Текст книги "Отечество без отцов"

Автор книги: Арно Зурмински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

 
От этого наш мир не рухнет,
Он нам ведь так необходим.
 

Припев популярного шлягера, который пела Сара Леандер

Он позвонил ей из Берлина, сообщив: «Наш поезд прибудет в Мюнстер вечером». У Ильзы от неожиданности выпал из рук пакет с овсяными хлопьями. Но так как именно в этот момент в магазине не было покупателей, то она смогла полностью отдаться радостным чувствам. На дверь она повесила табличку «Временно закрыто!» и на велосипеде поехала на Везерштрассе, чтобы принять ванну, принарядиться и накраситься. Там она вспомнила, что они не договорились, где хотели бы встретиться: на Везерштрассе или в бакалейной лавке? Ей стало совершенно не по себе от мысли, что он придет в свой магазин, в то время как она будет ждать его в квартире. Магазин располагался ближе к вокзалу, следовательно, он заглянет туда. Выбора не оставалось: не было смысла дожидаться его на Везерштрассе или в магазине, поэтому она решила идти на вокзал. Перед уходом она накрыла стол в гостиной, перелила в графин бутылку Рейнского вина, того самого, которое они пили шесть лет назад, когда совершали поездку из Кельна в Рюдесгейм, и положила в серебряное блюдо песочные пирожные. Но так как ей не хотелось приходить к нему с пустыми руками, то она купила букетик ландышей.

Как только начало смеркаться, она отправилась на вокзал. На голове у нее была шляпка, в руке букетик ландышей, которые источали такой чудесный запах, что не нужно было никакого дополнительного ароматизатора типа «Тупферс 4711». Она боялась лишь, что будет объявлена воздушная тревога. Тогда поезд застрянет на полпути между Хаммом и Мюнстером, так как во время тревоги поезда не пускают на вокзалы.

В справочном бюро ей подтвердили: «Да, поезд с отпускниками ожидается, но когда он прибудет, неясно».

Ильза решила пройтись по городу, аромат ландышей следовал за ней. Разумеется, далеко она не отдалялась, дошла лишь до памятников-символов Мюнстера и его окрестностей: «Девушки с осликом» и «Слуги с лошадью». При этом все время бросала взгляд на вокзал, повернула от Серватиплац в южном направлении и подошла к тому месту, где раньше стояла синагога. Она вспомнила, как случился тот пожар. Ильза и Вальтер задержались тогда на работе у себя в лавке, как вдруг услышали шум, раздававшийся с улицы, и увидели, как из храма Божьего вырывалось яркое пламя. Ее муж побежал туда, чтобы вместе с другими горожанами посмотреть на пожар. Ильза всегда боялась огня и осталась в лавке. Когда Вальтер Пуш вернулся, то сказал:

– Слава Богу, что мы не имеем никаких дел с этими людьми.

Бакалейная лавка Вальтера Пуша была на все сто процентов арийским магазином.

Это случилось три с половиной года назад. С тех пор в городе от пожаров пострадало намного больше зданий по сравнению с тем периодом времени, когда загорелась эта синагога.

Когда она услышала металлический грохот приближающегося поезда, то побежала назад, но это был лишь товарняк, который, не спеша, проследовал через вокзал и растворился в темноте.

Отпускников ждали и другие люди, но ни у кого из них не было букета ландышей. По громкоговорителю сообщили, что поезд только что выехал с вокзала в Хамме и направляется в Мюнстер.

– Только бы не было воздушной тревоги, – подумала Ильза.

Из опасения, что она может разминуться с мужем в толпе ожидавших людей, Ильза встала у ограждения, через которое должны были проходить прибывшие пассажиры. Времени для ожидания было достаточно, и она подумала о том, сколько хороших дел у них впереди. Наверняка, она пойдет с ним в кино, может быть, даже и на танцы, если это будет разрешено. В воскресенье они отправятся в ресторан Вассманна, где когда-то праздновали свою свадьбу. Если повезет с погодой, то они поедут на велосипедах вдоль канала. Второй велосипед она одолжила бы у соседей. Ильза представила себе, как будет лежать с ним в траве и слушать кукушку.

Пока она так размышляла, неожиданно подошел поезд. Было уже половина одиннадцатого. После этого все закрутилось в стремительном темпе. Он спрыгнул одним из первых из конечного вагона, увидел маленькую фигурку в шляпке и поспешил к ней, разумеется, не бегом, поскольку солдату не годилось так поступать. Затем все происходило так, будто это было в кино. Мужественная маленькая солдатская жена встречала своего воина. Слезы были солеными на вкус, а ландыши истончали сладковатый аромат.

