Текст книги "Майор Ватрен"

Автор книги: Арман Лану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Часть вторая
Ночь в Веселом лесу

I

Субейрак чиркнул зажигалкой, фитилек загорелся, мерцая в темноте. Разнесся едкий запах. Он напомнил Субейраку полузабытый аромат опавших листьев, которые бабушка жгла осенью в велейском саду, где прошли детские годы Франсуа. Из дому давно не было вестей. В январе, когда он приезжал в отпуск, бабушка показалась ему очень одряхлевшей. «Боже мой, может быть, я больше ее не увижу!» Он вдруг отчетливо представил ее себе: вот она с красной косынкой на плечах, полные румяные щеки – точно спелые яблоки. Бабушка сует ему в руку три новенькие тысячефранковые бумажки – шла сентябрьская мобилизация. Этот жест многое объяснил Субейраку. Она могла бы сообразить, что эти деньги ему не понадобятся, что даже жалованье он будет отсылать домой, оставляя себе лишь на самое необходимое; но память старой женщины начала уже заволакиваться туманом. Субейраку была нестерпимо тяжела мысль, что она, быть может, стоит уже на пороге смерти.

Франсуа поднес зажигалку к часам: без пяти два.

Он зашагал дальше по плохо вымощенной дороге, которая вела от кирпичного завода к шоссе Ретель-Реймс. Ночь была безлунная, но звездная. Прошло уже двенадцать суток со дня вольмеранжской драмы.

Субейрак еще не вполне пришел в себя: только что его крепкий молодой сон был прерван грубым окриком майора Ватрена.

– Эй вы, поднимайтесь! Все бы вам спать да спать!

Можно подумать, что он хоть раз выспался! Не поймешь, как сам-то майор держится на ногах! Он только что проделал девятикилометровый обход своих рот и еще работал над картами, когда Субейраку пришлось покинуть обжигательную печь кирпичного завода, где расположился КП батальона. На их участке уже становилось туго, и эта печь представляла собой превосходное, надежное убежище.

Первая – майская – волна вражеского наступления остановилась в горах к северу от Ретеля. Франсуа не понимал, что заставило ее остановиться: ведь ее напору нечего было противопоставить! С тех пор, правда, им прислали кое-какое подкрепление, но линия фронта бравого батальона самым дурацким образом растянулась на пять километров.

Франсуа отлично разбирался в обстановке, так как на нем лежало теперь составление позиционных карт и планов расположения огневых точек. Это был очередной трюк полковника Розэ. Неделю назад он ни с того ни с сего вздумал перевернуть вверх дном расстановку офицеров: направил взводного командовать ротой в незнакомый батальон, а двух нестроевых офицеров, которые только и умели, что играть в бридж, перевел в строй. В довершение всего он назначил Субейрака адъютантом при майоре Ватрене. Это уж слишком! Ведь Субейрак хорошо и добросовестно исполнял обязанности командира третьей роты, замещая Леонара, пока того неизвестно зачем держали в гарнизоне. И вот теперь он должен сидеть на КП батальона, ведать его охраной и связью. А он не умеет даже соединить как следует концы телефонного провода, и строптивая рация ЕК 17 с возмущением отвергает все его попытки к сближению. «Я – Жаннина. Перехожу на прием. Перехожу на прием». Переходишь на прием, и прямо в уши лезет лай бошей. Майор от ярости вернулся к гонцам времен войны 1870 года. Почему не к почтовым голубям? Да просто потому, что хотя они и предусмотрены специальной инструкцией 1939 года, но до распределения их по батальонам дело так и не дошло!

Слабый свет скользнул по руке Субейрака и по часам, циферблат на мгновение сверкнул. Франсуа ненавидел этот полковой хронометр с шагомером – олицетворение его нового подневольного положения.

