Текст книги "Китайская головоломка"
Автор книги: Аркадий Жемчугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
«Арестовать и судить меня – значит чернить имя председателя Мао. Я проводила в жизнь пролетарскую революционную жизнь председателя Мао»…Все, что я делала, делала в соответствии с решениями ЦК КПК во главе с председателем Мао, в соответствии с указаниями Председателя Мао и премьера Чжоу Эньлая».
Как писала в те дни западногерманская газета «Рейнише пост», «вдове «великого кормчего», весьма уверенно выступающей перед судом, удалось привлечь на скамью подсудимых Мао Цзэдуна после его смерти. Основной смысл ее речи в свою защиту сводился к тому, что Мао в конечном счете был виноват во всем. Реакция прокурора была примечательной. Он признал долю ответственности Мао за хаос во время «культурной революции». Прокурор действовал, таким образом, в соответствии с преобладающим сейчас в Китае общественным мнением. Но он умно дифференцировал, явно с подсказки нового китайского руководства: ошибки Мао – дело второстепенное по сравнению с его заслугами, которые ему принадлежат, в борьбе против японцев и гоминьдановцев, в победе и провозглашении КНР. Поэтому все ссылки Цзян Цин на «великого кормчего» прокурор объявил «отъявленной клеветой», а ее деяния во время «культурной революции» – «в высшей степени серьезными преступлениями».
Но Цзян Цин стояла на своем, продолжая придерживаться наступательной линии. «Да, я хотела стать первой императрицей социалистического Китая и предлагала Дэн Сяопину: если он настоящий мужчина, вступить в честное противоборство. Я откровенно говорила и говорю, что я дурного мнения о Дэн Сяопине, человеке, который сейчас стал «сильной личностью» Китая. Я первая объявила ему войну».
…«Вы предали идеи Мао Цзэдуна. Если вы не побоитесь отпустить меня на свободу, то дайте мне северо-восток, Шаньдун или Гуандун, чтобы я смогла осуществить там «четыре модернизации» или собрать войска и начать войну. И если вы, имея в своем распоряжении всю остальную, опийную территорию нашей страны, сможете через пять лет одержать надо мной победу, тогда я признаю правоту Дэн Сяопина».
На одном из заседаний суда Цзян Цин даже продекламировала написанное ею в тюренной камере стихотворение. «Это мой ответ на все ваши обвинения», – заявила она суду. Стихотворение было выдержано в традиционном китайском стиле и основано на реальном историческом эпизоде II века до н. э. Смысл стихотворения сводился к тому, что, мол, пришедшие к власти после смерти председателя Мао люди «ликвидировали всех свидетелей, которые могли бы дать показания». Разумеется, показания в оправдание и защиту Цзян Цин.
На другом заседании был предъявлен длинный список деятелей культуры, незаконно репрессированных по личным приказам Цзян Цин. Когда среди прочих она услышала имя Чжэн Цзюньли, то изменилась в лице. Самообладание покинуло ее и она прокричала: «Я не знакома с Цзюньли. И не считаю себя виновной в его смерти». К ней подвели седую сгорбленную старуху, едва передвигавшую ноги. «Взгляни на меня, Цзян Цин», почти шепотом произнесла она. Это была А Чэнь, супруга Чжэн Цзюньли. За каких-то два-три года молодая цветущая женщина превратилась в развалину. Впервые за все время суда вдова Мао растерялась. Она не сразу, но все же узнала А Чэнь. Раздался истеричный крик: «А Чэнь, я не имею отношения к делу Цзюньли, я ничего не знала… «
Через минуту-другую «высокомерная мисс Ли» взяла себя в руки. И в адрес прокурора и судей возобновился поток угроз и ругательств. «Это гоминьдановское, фашистское судилище, а прокурор – глупый крючкотвор». Судья предупредил ее: «Не устраивайте скандал на суде. Вы тем самым нарушаете судебный порядок и навлекаете на себя дополнительное наказание». Но она не унималась. Тогда последовал приказ конвоирам: «Уведите подсудимую!» Вдова Мао Цзэдуна, продолжая выкрикивать что-то бессвязное, судорожно вцепилась в перила. Ее оторвали и повели. Она отбивалась, кричала, а возле дверей опустилась на пол, и конвоиры потащили ее волоком из зала.
