Текст книги "Мистериозо"

Автор книги: Арне Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

АРНЕ ДАЛЬ
МИСТЕРИОЗО

Глава 1

Что-то пробивалось сквозь зиму.

Неуловимое, руками не потрогать, но оно было – возможно, дуновение теплого ветерка, вычурная рамка света посреди ровного серого покрывала облаков, а возможно то, что под ногами захлюпало, а не захрустело, когда он наступил в лужу, всю зиму окаймлявшую его служебное парковочное место, на котором по-прежнему значилось его имя.

Он немного постоял, прищурившись и глядя на затянутое облаками утреннее небо. Оно выглядело как обычно. Раскинулось над зданием банка, словно купол надежности и безопасности, и приглашает его войти.

И та же обычная тишина.

Немного вдалеке виднелась деревня, будто вымершая, не подававшая других признаков жизни, кроме изогнутых струек дыма то из одной, то из другой трубы. Он услышал монотонную песенку синички и быстро перевел взгляд со своей деревни на козырек крыши. Затем запер машину и прошел несколько метров к незаметной маленькой двери для персонала, вытащил увесистую связку ключей и один за другим открыл три больших замка.

В помещении банка, как обычно по понедельникам, попахивало затхлостью после выходных, но с этим скоро разберется Лисбет, она, как обычно, явится второй в облаке добродушного кудахтанья и откроет окна.

Сам он всегда приходил первым, это привычка.

Все было в точности, как обычно.

Он повторил это несколько раз: все как обычно.

Возможно, повторять это столько раз было лишним.

Стоя у своей кассы, он выдвинул ящик. Вынул удлиненный позолоченный футляр, осторожно взвесил в руке длинный дротик с оперением. Его специальное оружие.

Даже среди посвященных не многие знают, как на самом деле должен выглядеть дротик для дартса. Его дротики были длинными и имели особую форму: из двенадцати сантиметров почти семь занимало острие, что изумляло соперников, а оперение было коротким и довольно густым.

Он достал три дротика и перевел взгляд на офисную перегородку. Там висела мишень. Не глядя вниз, он встал у черной черты, так что носки его ботинок оказались ровно в 237 сантиметрах от мишени, и ритмично метнул три дротика. Все они попали в большое внешнее поле сектора с единицей, как положено на разминке.

Все шло, как положено.

Все шло так, как и должно идти.

Он щелкнул пальцами, выгнул их до легкого хруста, а затем несколько секунд шевелил ими в воздухе. Потом снова вытащил из кармана пиджака связку ключей, обогнул перегородку, вернулся к себе, подошел к сейфу и отпер его. Дверца медленно, тяжело заскользила вверх, открываясь с тихим гулом.

Все звуки были такими же, как всегда.

Он принес сетку с пухлыми пачками купюр на свое место, в кассу, и разложил их на рабочем столе. Минуту поглядел на них, как обычно.

Скоро Лисбет проскользнет в дверь для персонала и примется болтать о своих семейных дрязгах, войдет с чуть надменным покашливанием Альберт и чопорно кивнет, и, наконец, придет Мия, темноволосая, молчаливая и замкнутая, глядящая исподлобья. Аромат приготовленного Лисбет кофе прогонит прочь остатки затхлого воздуха, и в банке пойдет тихая нормальная жизнь.

Затем потянутся посетители всех мастей: крестьяне, копающиеся в допотопных банковских книгах, домохозяйки, педантично выгадывающие каждое эре, пенсионеры, изо всех сил старающиеся избежать бедности.

Он здесь прижился. Но деревня становилась все меньше и меньше, клиенты приходили все реже и реже.

Все как обычно, подумал он.

Он вернулся назад за перегородку, чтобы успеть провести быстрый раунд в «пятьсот одно». От пятисот одного очка до нуля. Пара тройных двадцаток и несколько попаданий в «бычий глаз» быстро обнулят обратный счет. Как обычно. Дротики попадали, куда им следовало попадать, их несколько непривычный подрагивающий полет – особенность его длинных дротиков – всегда заканчивался в нужном месте. Оставалось восемьдесят семь очков, когда часы пробили.

