355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Белинков » Юрий Тынянов » Текст книги (страница 29)
Юрий Тынянов
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:40

Текст книги "Юрий Тынянов"


Автор книги: Аркадий Белинков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Поэтому чистый художник, чистый человек и художник, защищая чистое искусство, в тяжелые годы истории с отвращением говорит: "Подите прочь какое дело Поэту мирному до вас!"

Эстеты считали, что эти стихи написаны специально для них. А не эстеты? Но они-то уж, заключенные в крепости, сосланные в Сибирь, разжалованные в солдаты, они-то, наверное, хорошо понимали, годятся им такие стихи или не годятся? Если бы стихи этого цикла были изменой идеалам свободолюбивой юности, то казалось бы естественным, что в первую очередь осудить их должны люди, принимавшие участие в политической борьбе. Но ничего подобного не произошло.

Друзья Пушкина, и как раз те, которые особенно тяжело пострадали после поражения восстания, не восприняли эти стихи ни как измену идеалам свободолюбивой юности, ни как уход от идеалов.

16 сентября 1834 года Кюхельбекер в письме своему племяннику Н. Г. Глинке из Свеаборгской крепости пишет: "Если уже назначить какой-нибудь отдельной его пиэсе первое место между соперницами (что впрочем щекотливо и бесполезно),– я бы назвал "Чернь"; по крайней мере это стихотворение мне в нынешнем расположении духа как-то ближе, родственне всех прочих"*.

Тотчас же, естественно, обращают на себя внимание слова "в нынешнем расположении духа". Нынешнее расположение духа человека, сидящего восемь лет в крепости... Тынянов считает, что они указывают на "перекличку пушкинской "Черни" с отношением Кюхельбекера к официозной журналистике последекабрьского периода"**. Вероятно, это действительно так, и, конечно, "Чернь" обращена "против современной Пушкину официальной журналистики..."***, Но только ли это могло заинтересовать сидящего восемь лет в крепостной одиночке человека? Только ли спор с "официальной журналистикой" волновал писателя, декабриста? Вероятно, не только это. Сидящий восемь лет в крепостной одиночке человек – писатель и декабрист понял эти стихи как старую борьбу и знал, против кого борется автор этих стихов. Можно предположить, что в крепости спор только с "официальной журналистикой" утрачивает многое и уступает место другому: спору с роковой властью. В крепости, вероятно, все это становится яснее, чем в петербургском кабинете.

* Цит. по публикации Тынянова. Ю. Тынянов. Пушкин и Кюхельбекер. "Литературное наследство", 1934, №№ 16-18. М., Журнально-газетное объединение, стр. 375.

** Там же.

*** Там же.

Наконец, если не согласиться с Пушкиным, то не ждет ли опасность согласиться с Булгариным? Ведь это же конец 20-х годов, когда практически совершенно преобладающей была альтернатива Пушкин – Булгарин, а не начало 60-х, когда возможности выбора были иными и несравненно более широкими.

Резко неприязненная критика этих стихов и восторженная апологетика этих стихов всегда были связаны именно с тем, против кого борется автор этих стихов. И все сто тридцать семь лет полемика с этими стихами и обширной литературой, посвященной этим стихам, при громадном количестве слов, ушедших на это очень важное в истории русской общественной мысли дело, велась, как обнаруживается, когда внимательно изучаешь это громадное количество слов, близ двух коротеньких слов: "против кого?" Против кого борется автор этих стихов? И все, кто старался понять стихотворение "Поэт и толпа", сосредоточивались не столько на том, что в нем написано, сколько на том, против кого оно обращено. Оно обращено против улюлюкающей, выученной государством толпы, растленного общества и его охранительной эстетики, прикрытой лживой, напыщенной, патетической, верноподданнической фразой.

Пушкинский конфликт с государством прошел разные фазы, и одна из них приняла форму спора об искусстве. Эта фаза была столь же острой, как и другие. Острота вызывалась тем, что за эстетикой стояла вольность. Поэтому в спор поэта с толпой об эстетике так настойчиво вводятся темницы, бичи, топоры, розги, палачи.

