Текст книги "Юрий Тынянов"

Автор книги: Аркадий Белинков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

После поражения восстания оставшиеся в живых, не сосланные и не наказанные, но и не примирившиеся, вынуждены были заново пересмотреть все сделанное декабристами. И, как всегда бывает после поражения, все сделанное было пересмотрено и многое осуждено. Но одного осуждения всегда оказывается мало, и программе расправ и уничтожений должна была быть противопоставлена убедительная цель. Положительная программа по-прежнему включала главные пункты декабристской концепции. Но теперь, после краха попыток уничтожения самодержавия, искоренения всего царствующего рода, установления республиканского строя, главной стала идея приспособления монархии для достижения демократических целей. Опять всплывают тезисы старого просветительства о просвещенном монархе, и этим иллюзиям предаются лучшие люди Эпохи. Поэтому могли появиться концепции, с наибольшей убедительностью изложенные в "Стансах" и "Друзьям". Это было перевооружением, передислокацией после разгрома. Русское освободительное движение принимает новые формы.

Тынянова занимает в событии самое главное: как оно прорастет в будущее. Ему не безразлично, что вырастет из зерна, брошенного в почву. Он чувствовал, что может получиться из победы декабристов, и относился к этому серьезно. Тынянов, написавший книгу о декабристе через сто лет после поражения восстания, понимает, что обреченность восстания была не в том, что оно наступило вместо 12 марта 1826 года 14 декабря 1825, и даже не в том, что засвистела картечь, а в том, что между восставшими и мастеровыми было пустое пространство. И не случайно Тынянов, автор романа о декабристе, обращается к Грибоедову, который тоже хорошо понимает это. "Народ не имеет участия в их деле, – он будто не существует", – сказал Грибоедов в исторической драме о другом заговоре против другого царя*. Но, как всякий исторический писатель, он думал и о своем времени.

В отличие от "Кюхли", где показано, что такое пустое пространство между восставшими и мастеровыми, в "Смерти Вазир-Мухтара" тема народа снята, и не только потому, что его действие происходит после восстания, но главным образом потому, что во втором романе Тынянов видит причины поражения в ином. Поражение восстания Тынянов вслед за Грибоедовым объясняет тем, что "100 человек прапорщиков хотят изменить весь правительственный быт России"**, а это для ста прапорщиков задача невыполнимая. В "Смерти Вазир-Мухтара" герой не мечтатель и романтик, а трезвый политик. Не сомневаясь в том, что отсутствие связи с народом привело к поражению, Грибоедов холодно и сурово осуждает мечтателей и романтиков – сто прапорщиков.

* А. С. Грибоедов. Сочинения, стр. 340.

** "К биографии А. С. Грибоедова (Из неизданных материалов Д. А. Смирнова)". "Исторический вестник", 1909, т. CXVI, апрель, стр. 148-149.

Он, несомненно, был трезвым политиком. Но кроме трезвых политиков жили люди, которым были во сто крат милее сто прапорщиков, безуспешно пытавшихся изменить весь правительственный быт России, чем пятьдесят генералов, которые с успехом защищали этот быт и без промаха стреляли в прапорщиков.

Писатель тщательно взвешивает программы, прогнозы.

И тогда, после сложения и вычитания всех причин, приведших к гибели освободительное движение, в итоге романа не остается ни декабристов, ни народа. И остается в романе только реакция.

В "Смерти Вазир-Мухтара" нет народа, а вместо декабристов, создавших самую радикальную и последовательную демократическую теорию первой половины XIX века и выведших против самодержавия вооруженных солдат, есть либерал, боровшийся с радикалами до поражения восстания и, не заметив, как все изменилось, продолжающий и после поражения бороться с ними.

Проект Грибоедова остается в романе единственным носителем идеи радикального декабризма. Поэтому его губит самодержавная монархия.

Человек, неожиданно оказавшийся носителем идей радикального декабризма, – Грибоедов погибает под ударами самодержавной монархии.

И тогда остается только реакция.

* * *

Скверная привычка говорить об историческом явлении "вообще" привела к тому, что грибоедовское отношение к декабризму стало рассматриваться чуть ли не через цитаты из монолога Репетилова (А. С. Суворин, М. О. Меньшиков, В. В. Каллаш). Скептическая усмешка и холодный лик, несомненно, сделали свое дело: стало казаться, что усмешка да монолог Репетилова и есть отношение к декабризму. Усмешка же относилась к "гимну", к иллюзиям и прекраснодушию, которых было достаточно у декабристов, к "прекрасному будущему", которое не казалось бесспорным.