Девять тридцать.

Думая исключительно о своей стратегии в последнем раунде, он подошел к входной двери и отпер ее.

Все было в точности как обычно.

Сделаем проще, думал он, просто пятнадцать и просто двадцать, а затем единственный за это утро «бычий глаз», пятьдесят очков, идеальное круглое число. Итого восемьдесят пять. Затем единственная возможность – зона удвоения единицы. Восемьдесят семь. Никаких проблем. Самым трудным будет посадить третий дротик в маленькую черную середину «бычьего глаза». Хорошее начало дня.

Хорошее начало совершенно обычного дня.

Он посадил пятнадцать во внешний круг и двадцать – во внутренний, для интереса; дротик затрепетал возле проволочного кольца напротив досадной единицы, но попал в мишень. Проволока слегка дрожала от прикосновения. Итак, теперь надо попасть в «бычий глаз», в «яблочко». Он сосредоточился, поднял дротик, прицелился длинным острием в кружок и занес дротик точно на уровне глаз, отведя руку на десять сантиметров назад.

Раздался стук в дверь.

Странно. Что-то тут не так. Слишком рано.

Он опустил дротик и пошел к входной двери.

Огромный, как бык, мужчина навел на него большой длинный пистолет. Он застыл на месте. Все пошло прахом. Все неправильно, все не так. Не сейчас. Только не сейчас. Пол уходил у него из-под ног.

Мужчина подошел к окошку кассы и протянул ему пустую сумку. Он отложил дротик, открыл окошко и, словно загипнотизированный, взял сумку.

– Fill it up! [1]1
  Наполняй ( англ.).


[Закрыть]– сказал человек-бык на ломаном английском.

Он стал медленно перекладывать пачки денег в сумку, одну за другой. Рядом с сумкой лежал дротик с длинным острием. Мысли беспорядочно завертелись в голове. Надо попасть в «бычий глаз», думал он, потом он вспомнил о Лисбет, о половине десятого и о давнишней привычке не запирать входную дверь, об исходе партии с двойным кольцом, об официальном письме от руководства банка в коричневом конверте, об угрозе, которая исходила от букв, выведенных синими чернилами, о том, какая Лена мягкая, и о том, что зубы стучат, и снова о «бычьем глазе».

Человек-бык на мгновение опустил пистолет и беспокойно огляделся.

А он думал, способен ли он пойти на крайние меры в крайних обстоятельствах.

– Hurry up! [2]2
  Поторапливайся ( англ.).


[Закрыть]– прошипел Бык и бросил нервный взгляд в окно. Зрачки у него были совершенно черные, окруженные красными кольцами.

«Бычий глаз», – подумал он и схватил дротик.

Выход [3]3
  Выход, закрытие, checkout – в игре дартс означают финальный бросок, который выигрывает игру.


[Закрыть]был только один.

Глава 2

Первой мыслью Пауля Йельма была мысль о том, как же давно он не ездил в патрульной машине со включенной мигалкой и воющей сиреной. Он сидел на заднем сиденье, зажатый между двумя полицейскими в форме и криминалистом в гражданском, выглядевшим точно так же, как и он сам. Йельм наклонился вперед и положил руку на плечо водителя, как раз когда машина взвизгнула покрышками, резко сворачивая влево на Буткюркаледен.

– Думаю, лучше выключить сирену, – тихо произнес Пауль Йельм.

Водитель протянул руку к кнопке, но тише не стало; визг покрышек и рев разгоняющегося мотора по-прежнему оглушали.

Йельм посмотрел на своего коллегу в гражданском. Сванте Эрнтсон судорожно цеплялся за маленькую кожаную петлю, свисавшую с потолка. «Неужели в современных полицейских машинах еще делают такие петли на потолке?» – подумал Йельм, а затем подумал, что это не то, о чем ему следует думать.