В романе о Пушкине трагической гибели героя нет. Нет в нем и стихотворения "Поэт и чернь". Но ведь книги пишутся не фразами, а линиями, и в книге, оборванной на 1820 годе, проложена главная линия – поэт и чернь. И пути к смерти поэта проложены на теме "поэт и чернь". "Чернь" – это государство и растленное им общество. В романе же "чернь" не упоминается, потому что он написан человеком, умевшим смотреть на людей и события прошлого глазами современника этих людей и событий. Современникам же было ясно, против кого направлены пушкинские стихи. Поэтому вместо "черни" вообще в романе говорится о Голицыне или Аракчееве.

Роман Тынянова строится на теме взаимоотношений поэта и государства. У самого Пушкина эта тема началась в первом же напечатанном им стихотворении. Взаимоотношения поэта и государства у Пушкина – это взаимоотношения поэта и черни. Государство – это "чернь", "толпа", "рабы". Пушкинское отношение к "толпе" – это отношение к враждебному ему государству.

В абсолютистском государстве прогнозы историков и политиков так часто ошибочны и обречены, потому что при абсолютизме воля правителя или дворцовая борьба совершаются по законам истории, не подчиненным естественному мышлению, доступному анализу историка и политика. Скачки и зигзаги абсолютистской власти подчинены закономерностям, исследовать которые можно только в иной системе мышления. Пушкин-историк мыслил в категориях естественного права, и поэтому его прогнозы оказались ошибочными, а надежды на новое царствование несерьезными и кончившимися катастрофическим разочарованием. Тогда Пушкин ухватился за величие государства, роль России, победы, успехи и прочее в том же роде.

Но кроме конфликта с враждебным государством была еще и тщеславная гордость его победами, пушками, триумфами, фонтанами и фейерверками. Не под ударами роковой власти поэт восхищается крикливыми успехами этой роковой власти. (Герцен впоследствии это вспомнил поэту.) Как много было замечательных художников, проникновенных и широких умов, которые из-за бенгальского триумфа, из-за куска земли, вырванного у соседа и стоившего рек человеческой крови, готовы были простить казни и пытки, насилия, унижения, несправедливость и нищету.

И Пушкин простил многое. То, что стало потом называться пушкинским примирением с государством, было противоречиво, и было то искренним восхищением его победами, то лицемерным пренебрежением своими обидами. Примирение было не добровольным и вынужденным и таким, когда больше ничего не остается и человек уговаривает себя, что он не льстец, когда царю хвалу свободную слагает. И поэтому Пушкин писал то "Во глубине сибирских руд", то "Стансы", то "Поэт и толпа". Все это кончилось смертью, убийством.

Пушкина этой поры Тынянов в 1927 году называет тревожно и симптоматично: "тонким дипломатом". Это сказано в романе о другом "тонком дипломате", Грибоедове. "Тонкий дипломат" Грибоедов живет трагической жизнью и умирает трагической смертью. Пушкин в эти годы не погиб, и Тынянов намекает на то, что он не погиб именно потому, что был "тонким дипломатом". В романе о Грибоедове такой намек звучит подчеркнуто выразительно. Пушкин в "Вазир-Мухтаре" "кидает им кость" – "Стансы" и пишет "барабанную поэму" "Полтаву". Так думает Тынянов в "Смерти Вазир-Мухтара" о двадцатидевятилетнем Пушкине, о Пушкине после поражения восстания. "Ни одного друга не приобрел Пушкин этими стансами, а сколько новых врагов! Александр Сергеевич Пушкин был тонкий дипломат. Сколько подводных камней миновал он с легкостью танцевальной. Но жизнь простей и грубей всего, она берет человека в свои руки. Пушкин не хотел остаться за флагом. Вот он кидает им кость. Однако ж никто об этом так не решается говорить, а он говорит". То есть все так делают, никому не хочется остаться за флагом, уж он-то, Грибоедов, куда как хорошо это знает, да все помалкивают, а Пушкин говорит. Вот, оказывается, в чем дело: первое место! Упаси бог, чтобы тебя кто-нибудь "пересел", ярмарка тщеславия! И – только.

Тынянов или не заинтересовался, или не заметил, что все это трагичнее, серьезнее и выходит за пределы частного – даже пушкинского! – случая.

Если все это и было на самом деле, то никогда не было ни единственным, ни главным в сложнейшей, в важнейшей проблеме взаимоотношений государства и выжившей, сохранившейся, не разбежавшейся по ренегатским щелям, враждебной этому государству лучшей части русского общества. Образ Пушкина в "Смерти Вазир-Мухтара" создан писателем, который не принял во внимание по крайней мере трех важных обстоятельств.