Но была великая комедия, ставшая одним из важнейших составных элементов движения, принятая движением, несмотря на Репетилова, старательно и неоднократно запрещавшаяся к печатанию и постановке правительством, которое отнюдь не усматривало в Репетилове опровержения или хотя бы смягчающего обстоятельства. Что угодно, только не насмешки над тайным обществом увидело правительство в комедии. Декабристы и правительство поняли комедию правильно: за пять лет до французской революции тоже была поставлена одна комедия.

Репетилов не олицетворение декабризма, а осмеянный Грибоедовым болтун из распавшегося в 1821 году Союза благоденствия, на которого Грибоедов, возможно, и смотрел с усмешкой на холодном лике. В образе Репетилова осмеян не декабризм, а одно из враждебных Грибоедову течений в нем. Комедия независимо от Репетилова входит в состав следственного дела о декабристах как corpus delicti преступления. Борьба с Репетиловым для Грибоедова – это не борьба с декабризмом, а внутренняя борьба, это борьба в декабризме, это борьба одного течения с другим. Всеволод Мейерхольд был совершенно прав, показав в спектакле два тайных общества: тайное общество Репетилова и тайное общество Чацкого. Тайное общество Чацкого было показано так: прожектор высвечивал часть сцены с группой офицеров; офицеры сидят в креслах, мундиры их расстегнуты, они курят трубки и читают стихи.

Стихи они читают такие:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Грибоедов жаловался, что портит комедию из-за цензуры. Мейерхольд показал то, чего не мог показать Грибоедов: Чацкого среди друзей-декабристов. Тайное общество Чацкого опровергало "секретнейший союз" Репетилова.

Проблема "Грибоедов и декабристы" не исчерпывается вопросом, был или не был писатель членом тайного общества. Важно то, что "Горе от ума" в формировании идеологии декабризма, в формировании общественного мнения имело значение, сравнимое только с пушкинскими стихами. И это значение оказалось важнее интермедии Репетилова, понятого слишком интегрально, важнее строк письма к А. И. Одоевскому: "Кто тебя завлек в эту гибель!" (зачеркнуто: "В этот сумасбродный заговор! кто тебя погубил!!")*, важнее фразы: "100 человек прапорщиков хотят изменить весь правительственный быт России". Монолог Репетилова, "100 прапорщиков", черновое письмо к ссыльному другу. Еще очистительный аттестат и пост посланника. На этом доказательства антидекабризма Грибоедова исчерпываются. Все это ни в какое сравнение с декабристским "Горем от ума" не идет. Если концепция "Грибоедов и декабристы" не во всех частях может показаться совершенно бесспорной, то несравненно бесспорнее другая: "Декабризм и "Горе от ума".

* А. С. Грибоедов. Сочинения, стр. 631.

Политическая тенденция "Горя от ума" была демократической, антикрепостнической, прогрессивной вообще, вне нормативов программы, что для широкого агитационного воздействия, очевидно, совершенно достаточно. Конкретный, сухой, к агитации не имеющий отношения проект тем декабристам, которые о "светлом будущем" думали тоже "вообще", казался чуть ли не военно-феодальной экспансией. Этому не следует удивляться: всякая попытка вступить в полемику, опровергнуть взгляды этих людей, переживших поражение, болезненно напоминает, что их уже раз опровергали (14 декабря 1825 года). "И это вы "Горе от ума" создали!" – возмущаются эти декабристы. В их представлении путь от комедии к проекту – это падение. Тынянов осуждает Грибоедова через декабристов, но тщательно оговаривает внутридекабрист-скую дифференциацию. Он ведет повествование в двух планах: социальном и психологическом. Во втором писатель действует значительно свободнее: он выводит спор за пределы идеологии и превращает его в перебранку двух человек, один из которых оптимист, другой скептик. Мотивировка выведения спора за пределы идеологии носит чисто психологическую окраску.

Тынянов судит Грибоедова судом более строгим, чем Верховный Уголовный Суд, и оправдывает его историей. Именно история оценила автора комедии, сыгравшей

важнейшую роль в русском освободительном движении, и прошла мимо того, что "жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками"*.

* А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 8, 1938, стр. 461.