Он вообще часто думает о том, о чем ему не следует думать, подумал он.

И что он думает об этом все чаще и чаще.

Прошел всего месяц с тех пор, как Сванте Эрнтсон выбрался невредимым из разбитой всмятку патрульной машины на Тэгелансвэген после абсурдной автомобильной погони в фабричном районе Фиттья. Эрнтсон едва заметно напрягся, когда автомобиль протиснулся через пробку в районе Фиттья, взял влево по длинному съезду к Слагста и выехал на перекресток. Тэгелансвэген пошла вправо, остекленевший взгляд Сванте Эрнтсона был направлен влево. Постепенно Сванте Эрнтсон расслабился.

Йельму казалось, что он видит то же, что видит Эрнтсон, и разделяет его ощущения. Почти за семь лет тесной совместной работы в одном из самых сложных полицейских округов страны они изучили друг друга вдоль и поперек. И в то же время Йельм понимал, что фактически знает о напарнике совсем мало. В сущности – что он знает о нем…

Сам он был совершенно опустошен. Потому и поймал мимолетный испуг своего коллеги. Чтобы на мгновение уйти от самого себя.

День начался – хуже не придумаешь. В спальне было нечем дышать, раннее весеннее солнце ненадолго просочилось сквозь жалюзи, усугубляя духоту. С крепко вставшим с утра членом он пододвинулся к Силле, которая как бы невзначай отползла в сторону. Он не заметил этого, не захотел замечать и продолжал двигаться к ней со своей упрямой назойливой похотью. А она отстранялась от него сантиметр за сантиметром, пока наконец не оказалась на краю кровати и не свалилась на пол. Он вздрогнул, окончательно проснулся, сел на постели; возбуждение прошло. Силла осторожно поднялась с пола, мотая головой в безмолвном бешенстве. Она сунула руку в трусы и, вытащив пропитанную кровью прокладку, протянула ему. На его лице отразилась легкая гримаса – отвращение и извинение одновременно. Тут они заметили, что в дверях стоит четырнадцатилетний Данне и на его прыщавом лице застыл неприкрытый ужас. Сын тут же бросился прочь. Они услышали, как повернулся ключ в замке, как заорала во всю глотку группа «Public enemy». Они переглянулись. На какой-то миг их сблизило смущение и чувство вины. Силла выбежала из комнаты, несколько раз постучала Данне в дверь, но ответа не последовало.

Они сели завтракать.

Тува и Данне ушли в школу. Данне не проглотил ни кусочка, не произнес ни слова, избегал глядеть им в глаза. Повернувшись спиной к Паулю, Силла Йельм произнесла, глядя на воробьев, усевшихся на кормушке у окна одного из домов Норсборга:

– Ты дважды присутствовал при родах. Черт возьми, неужели тебе до сих пор так отвратительны естественные функции женского тела?

Он был совершенно опустошен. Слева за окном мелькнул коллективный сад Слагста, справа осталась позади школа Брунна. Вскоре они были уже возле улицы Томтберг, что огромной подковой окружала весь пограничный район между Халлундом и Норсборгом, почти четыре сотни домов. Машина резко свернула влево к площади Халлунда; Сванте Эрнтсона качнуло так, что на секунду он оказался чуть ли не на коленях у Йельма. Они обменялись усталыми взглядами и вновь стали смотреть на проносящиеся мимо многолюдные улицы: Льняная, Ячменная, Конопляная, Овсяная… Ни дать ни взять учебник по агрономии. Большие однообразные дома-коробки шестидесятых-семидесятых годов постройки, грубые и скучные, создавали странный контраст с аграрными названиями. «Вот она, земля-матушка», – подумал Пауль Йельм, не до конца понимая, что он имеет в виду. Неистребимые, похоже, крестьянские корни аукнулись в душе.

Возле площади стояли три патрульные машины с открытыми дверцами, за двумя из которых сидели на корточках полицейские в форме и с табельным оружием в руках. Они целились в разные стороны. Остальные полицейские рассредоточились вокруг, оттесняя любопытствующих, мамаш с колясками и собачников.