Стало еще темнее. Субейрак неуверенно искал место, где следовало свернуть с шоссе и идти дальше уже полем к Арденнскому каналу. Предполагалось, что вдоль всего пути существует ход сообщения, по которому доставляются продовольствие и боеприпасы. Однако на всем своем протяжении траншея нигде не достигала глубины больше тридцати сантиметров. Такова была дурацкая система, принятая этой осенью на Севере. Высшее командование стремилось разветвленной сетью коммуникаций усилить оборону Эско, где тогда стояла их часть. В штабе разработали прекрасную сеть ходов сообщения на многие километры и отдали приказ выкопать сначала неглубокие траншеи по всей длине коммуникаций с тем, чтобы впоследствии прорыть их на большую глубину. Все это очень мило выглядело на аэрофотосъемке, но укрытием могло служить лишь теоретически, поскольку траншеи были прорыты не больше, чем на глубину лопаты. Так обстояло дело и сейчас. Словом, с самого начала эта война была сплошным балаганом.

Субейрак услышал шум, увидел огоньки, похожие на светляков, и наткнулся на солдат, которые рыли окопы.

– Вы какого взвода?

– Пофиле.

– Он спит?

– Сейчас посмотрим.

– Нет, не будите его.

– Господин лейтенант, не желаете ли землянички?

– Да не откажусь, – сказал Субейрак. – Вот уж никогда не доводилось есть землянику в два часа ночи!

Ретельская ночь благоухала земляникой. Аромат ягод смешивался с испарениями свежевскопанной земли. Невозможно разобрать, что происходит на холме, где окопались боши. Ничего не видно, ни звука не слышно. Только сильно пахнет земляникой. Какая она крупная – словно яблоки – эта ретельская земляника.

Субейрак задумчиво посмотрел на север. Он чувствовал за своей спиной Францию – огромное засеянное поле, пораженное спорыньей и уже изуродованное вражеским нашествием. Где-то там живет Анни, скорей всего она сейчас в Бордо со своей конторой. Анни… он ничего не знает о ней после письма, полученного в Вольмеранже. Где-то там же и бабушка, которая все забывает про войну и спрашивает у его матери, отчего военная служба Франсуа так затянулась в этом году.

Во тьме задвигались тени. Субейрак узнал голос Пофиле. Они поздоровались, не видя друг друга.

– Сдерут с тебя немцы шкуру, Пофиле, – сказал Субейрак: надо же было продолжать балагурить.

– Сало, а не шкуру, – ответил, как обычно, Пофиле.

Но от прежнего добродушного зубоскальства этого офицера-крестьянина не осталось и следа. Пофиле изменился после Вольмеранжа. Несмотря на всеобщее расположение к нему, теперь особенно усилившееся, и несмотря на свою крестьянскую скрытность, Пофиле заметно помрачнел, и эту перемену нельзя было не связать со смертью «человека».

– Кстати, Субейрак, – сказал Пофиле. – Поздравляю! Я ведь тебя не видал с тех пор, как ты заделался штабным!

– Заткнись, – сказал ласково Субейрак.

– Что ни говори, это – повышение. Ты теперь на коне! Надо бы спрыснуть!

– «На коне». Болван! Тут не только коней, тут и клячи-то ни одной не осталось!

– Ну, а как ты ладишь с Ватреном?

– Плохо. Он меня не выносит.

– Да что ты!

– Но ведь наверно они спрашивали его мнение, прежде чем сунуть меня адъютантом в штаб батальона! По-моему…

– Что?

– Ничего.

– Нет, скажи!

Франсуа затруднялся объяснить свою мысль и уже пожалел, что начал этот разговор: продолжать его было невозможно, не упоминая о событии, происшедшем в Вольмеранже.

– По-моему… Ватрен хотел держать меня поближе к себе, чтобы… чтобы следить за мной.

– Зачем?

Субейрак подумал о своей встрече с майором в «Плодах Прованса» и заметил вскользь:

– Не знаю. Он никогда не упускал случая ко мне придраться. Помнишь историю с самовольной отлучкой в Валансьенне? Я тогда отсидел как миленький пятнадцать суток, а тебе – я это не в упрек говорю – все сошло с рук.

– Но ведь у нас было разное положение, – сказал Пофиле.

– В каком же смысле?

– Я женат, а ты – нет.

Субейрак свистнул от удивления. Этот увалень – неплохой психолог.

– Пожалуй, ты прав. Жандарм тебе все спустил только потому, что ты женат, а ко мне он прицепился: ведь я удрал к любовнице!

Со дня мобилизации до январского отпуска это была его единственная встреча с Анни.

– Дай-ка мне сигарету, – сказал Пофиле – у меня тут осталась только дрянь.