Но пушкинское понимание Грибоедова более правильно, чем тыняновское, потому что в антиномии "комедия" и "облака" Пушкин явное предпочтение отдает комедии, а Тынянов – облакам. С этим связана композиция обоих произведений: Пушкин на полутора страницах из сорока двух своего произведения прослеживает весь жизненный путь Грибоедова, а Тынянов на четырехстах пятидесяти – путь после комедии, путь к гибели, – облака.

В романе Тынянова оба произведения – комедия и проект – являются олицетворением двух эпох – до разгрома восстания и после. Проект, который никак в сравнение с комедией идти не может, используется писателем как некая собирательная категория, как выражение, воплощение новых идеалов и новых путей.

Тынянов прав, придавая решающее значение общественной атмосфере, которая вызывала то "Горе от ума", то "Проект учреждения Российской Закавказской компании". Грибоедов мог позволить себе выпады против тайного общества, мог с сарказмом относиться к "умнейшим людям", репетиловским приятелям, но "Горе от ума" было написано до поражения восстания в атмосфере общественного подъема, а "Проект учреждения Российской Закавказской компании" – после. Современникам Грибоедова могло показаться, что идеологическое отличие этих двух произведений такое же, как "дней Александровых прекрасное начало" от дней Николая, которые "мрачили мятежи и казни". Это, конечно, ошибка. Если оба произведения проверять главным явлением, главным событием эпохи – декабризмом, то окажется, что оба они декабристские. Но проект отразил ограниченные, только буржуазные идеи декабризма, а комедия то, что сделало декабризм знаменем русского освободительного движения, – враждебность его самовластию. Между комедией и проектом пролегло восстание, поражение, крушение надежд. Проект по сравнению с комедией оказался менее декабристским, потому что в нем было "временное", то есть исторически ограниченное и потому преходящее, в комедии же было "вечное", то, что остается от всякого большого общественного движения, то, что перерастает исторически ограниченные нужды какой-либо общественной группы и удовлетворяет потребность широких общественных слоев, а иногда и всего народа. И поэтому параллельно тезе антитезе "20-30-е годы" идет теза – антитеза: "комедия – проект". Проект это "Горе от ума" новой эпохи, "Горе от ума" 30-х годов. Писатель делает это не для того, чтобы возвысить проект, а для того, чтобы снизить 30-е годы.

Тынянов отделяет одну эпоху от другой горизонталями. Он подводит черту.

"...У каждого периода есть свой вид брожения.

Было в двадцатых годах винное брожение – Пушкин.

Грибоедов был уксусным брожением.

А там – с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение".

За всем этим забывается стереометрия времени.

Писатель видит во времени только линейную протяженность и проходит мимо того, что время – это объем и что в нем происходят разнонаправленные движения.

Тынянов свел всю последекабрьскую эпоху к "уксусному брожению", не сказав о том, что одинаковых для всех взаимоотношений государства и общества не бывает: в одном времени всегда по меньшей мере два способа взаимоотношений. И те, кто расстреливал, вешал и ссылал русскую демократию, ничего не могли поделать с тем, что она вызвала к жизни демократические движения целого столетия.

У каждого периода есть не один, а два вида брожения.

Каждый из видов брожения отражает прогрессивные и реакционные тенденции времени.

"Свой вид брожения", о котором говорит Тынянов, Это только окраска времени, его знак, флаг, цвет.

Подобно тому, как в природе не бывает чистых цветов, так и в истории окраска времени возникает из сочетания цветовых слагаемых. Но при этом всегда один цвет, подавляющий другой, сам изменяется под влиянием подавляемого.

Реакция, окрасившая своим цветом последекабрьский период русской истории, не была единственным олицетворением времени.

Сквозь плотно сомкнутый фронт Бенкендорфа, Чернышева, Сухозанета, Булгарина, Каченовского, Бурачка, Паскевича пробиваются пушкинские стихи, проза и театр Гоголя, живопись Брюллова, музыка Глинки.

Но, к счастью, реакция может далеко не все. Она не может создать великого художника. Вот убить его, это она может. Реакция – это как дверь, нарисованная на стенке: она может только не пускать.