Она сразу же хотела пойти на квартиру, приступить к вину и к песочным пирожным, но Вальтер Пуш настоял на посещении Вольбекерштрассе, чтобы зайти в бакалейную лавку. Ведь это был его магазин, которым он по-прежнему гордился. Он лишь мельком взглянул на выставленные на витрине товары, даже новый кассовый аппарат, который она приобрела в его отсутствие, не вызвал у него особого интереса. В подсобке за товарным помещением он скинул с себя военную форму, а она свое платье. Аннете фон Дросте-Хюльсхофф наблюдала за ними. После этого Ильза вложила ему в ладонь пачку сигарет «Юно» и дала прикурить. Когда он сделал три затяжки, она взяла у него сигарету и сама закурила.

Она опустила жалюзи у входной двери. Табличку «Временно закрыто» поменяла на «Закрыто по причине болезни». Ее болезнь выражалось в том, что она в этот момент прогуливалась по городу под руку со своим мужем. Через сотню метров она предложила заглянуть в церковь Святого Лудгери, где они венчались, но Вальтер Пуш сказал, что за десять месяцев, проведенных в России, милостивый Бог ни разу ему не повстречался. Поэтому он, пожалуй, подождет до ближайшего воскресного богослужения.

Была уже полночь, когда они пришли на Везерштрассе. Рейнское вино было выпито, песочные пирожные съедены, центральная германская радиостанция передавала лирическую ночную музыку, как вдруг Ильза Пуш встала обнаженной перед большим трюмо.

Утром их разбудило шествие группы гитлерюгенда, [54]54
  Молодежная нацистская организация.


[Закрыть]которая направлялась за город на природу. Солнце с трудом пробивалось сквозь серую пелену, облако дыма висело над городом, возможно, он поднимался из труб пароходов, стоявших в речном порту. Лишь под вечер распространился слух о том, что англичане напали на Кёльн, сбросив на него тысячи бомб и вызвав клубы дыма, которые плыли теперь над всей Вестфалией. Что касается Мюнстера, то англичане приняли во внимание радость встречи молодых людей, и десять ночей их не беспокоил вой сирен.

Воинам, возвращавшимся из Франции, везде устраивался великолепный прием. Поскольку в Подвангене не было нужды оплакивать погибших героев, в нем не было даже ни одного раненого, то праздник вылился в настоящее раздолье. Солдатам, вернувшимся на родину, кроме того, был предоставлен трехдневный отдых. Лишь после этого они отправились на поля, чтобы начать новую битву, теперь уже за урожай.

Школьная хроника Подвангена, июль 1871 года

На следующий день Роберт Розен посетил бургомистра Брёзе, чтобы получить отпускные талоны вместе со специальными карточками на шнапс и сигареты, которые оказались как нельзя кстати в связи с предстоящим праздником. Брёзе приказал жене подать на стол яичницу-болтунью и самолично наполнил доверху рюмки с зеркально чистым шнапсом. За что им следовало выпить сейчас, весной 1942 года? За свои здоровые кости, за то, чтобы было тепло после зимы, кишащей вшами, и за скорейшее окончание войны. Разговоры с отпускниками были вознаграждением для Брёзе после его визитов в семьи погибших со словами соболезнования, которые ему надлежало делать, чтобы утешать жен и матерей.

– Погиб за Великую Германию, за фюрера или за Отечество, – эти казенные слова соболезнования Брёзе выставлял, как знамя, перед собой.

Неделю назад ему пришлось произносить их перед фрау Пройс, которая в апреле получила известие, что ее муж насмерть замерз в январе под Москвой. Меньше хлопот доставили ему известия о семи раненых солдатах, из которых следовало, что они останутся в живых, правда, один из них лишился руки, а другой остался без ноги.

– Летом мы вновь ударим, – сообщил Брёзе сведения из надежных источников.

Его жена принесла заказанную яичницу и поинтересовалась, какие они на самом деле, эти русские холода?

– Да, с погодой мы немного просчитались, – признал Брёзе. – Но как поется в песне, «За каждым декабрем, следует май».

Впервые Германия допустила такую промашку. Роберт Розен мог бы, правда, добавить, что дело было не только в сибирских холодах, но и в сибирских полках, однако не стал этого говорить, чтобы не волновать тех, кто находится далеко от линии фронта.

Жена Брёзе разложила яичницу и завела разговор о снежных бастионах, которые почти по крышу выросли вокруг домов в Подвангене. Она похвалила русских пленных, без них деревня и поныне была бы отрезана от мира.