Их автомобиль остановился рядом. Не успел еще Йельм выбраться наружу, как Эрнтсон уже устремился к соседней машине. Из нее вылезал мешковатый Юхан Брингман. Он медленно потянулся, выпрямляя сутулую спину.

– Нападение на контору по делам иммигрантов, – с напряжением в голосе доложил он, продолжая потягиваться. – Трое заложников.

– О’кей, и что же нам известно? – спросил Эрнтсон, глядя с высоты своего роста на Брингмана и расстегивая кожаную куртку под лучами зимнего солнца.

– Охотничье ружье, второй этаж. Главная часть здания очищена. Мы ждем спецназ.

– Из Кунгсхольмена? – крикнул из машины Йельм. – Долго ждать придется. Видел пробку на Е-4?

– А где Бруун? – поинтересовался Эрнтсон.

Брингман покачал головой.

– Не знаю. Наверное, ждет высоких гостей. Во всяком случае, есть одна служащая из этой конторы, ей удалось выбраться. Юханна, подойдите сюда. Это Юханна Нильсон, она работает здесь.

Блондинка лет сорока вышла из полицейской машины и остановилась перед Эрнтсоном – прижимая одну руку ко лбу, она нервно покусывала костяшки другой. Сванте Эрнтсон сочувственно похлопал ее по плечу:

– Постарайтесь успокоиться. Мы с этим разберемся. Вы знаете, кто он?

– Его зовут Дритеро Фракулла, – сказала Юханна Нильсон надтреснутым голосом, но вполне владея собой. – Он косовский албанец. Его семья давно живет здесь, а сейчас попала в общую волну высылки иммигрантов. Они думали, что все идет хорошо, ждали только получения гражданства, и вдруг приходит совершенно противоположное решение. Все сорвалось. У них как будто земля ушла из-под ног. Прекрасно их понимаю.

– Вы знаете его?

– Знаю ли я его? Господи, да он мой друг! Я и сама приложила ко всему этому руку. Я знаю его детей, его жену, его чертовых кошек. Собственно говоря, это меня он разыскивал. Скромный человек, никогда и мухи не обидит. Я лгала ему.

Она повысила голос:

– Сама того не зная, я лгала ему, черт меня подери, все это время! Правила все менялись, менялись и менялись. Как нам работать, если все, что мы говорим, через час превращается в ложь?

Пауль Йельм тяжело поднялся. Он снял с себя толстую джинсовую куртку с воротником из овчины, расстегнул кобуру на плече, бросил ее в салон машины, сунул пистолет в задний карман брюк и снова надел куртку.

Он был совершенно опустошен.

– Ты что затеял? – хором спросили Сванте Эрнтсон и Юхан Брингман.

– Пойду внутрь.

– Мать твою, спецназ вот-вот будет здесь! – заорал Эрнтсон вслед Йельму, когда тот переходил улицу Томтберг. Он догнал напарника и схватил его за руку.

– Подожди, Полле, не делай глупостей. Не надо. Оставь это дело специалистам.

Он заглянул Йельму в глаза. Увидев в них пустоту и решимость, отпустил руку.

«Мы слишком хорошо знаем друг друга», – подумал Эрнтсон и кивнул.

Пауль Йельм осторожно поднимался по лестнице Иммиграционного бюро. Ничего не было видно, ничего не было слышно. Опустевшее здание замерло, будто притаилось. Вокруг сплошной бетон. В какой бы цвет его ни красили, оттенок получался уныло-серым, аляповатые узоры тут и там только еще больше портили впечатление. Спертый воздух, дрожащий, словно марево в пустыне, пронизывали запахи мочи, пота и алкоголя. «Аромат Швеции», – подумал Йельм и зашагал наверх.

Это была середина девяностых.

Он осторожно скользнул вперед по пустому тоскливому казенному коридору и остановился у запертой двери. Сделал глубокий вдох и выкрикнул:

– Фракулла!