Да, самодержавная монархия убивала своих врагов, в том числе и честных русских писателей, да, "история нашей литературы – это или мартиролог, или реестр каторги" (Герцен). Но чем же была бы русская самодержавная монархия, если бы не эта литература, эта великая свободолюбивая, самоотверженная культура, до каких же вершин самовластия дошла бы самодержавная российская монархия, если бы литература не сдерживала, не стыдила, не одергивала ее, не мешала бы ей, не сопротивлялась, не обличала? Но Тынянов показал полную победу, только победу самодержавной монархии, он не показал сопротивления побежденных, он показал только торжество победителей и не показал, что побежденные подготавливают почву победы.

Для того чтобы понять смысл деятельности человека, необходимо понять, кому человек служит. Ответить на вопрос "кому?" – это в то же время и ответить на вопрос "что?", что делает человек, ибо в одном деле принимают участие тысячи людей, но не все они делают одно дело. Потому что одни служат тому, что будет отобрано историей для будущего, а другие, чтобы его задержать, одни во имя справедливости, другие – помещику, одни – родине, другие – самодержавной монархии.

Что же такое историческая деятельность человека? Бурцов и Паскевич воюют на одной войне. Грибоедов и Нессельрод поддерживают эту войну дипломатической службой. Пушкин и Булгарин пишут об этой войне. Кому же они служат? Ссыльный декабрист, который "не оставил прежних мнений", и генерал, к которому он отправлен для отбытия наказания, спешащий с турецкой войны усмирять Польское восстание? Писатель, сыгравший важнейшую роль в неудачной попытке свержения режима,

ведущего эту войну, и вице-канцлер империи, один из столпов николаевского режима, один из создателей Священного союза, один из душителей европейского освободительного движения? Поэт, восславивший вслед за Радищевым свободу, и холоп, холуй, писавший на этого писателя доносы? Кому же они служат? Каждый поступок в самодержавном государстве, существование которого разошлось с существованием народа, взвешивается: для кого? Каждый поступок взвешивается: Россия – монархия. Неразрешимое противоречие судеб Грибоедова и декабристов было в том, что они горели патриотическим пламенем и с самоотверженной преданностью служили родине, но их служение шло не на благо родине, а на пользу самодержавию. Это противоречие вызвало тайные общества и восстание. Оно сохранилось и после поражения восстания, когда оставшиеся в живых патриоты вынуждены были, как и прежде, служить самодержавию.

Тынянов показал неразрешимость этого противоречия на судьбе Грибоедова – Вазир-Мухтара – и на судьбах сосланных на Кавказ декабристов, умом и руками которых добывалась победа. "Где же, кого спасли мы, кому принесли пользу?.. Может быть, мы принесли пользу самовластию – но не благу народному", – писал из крепости П. Каховский Николаю I и Левашову*. Такова трагическая судьба патриотизма всегда и везде до тех пор, пока народ и государство враждебны друг другу.

* П. Е. Щеголев. Декабристы, стр. 173.

Тынянов опроверг ошибочное представление о том, что, поскольку дело, которое совершал Грибоедов, было нужно военно-феодальной монархии, то, стало быть, они оба, Грибоедов и военно-феодальная монархия, делали одно дело. Тынянов показал, что это неправда. Он показал, что военно-феодальная монархия только присваивает себе результаты дела Грибоедова. Цели же Грибоедова и самодержавия различны, враждебны: Грибоедов совершал свое поприще во имя родины, а самодержавие удовлетворяло потребности узкой господствующей группы, той самой, с которой боролись декабристы и против которой было направлено "Горе от ума".

Победа самодержавной монархии представлялась Тынянову столь полной и столь торжествующей, что в "Смерти Вазир-Мухтара" великий писатель преимущественно предается безнадежному и бесплодному отчаянию, и поэтому эпоха в романе тоже оказалась лишь исторической метонимией, частью эпохи. Тынянов заменил эпоху блистательно описанным николаевским самодержавием. Николаевское самодержавие было написано как вся эпоха, как русская история последскабрьского периода, как путь развития русской истории. Тынянов прошел мимо того, что эпохи Николая не было. Была эпоха Николая и декабристов, Бенкендор-фа и Пушкина, Нессельрода и Грибоедова, Дибича и Ермолова, гнета и сопротивления. Эпоха состояла из двух слагаемых: из самодержавия и великой работы лучших людей. У Тынянова же одно слагаемое опущено. Поэтому его герой не борец, а самоубийца, не писатель, а чиновник. Поэтому Тынянов написал роман не об авторе "Горя от ума", а об авторе "Проекта учреждения Российской Закавказской компании". И поэтому часть, частность русского историко-литературного процесса, случай Грибоедова он беспредельно обобщил и сделал обязательной категорией общественного развития. "Случай" Грибоедова – бесплодие после поражения восстания характерный, но не типичный. "Случаи" современников Грибоедова опровергают Тынянова.