В январе 1981 года Цзян Цин была приговорена к смертной казни. Но в 1983 году смертную казнь заменили пожизненным заключением. 14 марта 1991 года вдова Мао Цзэдуна повесилась в своей одиночной камере.
Загадка «Лесного барса»
Тот, кто родился в год Овцы, – натура страстная, артистичная, обладает способностями к искусству. Но он пессимистичен, застенчив, его озадачивает жизнь, он не знает, какое направление ему выбрать, и полагается на других. У него приятные манеры, но его характер капризен. Вместе с тем он умеет нравиться, легко приспосабливается к любому образу жизни и не испытывает материальных затруднений. Охотно делится с другими, более несчастными, чем сам он, не ожидая и не требуя благодарности. Более того, благодарность приводит его в смущение.
Из китайского гороскопа
В один из последних дней июля 1972 года «второе крупное лицо, стоявшее у власти в партии и шедшее по капиталистическому пути», Дэн Сяопин, сосланный Мао Цзэдуном на «трудовое перевоспитание» в провинцию Цзянси, вернулся с работы на фабрике крайне взволнованным. Дома его давно таким не видели и, конечно же, поинтересовались, что стряслось.
Дэн Сяопин молчал, будто не слышал вопроса. Его блуждающий взгляд переходил с жены на детей и обратно. Он о чем-то мучительно размышлял. Наконец, поманил их к себе и на ладони нарисовал указательным пальцем сначала один иероглиф, потом второй, а за ним третий… Воцарилось гробовое молчание. Супруга и дети то ли от страха, то ли от удивления стояли как вкопанные, с вытаращенными глазами и прикрытыми ладонями ртами.
Что же это была за новость, которая вывела из равновесия Дэн Сяопина и повергла в шок его семью?
…Массивное одноэтажное здание, появившееся летом 1969 года в Бэйдайхэ. мягко говоря, не украсило издавна полюбившееся высшим руководителям Китая это курортное местечко на берегу Бохайского залива, в 300 километрах от Пекина. В отличие от расположенных вокруг легких и изящных вилл, демонстрирующих безукоризненный архитектурный вкус их хозяев, это огромное, без лица, без изюминки типовое строение смахивало на котельную, каких тысячи и тысячи в больших и малых городах и поселках Китая. Но это только снаружи!
А внутри все выглядело совсем иначе. Постоянно вентилируемые просторные коридоры вели в анфилады обставленных антикварной мебелью помещений: четыре кинозала, десяток конференц-залов и библиотек, гостиные и столовые, отдельные апартаменты для хозяина и каждого члена семьи, специальные помещения для телохранителей и прислуги, наконец, крытый бассейн 30 10 метров и роскошный зимний сад, внушительные окна которого выполнены из специально заказанного за границей, пуленепробиваемого стекла. Последний штрих к портрету этого невзрачного снаружи дворца-крепости – не бросающаяся в глаза, едва приметная в огромном холле дверца, скрывающая вход в многокилометровый потайной туннель.
Хозяин «котельной», судя по всему, был очень озабочен собственной безопасностью. И не без оснований.
…Ни с чем не сравнимый, раздирающий душу рев, какого она никогда в жизни не слышала, заставил Дунжидму пулей выскочить из своего домика во двор. Сторожиха склада взрывчатки для подземных работ на руднике Бэрх оказалась единственным свидетелем того, как над поселком, едва не задевая крыши строений, пронесся огромный самолет. Обуявший ее страх за склад мгновенно улетучился, но в этот момент она увидела огромную вспышку пламени в степи, а за ней – потрясший землю взрыв и зарево.
13 сентября 1971 года в 2 часа ночи по местному времени в монгольской степи близ поселка Бэрх потерпел катастрофу английский «Трайдент», бортовой номер 256, принадлежавший китайской армии.