Они обсуждали насущные дела. Бумаги по линии церкви и отдела регистрации браков были уже подготовлены и направлены в адрес будущих молодоженов.

– У вас ведь все равно не было времени дать объявление о своей свадьбе, – заметил Брёзе. – В военное время все должно происходить как можно быстрее, в том числе и женитьба. Скоро додумаются до того, что примут решение жениться по телефону.

Такое безобразие совсем не укладывалось в голове у Брёзе.

– А как же тогда быть с брачной ночью? – вскричал он и, рассмеявшись, ударил себя по ляжкам.

Его жена положила еще одну порцию яичницы, она похвалила невесту, как прилежную и опрятную девушку.

– Когда друг друга знаешь со школьной поры, то понимаешь, кто и чего стоит.

Чокаясь следующей рюмкой шнапса, Брёзе пожелал скорее обзавестись потомством, лучше всего, чтобы это был крепкий мальчуган.

– Что ты все время болтаешь, отец, – попыталась жена утихомирить разгорячившего мужа.

* * *

Затем Роберт Розен отправился домой. Он проходил мимо своей школы как раз во время большой перемены, когда дети носились по школьному двору. Учительница-практикантка, юное создание, возрастом чуть старше Эрики, приветствовала его возгласом «Хайль Гитлер».

– Как было бы прекрасно, если бы он рассказал ребятам что-нибудь из солдатской жизни.

Роберт Розен уселся за парту, где он восемь лет протирал штаны. Учительница хвалила храбрых солдат, защищавших Германию. Один из них учился в этой школе, прежде чем стал солдатом, а сейчас он прибыл в отпуск. В этом можно наглядно удостовериться. Дети восприняли это буквально: они трогали серое сукно и спрашивали, не офицер ли он и получил ли уже орден?

Он рассказывал о бесконечных маршах по пыльным дорогам. Две тысячи километров прошагал он. Это примерно, как если бы пройти десять раз расстояние между Подвангеном и Кенигсбергом туда и обратно. Теперь у него мозоли на ногах, и ему требуются новые сапоги.

Молодая учительница повесила на классную доску карту европейской части России. Он начал водить указкой по всей ее центральной части, пересек полюбившуюся ему Березину, затем проследовал за танками Гудериана на Смоленск, свернул южнее к Днепру, прошелся вдоль Черного моря, ненадолго задержался на Дону, и как бы случайно его путешествие с указкой закончилось у устья большой реки на Каспийском море.

– Это самая крупная река в Европе, – объясняла учительница. – Когда она будет в наших руках, тогда войне придет конец.

Один мальчик спросил, празднуют ли немецкие солдаты Рождество в России?

Конечно же, Рождество отмечается всюду, даже в России. В занесенном снегом блиндаже солдаты пели: «О, ты наша радость». Дед Мороз принес каждому солдату посылку с родины. Рождественских елок в России такое же множество, как песка на морском побережье. Нет, солдатам в этот праздник не требовалось декламировать стихи, им достаточно было пропеть песенку «Тихая ночь».

Он предложил детям нарисовать картинки и послать их на фронт. Тем самым они могли бы доставить солдатам радость.

– Мы рисуем для победы! – ликовала учительница.

На прощание дети спели ему весеннюю песенку. Одна девочка, с такими же светлыми волосами, какие раньше были у Эрики, встала перед картой России – кудрявая головка закрыла голубое пятно Каспийского моря – и прочитала стихотворение, в котором рифмовались слова «Германия, любовь, вера и преданность». После этого начался урок рисования, посвященный солдатам. Деды Морозы и пасхальные зайцы рисовались тушью. Подвангенское озеро светилось голубизной подобно Каспийскому морю, подвангенские пшеничные поля требовали желтой раскраски, на господский парк была истрачена оставшаяся зеленая краска. Они рисовали лошадей, коров и свиней, а к ним водоплавающих птиц, главным образом, гордых лебедей, хозяев озера, и, конечно же, целыми дюжинами белых аистов. Под рисунками они подписались: «Дети Подвангена приветствуют немецких солдат».

– Возможно, мы получим ответ, – вселила в них надежду учительница. – Солдаты иногда выкраивают время для написания писем.

31 января последний из воевавших жителей Подвангена вернулся домой с Мировой войны. Это был ополченец Альберт Розен, который много месяцев пролежал в госпитале на Рейне после отравления газами, но, в конце концов, его подлечили настолько, что он был отпущен на родину. Родственники забрали его с вокзала в Гердауене, положили в телегу на сено и укрыли из-за больших холодов меховыми шкурами. Добравшись до дома, они перенесли его в помещение, где он провел целую неделю, не вставая, и многие жители Подвангена приходили к нему засвидетельствовать свое почтение.