20-е годы в литературе были побеждены не литературой, а пушками и административным взысканием.

20-е годы не сделали всего, что могли и что должны были сделать. Их убили и отправили в ссылку. Но прошло десять лет, и они возродились снова. Их будут убивать и ссылать до тех пор, пока они не сделают всего, что могли и должны были сделать. В истории убивают не явления, а людей. Явления же истощаются и умирают сами от исчерпанности.

Тынянов ошибся, считая, что поражение восстания было крушением всех надежд, что уже ничего не могло измениться. Тынянов настаивает на том, что уверенность Чаадаева в близости нового восстания – безумство, а сам верующий – безумец. Исторический опыт столетия, прошедшего после 14 декабря, он во внимание не принимает. А вместе с тем за столетие и современники Грибоедова и современники Тынянова сумели понять истинное значение поражения декабризма. Не ошибся Пушкин. Он сказал:

Не пропадет ваш скорбный труд...

Не ошибся друг Грибоедова, декабрист А. И. Одоевский, ответивший Пушкину:

Наш скорбный труд не пропадет...

В другое время и в другой форме дело декабристов было продолжено, и декабристская строка

Из искры возгорится пламя

связала два этапа русского освободительного движения.

* * *

В романе о времени, наступившем после поражения восстания, многое предопределено, предрешено.

Бытовую черточку – приметы – Тынянов превращает в доказательство фатальности и предопределенности, в провиденциальный знак, в символ, в обобщение. В романе тринадцать глав, Грибоедов въезжает в Тейран на вороном коне (как "убийца святого имама Хуссейна"), "во время венчания... он обронил свое обручальное кольцо... Очевидцы утверждали, что это обстоятельство... произвело впечатление на Грибоедова". Известие о смерти приходит ровно через год – 14 марта – после его приезда в Петербург с Туркменчайским миром. Это обстоятельство отмечается. Все фатально, все предопределено.

С первых же страниц начинаются предупреждения и предзнаменования: "Страшно подумать: рассеянность и холод коснулись даже проекта; он не был больше уверен в нем, даже напротив, проект, без сомнения, поскользнется. Прохожий франт поскользнулся..." Перед самоубийством приходит к Грибоедову поручик Вишняков – предупреждение Грибоедову: "Один заяц сидит у него (Грибоедова.– А. Б.) сейчас и хрипит, другой..." Другой – это Грибоедов. "Он пошел медленно по лестнице, по ступенькам которой столь еще недавно бряцала шальная поручикова сабля". Поручик Вишняков – это серьезное предупреждение: не езди в Персию, англичане убьют. Избивают грибоедовского камердинера, молочного его брата Сашку, – снова предупреждение: отпусти евнуха, отпусти Мирзу-Якуба, не упрямься – персы убьют. Все предрешено, и убийство тегеранской толпой и конце романа предсказано в первой главе сценой с петербургской толпой, едва не убившей его.

"Все неверно, все колеблется..."

"Все кажется неверным".

"Все неверно, все в Риме неверно..."

"Никто ничего не знает..."

"Несуществующее государство..."

"...несуществующее пространство..."

"...никто не знал, куда идет корабль (государства. – А. Б.)..."

"...он понял, что не существует..."

"...не нахожу себя самого..."

"Время было неверное..."

Всеобщность, всемирность, вечность, непоправимость растворяют историю. Историческая конкретность, прикрепленность ко времени расплывается по векам и пространствам и служит – всем, всегда.

"Стояла ночь...

Нессельрод спал в своей постели...

...спала в Петербурге... Катя...

И все были бездомны.

Не было власти на земле...

Чумные дети тонко стонали под Гумрами, и пил в карантине десятую рюмку водки безродный итальянец Миртиненго...

Потому что не было власти на земле и время сдвигалось..."

Время сдвигалось, сдвигалось пространство, повторялись события. Всеобщностью, невыделенностью по важности людей и событий, повторяемостью пронизывает Тынянов роман.

"В это утро суворовским маршем через лесистые горы шли к Ахалкалакам войска...

В это утро проснулся желтый, как лимон, Родофиникин...

