место, говорил о временных трудностях, обусловленных суровой зимой. После того как погода улучшится, вермахт займет Москву, и произойдет это еще до конца года. Завершив свою речь, он распорядился выдать солдатам шнапс.

* * *

Вегенер присылает мне два письма, которые он обнаружил в одном из архивов. Один из солдат описал рождественский праздник 1941 года, на котором сам он не присутствовал. Вернер Хартунг, которому был 21 год, вел в те дни бои под Дорогобушем. Он проживал в Йене на Наумбургерштрассе и сообщал своим родителям 20.12.1942 года:

Ну, вот до праздника осталось лишь четыре дня. Мы будем отмечать его в нашем блиндаже. В рождественское утро должна прибыть почта. Я надеюсь, что там будет посылка с трубочным табаком. Я сейчас как раз стал курить трубку. Когда замерзает кончик носа, то трубка обогревает его.

После того, как он отдал письмо на отправку, ему пришла в голову мысль, что получилось какое-то скудное рождественское послание. На следующий день он написал еще одно письмо, проставил дату «21 декабря» и рассказал в нем, как он представляет себе праздничный рождественский вечер:

Военное Рождество 1941 года. Дорогие родители, вновь наступило Рождество. Кто бы мог подумать, что я буду отмечать этот праздник именно здесь! В блиндаже у нас стоит елка. Медленно догорают свечи. После того, как гаснет первая свеча, я выхожу наружу, стою рядом со стальными орудиями, чьи стволы направлены в сторону врага. Зимняя ночь ясная и светлая. Здесь больше звезд, чем в нашей Йене. Млечный Путь просматривается в виде большой белой ленты. Похожей дорогой я бы хотел отправиться к себе домой. Снег хрустит под сапогами. То тут, то там звучат рождественские песни. Ну, а теперь подходит время отправляться спать. Я очень надеюсь, что и для меня вскоре наступят часы прощания с этой негостеприимной страной. Если не в старом, то, во всяком случае, в новом году. Спокойной ночи.

22 декабря он сдал это письмо на почтовый пункт. Утром 23 декабря Вернер Хартунг был ранен во время огневого налета и умер в рождественский сочельник. Его первое рождественское письмо пришло 3 января, второе – 6 января 1942 года, оба на адрес Доротеи и Йоханна Хартунгов, проживавших на Наумбургерштрассе. Одновременно почтальонша доставила сообщение командира роты Пфайфера, написанное 25 декабря, в котором говорилось, что Вернер Хартунг, верный присяге, погиб 24 декабря 1941 года в борьбе за свободу Великой Германии, отдав жизнь за фюрера, народ и Отечество. 6 января 1942 года мир на Наумбургерштрассе рухнул для двоих человек.

Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!

Евангелие от Луки, глава 2, стих 14

Все утро грохотало. К полудню налетели самолеты, чтобы проделать черные дыры в снегу. Во второй половине дня велся пулеметный огонь, то усиливаясь, то утихая, как будто это была нескончаемая мелодия. В сумерках по небу побежали сигнальные ракеты, они оттеснили Вифлеемскую звезду и соединились с заревом пожара на горизонте.

Их блиндаж, который был оборудован больше в снегу, чем в земле, располагался на опушке елового леса. Завешенный плащ-палаткой вход указывал на запад, две амбразуры на восток. Дым от маленького костра пытался сквозь них выползти наружу. Закипал котелок с водой.

– Рождество без грога это почти что ничего, – констатировал Годевинд.

– В подобной дыре я ни разу не праздновал Рождество, – пожаловался Вальтер Пуш.

Рождественская почта вознаградила их за это тем, что, действительно, прибыла в срок, как будто Дед Мороз к этому тоже приложил свою руку. Роберт Розен принес с почтового пункта два письма и посылку, кроме того письмо из Мюнстера для Вальтера Пуша и – вот уж, действительно, это был сюрприз – голубой конверт, адресованный Годевинду. Тот озадаченно уставился на него, бросил мельком взгляд на адресата, который, казалось, ни о чем ему не говорил. Письмо привело его в замешательство, как будто он получил решение суда или извещение о смерти. Тем не менее, он засунул его, не читая, в карман полевой куртки и начал усиленно шуровать палкой в костре.