«Я быстро собрал кого мог, – вспоминает Дондог, секретарь партийной организации рудника Бэрх. – В 2 часа 30 минут мы уже подъехали к месту аварии. Самолет развалился надвое и горел ярким огнем, особенно та часть, где располагалась кабина пилотов. Степь кругом тоже горела. Среди обломков мы нашли восемь человек. Все они были мертвы, сильно обгорели, но, видно, уже от степного пожара. Наверное, и одежда сгорела ни них вместе с травой. У погибшей женщины остались какие-то тесемки на ногах и груди, у мужчин – следы военного обмундирования… Интересно, что все лежали почти одинаково – вверх лицом и с раскинутыми руками и ногами. Девятый человек, которого мы нашли позже и в стороне от обломков, был в желтой кожаной куртке и лежал лицом вниз. Я думаю, он был живым дольше всех и даже отползал от самолета. Было много разбитой фарфоровой посуды, столовые приборы, фотоаппарат, магнитофон, несколько, кажется пять, пистолетов. Все найденное мы сложили в один ящик и передали представителям министерства общественной безопасности, которые прилетели ближе к полудню. Не трогали с места только погибших».
В 8 часов 30 минут 14 августа посол КНР в Улан-Баторе Сюй Вэньи был приглашен в МВД Монголии, где его детально проинформировали об инциденте и заявили устный протест по поводу вторжения китайского самолета в воздушное пространство МНР.
«Исходя из дружественных соображений, – обратился Сюй Вэньи к монгольским представителям, – прошу помочь мне понять, по каким причинам китайский военный самолет вторгся в пределы Монголии». Просьба посла была удовлетворена. Но прежде чем отправиться на место катастрофы, Сюй Вэньи проинформировал Пекин о происшедшем и запросил инструкций.
В Пекине и. о. министра иностранных дел КНР Цзи Пэнфэй, ознакомившись со срочной шифротелеграммой посла, облегченно вздохнул и произнес, глядя на своих помощников: «Самолет сгорел, люди погибли, прекрасный финал!» Затем дал указание незамедлительно передать сообщение в Чжуннаньхай. А в Улан-Батор были направлены инструкции: «Добиваться сожжения трупов, прах отправить на родину. Если будут трудности с кремацией, можно сфотографировать и закопать на месте, установив вертикальный знак, с тем чтобы позднее вывести останки на родину».
Вечером 14 сентября китайские дипломаты прибыли на место катастрофы. Они дотошно осмотрели его, фиксируя каждую деталь. Тела погибших положили в один ряд, аккуратно пронумеровали и сфотографировали с различных точек, с тем чтобы позднее провести опознание.
23 сентября, выполняя указания Пекина, Сюй Вэньи информировал монгольскую сторону о том, что китайский самолет вторгся в воздушное пространство МНР «в результате того, что он сбился с курса, что и привело к трагедии». Посол высказал также просьбу, в соответствии с которой 30 сентября в монгольской прессе было опубликовано не заявление правительства МНР, а всего лишь краткое информационное сообщение об инциденте с китайским самолетом.
Ведущие информационные агентства мира в тот же день распространили это сообщение о таинственном китайском самолете, потерпевшем 17 дней назад аварию в монгольских степях.
Одновременно изучением обстоятельств катастрофы занялась созданная по решению ЦК Компартии Китая специальная группа экспертов, которые вскоре констатировали, что «из-за отсутствия в составе экипажа второго пилота при посадке не была включена система гашения скорости самолета, а также не выполнены другие требуемые в этих случаях операции». В результате «Трайдент» на непозволительно высокой скорости «сел» на хвост и, накренившись, задел землю крылом, где находились емкости с горючим. Взрыв был неизбежен.
Далее эксперты отметили еще одно роковое обстоятельство: на борту самолета, совершавшего посадку ночью, не было штурмана и пилот не знал, что всего в 70 километрах находится город Ундурхан, до аэродрома которого он вполне мог бы дотянуть, поскольку в баках «Трайдента» на момент катастрофы было 2,5 тонны топлива. Этого хватило бы на 20 минут полета.
О том, кто находился на борту «Трайдента», официальный Пекин не проронил ни единого слова. Настойчивые попытки аккредитованных в китайской столице иностранных журналистов получить на этот счет хоть какую-нибудь информацию успеха не имели.