Табачный дым смешивался с испарениями свежей земли. Улыбка погасла на лице Субейрака: местность напомнила ему кладбище над Мозелем-

– Ватрен меня терпеть не может, – проговорил он. – Вот и сейчас он напустился на меня за то, что я сплю!

– Это верно, но все-таки он уже два раза отметил тебя в приказах, – возразил Пофиле. – А я по-прежнему топчусь на месте. Знаешь, кто такой Ватрен? Он крестьянин. Как я. Вот и всё.

– Что «всё»?

– Всё. Он крестьянин.

В спокойном, уверенном голосе Пофиле звучала гордость. Сказать о Ватрене, что он крестьянин, – это, по мнению Пофиле, объясняло все.

– Ты зачем пришел? – спросил Пофиле, шумно, с жадностью затягиваясь.

– Хочу проведать своих старых зебр. Вечно это начальство суется с фазными дурацкими затеями. Сперва искалечили мне взвод своими особыми заданиями, а потом и вовсе его у меня отобрали и на мое место поставили моего бывшего помощника.

– Я его знаю, Бушё, – проговорил Пофиле. – Он из Сент-Андре. Болтун и подхалим.

– Кадровый унтер-офицер, любитель пофасонить. Все у него с головы до ног – и обмотки, и штаны, и кепи – не как у людей. Как он трясся, когда нас бомбили на передовых! Сегодня майор приказал ему переправиться со взводом – с моим взводом – через канал. Ладно. Этот негодяй доложился капитану, новому человеку, присланному взамен Леонара, маслоторговцу с Уазы. Ну, новичок и сообщает майору: выполнить приказ невозможно, так как мешает неприятель. Подумай только: немцы, видите ли, стреляют, когда ему надо перебираться через канал. В результате я сам должен повести своих зебр! Если услышишь перестрелку, тебе придется поддержать нас.

– Идет, – сказал Пофиле. – У меня на канале стоит для прикрытия отделение пулеметчиков. Новости есть? По радио…

– Ничего определенного. Испания заявила, что она будет придерживаться нейтралитета, если Италия начнет воевать. Большая часть армии во Фландрии спасена. Дюнкерк крепко бомбили, когда наши части отплывали в Англию.

– В Англию!

– Да.

– В Англию, – повторил задумчиво Пофиле. – Но ведь…

– И кроме того по последним сообщениям, вчерашним и позавчерашним, враг перешел в наступление между морем и Ланским шоссе в районе Суассона. Немцы пустили в ход две тысячи танков, но наши войска противопоставляют им новую тактику…

В голосе Субейрака звучала горечь. Оба долго молчали, потом Пофиле сказал неожиданно:

– Я хотел бы знать, где сейчас моя жена!

И в самом деле! Его родная деревня – Абанкур, близ Камбре, вероятно, оккупирована! Субейрак был взволнован. Не столько судьбой жены и детей Пофиле, о которых бедняга не имел известий, сколько его подавленностью и мрачностью. Обычно Пофиле вполне владел собой и сдерживал свои чувства, но стоило ему заговорить о своем разоренном гнезде, как в его голосе появлялось ожесточение.

В сущности, майор Ватрен, вероятно, был прав, высказав столь различное отношение к Субейраку и Пофиле в злосчастный день самовольной отлучки в Валансьенне.

– Ну пока, – сказал Субейрак. – Сдерут с тебя немцы, шкуру, Пофиле.

– Сало, – ответил Пофиле.

Но он не смеялся.

Субейрак пошел вниз по склону к Арденнскому каналу. Он плутал в низком кустарнике среди заброшенных карьеров, перепрыгивая через ямы. Ночь окрашивала весь этот мрачный пейзаж двумя тонами: синим – небо и бурым – землю.

В молодом офицере развивались и обострялись чувства, давно утраченные родом Субейраков и лишь ненадолго проснувшиеся в отце Франсуа, пехотном сержанте, во время первой мировой войны. В Субейраке возрождалось умение ориентироваться, появлялось чутье, предупреждавшее его об опасности, о таящихся в ночном мраке людях, кустах, деревьях. Пробуждение этих исконных человеческих свойств наполняло офицера-горожанина чувством странного удовлетворения, гармонировавшим с неясными звуками, доносившимися с полей, где располагались невидимые в темноте солдаты. Всем своим существом он воспринимал полноту жизни. Когда-нибудь он ужаснется при воспоминании об этом, но никогда не сможет ни забыть, ни обрести вновь это ощущение предельного приближения к тому, что называют счастьем.