В 18 часов Вальтер Пуш первым заступил на пост часовым, бойцы, оставшиеся в блиндаже, пообещали ему, что до его возвращения праздновать Рождество не станут.

Когда на пост пошел Роберт Розен, то рождественское небо встретило его сиянием всех своих звезд. Большая Медведица, похожая своей формой на колесницу, катилась в западном направлении, было полное безлуние. Орудия молчали, все огни также были потушены. Как-то сразу он мысленно перенесся в Подванген, разница с которым составляла сейчас два часа. В доме у Розенов уже покормили скотину, Дорхен украшала елку, мать гремела на кухне посудой. Старый Захариас бродил по деревне со своей трубой и выдувал рождественский хорал «Глядя с неба» до тех пор, пока инструмент не перестал ему повиноваться из-за шнапса, которым трубача щедро потчевали у крыльца каждого дома. Эрика сидела со своей матерью рядом с елкой, которую срубил для них в лесу Герхард Розен. Поздно вечером она зайдет к ним в дом и пожелает счастливого Рождества.

В 22 часа пришел черед Годевинда заступать часовым. Прежде чем покинуть блиндаж, он разорвал голубой конверт и прочитал:

Уважаемый Господин!

Меня зовут Хельга Беренс, и я живу со своими обоими детьми в квартире, которая когда-то принадлежала Вам. Партия поселила меня сюда после того, как районный квартал Ротенбург в Гамбурге был уничтожен в результате бомбежки. Я не имею никакого отношения к тому, что мне была передана именно Ваша квартира.

Прибираясь в чулане, я нашла конверт с фотографиями. Думаю, что они принадлежат Вам, и я решила их сохранить. Если Вы хотите, то фотоснимки я могу выслать Вам полевой почтой.

Если Вы будете в Гамбурге, пожалуйста, навестите нас. Мы создадим для Вас все условия, чтобы Вы могли в свой короткий отпуск пожить в моей квартире. У меня двое детей: одному семь лет, другому четыре года. Мой муж, как я узнала, получив печальное извещение, утонул со своим кораблем полтора месяца назад в водах полярных морей.

С приветом к Вам

Хельга Беренс из Гамбурга

Годевинд прочитал письмо несколько раз, прежде чем разорвать его на кусочки и кинуть в огонь. Когда час спустя он вернулся с поста, то был сильно выпивши, не притронулся к рождественскому прянику и отказался к удивлению всех от крепкого грога. Даже бывалому моряку достаточно было бы двух стаканчиков этого напитка, чтобы море стало бы ему затем по колено. Они сидели вокруг огня и молчали. В котелке бурлила вода. А что если попробовать запечь яблоки? Роберт Розен завернул в фольгу яблоко, которое он получил наполовину промороженным из Подвангена, и сунул его в кострище.

Дед Мороз все не приходил.

– Нашего Деда Мороза зовут Иван, – пробурчал Годевинд. – Если он появится, то задаст нам трепку, а затем засунет в свой мешок.

Вальтер Пуш грезил о весне.

– Следующее Рождество в России я уже не вынесу, – глубокомысленно изрек он.

Роберт Розен попытался сыграть на своей губной гармошке «Тихую ночь», но никто не стал подпевать.

– Наши лучшие парни уже погибли, – бормотал Годевинд. – Силы наши тают, нас становится все меньше.

После полуночи, когда Годевинд уже спал в пьяном угаре, они направились к ротной канцелярии в надежде услышать рождественские песни, транслируемые по радио. Слащавый голос выводил: «Слышишь ли ты мой родной призыв? Открой частичку своего сердца…». В завершение радиоконцерта как всегда прозвучало: «Всем привет и спокойной ночи!» Матери уложили детишек в кроватки. Над территорией рейха вражеских самолетов не было. В России под ногами хрустел снег.

Рождество в России

Дорогая Ильза!

Как прекрасно, что твоя почта пришла как раз в рождественский сочельник. Мы не стали сразу же открывать посылки и письма, а дождались, пока все наши товарищи вернутся с постов. В лесу мы срубили елку, достаточно маленькую, чтобы она поместилась в блиндаже. Украсили ее полосками из фольги, которые остались от предыдущих посылок с шоколадом. Пожертвованную санитаром вату, а точнее, маленькие тампоны, повесили на дерево. Они напоминают снег, которого снаружи хватает с избытком. У нас даже горели свечки.