Во-первых, "Стансы" все-таки не просто льстят (как это нередко случалось в отечественной поэзии и соседних искусствах), а преследуют цель, которая не бросает тени на автора, – они просят помиловать наказанных декабристов. Пушкину можно было возразить, что наивно таким способом пытаться воздействовать на Николая Павловича, но упрекать его за намерение таким способом поправить собственные дела, скорее всего, неверно.

Во-вторых, в пору пересмотра методов и программ побежденной революции, всегда начинаются поиски новых методов и программ, всегда связанных с побежденной революцией и всегда противопоставленных ей. "Стансы" были попыткой обрести союзника в императоре, введенном в заблуждение нехорошими придворными. Кроме Этого, существовала надежда на то, что люди не вечны и вместо плохого императора, может быть, когда-нибудь будет хороший...

Исчерпывающие разъяснения по этому вопросу желающие могут получить в известном произведении Н. А. Некрасова "Забытая деревня". В этом произведении сказано:

А в гробу-то барин; а за гробом – новый*

Особенно следует обратить внимание на строки:

Старого отпели, новый слезы вытер,

Сел в свою карету и уехал в Питер**.

* Н. А. Н е к р а с о в. Полное собрание сочинений и писем. Под общей редакцией В. Е. Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского, тома 1-12, 1948-1953, т. 1. М., Государственное издательство художественной литературы, 1948, стр. 156.

** Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем. Под обшей редакцией В. Е. Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского, тома 1-12, 1948-1953, т. 1. М., Государственное издательство художественной литературы, 1948, стр. 155-156.

После поражения революции разгромленная демократия ищет союзника и думает, что найдет его в "просвещенном" монархе. Продолжающее "Стансы" стихотворение "Друзьям" и построено на антитезе "раб", "льстец", "приближенные к престолу" – и "певец", который "молчит, потупя очи долу".

В-третьих, необходимо было выжить, чтобы писать. Нужно было благодарить, рассказывать анекдоты, говорить комплименты, расточать каламбуры, танцевать на придворных балах, надевать камер-юнкерский или дипломатический мундир, кланяться, шаркать и улыбаться. Это было платой за возможность писать. Если нельзя прожить на стихи, то поэт идет на службу. Там он получает деньги, снимает от хозяев квартиру, обедает в трактире, покупает в лавке картуз табаку и пишет стихи. Он зарабатывает на жизнь, на писание стихов. Остатки русской демократии после 14 декабря вынуждены были идти на службу монархии, получая возможность быть хоть немного от нее независимой.

Сам Пушкин очень хорошо понимал, какой ценой покупает эту возможность. Он знал, что делает, а отношение к вещам, которым мог быть уподоблен его поступок, сложилось у него задолго до "Стансов".

Через восемь лет, в последнем своем романе, многое пересмотревший и многое понявший по-другому писатель пишет о еще совсем юном Пушкине нечто такое, что заставляет вспомнить "тонкого дипломата": "Пушкин молчал и слушал. В нем неожиданно проявилось качество, о котором никто, при его известной горячности, не подозревал: осторожность"*. Но в последнем романе "осторожность" связывается с медленно нарастающей темой борьбы, с темой поэта, враждебного самовластию, а не сконфуженного "тонкого дипломата", своей неловкой лестью только приобретшего новых врагов.

* "...П. Л. Катенин заметил в эту эпоху... характеристическую черту Пушкина, сохранившуюся и впоследствии: осторожность в обхождении с людьми, мнение которых уважал, ловкий обход спорных вопросов, если они поставлялись слишком решительно". П. В. Анне н к о в. Л. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. СПб., издательство товарищества "Общественная польза", 1873, стр. 51.

Это как бы новый выход из положения и новая попытка понять "Стансы".

Все в "Стансах" трагичнее, чем кажется, и поэтому их концепция и различные способы ее приложения сыграли такую важную и такую тяжелую роль в судьбе русской интеллигенции целого столетия.

Здесь впервые в истории русской литературы и в истории русской общественности с поражающей отчетливостью была названа тема, которая всегда шла вместе с другой, с поражающей отчетливостью названной лишь в начале следующего столетия, и борьба этих тем сыграла еще неизмеренное значение в истории русской интеллигенции.

Первую из этим тем назвал Пушкин в "Стансах":

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни...