II

Субейрак различил на фоне звездного неба огромные веретена тополей, окаймлявших канал. Где-то тут, справа, должен находиться его взвод. Он нащупал ногой каменистую дорогу, по которой когда-то шли рабочие, тянувшие канатом баржи. До него донеслись голоса. Он свистнул: «Английские мальчики наставили рога парням с севера». Субейрак больше доверял пиратским привычкам зебр, чем требованиям инструкций. Однако на традиционный окрик «кто идет?», прозвучавший у часового-северянина хриплым невнятным лаем, он ответил: «Пикардия».

– Осторожнее, господин лейтенант, здесь проволока.

Раздались звуки, которые Субейрак распознал бы среди тысячи других: дребезжание пустых консервных банок. Ему захотелось расцеловать своих зебр. Они ничего не забыли, уйдя с передовых. Придя на новое место, они тотчас растянули колючую проволоку и нацепили на нее кастрюли и жестянки из-под мясных консервов, громыхавшие при первом прикосновении.

– Кто там? – окликнул в нескольких шагах звонкий голос.

– Потише, ты! Это лейтенант, – ответил сержант Бодуэн.

Солдатам не пришлось объяснять, какой именно лейтенант. Словно играя в жмурки, Бодуэн водил Субейрака среди запутанных проволочных заграждений, затем оба спрыгнули в кювет, тянувшийся вдоль каменистой дороги. Участок береговой обороны находился здесь у самой дороги и был хорошо замаскирован густой пахучей листвой. Субейрак не сразу вспомнил этот знакомый с детства, резкий гнилостный запах. Это… это была бузина.

– Раз уж вы к нам пришли, господин лейтенант, мы вас больше не отпустим.

– Где Бушё? – спросил Франсуа.

– Дрыхнет, – ответил кто-то презрительно, с парижским акцентом.

– Это ты, Сербрюэн?

– Он самый, – радостно отозвался парень из Гренеля.

– А где Пуавр?

– В отделении Шеваля, – ответил Бодуэн. – Бушё приставил его к ВБ [20]20
  ВБ – оружие системы Виван – Бесьера.


[Закрыть]. Пуавр вне себя от злости!

ВБ – гранатомет, который прикрепляется к стволу винтовки устаревшего образца. С его помощью можно было метать гранаты по глазомеру больше чем на сто метров. Разрыв гранаты соответствовал разрыву снаряда 75-миллиметрового орудия. Гранатомет и гранаты много весили, утяжеляя обычное воинское снаряжение; Бушё, вероятно, нарочно выбрал Пуавру такую нагрузку, в отместку за прежние милости, которые ему оказывал лейтенант! Субейрак сжал кулаки.

– Как прошла попытка переправиться через канал? – спросил он у сержанта.

Чья-то рука протянула ему кружку с дымящейся жидкостью.

– Пейте, господин лейтенант. Это кофе с настойкой.

Бодуэн не торопился с ответом. Субейрак перекладывал из одной руки в другую дурацкую овальную кружку, обжигавшую ему руки. Эта кружка – тоже одна из блестящих идей интендантства! Никогда солдат не мог выпить напиток горячим. Металл обжигал губы, а когда края кружки остывали, напиток был уже чуть теплый! Бодуэн невозмутимо заговорил:

– Осторожнее с огнем, ребята. Это спиртовка, господин лейтенант. Она хорошо замаскирована.

– Я ничего не видел, – сказал Субейрак. Ну, так как же, Бодуэн?

– Да переправы, собственно, и не было, господин лейтенант. Приказ о ней получило только отделение Шеваля.

Карта боя встала перед глазами Франсуа. Опорный пункт занимал бывший взвод Субейрака, состоявший из трех отделений. При каждом имелся ручной пулемет. Одно из них, во главе с Бодуэном, располагалось слева на каменистой дороге, по которой только что пришел Субейрак. Вторым отделением, стоявшим на триста метров правее, командовал Шеваль, а третье с капралом Луше находилось позади. Разумеется, Бушё пристроился со своим КП к третьему отделению, позади всех!