Школьная хроника Подвангена, февраль 1919 года

Он последовал в ту сторону, откуда шел дым, добрался до болота и обнаружил там огонь на опушке березняка. Все же это скорее был дым, а не огонь. Какой-то солдат, закинув винтовку за спину, стоял там с трубкой во рту, как будто его поставили охранять этот огонь. Он протягивал к пламени руки, чтобы согреться. За ним в самом болоте копошились какие-то фигуры. Роберт Розен разглядел коричневые шинели и серые шапки-ушанки, увидел отблеск лопат, которыми они набрасывали черную землю в кучу. Пленные с господского поместья рыли канаву для осушения болота. Конвоир, старый солдат с седыми густыми усами, взглянул на него. Он поздоровался с Робертом Розеном, пожав ему руку, предложил присесть на тюк с соломой и спросил после того, как вновь раскурил трубку, приехал ли тот в отпуск, и так же ли ему все уже опостылело?

На это мог быть дан только один ответ: «Еще как!».

– Вам пора заканчивать со всем этим, чтобы русские парни могли отправиться домой, – заметил конвоир и показал на пленных, которые, не обращая на них внимания, копались в болотистой грязи. – Если они и дальше будут здесь оставаться, то все обезумеют.

Конвоир стал рассказывать о том, как пленные выиграли битву с зимой.

– Они неделями сгребали снег, а после того как он начал таять, обходили господские поля и собирали камни. На кладбище ты можешь подивиться на огромную гору, которую они натаскали вручную. Здесь больше камней, чем они съели хлеба. Если война и дальше будет продолжаться, то их заставят разбивать камни на куски и ими мостить дорогу в деревне. Их нужно хоть как-то занимать работой. Летом мы будем нарезать торф, тут работы достаточно. Наконец, я хотел их послать в лес рубить деревья, но хозяин поместья посчитал, что там они могут сбежать.

– Пока мы одерживаем победы, никто из них не сбежит, – сказал я ему. – Они рады тому, что им сохраняют жизнь, – сказал я ему.

– Куда им бежать? Они знают, как далеко им сейчас до России, и что, если они туда все-таки вернутся, то им там не поздоровится, – сказал я ему. – Лишь когда мы перестанем побеждать, то тогда возникнет опасность, и вот тут-то нам придется быть настороже, чтобы они не забили нас насмерть лопатами.

– Кто-нибудь из них понимает по-немецки? – спросил Роберт Розен.

Конвоир указал на долговязого парня и объяснил, что тот два года ходил в немецкую школу в Ленинграде.

Роберт Розен пошел по доскам, проложенным прямо по болоту. Пленные распрямили спины и осклабились, глядя на него. Жидкая грязь, брошенная с лопаты, угодила на деревянную дорожку, брызги попали на его военную форму.

– Эй, Иван, смотри у меня, – заорал конвоир. – Эти брюки принадлежат фюреру, их нельзя забрызгивать дерьмом.

Он уже давно перестал величать их по именам и называл каждого пленного «Иваном», лишь долговязого парня из Ленинграда знал он ближе.

– Это Миша, наш запевала.

Тот, о ком говорили, воткнул лопату в землю и вытер руки о свои брюки.

– Где тебя взяли в плен? – поинтересовался Роберт Розен.

Миша назвал город Житомир, который они защищали до последнего. Все эти пленные с нижней Волги, оттуда, где строилось крупное водохранилище.

– Что, немцы уже вышли к Волге? – спросил он.

– Еще нет, но это вскоре произойдет, – ответил Роберт Розен. – Этим летом война закончится, после чего вы сможете пойти домой.

Ему захотелось пожать чужеземцу руку. Тот ответил на рукопожатие, остальные смотрели на них.

– Когда ты выйдешь к Волге, дай знать в Саратове, что Миша по-прежнему жив.

Опершись на свои лопаты, пленные стояли в болотной грязи и пытались понять, что те конкретно говорили о Волге. Насколько люди становятся ближе друг другу, когда имеют возможность общаться. Неожиданно они перестали быть врагами друг для друга.

– Войне конец, большевикам конец, а Русь матушка будет здравствовать! – прокричал Миша ему.

Затем вновь взлетели вверх лопаты, облепленные грязью, и жидкая болотная земля с глухим звуком шмякнулась на деревянные мостки.

Миша затянул песню, остальные пленные подхватили ее.

– Да, петь они умеют, – сказал конвоир. – Пение придает им дополнительные силы, чтобы выжить в плену. По правде говоря, камрад, мы должны были бы лучше относиться к ним. Тогда многие из них пошли бы с нами на Восток, чтобы освободить матушку Россию от большевиков. Но нам ведь этого не нужно, мы ведь и сами справляемся. Однако, мое мнение таково: если мы и впредь будем обращаться с русскими, как со скотом, то это нам будет стоить победы.

Он подбросил в костер сухих березовых веток. Стена дыма заслонила болото, из-за дымовой завесы звучали мужские голоса, распевавшие песню.

Они поговорили еще некоторое время на разные темы. Роберт Розен спросил конвоира, был ли он на фронте. Тот недовольно махнул рукой.

– На Первой мировой войне я достаточно хлебнул фронта. Для новой войны я уже слишком стар, ну, а для России тем более.

Ему уже приходилось конвоировать пленных, вначале поляков, затем французов, а теперь вот и русских.

– Ты знаешь, камрад, сколько разных народов приходится нам конвоировать подобным образом?

Впрочем, особой нужды жаловаться у него не было. Хотя все-таки лучше было бы служить на его родине, в Тюрингии.

– Здесь, на Востоке солнце только встает, но попомни мои слова: когда-нибудь на Востоке оно и закатится.

Спустя три дня после праздника Йоханнеса рой диких пчел накинулся на лошадей крестьянина Адомайта, запряженных в телегу, как раз когда тот собирался ехать на рынок. Кони обезумели; вначале у повозки отлетели оба задних колеса, затем вылетел из нее и сам крестьянин, после чего животные прыгнули в озеро, где пчелы, наконец-то, отстали от них.

Школьная хроника Подвангена, июнь 1888 года

Учитель Коссак встретил его в школьном саду, сидя на скамейке недалеко от плетеных ульев. Семь ульев стояли в ряд, пчелы дожидались солнечной погоды и цветения деревьев.

– Суровая зима здорово досадила им, – сказал Коссак. – Я вынужден был повесить мешки на ульи. Но когда снегу намело, то белый наст чуть было не раздавил пчел.

Он бы с удовольствием передал школьный сад в другие руки потому, что для него эта работа стала слишком тяжелой. Но юная учительница-практикантка едва ли разбирается в цветах и овощах, поэтому Коссак вынужден сам заботиться о школьном саде, хотя ему приходится совсем не сладко.

Роберт Розен приложил ухо к одному из ульев, чтобы удостовериться, что пчелы Коссака все еще жужжат.

– Они ждут цветения вишни, – разъяснил Коссак. – После вишни придет черед лип, а затем появится и клевер. Липовая аллея, ведущая к господскому дому, превратится в праздничную лужайку для моих пчел.

Он поведал историю о владельце поместья, который много лет назад сказал ему, свесившись с лошади, что этот мед принадлежит ему, так как собирается с его лип. На это Коссак ответил, что тот должен тогда послать своих служанок к этим деревьям, чтобы те срывали цветущие бутоны и получали из них мед. Тогда помещик засмеялся и ускакал прочь. Позднее выяснилось, что Коссак каждый раз, получив липовый мед, отсылал одного из школьников к господскому дому, и тот отдавал литр этого нектара за аллею и старые липы.

– Твоя свадьба должна была бы состояться на шесть недель позже, – сказал Коссак. Летом я мог бы угостить тебя молодым медом.

Они углубились в разговоры о жизни домашних пчел. Коссак разъяснял смысл и пользу трутней. Он характеризовал рабочих пчел, как рабынь, которых держит у себя пчелиная матка, чтобы вести праздную жизнь со своим трутнем, что, впрочем, случается и у людей. Не было еще такого случая, чтобы пчелы воевали между собой. Даже если у них имелось мало корма, они довольствовались нектаром, который им давала природа, и не разоряли другие пчелиные ульи. Пчелам можно простить то, что они иногда жалят. Им не остается ничего другого делать, это их врожденный инстинкт, в случае угрозы они должны жалить и умирать.

Хлопоты доставляло Коссаку приобретение сахара. Он прилагал всяческие усилия, чтобы доставать сахарный сироп, который был необходим, чтобы пчелы пережили время, когда не было цветения. С недавних пор ему приходится сдавать мед уже не только помещику, владеющему липовой аллеей, но и другим господам в районном центре, которые додумались до того, что стали собирать все съестные припасы. Они регистрируют их и перераспределяют, в том числе и мед Коссака.

Когда Роберт Розен ушел от него, ему вдруг пришла в голову мысль, что они ни словом не обмолвились о войне. Ничего не говорилось о диком меде России, о пчелиных роях, которые изо всех сил стремились перелететь через огромные русские реки. В школьном саду Подвангена места войне не нашлось.