и вторую Блок в "Ямбах":

На непроглядный ужас жизни

Открой скорей, открой глаза,

Пока великая гроза

Все не смела в твоей отчизне,

Дай гневу правому созреть,

Приготовляй к работе руки...

Не можешь – дай тоске и скуке

В тебе копиться и гореть...

Но только – лживой жизни этой

Румяна жирные сотри

И, как пугливый крот, от света

Заройся в землю – там замри,

Всю жизнь жестоко ненавидя

И презирая этот свет,

Пускай грядущего не видя,

Дням настоящим молвив: нет!

Тютчевское "двойное бытие" души русского интеллигента и ее (души) взаимоотношений с Россией не во всем может быть понято вне борьбы "Стансов" и "Ямбов".

Вот чего стоит эта "тонкая дипломатия"!.. Опыт истории русской интеллигенции от Тредиаковского и через весь XIX век свидетельствует, что борьба в душе интеллигента "Стансов" и "Ямбов" в некоторых случаях благополучно кончается победой "Стансов". Но впоследствии выяснилось, что душе интеллигента, а также его телу, несмотря на большие надежды, возлагаемые на победу, это не приносит ни успокоения, ни счастья.

В "Смерти Вазир-Мухтара" настойчиво говорится о том, что печальный опыт Грибоедова, печальный опыт Пушкина с неоспоримой убедительностью свидетельствует, как бесплодны попытки вести дипломатическую игру, кланяться, улыбаться, унижаться и уступать.

Все равно из этого ничего не выходит.

Все равно роковая самодержавная власть ничего не даст, ничего не позволит, не пустит. И чем больше уступит человек, тем больше она заставит его уступать. Ведь все равно они не напечатали "Горя от ума" и убили "тонкого дипломата" Грибоедова, все равно они не напечатали "Медного всадника" и убили "тонкого дипломата" Пушкина. Надо делать свое дело, дело, в которое ты веришь, и если нужно погибнуть, то нужно погибнуть поэтом, а не "тонким дипломатом", не униженным и не сдавшимся.

Взаимоотношения поэта и государства приводят к столкновениям, к протесту поэта и к убийству его. Это главная тема романа, главное в тыняновском изображении Пушкина, главное в понимании Тыняновым исторического процесса русской литературы.

Тема "поэт и государство" сделана в романе приемом, напоминающим древнюю живопись: смещением привычных пропорций предметов. Древний художник очень хорошо понимал, что человек меньше горы, и очень хорошо умел написать гору большой, а человека маленьким. Но древний художник делал наоборот: он писал гору маленькой, а человека большим. Он делал это потому, что ему нужно было показать, что человек важнее горы. Большая величина была живописным синонимом важности. Нормальные соотношения нарушались для того, чтобы показать правильное отношение.

Тема "поэт и государство" в романе Тынянова разрабатывается приемом нарушения перспективы, подобным приему древней живописи. Эта аналогия вряд ли была предусмотрена Тыняновым, и не стоит настаивать на вей как на организованном приеме.

Это, конечно, не сделано, а это получилось, как получилось бы, может быть, в другом романе и у другого писателя, так прописывающего на фоне больших вещей важные вещи.

Тема взаимоотношений Пушкина с государством задана с самого начала романа. Это нужно Тынянову для того, чтобы сразу же ввести читателя в центральный конфликт произведения. Первое столкновение Пушкина, описанное в романе, – это столкновение с императором. Император – Павел, а Пушкину год. Столкновение симптоматично и становится не только исходной точкой, но и стрелкой, указывающей направление темы. История с императором за пределы недоразумения не выходит, потому что она нелепа. Нелепость в том, что требование предъявлено к неразумному существу, отчего неразумными становятся само требование и человек, от которого оно исходит. Эпизод введен как эпиграф к теме взаимоотношений поэта и государства, что особенно заметно, так как все знают, что Пушкин считал эту встречу началом своих отношений со двором. Начало было неудачным. Оно подчеркнуто, чтобы показать закономерность тяжелого пути и трагической гибели героя. Но еще до того, как происходит встреча ребенка с императором, Тынянов устраивает ссору при первом появлении Пушкина в романе: у колыбели младенца происходит схватка с криками, слезами и проклятиями. Так начинается жизнь Пушкина в романе. После этого идет серия столкновений ребенка с семьей.