– Отделение попыталось переправиться два часа тому назад, – продолжал Бодуэн. – Мы стянули в одно место все лодки. В нас бросили дюжину гранат, но они не долетели и разорвались в воде. А потом стали стрелять справа.

– Фрицы?

– Да нет, наша береговая охрана. Огонь открыл взвод Ватру. Ему ответил немецкий пулемет. Мы слышали, как свистели пули. Вот и всё.

– Как так, всё?

– Да так. Бушё заявил, что двигаться дальше слишком опасно и что он идет доложить обо всем начальству.

– Ну да, в них бросали гранаты, – сказал Субейрак, стараясь быть объективным.

– Господин лейтенант, гранаты бросают каждую ночь. Боши переплывают Эн, прощупывают полосу земли между рекой и каналом и уходят. Днем никого нет. Матиас решил во что бы то ни стало перед вылазкой пробраться туда, и сам все осмотрел. Немцев там нет.

– Матиас. Ладно, я это запомню, – сказал Субейрак. – А пока что ведите меня на КП старшего сержанта Бушё.

Они молча прошли несколько сот шагов по пустырям, оврагам и лугу и остановились перед небольшим сараем. Субейрак толкнул дверь и зажег свой электрический фонарь. Это была садовая сторожка, откуда выбросили все инструменты. Старший сержант Бушё лежал на спине, без куртки, и спал с ангельской улыбкой на лице. Он любил комфорт и устроил себе ложе из двух тюфяков и огромной пронзительно-желтой перины, добытых в соседних домах. Он утопал в пуху, старший сержант Бушё!

Субейрак направил луч фонаря прямо в безусое лицо своего бывшего помощника. Бушё заворочался, прячась от света. Лейтенант осветил постель, ящик, служивший столом, запыленную нераспечатанную бутылку бургундского и большую открытую коробку сардин, где жидким золотом блестело масло. Луч снова скользнул по лицу Бушё. Субейрак переложил фонарь в левую руку и поднял правую, сжав ее в кулак. Но тут Бушё с ворчанием повернулся на бок. Взору лейтенанта предстал его профиль, который казался еще женственнее, чем фас, и не гармонировал с ним, словно фас и профиль сержанта принадлежали двум разным людям. Хотя Субейрак замечал это и раньше, но сейчас его поразило, насколько этот человек походил в профиль на Анни! Франсуа медленно опустил руку. Он схватил старшего сержанта за плечо и тряхнул.

Унтер-офицер неуклюже скатился с перины и тюфяков, рубаха его смешно пузырилась над рыжими галифе. Растрепанный, обалдевший, он вытянулся перед офицером, моргая от света.

– Слушаю, господин майор…

– Твое счастье, что это не майор, – сказал лейтенант Субейрак, который вообще редко к кому обращался на «ты». – Одеться, да поживее!

– Господин лейтенант, мне стало нехорошо после стычки. Я почувствовал, что мне необходимо набраться сил. Ведь во взводе все в порядке, и…

– Какой стычки?

– Ну как же, у нас недавно произошла стычка, господин лейтенант! Мы сделали все возможное, чтобы переправиться на ту сторону, но между каналом и рекой засела, по крайней мере, рота.

Бодуэн спокойно курил, пока Бушё застегивал штаны, время от времени отбрасывая рукой со лба спутанные волосы.

– Где третье отделение?

– В конце огорода, господин лейтенант. Нужно идти вдоль стены. Я сейчас отведу вас, господин лейтенант…

– Нет, предупредите капрала Луше, который командует третьим отделением, чтобы он нашел сержанта Шеваля и явился ко мне вместе с ним. Мы будем переправляться через канал, Бушё.

– Слушаю, господин лейтенант, – ответил тот с виноватым видом.

Вот теперь он совсем проснулся! Указав на сардины, хлеб и вино, он спросил:

– Не хотите ли закусить, господин лейтенант?

– Нет.

– Ну, а я голоден, – сказал Бодуэн. Вы разрешите, господин лейтенант?