В это утро Абуль-Касим-Хан сидел над донесением Аббасу-Мирзе.

В это утро Нина проснулась в маленькой комнате.

Сашка в это утро проснулся не в своей комнате, а в девичьей.

В это утро приехал в Тифлис доктор Макниль.

Грибоедов долго спал в это утро".

Через три года в "Восковой персоне" эта всеобщность, невыделенность по важности людей и событий станет главным приемом.

И после смерти Грибоедова все повторяется сначала. Темы проходят как в каденции, сжато, только напоминанием: опять пушечный салют, опять Белая галерея и портретная зала, по которой год назад шел Грибоедов, опять церемониймейстер, два камер-юнкера, два камергера и гофмейстер, обер-церсмониймсйстер, обер-гофмаршал, опять министр двора, вице-канцлер, генералитет и знаменитейшие особы обоего пола, опять чеканили медаль, опять у генералов на обеде, и опять Бенкендорф со всею свободою светского человека и временщика обратился с просьбою о Льве и Солнце для брата, опять театр и Катя Телешова. Только сейчас вместо коллежского советника А. С. Грибоедова, привезшего императору Туркменчайский трактат, все это происходит с его высочеством принцем Хозревом-Мирзой, привезшим императору извинения за убийство его посла – А. С. Грибоедова. И сводятся темы так:

"Разве знает Хозрев, что российский успех не пойдет ему впрок, что он слишком вскружит ему голову и что через пять лет, во время борьбы за престол, ему выколют глаза и он проживет жизнь свою слепым?

И знают ли почетные караулы, расставленные у Тифлиса для отдания последних почестей телу Грибоедова, медленно движущемуся к Тифлису, знают ли они, кого они встречают?"

И мертвый Вазир-Мухтар медленно плывет на волах в ящике между двумя мешками соломы.

"Вазир-Мухтар продолжал существовать..."

"Вазир-Мухтар существовал..."

"Вазир-Мухтар существовал.

В городе Тебризе сидела Нина и ждала письма...

Фаддей Булгарин, склоняясь над корректурою "Пчелы", правил: "...благополучно прибыв в город Тегеран, имел торжественную аудиенцию у его величества..."

"Грибоедов существовал".

"Имя Вазир-Мухтара ползло по дорогам, скакало на чапарских лошадях, подвигалось к Тебризу, плескало восстанием у ворот Грузии.

Вазир-Мухтар существовал".

Медленно плывет по мертвым дорогам мертвый Вазир-Мухтар. И получает в пути выговоры от начальства.

"А Вазир-Мухтар... полз, тащился на арбах, на перекладных по всем дорогам Российской империи.

А дороги были дурные, холодные, мерзлые, нищих было много, проходили по дорогам обтрепанные войска. А он не унывал, все ковылял, подпрыгивая на курьерских, перекладных, в почтовых колясках. Фигурировал в донесениях.

А Петербург и Москва были заняты своими делами и вовсе не ждали его.

А он все-таки вполз нежданным гостем и в Петербург и в Москву. И там строго был распечен графом Нессельродом Вазир-Мухтар. И опять превратился в Грибоедова, в Александра Сергеевича, в Александра".

"Так получили строгий выговор генерал Паскевич и полномочный министр Грибоедов. Карьера Вазир-Мухтара была испорчена".

"А Вазир-Мухтар, после выговора, притих, стал неслышен".

Мертвый, несуществующий человек продолжает свое существование, свое движение в машине, именуемой государством.

В "Подпоручике Киже", написанном в то же время, что и "Вазир-Мухтар", это движение в машине, именуемой государством, развернуло сюжет и превратило случай в характернейшую закономерность.

И снова в Тейран едет Вазир-Мухтар, только другой: "граф Симонич, старый, подслеповатый генерал на пенсионе, был извлечен из отставки и назначен Вазир-Мухтаром". А из Тейрана в тахтреване везут ящик. В ящике Вазир-Мухтар. И снова уже другой поэт – Пушкин – спешит на Кавказ из России. И думает он: "Могучие обстоятельства... Поручим себя провидению". И это написано так, будто другой поэт повторит судьбу своего погубленного собрата. И написано это как вечный великий эпос, как Библия. И все, что случилось в романе, будет случаться всегда...