Я с удовольствием отправился бы на рождественскую мессу, охотнее всего в прекрасный Успенский собор в Смоленске, но обстоятельства не позволяют сделать этого. В роте нас лишь пять католиков. Лейтенант намерен попросить командование дивизии, чтобы нам организовали богослужение. Несмотря на то, что мы здесь сильно очерствели, хотелось бы на Рождество и Пасху хотя бы немного возвыситься духом.

В следующем квартале я приеду в отпуск. Вновь ходит слух о том, что нас выведут отсюда. Это было бы здорово, несмотря на то, что мы уже довольно уютно устроились среди глубокого снега. «Иван» нас также пока не трогает. С недавних пор у нас появилось радио. Поэтому каждый вечер мы слушаем песни с родины. По радио мы узнаем о том, что происходит дома. У вас был организован большой сбор шерстяных вещей. Надеюсь, что они поступят к нам еще до наступления лета.

Дневник Роберта Розена

Вечером я заступаю на пост. Дует сильный ветер и падает снег. Слева от нас, за городом, поднимается высокий столб огня. Видимо, там по неосторожности возник пожар. На фронте стало спокойнее. Он находится в четырех километрах от нас, если повернуться к нему боком, а если смотреть вперед, то до него примерно шесть километров. Нас ввели сюда на случай, если случится что-то неприятное. Приказано оборудовать позиции для отражения новой атаки, но нас уже так часто обманывали. В этот раз все будет точно так же. Завтра Новый год.

Дорогая Ильза!

В последние дни был сильный снегопад. Я будто нахожусь в волшебном лесу. Вокруг еловые деревья, их ветви сгибаются под тяжестью белого груза. Наш санитар сделал фотоснимки. Если они хорошо получатся, то вышлю одну фотографию. Посмотрим, сможешь ли ты узнать своего Вальтера?

Несколько дней у нас царит затишье. Каждый вечер мы ходим в баню, валяемся в снегу, а затем становимся такими же вялыми, как сортирные мухи.

В завершение года

Дорогая Ильза!

Пишу тебе в канун Нового года. Сейчас здесь ясная холодная ночь. Нигде не слышно колокольного звона. Некоторые из бойцов стреляют сигнальными ракетами в небо, с другой стороны следует ответ. Русским тоже известно, что мы празднуем Новый год.

Нас ожидают очередные 365 дней войны. Какими они будут? Наш шеф вновь произнес речь. Он сказал, что в новом году с войной должно быть так или иначе покончено. Лучше пусть будет так, а не иначе. Скоро нам станет безразлично, как закончится эта война.

Если у тебя объявят воздушную тревогу, то есть может случиться так, что несколько английских самолетов, заблудившись, окажутся над Мюнстером, то ты должна обязательно спуститься в убежище. Я бы не хотел, чтобы с тобой произошло что-нибудь плохое.

Когда нам стало совсем худо, то многие начали проклинать Великого императора, который привел нас ко всем этим бедам. Наши офицеры, которые до этого внимательно следили за тем, чтобы никто плохо не отзывался об императоре, теперь закрывали уши на такие слова и, пожалуй, тайком думали точно так же. Некоторые во всеуслышание говорили о том, что он в своей карете катит в Париж, в то время как его Великая Армия теряет свои последние силы в России.

Дневник вестфальца, 1812 год

В последний день года город Старица сгорел дотла. До самой глубокой ночи в канун Нового года зарево пожара освещало небо. Еще более сильным был пожар в районе вокзала «Старица-Новая». Его жертвами стали склады: вещевой с зимним обмундированием и продуктовый. Помимо этого в огне сгорели рождественские посылки, которые так и не успели разослать по адресам.

Но вдруг, откуда ни возьмись, появились головки сыра в форме огромных колес, с помощью которых можно было бы отправляться на прогулку по автомагистрали. Вероятно, кто-то выкатил их со склада из Старицы-Новой, прежде чем его охватило пламя. Годевинд добыл пять таких колес, которые выставил в ротной канцелярии. Каждый солдат мог отсечь себе штыком порядочный кусок, поэтому Новый год начался со сказочного аромата сыра.