Бодуэн сделал себе бутерброд с сардинами и вышел. Приторный запах, шедший от слишком кокетливого унтера, сразу вызвал у Франсуа отвращение, и он оставил дверь открытой. Звезды бледнели, и ночное небо покрывалось кое-где аспидно-серыми пятнами. На руке Субейрака ненавистные часы офицера разведывательной службы показывали два часа пятьдесят минут. Через час начнет светать.

Полчаса спустя Франсуа уже отдал все распоряжения. Отделения Бодуэна и Шеваля должны переправиться через канал на имеющихся у них лодках и окопаться на той полосе земли, разбитой на мелкие огороды, которая лежала между кривой линией канала и излучиной реки. Тактически эта вылазка была лишена смысла, потому что хотя солдаты могли найти хорошие укрытия на этой неровной, бугристой и лесистой местности, но зато у них не будет поля обстрела. «Держаться на южном берегу Эна, как можно ближе к реке, передовые оборонительные сооружения расположить у самой воды». Третье отделение под командой капрала Луше будет прикрывать канал в том месте, где сейчас стоит отделение Бодуэна. Ему предстоит подбирать раненых и охранять средства переправы. Всю операцию нужно проделать с помощью тех четырех или пяти лодок, которые боши не успели еще пустить ко дну.

Когда они выходили из сторожки, мягкая, как шкурка крота, серость все больше вытесняла ночную синеву. Они сверили часы. Операция начнется через пятнадцать минут. Три командира отделений разошлись по своим местам. Из ближайшего отделения доносилось недовольное ворчание разбуженных солдат.

– А я что должен делать? – спросил Бушё.

– Ты? – ответил Субейрак. – Ты пойдешь за мной. Я иду на ту сторону с отделением Бодуэна и укажу вам там место. КП будет теперь на том берегу, а не здесь. Понятно?

– Понятно, господин лейтенант, – сказал старший сержант.

– Кстати, сударь, – сказал Субейрак, – вы ведь кадровый военный?

– Да, господин лейтенант. Я из полка 15-1.

– Вы никогда не думали о том, что война – это ваше ремесло? И надо сказать, сударь, что для профессионала вы воюете из рук вон плохо! Кроме того, вы лгун. Насчет гранат вы сказали правду. Но ведь вам известно, что немцы не могут взять канал с помощью продольного огня, пока шлюзы в наших руках. А мы их держим до сих пор в Со-ле-Ретель и в Бьерме. Почему вы солгали?

– Я… я не знаю… господин лейтенант. Эта полоска земли со своими ивами, окруженная водой, похожа… похожа на западню. Нас там переловят, как крыс, господин лейтенант.

– Спокойнее, Бушё. Сколько вам лет?

– Двадцать семь, господин лейтенант.

– Мы с вами ровесники! Ну ладно! Пошли, друг мой, будьте веселее, подтянитесь! Знаете ли вы, куда мы идем в самом деле? Не знаете? Ну так я вам сейчас скажу. Мы идем открывать Остров сокровищ. Вот он здесь перед нами, Остров сокровищ!

Унтер-офицер Бушё не ответил и последовал за лейтенантом. Они подошли к отделению, которым командовал Бодуэн. Он не обнаружил на острове присутствия неприятеля.

– Господин лейтенант, одумайтесь пока не поздно, – сказал контрабандист Матиас, уже обследовавший самостоятельно и по своей инициативе участок, который они собирались занять.

Далеко на холмах, у самого горизонта, поднялись несколько красных ракет. Они долго висели в небе, словно из вежливости к Субейраку не желая опускаться на землю. Кругом царила тишина; только изредка громыхали солдатские котелки и консервные банки, да время от времени с плеском падал в воду камень. «Если бы этот болван Бушё не помешал немецкому патрулю сделать свое дело и уйти, взвод был бы уже на той стороне, а я бы мог спокойно спать!» Субейрак вздохнул. Он вспомнил лицо спящего Бушё и профиль Анни. Сам Бушё зевал, прикрывая рот рукой. По-видимому, мамочка хорошо воспитала Бушё, этого убийцу на жаловании!