И все же вездесущим «писакам» каким-то образом удалось «пронюхать» об одном весьма многозначительном моменте. В середине августа 1971 года из Пекина таинственно исчез Ван Дунсин и вновь объявился в столице сразу же после катастрофы «Трайдента». Что это, случайное совпадение или… неслучайное? Ведь Ван Дунсин, «человек плаща и кинжала», еще ни разу в своей жизни не расставался со своим хозяином ради того, чтобы подышать где-то на природе свежим воздухом или поплескаться в морской воде. Если он и отлучался, то только с секретным заданием и возвращался немедленно после его выполнения. Не случайно гонконгские эксперты по Китаю наградили его прозвищем «кнут в руках Мао Цзэдуна и кнут весьма действенный». Теперь в Гонконге, да и не только там, ломали голову над загадкой какое же задание Мао выполнил на этот раз Ван Дунсин?
…Линь Юйжун родился в год Овцы, 5 марта 1907 года в уезде Хуанган провинции Хубэй. В какой семье? Вопрос запутанный. Односложно не ответишь.
В журнале «Вэньгэ тунсюнь» («Вести культурной революции»), издававшемся в 60-е годы в Гуанчжоу, утверждалось, что его «отец, Линь Минцин, был компаньоном владельца галантерейной лавки, а затем – кассиром на пароходе, курсировавшем по реке Янцзы. В период войны сопротивления японским захватчикам отец был вынужден покинуть родной уезд и переселиться сначала в Лючжоу, провинция Гуанси, где от болезни умерла мать, госпожа Чэнь, а затем – в Душань. Скончался отец в Пекине в 1961 году».
Сам же герой нашего повествования в 1936 году поведал американцу Эдгару Сноу о том, что его отец владел ткацкой фабрикой. А годом спустя, в 1937-м, в беседе с американкой Нимой Уэллс, сказал: «Моему отцу принадлежала небольшая кустарная мастерская, которую он открыл во время Первой мировой войны. Впоследствии из-за тяжелых налогов, введенных местными милитаристами, он был вынужден закрыть мастерскую и стал экономом на речном пароходе».
Наконец, по воспоминаниям старожилов уезда Хуанган, это была родовитая семья, правда, переживавшая пору заката.
В семье было четыре сына. У каждого – своя судьба. Старший, Линь Цинфу, выбился в люди еще до провозглашения КНР. В Ханькоу на улице Туньицзе он владел мануфактурной лавкой «Тунсин». Третий сын, Линь Юйлань, при народной власти дослужился до секретаря парткома КПК противотуберкулезного диспансера в Тяньцзине. А четвертый, Линь Сянжун стал военным, окончил Академию сопротивления Японии в Яньни, погиб смертью храбрых при штурме города Тайвань в 1949 году.
Кое-что известно и о двух младших братьях отца семейства Линь. Один из них, Линь Юйин, дорос в КПК до члена ЦК. В начале 30-х годов представлял китайские профсоюзы в Профинтерне. Несколько лет провел в Советском Союзе, где его знали как Чжан Хао. В начале 1936 года в качестве представителя Ван Мина и Коминтерна прибыл в Яньань, где перешел на сторону Мао Цзэдуна. Скончался в Яньани в 1942 году.
Второй брат отца, Линь Юйнань, окончил Учанский университет. Избирался секретарем ЦК Социалистического союза молодежи. В 1931 году в Шанхае был арестован и казнен гоминьдановцами.
О Линь Юйжуне известно гораздо больше, чем о его родителях, трех братьях и двух дядьях. Второй сын Линь Минцина по достижении десяти лет покинул отчий дом и начал строить свою жизнь по собственному усмотрению. Окончив Хуэйлуншаньскую начальную школу, он перешел в Утайскую среднюю школу. Его тянуло к знаниям. И после средней школы он продолжил образование в Учанском училище содействия развитию торговли и промышленности. Там, в стенах училища, в 1925 году восемнадцатилетним юношей вступил в Социалистический союз молодежи.