В 11 часов вечера фельдфебель Раймерс приказал нескольким русским женщинам истопить баню и накидать снега на раскаленные камни. Половина роты бросилась валяться в снегу. Затем были пунш и крепкий шнапс. После второго стакана некоторые начали мечтать вслух о том, что готовы лежать в снегу до тех пор, пока не отморозят ноги или руки, чтобы их затем отправили домой на лечение.

Вопрос о том, будут ли они встречать Новый год по немецкому или по русскому времени, был быстро решен в пользу колоколов Кёльнского собора. Когда те стали громко звонить по солдатскому радиоприемнику, то начался 1942 год. Годевинд рассказал о трубачах, которые в Гамбурге всегда в рождественскую ночь исполняли хоралы с башни церкви Святого Михаэля. Их звуки были слышны по всему городу, и суда в порту отвечали им своими гудками. Так было перед войной, сейчас он не знает, сохранилась ли еще башня церкви Святого Михаэля. Вальтер Пуш перечислял церкви в Мюнстере, чьи колокола своим звоном провожали последнюю ночь в году. Он не забыл упомянуть также и о церкви Святого Лудгери, где часто бывала его Ильза, и где раздавался свадебный перезвон в их честь.

– Если нам удастся пережить этот наступивший год, то мы спасены, – таким изречением закончил Годевинд последний вечер Старого года, с которым они простились в заваленном снегом блиндаже.

В первое утро наступившего года Годевинд, Вальтер Пуш и Роберт Розен отправились на прогулку. Они назвали ее разведывательной вылазкой, в действительности им просто хотелось прогуляться, чтобы протрезветь на хорошем морозце. Посреди леса они наткнулись на лошадей, неподвижно стоявших в снегу. Тучи ворон, сидевших на деревьях, наблюдали за ними, громко каркая. Солдаты осторожно начали подкрадываться, надеясь заполучить одну из лошадей, чтобы потом сварить из нее суп. Когда они уже были на расстоянии нескольких десятков метров, Годевинд выстрелил в небо. Вороны взлетели, но ни одна из лошадей даже не шевельнулась. Черные и коричневые животные, у которых с морд свисали ледяные сосульки, стояли по брюхо в снегу, насмерть замерзнув на холоде. Натюрморт с лошадьми в снегу. За ними прикорнули русские солдаты, которые прижались к животным, чтобы согреться об их тела, но затем, сломленные усталостью, заснули и умерли вместе с лошадьми. Застыв, подобно терракотовым воинам древнего китайского императора, сидели они на корточках в снегу.

Вальтер Пуш перекрестился. Роберт Розен всем телом толкнул одну из стоявших лошадей, она повалилась на бок и перевернулась копытами в небо.

– Ни один человек не поверит тому, что мы наблюдали такую картину, – изрек Годевинд.

По возвращении они рассказали об этом санитару. Он выразил сомнение, но отправился туда со своей «Лейкой», чтобы запечатлеть памятник русской зимы. Когда он, наконец, вышел к тому месту, то его встретил целый полк ковылявших по снегу и галдевших ворон. Они в клочья разорвали останки лошадей.

Добрый день, дорогой друг!

Здравствуй и прощай, потому что меня уже больше нет в живых. Это письмо тебе пошлют, когда я уже буду убит. Этот день близок, я его чувствую. Я не знаю, как и где погибну, но это произойдет скоро. Я видел сотни трупов, слышал смертельный хрип моих боевых друзей, с которыми до этого ел из одного котелка. Однажды осколок снаряда сбил шапку с моей головы, в другой раз пуля пробила котелок с супом, и я остался голодным.

Я хотел бы еще раз встретить весну. Этой весной мне исполнилось бы двадцать лет, это возраст уже почти полноценного мужчины. Моим последним желанием было бы умереть в тот момент, когда природа одарит меня своей улыбкой, и тогда сердце радостно забьется, потому что запоют птицы и нежно подует свежий весенний ветер.

Письмо русского солдата Григория Болгарина своему школьному другу, написанное в последний день 1941 года

Ужасный год закончился мирно. Ильза держала свой магазин открытым до полудня, но покупателей почти не было. Это дало ей возможность занести в конторскую книгу последние цифры и подвести итог за 1941 год, поставив на свободном месте последнего листа бухгалтерскую закорючку, напоминающую букву «Z». В одном из писем она сообщила своему любимому Вальтеру, что товарооборот оказался на уровне предыдущего года, к тому же образовалась даже очень неплохая прибыль.