Франсуа сел на краю откоса. За густыми зарослями ириса Матиас обматывал тряпками весла. Должно быть, мысленно он вновь переживал какой-нибудь довоенный эпизод своей жизни контрабандиста-северянина. Бодуэн обошел свое отделение, желая убедиться, что солдаты ничего не упустили, и уселся рядом с лейтенантом, внимательно разглядывая коренастую и хищную фигуру Матиаса. Миролюбивый Бодуэн прежде служил таможенником; случайности войны соединили в одном отделении этих двух людей, которые, возможно, годами безуспешно выслеживали друг друга. Они были ровесниками, и оба «работали» в пограничном районе Себура и Онель.

– Этого фокуса я не знал, – громким шепотом сказал Бодуэн, прикрывая рот рукой, как будто он хотел, чтобы контрабандист его не слышал. – Но я буду иметь его в виду, когда демобилизуюсь!

– Тише ты там, – откликнулся Матиас, – а то еще таможенник услышит!

Обстановка делала эту реплику особенно смешной. Именно этот грубоватый, непринужденный юмор Франсуа так любил в них.

Остальные расхохотались. Смех был разрядкой после возбужденного напряжения. Солдаты увлеклись задачей перейти этот чертов канал. Нелепость приказания никого не возмущала. В них даже пробудилось желание во что бы то ни стало выполнить эту операцию, и казалось, что все их страхи перешли в душу унтер-офицера. Бушё вдруг удалился, держась за живот. Быть может, таинственное назначение унтер-офицера Бушё и состояло в том, чтобы впитывать в себя страх, возникавший у других?

Первая лодка, большая плоскодонка, нагруженная несколькими солдатами и ручным пулеметом, бесшумно заскользила по реке., Бодуэн вскочил в нее в последний момент. Весла еле слышно рассекали воду. Все сидели не переводя дыхания, и в напряженной тишине стало отчетливо слышно бульканье воды у плотины Со-ле-Ретель, на расстоянии полукилометра. Вдоль южного берега Арденнского канала ровными геометрическими линиями тянулась усыпанная гравием дорога. Заросший кустарником извилистый северный берег спускался к воде крутым обрывом.

Появился солдат из отделения Шеваля. Это оказался Пуавр. Узнав лейтенанта, он радостно ухмыльнулся.

– Никаких происшествий, господин лейтенант, только вот этот жирный кабан Верлом свалился в воду!

Субейрак неслышно рассмеялся. Верлому нельзя было помочь, придется ждать солнца, чтобы обсохнуть! Субейрак дружески похлопал по плечу сияющего Пуавра, вооруженного огромной винтовкой и гранатометом ВБ у пояса.

– Все в порядке, Пуавр?

– Все в порядке, господин лейтенант, кроме того, что вас нет с нами! Новый капитан как будто славный, ко он ни в чем не разбирается! Оставайтесь здесь, господин лейтенант! Я так думаю – пока вы с нами, ничего плохого не случится. С тех пор как вы ушли, все уже не то, не то… Все уже идет так… будто в самом деле война!

– Ну, а бомбежка на передовой, Пуавр, ведь это было всерьез. А в Киршвейлере, помнишь?

– Все равно, это было не то, господин лейтенант.

Старший сержант Бушё приближался к ним, и Пуавр демонстративно сплюнул.

Неожиданно донесся приглушенный окрик. Отсюда ответили, в воздухе просвистел канат. Солдаты наладили переправу, закрепив веревку на деревьях. Субейрак вошел в лодку, Пуавр и Бушё сопровождали его.

С того берега от промоин и камышей, от корней и веток засохших ив тянулся гнилостный, болотный запах. Франсуа задумался. Он должен был оставить здесь своих зебр и возвратиться на КП батальона на кирпичном заводе. Но его тронули слова Пуавра и его наивная вера в то, что со взводом ничего не случится, пока Франсуа с ними.

Местность представляла собой полуостров, тянувшийся узкой воронкой между рекой Эн и каналом от моста Со. По самой середине его, на несколько метров выше уровня воды, шла дорога, являвшаяся как бы спинным хребтом полуострова. С наступлением рассвета с него можно было видеть за двадцать метров, что происходит в прибрежных камышах. «Передовые оборонительные сооружения расположить у самой воды». Ну что ж, задача была выполнена! Напротив, на северном берегу реки Эн, высились цементные строения муниципальной купальни. Должно быть, в мирное время это было нечто вроде ретельского Довиля [21]21
  Довиль – известный курорт во Франции.