Стояла тишина, абсолютная тишина. Не давая себе времени задуматься, он продолжил:

– Меня зовут Пауль Йельм, я из полиции. Я один и без оружия. Я хочу просто поговорить с тобой.

За дверью послышалась возня. А затем мрачный, едва слышный голос произнес:

– Входи.

Йельм сделал еще один вдох и открыл дверь.

На полу конторы, прикрывая руками головы, сидели две женщины и один мужчина. Совсем близко от них, у стены без окна стоял маленький темноволосый человек в коричневом костюме, дополненном жилеткой, галстуком и дробовиком. Последний был направлен прямо в лицо Паулю Йельму.

Йельм закрыл за собой дверь и поднял руки вверх.

– Я знаю, что с тобой случилось, Фракулла. – Его голос звучал совершенно спокойно. – Мы должны выйти из положения так, чтобы никто не пострадал. Если ты сдашься сейчас, то еще сможешь обжаловать решение суда, а иначе тебе грозит тюрьма и депортация. Смотри, я без оружия. – Осторожно сняв джинсовую куртку, он опустил ее на пол.

Дритеро Фракулла усиленно заморгал. Дуло дробовика смотрело то на Йельма, то на трех служащих на полу.

«Только не поворачивайся спиной, – думал Йельм, – говори, говори. Покажи, что ты его понимаешь. Используй слова, которые заставляют задуматься. Отвлекай внимание».

– Подумай о своей семье. – Он безошибочно нащупал слабое место. – Что будут делать твои дети, если потеряют кормильца? Твоя жена, она работает? Что у нее за работа, Фракулла? Какая у нее квалификация?

Теперь дробовик уверенно смотрел в его сторону; именно этого Йельм и добивался. Вдруг Фракулла заговорил, словно декламируя стихи, на четком шведском:

– Чем черствее будет мой хлеб, тем дольше мы сможем остаться. Ты подумал об этом? Они не вышлют мою семью без меня. Я приношу себя в жертву ради них. Неужели это непонятно?

– Ты ошибаешься, Фракулла. Твоя семья тут же уедет, ее вышлют к сербам, и никто ее не защитит. Как ты думаешь, что сделают сербы с женщиной и двумя детьми-школьниками, которые пытались от них сбежать? И что, как ты думаешь, будет с тобой в тюрьме, если ты убьешь полицейского, безоружного полицейского?

С озадаченным видом албанец на секунду опустил дробовик на несколько сантиметров. Йельму этого было достаточно. Он нащупал в заднем кармане пистолет, молниеносно выхватил его и выстрелил.

Голос в его голове замолчал. «Неужели тебе до сих пор отвратительны естественные функции женского тела?»

В течение минуты, как будто вырванной из потока времени, ничто не нарушало тишину. Фракулла замер на месте, все еще держа в руках свой дробовик. Его лишенный всякого выражения взгляд не отрывался от лица Йельма. Случиться могло что угодно.

– Ай, – произнес Дритеро Фракулла и, выпустив из рук ружье, рухнул на пол.

«Что ни делается, все к лучшему», – подумал Йельм, и ему стало плохо.

Мужчина-заложник подтянул к себе дробовик и изо всех сил прижал им к полу голову лежащего. Из-под правого плеча Фракуллы растекалась лужа крови.

– Убери ружье, мать твою! – рявкнул Пауль Йельм, и его вырвало.

Глава 3

Вначале только фортепиано – легко и затейливо вверх и вниз по клавишам, затем, нежно звеня, вступают цимбалы, затем барабанная дробь. Иногда звуки осторожно, с некоторым сожалением сворачивают со своей изящной дорожки, то взбирающейся вверх, то сбегающей вниз, не нарушая при этом неровного, семенящего двухтактного ритма. Вот короткая пауза, в той же манере вступает саксофон, а после все меняется. Слышатся басы, тихо гуляющие вверх-вниз, саксофон умолкает, фортепиано время от времени выдает развернутые аккорды где-то в глубине звуковой картины, то и дело прерываемой блуждающими и несколько ленивыми импровизациями саксофона.