С давних пор Ильза экономила на всем, чтобы исполнить заветное желание супругов Пушей – приобрести автомобиль. Теперь деньги были в наличии, но не хватало автомобилей, так же, как и бензина.

– Ходит слух, что должен быть восстановлен порядок отчисления сбережений на автомобиль «Фольксваген», – написала она после того, как приплюсовала к прежним накоплениям свою годовую выручку. – Сразу же после войны первые автомобили, сошедшие с конвейера, будут выделены тем, кто отчислял свои сбережения. Кстати, мы совершенно забыли отметить пятилетний юбилей нашего совместного предприятия.

Половину из этих пяти лет они прожили порознь, он как солдат, а она в квартире на Везерштрассе. Магазин они приобрели в конце лета 1936 года, когда бакалейные товары были еще в достатке. Вальтер Пуш в белом халате выходил тогда к покупателям и приветливо спрашивал: может быть, они еще чего-нибудь изволят? Уже тогда Ильза помогала ему вести делопроизводство, так как могла хорошо считать, чего нельзя было сказать о правописании. В своих полевых письмах он поправлял время от времени «свое любимое дитя» и просил писать название «манная крупа» с двумя «н». Иначе, что могли бы подумать покупатели. Такие попреки обижали Ильзу, но она сносила их молча, сознавая, что он превосходит ее в правописании. Зато она стала еще лучше вести подсчеты после того, как ей пришлось одной заниматься лавкой. Она намеревалась пройти курс орфографии, но откладывала это до окончания войны. Сейчас были более важные дела, чем правильное написание «манной крупы».

Она охотно завела бы ребенка, Вальтер Пуш тоже. В своих письмах он говорил об этом чаще, чем о русских вшах.

– Женитьба на расстоянии уже практикуется, но до производства детей подобным способом пока еще не дошли, – заметил он в одном из своих писем, сочиненных в русских снегах. – Для этого потребовался бы продолжительный отпуск на родину.

После французской кампании, казалось бы, все должно было получиться, но когда начался злосчастный 1941 год, то у Ильзы случился выкидыш. Они отложили на время вопрос о ребенке из-за бомбежек, плохого питания и работы в магазине, успокаивая себя: «Лучше подождать с рождением детей до мирных времен».

Дорогая Ильза!

Следи за своим здоровьем. Ходи регулярно к врачу. Ты же знаешь, нам еще многое предстоит.

Она ответила:

Ты тоже заботься о своем здоровье, чтобы вернуться домой в целости и сохранности.

В новогодний вечер она так основательно принимала ванну, что чуть не заснула в теплой воде. Лежа в ванной, она с особой нежностью вспоминала своего мужа, единственного, кто был у нее. Сейчас он, голый, кувыркался в снегу после русской бани, а местные старухи хлестали его березовыми вениками. Она ужаснулась тому, что сама стареет. Ее время уходило, пройдет еще десять лет, и она не сможет иметь детей.

Вечером она нарядилась в свое лучшее платье, надела шляпку, закуталась в шубу, которую, собственно говоря, следовало бы немного расшить, натянула меховые сапожки и вышла на улицу. Вопрос, идти ли ей в церковь Святого Ламберти или в кинотеатр, был тут же разрешен. Поскольку в кино показывали фильм о любви, то в конце она даже немного всплакнула, но никто этого не видел. Она не встретила никого из своих знакомых, это ей пришлось по душе, так как совсем не хотелось, отвечать на одни и те же вопросы: «Что пишет ее дорогой Вальтер? Скоро ли он приедет в отпуск?».

Домой она шла одна. Это ей также понравилось. На полпути начал падать снег. Охваченный морозом город приобрел живописный вид, даже развалины выглядели, как в сказке. Придя домой, она уселась перед трюмо и выпила три рюмки «Данцигской золотой воды», ее любимого сорта ликера, настоянного на травах, чокаясь при этом со своим зеркальным отражением. Незадолго до полуночи она доела остатки рождественского торта. Когда зазвонили колокола, она открыла окно, и звуки полились в комнату. По радио по всем каналам говорил один и тот же голос, но Ильзу это особенно не интересовало. Она выключила приемник, чтобы полностью отдаться звону колоколов.