Тынянов строит роман, как алгебраическую формулу, в которую вместо букв можно подставить любое значение – любые цифры, яблоки, поезда, бассейны или другого человека. Но всегда ли бывает так, только так, или так писать можно было только о Грибоедове, частный случай которого, его эмпирическое, арифметическое значение Тынянов превращает в абсолютную формулу исторического процесса? "Все повторяется,– думает писатель.– Ветер возвращается на круги своя". Это торжественно и безнадежно, как Екклезиаст...

Грибоедов изображен в романе не только как исторический деятель, не только как человек в истории, даже такой, в которой начали осуществляться самые плохие ожидания, но главным образом как общечеловеческое, внеисторическое начало, как категория. Необычайная значительность романа именно в том, что частный, единичный случай превращен в широкое обобщение. И этот случай нужен как один из двух возможных вариантов в решении проблемы интеллигенции и революции.

Создавая роман о дипломате, Тынянов использовал все преимущества, которые давала эта профессия для его концепции Грибоедова.

О дипломатах у Тынянова сказано: "Отъединенные, отпавшие от людей в экстерритори-альных... дворцах, они выработали особые приемы поведения".

Отъединенный, отпавший. Желтая персидская пустыня... Зеленая русская пустыня... Грибоедов. Грибоедов в пустыне.

Его действия уходят из реальных обстоятельств времени и превращаются в знаки вещей – бесконечных и внеисторичных. "Дипломаты экстерриториальны, оторваны. Поэтому каждое вседневное человеческое действие превращается в особый обряд. Обыкновенный обед вырос у них до безобразных размеров Обеда".

Тынянов ищет стилистический эквивалент материалу и строит книгу о дипломате по законам его деятельности.

Роман построен как дипломатическая комбинация.

Дипломатическая комбинация построена так:

"Как африканские туземцы, в начале XIX века добывавшие яд, который они называли "кока", и опьянявшиеся им, шагали в бреду через щепочки, потому что они казались им бревнами, – так дипломаты поднимали в своих бокалах не портвейн или мадеру, а Пруссию или Испанию".

Главная дипломатическая комбинация романа заключается в том, что герои его притворяются обыкновенными людьми, а на самом деле они несут миссию всечеловеческого обобщения, что обыкновенные действия, понятные всем людям, на самом деле таят в себе глубокий, невидимый для всех людей смысл, что эти действия и являются настоящими, но они скрыты и многозначительны, что люди, поднимающие в своих бокалах портвейн или мадеру, на самом деле поднимают судьбы времени и России, и в бокалах их не вино, а кровь повешенных и сосланных и его, Грибоедова, кровь. Главная комбинация романа – это его многозначительность и спрятанность под обыкновенными вещами судеб людей, государств и эпох.

Тынянов сам показывает способ, которым он пользуется для превращения простого факта в многозначительный, имеющий особое значение. Проходя вечером мимо дома, в котором пишет Нина, Грибоедов заглядывает в освещенное окно. "Там мелькали иногда: лоб, волосы, видны были движущиеся руки, но всего лица, всей фигуры не было видно... То, что было в комнате, внутри, простою фразою: "Дай мне, Дашенька, ту книгу!" или: "Мне надоело, Дашенька, мое платье", то здесь, в обрывках и со стороны, получало особое значение" (курсив мой. – А. Б.).

"Один дипломат сказал: все настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых".

В романе Тынянова настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых.

Настоящим бедствием оказывается то, что служение Грибоедова родине присваивается самодержавной монархией. Настоящие бедствия – это бесплодие, умирание. Это путь от "былых страстей" к "холодному лику", Эти настоящие бедствия в романе рождаются из боязни мнимых: из боязни показаться смешным своей верностью "иллюзиям".

О Грибоедове-писателе в романе не говорится почти ничего. Грибоедов в романе – дипломат. То, как говорится о его писательстве, и еще больше, как умалчивается, очень похоже на то, что в доме повешенного не говорят о веревке. Об этом нельзя говорить. Когда заговаривают, он бледнеет. Он попробовал и отдернул руку: "Грузинская ночь", трагедия, ямбы... "Пушкин промолчал..." Потом сказал: "Завидую вам". Крылов заснул, слушая трагедию: "...ничего но сказал Крылов, уронивший отечную голову на грудь". "Высокая, высокая трагедия..." – сказал Булгарин. И как-то вдруг стало ясно, что она не нужна.

Сначала он борется с этим. Он успокаивает себя: "Трагедия была прекрасна". Потом через три страницы оказываемся: "Трагедия была дурна".