"Она (мать. – А. Б.) стала прикалывать булавками носовой платок, который мальчик терял. Это было неудобно, и он начал обходиться без платка. Она стала связывать ему руки поясом, чтобы он не грыз ногтей... Мальчик не плакал, толстые губы его дрожали, он наблюдал за матерью".

"Он пробирался по родительскому дому волчонком – бочком, среди тайно враждебных ему предметов. Он был неловок, бил невероятно много посуды; так, по крайней мере, казалось Сергею Львовичу...

Надежда Осиповна била непроворного малышка по щекам, как била слуг, звонко и наотмашь, как все Ганнибалы. Родители склонялись над осколками".

"Он старался не попадаться ей (тетке. – А. Б.) на глаза".

"Она (Надежда Осиповна. – А. Б.) схватила его за ворот и почти понесла в комнаты...

– Розог! – крикнула Надежда Осиповна...

Надежда Осиповна била сына долго, пока не устала".

"И чувствуя непонятное отвращение, гнев, горькую жалость к себе, она (Надежда Осиповна.– А. Б.) поднялась, крепко схватила за ухо сына..."

"Руссло... пожаловался на Александра, на его леность и праздность, победить которую он не в состоянии. Александр насупился и вдруг коротко и грубо сказал:

– Неправда".

Руссло читает родителям найденные им стихи Александра. Стихи вызывают хохот.

"Мягким внезапным движением он бросился к Руссло, как бросаются тигрята, плавно, и вдруг вырвал у него из рук стихи и со стоном бросился вон из комнаты".

"Ему было десять лет. Нелюбимый сын, он жил..."

"В двенадцать лет, в своем наряде, сшитом домашним портным, с острыми локтями, он казался чужим в своей семье... В двенадцать лет он беспощадно судил своих родителей холодным, отроческим судом и осудил их".

Семья сделана как государство в миниатюре, как малая фигура, подобная большой. Ошибка была не в том, что писатель уподобил семью государству (последние годы вульгарно-социологического владычества!), а в том, что он свел сложную проблему взаимоотношений части (семья) и целого (государство) к планиметрическому подобию фигур. Семья описана как нечто замкнутое с зависимостью всех членов семьи друг от друга и с иерархией, совершенно похожей на иерархию феодального государства. Малая приспособленность главы семьи для роли суверена подчеркнута, что должно с несомненностью отражать разложение феодального общества. Эта фраза, возможно, напомнит читателю фельетоны середины 30-х годов, и напомнит не случайно, потому что некоторые фельетоны этой поры чрезвычайно удачно выкорчевывали пни вульгарного социологизма.

Ю. Тынянов начал писать роман о Пушкине до того, как самоотверженные фельетонисты навели наконец порядок в отечественном литературоведении, вульгарный же социологизм был силен и разными способами влиял даже на таких цельных и много переживших людей, каким был Ю. Тынянов, не любивший, когда нарушали его суверенитет. Влияние вульгарного социологизма, казавшегося тогда незыблемым и вечным, как и многие, многие другие заблуждения, сказалось на Тынянове, и семья Пушкиных в романе предстала в виде некоей первичной ячейки разлагающегося феодального государства.

Но Тынянов был не только человеком, подверженным влиянию вульгарного .социологизма, и роман создавался в годы, когда это влияние уже не было столь сильным. Кроме того, у Тынянова было умение не спорить с материалом и не считать, что материал никуда не годится, если он опровергает концепцию. Пушкинские взаимоотношения с семьей важны для Тынянова как модель взаимоотношений поэта с государством. Нужно сказать, что у Тынянова, независимо от вульгарного социологизма, были серьезные основания так думать. Тем хуже это было для материала, на котором работал Тынянов, русской истории первой половины XIX века. Об этом можно было только скорбеть, но не пытаться исправить.

Еще в "Кюхле" Тынянов подчеркивает, что вопросы государственные в России мало чем отличались от семейных. Важнейший государственный вопрос престолонаследие – решался чуть ли не как передача имущества по духовной. "Бумага об отречении Константина была завещанием царя. Он завещал Россию младшему, Николаю, как всякий помещик мог завещать свое имение второму брату, минуя старшего". "В эти дни двое распоряжались царским престолом: Мария Федоровна и он (генерал-губернатор С.-Петербурга Милорадович. – А. Б.). С того дня, как задушили Павла, Мария Федоровна считала себя распорядительницей царского престола. Она по-прежнему отвергала Константина и считала, что общее имение – Россия – по праву принадлежит второму сыну ее, Николаю. Это было дело домашнее. Россия отходила по завещанию к тому, кого для этого считала подходящей семья. Милорадович думал иначе". Он думал иначе не потому, что сомневался – семейное это дело или не семейное, но потому, что Николая не любила гвардия, а для столичного генерал-губернатора это важно. Все считали, что это семейное дело, будет Россией править Константин или Николай. Может быть, действительно это семейное дело, пустяк. Если так править, то, конечно, пустяк, и все это не имеет решительно никакого значения. В самом деле, разве народу и мыслящей части общества важно, кто ими правит, кого сегодня с восторгом приветствуют, а завтра злобно оплевывают, кого возводят на престол, кого оставляют в варшавском Бельведере, если так правят? Какие пустяки! Такие мелочи, как то, что Александр был вроде бы добрее Николая, а Николай как будто сдержанней Константина, не играют никакой роли. Тираническая система, авторитарное государство, жандармская власть остаются незыблемы и такими пустяками – добрый, злой, умный, болван – не интересуются.

В "Пушкине" эта тема явственна еще более, чем в "Кюхле", и связана не только с престолонаследием, но и со многими другими государственными вопросами. Для императора же "государство... было... его большой вотчиной, где были верные и неверные слуги". Все это так характерно для русской истории: царь – отец, а подданные – дети. Отец поучает детей. (Разными способами.) Предполагалось, что взаимоотношения государства и народа строятся именно на такой идиллической основе. Восстание 14 декабря пошатнуло эту уверенность даже у двора, прославленного своим замечательным равнодушием к фактам, опровергающим его представления о том, что на самом деле истинно и что ложно.

Следом за столкновениями в семье идут столкновения в лицее. Они связаны уже не только с тем, что характер и поступки мальчика вызывают раздражение окружающих, как это было в семье из-за того, что он вел себя не так, как подобает светскому дитяти, а с тем, что мальчик проявляет самостоятельность и отстаивает свое право на нее.

Самостоятельность, которую он отстаивает, – это "свой путь" в искусстве. Еще в "Кюхле" Тынянов пишет сцену, в которой Пушкин произносит многозначительные слова: "Каждый идет своим путем. У меня – свой, у тебя (Кюхельбекера.– А. Б.) – свой, а у Алексея Дамиановича, – и он исподлобья взглянул на Илличевского, – еще третий". О пути Алексея Дамиановича сказано с иронией. .Перед этим у Тынянова написано: "Но пресовершенный урод (Кюхельбекер.– А. Б.) с его уродливыми стихами больше привлекал Пушкина и Дельвига, чем совершенный Олосенька (Илличевский. – А. Б.) с его изяществом". Сам Пушкин в 1814 году говорит: "Пишу своим я складом ныне"*. "Свой путь", "свой склад" – это именно то, что Тынянов считал обязательной категорией в историко-литературном процессе.

* А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 1, 1937, стр. 50.

Лицею посвящена вторая часть романа, почти равная двум остальным частям, вместе взятым. То, что роль лицея очень важна, подчеркнуто. Тынянов придает особое значение лицейскому периоду в жизни Пушкина, потому что в стихах Пушкина лицею уделено большое место и потому что в лицее написаны первые пушкинские стихи.

Главное, что выделено в лицее, – это то, что он учреждение "особое" (или "особенное") и "новое". "Особое" и "новое" соединяются. "Новое" учреждение связывается с "новыми" людьми, которых оно должно воспитать. Лицей был задуман для обновления всей государственной жизни. То, что "дело было новое и важности чрезвычайной", подчеркивается неоднократно. В лицее должны были воспитываться великие князья. Впервые в истории России великие князья должны получить не военное, а статское образование. Их товарищами станут молодые люди "всех состояний", из которых "со временем образуются помощники по важным частям службы государственной". У лицея тоже должен быть "свой путь", "свой склад". Это понимали все. Император "сказал вскользь Сперанскому о желательности нового, особого учебного заведения". Сперанский, давно думавший об этом, вернувшись из дворца, "своим ровным круглым почерком написал на листке: "Об особенном лицее..." "Учреждение особенное", требующее "особого попечения", было "новым делом". Для "нового дела" нужны "новые люди". "Нет людей... кроме разве малой горсти своих, нет людей... Старый люд погряз, новые – кто честен, тот бессловесен..."