В октябре того же года пешком прошагал от Чанши до Гуанчжоу ради того, чтобы поступить в военную школу Вампу. Он сызмальства не отличался крепким здоровьем и потому в Вампу был приписан к полку новобранцев. Но слабое здоровье с лихвой перекрывалось несгибаемой волей и упорством юноши. И он добился того, чего хотел, – с начала января 1926 года его переводят в курсанты 4-го набора по классу пехоты. Тогда-то он и сменил свое семейное имя на новое и стал называться Линь Бяо («Лесной барс»).
В военной школе он вступает в (Ассоциацию молодых военных (Циннянь цзюньжэнь лянхэхой). А по рекомендации своих политических воспитателей Сяо Чунюя и Юнь Дайина становится членом Компартии Китая.
Когда в июле 1926 года формировалась армия для похода против северных милитаристов, Линь Бяо досрочно оканчивает курс учебы в Вампу и получает назначение командиром взвода в отдельный полк под командованием Е Тина и политкомиссара Не Жунчжэня.
В мае 1927 года, отличившись в жестоких боях с мятежниками в провинции Хенань, становится командиром роты и в этом качестве принимает участие в Наньчанском восстании. На его отдельную роту возлагалась охрана штаба восстания и его руководителей, в частности Чжоу Эньлая, Чжу Дэ и Лю Бочэна. После поражения восстания рота Линь Бяо перешла к партизанским действиям в составе войск Чжу Дэ и Чэнь И.
В январе 1928 года Чжу Дэ и Чэнь И по приказу ЦК КПК подняли так называемое Ичжанское восстание против юньнаньского милитариста Фань Шишэна. Особо отличается 2-я рота под командованием Линь Бяо. Забегая вперед, следует отметить, что эта рота сохранила свой номер вплоть до «культурной революции». Ее неизменно называли «героической 2-й красной ротой 127-й дивизии». А вышедшие из ее рядов Ли Цзопэн и Лян Синчу стали известными соратниками Линь Бяо в годы «десятилетнего великого хаоса».
В феврале 1928 года «Лесной барс» со своей ротой наголову разгромил намного превосходившие силы гоминьдановцев и занял город Лэйян. При этом он продемонстрировал умение взаимодействовать с вооруженными отрядами крестьян. Его повысили до командира батальона.
В апреле того же года батальон Линь Бяо в составе войск Чжу Дэ и Чэнь И вступил в Цзинганшань. Там впервые он встретился с Мао Цзэдуном.
В июне 1928 года Линь Бяо со своим батальоном сумел перехватить инициативу боя у наступавших гоминьдановцев и развить ее в успех «отдельного полка Е Тина». Сочетая стремительные атаки с не менее стремительными контратаками и преследованием противника, «отдельный полк Е Тина» захватил господствующие высоты и, полностью разгромив два чанкайшистских полка, обеспечил себе победу на хребте Цисюлин («Семь вершин»).
В конце 1928 года 20-летний «Лесной барс» становится командиром полка 4-го армейского корпуса. В этот момент между ЦК КПК и Мао Цзэдуном вспыхнули разногласия относительно стратегии и тактики вооруженной борьбы. ЦК, следуя букве и духу указаний Коминтерна, настаивал на том, чтобы 4-й армейский корпус, развивая достигнутый успех, продолжал наступление на гоминьдановские войска, стимулируя тем самым революционный подъем в масштабах всей страны. Мао Цзэдун отстаивал целесообразность создания революционных опорных баз и сохранения живой силы до наступления «лучших времен». Линь Бяо безоговорочно поддержал Мао Цзэдуна. За этим первым актом открытой поддержки Мао последовали другие, не менее весомые.
В частности, в декабре 1929 года Линь Бяо активно поддержал инициативу Мао по проведению 9-й партийной конференции в Гутяне, на которой раскритикованный за проявление «местничества» Чжу Дэ признал верховенство Мао Цзэдуна и фактически отказался слепо исполнять прокоментерновские указания ЦК КПК.
В июне 1930 года Линь Бяо уже командир дивизии, а еще через полгода сменяет Чжу Дэ на посту командующего 4-м армейским корпусом и принимает на себя руководство операцией по противодействию первому карательному походу Чан Кайши на советские районы. Удача не покидает «Лесного барса». Ему удается не только как следует потрепать чанкайшистские части, но и захватить в плен главнокомандующего карательным походом Чжан Хойцзаня. