Текст книги "Мистериозо"

Автор книги: Арне Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Глава 32

Здесь был даже Гуннар Нюберг. Он сидел на своем обычном месте, его голова была туго обмотана бинтами, так что он напоминал мумию из старого фильма ужасов. Ему, конечно, рановато было приходить сюда.

Но они сидели на своих местах, готовясь попрощаться друг с другом и вернуться назад в свои полицейские отделения в Худдинге, Сундсвалле, Гётеборге, Вэстеросе, Стокгольме и Нака. Позднее июньское утро. Летний отпуск спасен.

Настроение у всех было какое-то нерешительное. За столом царило молчание.

Ян-Улов Хультин вышел из своей таинственной двери и оставил ее открытой. За ней виднелся обычный туалет.

Тайна исчезла, осталась только дымка.

Хультин со стуком положил на стол толстую карту, сел и вздел очки на свой большой нос.

– Так-так, – произнес он. – Маленькое подведение итогов ночи. Йоран Андерсон находится в больнице, где ему лечат легкое ранение плеча. Альф Рубен Винге находится в той же больнице из-за столь же легкого ранения прямой кишки. Аня Парикка, как неожиданно выяснилось, находится в самом плохом состоянии: она проходит курс интенсивного лечения от психического шока. Мы очень надеемся, что она скоро поправится. А как ты, Пауль?

Йельм с некоторым удивлением посмотрел на него.

– Все хорошо, – ответил он. – Эксперт по освобождению заложников уже оправился от шока.

– Прекрасно, – сказал Хультин. – Хорхе, расскажи, как все произошло.

– Да ничего особенного, – протянул Чавес. – Я подошел к дому и встал возле окна слева от двери, как мы и договаривались с Паулем. Но в нем не было ни малейшей щелочки, поэтому я через некоторое время начал передвигаться к тому окну, про которое Арто говорил, что там есть щель между шторой и рамой. Я подошел как раз в тот момент, когда Андерсон приблизился к Йельму. И я выстрелил Андерсону в плечо.

– Да, все в соответствии с уставом, – заметил Хультин и, подойдя к белой доске, нарисовал последние стрелки. У него получилась внушительная схема, сложный, асимметричный узор. В нем было отмечено каждое имя, каждое место, каждое событие этого долгого расследования.

Хультин на мгновение замер, созерцая свою работу.

– Красота абстракции, – заключил он, возвращаясь к столу. – И чертова конкретность полицейской работы.

Значит, он решил вернуться к конкретике.

– Так-так, – добавил он. – Перед нами опять симметрия, на этот раз последняя. Выстрел Хорхе прогремел как раз около двенадцати, так что наше расследование длилось ровно два месяца.

Сёдерстедт смущенно заметил:

– Расследование завершилось двадцать девятого мая, в тот самый день, когда турки в 1453 году взяли Константинополь, именно от этой даты идет отсчет Нового времени.

Присутствующие посмотрели на него таким долгим взглядом, что он с извиняющимся видом пожал плечами.

– Спасибо за это замечание, – нейтральным тоном сказал Хультин. – Маленький заключительный вопрос: хотите ли вы уехать домой?

Никто не ответил.

– Что ж, так или иначе – уезжайте и проведите лето с удовольствием. А затем возвращайтесь сюда. Если хотите. Как сообщат вам вскоре Мёрнер и начальник полицейского управления, а также некоторые другие из тех, кто любит погреться в лучах вашей славы, «Группу А» планируется сделать постоянным подразделением, хотя уже и не с таким нелепым названием.

Члены бывшей «Группы А» с глупым видом уставились друг на друга.

– Это следует вот из этой бумаги, – сказал Хультин, поправил очки, прочел про себя какой-то документ и покачал головой. – Я думал прочесть вам докладную записку Мёрнера, но, как я вижу, читать ее вслух совершенно невозможно. Вместо этого я сам подведу некоторые итоги. Как вы знаете, «Группа А» была экспериментальным подразделением, сформированным по приказу начальника полицейского управления, чтобы избежать тех идиотских ситуаций, которые возникали при расследовании убийства Пальме, когда был собран слишком большой, рыхлый и требующий привлечения огромных ресурсов коллектив следователей; вместо этого нами было образована маленькая, компактная сплоченная группа людей, готовых переработать все это дерьмо и имеющих большие полномочия, дающие право пренебречь стандартными формами ведения следствия и сконцентрироваться на сути дела. Этот наш эксперимент оценивается как… извините, я вынужден процитировать: «В настоящий момент, принимая во внимание ситуацию, таким образом, согласно вышеуказанным примечаниям, полученный результат можно считать идеальным, то есть вполне удовлетворительным». Другими словами, Мёрнер чертовски доволен. «Группа А» станет постоянным подразделением внутри Государственного полицейского управления, которое будет колоть «крепкие орешки». Речь в основном пойдет о так называемых «насильственных преступлениях международного типа». Что скажете? Я к вам обращаюсь, сотрудники «Особого отдела Государственной уголовной полиции по борьбе с насильственными преступлениями международного значения».

– Найдется ли у вас квартира в черте города для шумной финско-шведской многодетной семьи? – спросил Сёдерстедт. – Я уже устал копаться в огороде.

– Тебе недолго осталось там копаться, – ответил Хультин. – Можно ли считать это согласием по-сёдерстедтски?

– Я должен еще поговорить с семьей, – оставил себе Арто дорожку к отступлению.

– Само собой, – кивнул Хультин. – У вас есть два совершенно свободных месяца, чтобы поговорить с родственниками и с кем угодно еще. Мы соберемся опять четвертого августа. До этого дня вы свободны, за исключением, разумеется, тех случаев, когда вас могут вызвать в прокуратуру для дополнительного расследования по делу Йорана Андерсона. Хорхе спас ему жизнь, и это обойдется государству во много миллионов.

Чавес скроил гримасу. Хультин еще не закончил.

– Есть ли кто-нибудь, кто сразу готов согласиться продолжать работать в Госкриме? – спросил он. – Вы, наверное, знаете шутку: «Если попадешь сюда, то назад уже не выйдешь. Только в специальном гробу. Со штампом Госкрима».

Йельм улыбнулся. Охотников не нашлось.

– Тогда все, – сказал Хультин и стал собирать документы. – Приятно вам провести лето. Если оно еще не кончилось.

Члены «Группы А» нерешительно поднялись со своих мест. Йельм остался сидеть – он пока был не в состоянии пошевелиться. Хультин взял в руки тряпку, чтобы превратить свой шедевр на белой доске в маленькое пятно на ткани. Секунду он помедлил, а затем, не поворачиваясь, сказал:

– Может быть, ты запечатлеешь эту схему в своей памяти, чтобы она могла заменить карту Швеции в твоем атласе?

Йельм смотрел на невероятное хитросплетение стрелок, квадратов и букв. Здесь было все. Совершенно безумная и совершенно логичная карта страны, состоящая из осколков сведений и размышлений. Загадочные связующие звенья. Нервная система. Ужасающая диаграмма духовных падений и интеллектуальных взлетов.

Так подумал Пауль Йельм и посмеялся над собой.

Хультин приподнял бровь и сказал:

– Время уже убежало от нас, Пауль.

– Возможно, – ответил Йельм. – Хотя я не уверен.

Они некоторое время молчали и смотрели на белую доску, давая время этой схеме отпечататься на сетчатке их глаз. Когда Хультин наконец превратил ее в маленькое синее пятно на тряпке, она все еще оставалась перед их мысленным взором.

– Спасибо за хорошее руководство, – сказал Йельм и протянул руку.

Хультин пожал ее, и на лице его появилась грусть.

– В тебе многовато всего, Пауль, – сказал он. – Но ты можешь стать хорошим полицейским… в общем и целом.

Хультин скрылся за своей таинственной дверью. Йельм глядел ему вслед. Прежде чем закрыть дверь, Хультин буднично заметил:

– Невтерпеж, знаешь ли.

Йельм проводил его долгим взглядом, думая о футболе. Твердый как кремень защитник.

Он вышел в коридор и заглянул по очереди во все комнаты. В каждой было открыто окно, в которое заливались струйки дождя. Лето, по-видимому, откладывалось. А может быть, и вообще уже закончилось.

В первой комнате сидели Сёдерстедт и Нурландер и мирно беседовали. Старые трения были если не забыты, то во всяком случае отложены.

– Я пошел, – сказал им Йельм. – Счастливо провести лето.

– Ступай с миром, – ответил ему Вигго Нурландер и взмахнул руками, на которых красовались розовые шрамы.

– Приезжай к нам в Вэстерёс летом, – сказал Арто Сёдерстедт. – Ты найдешь наш адрес в справочнике.

– Почему бы и нет? – подмигнул ему Йельм. Из последней комнаты выехал на своей инвалидной коляске Гуннар Нюберг. Его гигантская фигура выглядела очень забавно, когда он сжимал в руке рычаг управления коляской, которая, казалось, вот-вот расплющится под его тяжестью.

– Разрешаю посмеяться, – сказал Нюберг шипящим, как у мумии, голосом. Йельм поймал его на слове. Продолжая двигаться по коридору, Нюберг прошелестел:

– Меня ждет служебная командировка.

– Постарайся больше никого не таранить, – посоветовал ему Йельм. Не поворачиваясь к нему лицом, Нюберг подал ему палец своей здоровой руки.

Затем Йельм заглянул к Черстин. Она как раз положила телефонную трубку.

– Звонила Лена Лундберг, – тихо сказала Хольм. – Она спрашивала, можно ли ей приехать.

– И что ты ответила?

– Ответила, что можно, – Черстин пожала плечами. – Может быть, кто-то из них сумеет дать другому какие-то объяснения. Я не могу.

– Она собирается оставить ребенка?

– Кажется, да… Каково это – когда ты должна рассказать собственному ребенку, что его отец – серийный убийца?

– Может быть, он еще сам об этом расскажет…

– Если только доживет до этого, – сказала Черстин и начала с отстраненным видом опустошать свой ящик в столе. – Не забывай, он ведь отправил на тот свет русского мафиози.

– Да, – произнес Йельм, – такое не забудешь.

Он стоял и наблюдал за тем, как она выполняет череду обычных перед уходом в отпуск действий. Это было восхитительно.

– Что мы теперь будем делать? – наконец спросил он.

Она взглянула на него. Он почувствовал, как этот удивительный темный взгляд приковал его к месту.

– Не знаю, – ответила Черстин. – А ты как думаешь?

– И я не знаю. Я уже забыл вкус будней. Все, что мы делали, было как-то чересчур. Как у нас все пойдет теперь, когда мы покинем это замкнутое пространство? Не знаю. Мир уже совсем другой, и мы станем совсем другими. Моя жизнь находится в каком-то подвешенном состоянии.

Черстин не отрывала от него взгляда.

– Это означает «нет»? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Это означает «возможно». Возможно, что ты будешь мне страшно необходима. Я почти уже это чувствую.

– Хорошо, – ответила она. – Я в любом случае должна поехать в Гётеборг, чтобы закончить массу дел. Я позвоню тебе, когда вернусь.

– Позвони мне до того, как вернешься, – сказал Йельм.

Они поцеловались. Оторваться друг от друга было почти невозможно.

Черстин показала на его щеку.

– Сегодня твое пятно похоже на сердце, – произнесла она.

Пауль Йельм вернулся в свою комнату. Его ноздри пощекотал приятный аромат свежесваренного колумбийского кофе.

– У тебя есть еще время выпить последнюю чашечку кофе? – спросил Чавес.

– Что ты имеешь в виду под словом «последнюю»? – спросил Йельм и опустился на стул. – Я купил кофемолку и упаковку кофейных зерен.

– Кофе по-черномазому, – сказал Чавес.

– Точно, – отозвался Йельм. – Для нас, седовласых.

Они немного посмеялись. Над всем и над ничем.

У Йельма оставалось еще несколько небольших дел перед тем, как сдать служебную машину. Он поехал на кладбище Скугс, где, стоя под дождем между двух больших деревьев, наблюдал за похоронами Дритеро Фракуллы. Его жена рыдала в голос, и Йельм чувствовал себя подонком. Маленькие, одетые в черное дети цеплялись за черную юбку матери. Целая процессия одетых в черное косовских албанцев провожала под проливным дождем Дритеро Фракуллу в последний путь.

В своем патетическом унынии Йельм подумал о том, сколько людей пришло бы на его собственные похороны. Может быть, даже Силла на некоторое время забыла бы о своей депрессии.

Йоран Андерсон жив, Дритеро Фракулла умер.

Несколько секунд он размышлял о справедливости. А затем поехал в Мэрста.

Рогер Пальмберг открыл ему дверь при помощи пульта дистанционного управления. Он сидел на своем крутящемся стуле, и казалось, будто части его тела каким-то таинственным образом связаны вместе неким механиком-самоучкой. Где-то в глубине его глаз притаилась улыбка.

– Теперь все прояснилось? – спросило электронное говорящее устройство.

– Теперь прояснилось, – ответил Пауль Йельм и рассказал всю историю от начала до конца. Это заняло два часа. Пальмберг все время слушал очень внимательно, вставляя иногда вполне логичные вопросы – если замечал в рассказе нестыковку. Таких мест оказалось немало.

– Круто, – произнес электронный голос, когда история подошла к концу. – Я бы решил, что ты все выдумал.

– Я заглянул в свое сердце, – сказал Йельм и рассмеялся.

Затем они еще некоторое время слушали композиции Телониуса Монка, и Пальмберг обратил его внимание на целый ряд новых нюансов в «Мистериозо».

Затем Пауль Йельм вернулся в полицейское отделение, сдал служебную машину и поехал на метро домой в Норсборг. В киоске на центральной пересадочной станции били в глаза яркие заголовки газет: «Убийца грандов пойман! Полицейский, освободивший заложников в иммигрантской конторе, снова проявляет геройство в ночной драме с заложниками».

Йельм громко расхохотался, стоя посреди толпы людей, снующих по перрону в час пик.

«Смена ролей», – подумал он и шагнул в вагон поезда.

Он сел рядом с пассажирами, которые показались ему похожими на его коллег, чтобы послушать, говорят ли они об убийствах.

Но они в основном болтали о работе в своей маленькой фирме, о том, у кого какие отношения с шефом, о полученной и не полученной зарплате, о сослуживцах, которые уволились по тем или иным причинам. Только однажды они упомянули о том, что убийства грандов раскрыты. Они были разочарованы этим. Они надеялись, что за всем этим стоит международный заговор, а это оказался какой-то смоландский банковский служащий, который окончательно сошел с ума. Они были уверены, что полиция поймала не того, кого нужно. Истинный заговор так и остался нераскрытым.

«Что ж, может, и так», – подумал Пауль Йельм и закрыл глаза.

Глава 33

Был поздний вечер. Йельм сидел у окна своего дома в Норсборге. Дождь все еще лил. Казалось, лето напрочь исчезло из шведского климата. Еще не наступил июнь, а на дворе уже была осень. Несмотря на это, дети должны были поехать на дачу в Даларё на выходные. К Силле. А самому Йельму ехать было некуда. Одиночество крепко впилось в него.

Ему так непривычно было слоняться по дому без дела. И вдвойне непривычнее было не слышать вечно хлопочущую по хозяйству Силлу. Он проторчал в замкнутом мире два месяца, и ему было сложно вернуться к обычной жизни. Он не был уверен, что ему это удастся на сто процентов.

Он скучал по Черстин. И он скучал по Силле. Йельм пил крепкое пиво и старался представить себе длинный-предлинный отпуск, который ему предстоял. Иногда казалось, что этот отпуск на самом деле был просто большой дырой. От круглосуточной активности к круглосуточной пассивности. Тяжелый переход.

Хотя, может, отпуск и не должен быть таким уж пассивным, как это обычно бывало. Может, он еще найдет, чем заняться. К тому же на него то и дело накатывало ощущение, что его все бросили. Что ж, и для этого чувства тоже должно найтись место.

Он допил пиво и отправился в туалет. Стоя в кромешной темноте, он долго-долго отливал. Пока он стоял там, вместе с мочой освобождаясь от мыслей, вокруг него начали проступать очертания ванной комнаты. Вглядываясь в темноту, он увидел в зеркале слабую полоску света вокруг своей головы. «Как будто шлем, – подумал он. – Защитный шлем».

Он подождал, пока в зеркале не проступили черты лица. Он со страхом ожидал то, что должен был увидеть. Но увидел он вовсе не эриний, не Йорана Андерсона, а свое совершенно обычное лицо: прямой нос, узкие губы, темно-русые коротко стриженные волосы. И несколько седых волосков. А еще – красное пятно на щеке. Шлем исчез.

Он легонько провел пальцами по пятну на щеке. Ведь прежде он думал, стоя перед зеркалом, что у него нет никаких особых примет. А теперь есть, по крайней мере одна. И впервые он не почувствовал ненависти к этому пятну. «Особая примета», – думал он.

На мгновение ему действительно показалось, что пятно похоже на сердце.

Во всяком случае, он видит именно себя, а не Йорана Андерсона. И он даже почувствовал удовольствие от того, что увидел.

Он закрыл глаза, и все стало тьмой.

Копившаяся в течение двух месяцев усталость рвалась наружу. Впервые за два месяца он позволил себе признаться в этом.

Он думал о Йоране Андерсоне, о тонкой границе между ними, о том, как легко переступить через нее и уже никогда не вернуться назад. Его мысль таилась в глубине большой, всеохватной темноты. Но сам он был не там. Не совсем там.

Раздался звонок в дверь, короткий, отрывистый. Он сразу же понял, кто это.

Когда он открыл дверь, она стояла под дождем. Взгляд был такой же, как тогда на кухне. И тогда на причале. Взгляд брошенной женщины. Бесконечно одинокой. Но в то же время гораздо более сильной, чем он.

Он впустил ее, не сказав ни слова. Она тоже молчала. Она дрожала. Он провел ее к дивану и налил ей бокал виски. Когда она подносила бокал ко рту, рука ее дрожала.

Он рассматривал ее волевое маленькое лицо, освещаемое слабым светом. Он чувствовал, что этот свет горит еле-еле и готов вот-вот погаснуть. Маленький, очень маленький огонек жизни. Он постелил ей на диване, а сам поднялся наверх, в спальню. Не надо торопиться. В конце концов, завтра тоже будет день.

Он положил свой плеер на ночной столик, вставил кассету, забрался в постель и на секунду задумался о миллионах пылевых клещей, с которыми он делит жизнь. «Каждый человек – это целый мир», – подумал он, вставил в уши наушники и нажал на кнопку плеера.

Когда фортепиано начало свои спокойные гулянья вверх и вниз, вперед и назад, она вошла в комнату. Она легла рядом с ним, и он обнял ее. Они смотрели друг на друга. Их миры были так страшно далеки друг от друга. Он чувствовал, как она дышит, и слышал, как саксофон присоединился к фортепиано.

Мистерия рассеялась, туман остался.

Мистериозо.

Совместная прогулка окончилась. Саксофон остался в одиночестве.

«Как много заключено в этой музыке», – думал он, погружаясь в глубокий сон. Он чувствовал, что жизнь проходит мимо. Наверное, настало время познать ее ближе.

Свет был погашен.

Он достиг нулевой точки.

Это называется выход.