[Закрыть]. Сержант Бодуэн был подавлен, солдаты молчали. Крепкое чувство сплоченности объединяло зебр и их бывшего начальника против тех, кто решает их судьбы росчерком пера. Это была исконная вражда людей, вынужденных воевать, не понимая целей войны, против тех, кто якобы разбирается в общих планах и не желает ничего знать о деталях.

Почва на южном берегу была ноздреватой, и Субейрак временами вязнул в ней по щиколотку, как когда-то в Вороньем лесу.

После долгих поисков он нашел заброшенный осушительный канал и отыскал углубление, где можно было установить пулемет. Он отметил себе место его расположения и вдвоем с Пуавром присоединился к отделению Шеваля. Пуавр кратко выразил их общее чувство:

– Вечно достается одним и тем же, господин лейтенант!

Это была правда. В словах Пуавра звучало чувство обиды и возмущения солдата-северянина против такой несправедливости. Они перекликались с известной поговоркой первой мировой войны: «Умирать идут всегда одни и те же».

Шеваль поставил у ивы наблюдателя. Больше он ничего не мог сделать.

Приближался рассвет, зебры торопились. Боши, по-видимому, спали, и день обещал быть спокойным. Субейрак собирался идти в отделение Бодуэна и затем переправиться через канал. Пуавр спросил его:

– Я должен остаться с моим отделением, господин лейтенант?

Франсуа уступил:

– Ладно, проводи меня до КП. Ты вернешься с продовольствием и сухим спиртом.

Бушё с недовольным видом стоял около переправы.

– Ну вот, – сказал Субейрак. – Как видите, не так уж страшно. Бушё, я оставляю вас здесь.

Сумерки рассеивались. Половина четвертого утра. Напрягая зрение, Франсуа уже мог разобрать время на своих ручных часах.

Франсуа с Пуавром и Матиасом собирался уже перейти канал у переправы, установленной солдатами, когда послышался свист пуль. Они бросились на землю. Пулеметная очередь пронзала берег канала продольным огнем, делая переправу невозможной. Кто же стрелял? Ведь все шлюзы были заняты своими! Осветительные ракеты поднялись в небо и медленно спускались на своих парашютах над берегом. Прижавшись лицом к земле, Субейрак спрашивал себя, чувствуя, что он попал в западню, как быть дальше? Его охватило отчаяние. Этот трус Бушё оказался прав. Боши пропустили их и не давали им вернуться! Франсуа овладел собой. Невероятно! Шлюзы! Может быть, в то время как Субейрак со своим бывшим взводом переправлялся через канал, боши перешли его в обратном направлении и засели между Со и Бьермом. А пока что непрерывно свистели пули!

– Пуавр, – сказал Субейрак, – раздевайся.

– Все снимать с себя, господин лейтенант?

Пули летели сплошной завесой на высоте одного метра над уровнем воды. По водной глади плыли срезанные ими листья и ветки. Судя по изгибу канала, можно было заключить, что автоматы били где-то с французского берега и довольно близко, должно быть между взводом Ватру и прежним расположением взвода Субейрака. Раздались ответные пулеметные очереди. Видимо, за бошей принялся старший сержант Ватру. Между тем, Субейраку необходимо было срочно перейти канал и отчитаться перед майором. Укрывшись за толстой ивой, дрожа от предрассветной прохлады, он быстро разделся и остался в одних трусах. Он связал одежду ремнем, Пуавр последовал его примеру. Франсуа прикрепил сверток к металлической лодке и скользнул в воду. Серо-зеленая, илистая, покрытая ряской, она показалась ему ледяной и зловонной.

– Но я – то не умею плавать! – сказал Пуавр.

– Уцепись за лодку и не шевелись.

Пуавр скользнул в воду и зафыркал, ухватившись руками за борт. Под их тяжестью корма накренилась, а нос высоко поднялся. Канат Матиаса натянулся, и лодка, прикрывая собой Пуавра и офицера, стала быстро двигаться к берегу, который они покинули три четверти часа тому назад. Несколько пуль щелкнули точно бичом по металлическому борту. Два голых человека быстро вскарабкались на берег и бросились в канаву.