Пинцет ныряет в дырку и начинает тянуть. Саксофон вдруг чирикает что-то, потеряв тональность, и тут же снова находит мелодию. Фортепиано умолкает совсем, на какое-то мгновение становится так тихо, что слышно дыхание публики. Пинцет вытаскивает то, что искал. Между быстрыми переборами саксофонист два раза протягивает: «Yeah». Публика подхватывает: «Yeah». Долгие-долгие ноты. Фортепиано все еще молчит. Отдельные аплодисменты.

Фортепиано вступает. Те же самые променады, что и в начале, такой же уход в сторону, жалобные переливы и все более свободный бег. Только фортепиано, басы, барабаны. Пинцет ныряет в другую дырку. На этот раз все идет легче. Оба сплюснутых шарика падают в карман. Он садится на диван.

Фортепиано снова возвращается туда, откуда начинало. Басы тоже исчезают. Но вот они снова слышны, вместе с саксофоном. Теперь все четверо, прогулка в тумане. Аплодисменты. Yeah!

Он нажимает кнопку на пульте. Воцаряется оглушительная тишина.

Он осторожно поднимается. Мгновение стоит неподвижно посреди большой комнаты.

Несколько залетных пылинок кружатся в несуществующей воздушной воронке возле хрустальной люстры – высоко-высоко наверху. Плавные линии стереоустановки. Тусклый металл совсем не отражает слабый свет. «Банг и Олуфсен». [4]4
  Крупнейший датский производитель мультимедийной техники.


[Закрыть]

«Банг, банг, – думает он. – Олуфсен». На этом мысли кончаются.

Его рука в перчатке легко касается белой поверхности кожаного дивана, прежде чем он делает несколько пробных неуверенных шагов по уютно скрипящему паркету. Он обходит вокруг большого – двадцать пять квадратных метров – ковра, созданного за месяц рабским трудом пакистанских детей, и выходит в коридор к веранде. Открывает дверь и на мгновение останавливается на веранде, совсем рядом с садовыми качелями. Вдыхает полной грудью тихий, прохладный весенний воздух и скользит взглядом по рядам яблонь, перебирая в уме яблочные сорта: астраханские, окере, ингрид мария, лобо, белый налив, коричные. На каждом дереве прибита маленькая табличка. На этих табличках всегда есть яблоки, красочные, хрустящие, задолго до того, как яблони начинают цвести. Плоские искусственные яблоки.

Ему хочется верить, что это песня сверчка, но звук вибрирует в его собственной голове. «Банг, – думает он. – И Олуфсен».

Хотя это был не совсем «банг».

Он закрывает за собой стеклянную дверь и возвращается по длинному коридору назад, в огромную гостиную. И снова обходит сотканную вручную пылающую картину на ковре, подходит к стереоустановке и нажимает кнопку «Извлечь». Описывая едва заметный эллипс, кассета смиренно выезжает из магнитофона. Он берет ее и кладет в карман. Выключает стереосистему.

Он оглядывается вокруг. «Атмосфера», – думает он. Даже пылинки производят впечатление специально заказанных, чтобы подходили к хрустальной люстре, вокруг которой они так элегантно кружатся.

Перед его внутренним взором предстает список. Он мысленно ставит галочку.

«Куно, – думает он, улыбаясь. – Разве это не командная игра?»

Он выходит из большой гостиной другим путем.

Стол из тикового дерева и четыре стула того же оттенка с высокими спинками стоят на другом ковре ручной работы, который он про себя называет персидским. В отличие от красного пакистанского, этот ковер в бежевых тонах.

Хотя сейчас они довольно похожи.

Возле стола он должен перешагнуть через то, что окрашивает персидский ковер в красный цвет. Он делает два больших шага.

В саду сонная луна выглядывает из-под пушистого одеяла облаков и позволяет таинственным эльфам, танцуя, коснуться обнаженной яблони.