Лицей был необходим. Он был необходим слишком разным людям, и поэтому причины необходимости были слишком разными. Разные необходимости разрушали первоначальный замысел, и окончательный проект приобрел очертания, мало имеющие общего с тем, что было задумано Сперанским.

Пройдя редакции императора Александра, начальника артиллерии Аракчеева, министра просвещения графа Разумовского и его друга – посла несуществующего сардинского короля графа Жозефа де Местра, проект претерпел характерные изменения, но искажен окончательно не был. Учреждение оставалось новым и особенным. Из идей Сперанского наиболее полное воплощение сохранили две: необычайно демократический состав преподавателей и совершенно неожиданный (может быть, даже для самого автора проекта) состав учеников. Смысл идеи Сперанского о "всех состояниях" заключался в первую очередь в том, чтобы уравнять разницу общественного положения воспитанников и создать иерархию способностей вместо иерархии происхождения. Когда выяснилось, что великие князья в лицее обучаться не будут, то, кто в нем будет обучаться, стало, по существу, безразличным. Поэтому питомцами лицея оказались дети дворян средней руки, и для этих детей вопрос о приоритетах знатности едва ли существовал. Генеалогические проблемы сами собой ушли на второй план, уступив место соперничеству в личных качествах. Но это уже произошло не по воле Сперанского и даже не по воле императора, а из-за дворцовых интриг, определивших волю императрицы. Идея Сперанского о равенстве всех состояний неожиданно обернулась равенством одного состояния, но не того, которого больше всего боялся Сперанский, а, скорее, того, на которое он больше, чем на другие слои дворянства, мог рассчитывать. Новое было, собственно, в том, что для занятия важнейших мест в государстве готовились не дети вельмож, а дети средних дворян. Питомцами лицея стали дети из семейств, уразумевших, что без столичного образования затрут, карьера не откроется, фортуны не будет, как не было фортуны им самим, отцам. Больше всех и беспокоились отцы, карьера которых не открылась и фортуны которым не было. Поэтому хлопотали о своих детях "сын голштинского капитана, впавшего в ничтожество сразу после падения Петра Третьего и добравшегося отлично-благородной службой до звания плац-майора; коллежский асессор; томский губернатор из духовных; князь-рюрикович, родовые поместья которого пошли с молотка еще до его рождения; бывший директор Павловского, которого Павел приблизил к себе накануне дня смерти и потому не успевший возвыситься, – все хлопотали о принятии сыновей в новое училище". А воспитывали детей дворян средней руки – дьячковы дети, дети которых вскоре войдут в историю под именем разночинцев*.

Столкновения Пушкина с лицейской администрацией и с товарищами происходят преимущественно на литературной почве. Но в романах Тынянова литературная почва никогда не бывает только литературной.

Еще в начале второй части, вскоре после приезда в Петербург и незадолго до поступления в лицей, до лицейских столкновений, происходит первая встреча со вторым из "трех царей", которых он "видел". "Видел я трех царей... второй меня не жаловал"**. Новые столкновения начинаются с воспоминаний о старых:

* См. об этом статью Виктора Шкловского "Роман Юрия Тынянова "Пушкин". "Литературный критик", 1937, № 8.

** А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 15, 1948, стр. 129-130.

"Дядя уже давно встал и сердился: Александр, не спросясь, исчез неизвестно куда. Он начинал понимать Сергея Львовича, которому невмоготу было справиться с диким характером семейства...

– В полдень не ходи – государь гуляет в это время".

Александр не слушает дядю, ходит в полдень и встречается с государем. Встреча описана без подробностей. Пушкин в сцене только наблюдатель, но то, что Тынянов вводит эту сцену, конечно, не случайно. Сцена вводится в начале нового этапа в жизни героя, перед ней сказано:

"Детство исчезло...", и сразу же за ней идет воспоминание о встрече с Павлом.

"Пустынный замок, похожий на неприступную крепость, стоял на острове, со всех сторон окруженный каналом; признаков жизни в нем не было. Он узнал от гуляющего старика, что это Михайловский замок, в котором жил и скончался десять лет тому назад император Павел. Он знал, что император был убит. По рассказам отца, император встречал Александра, когда он был еще младенцем, и разбранил.

– Вас, сударь, тогда еще на свете не было, – сказал старик, заметя его задумчивость.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю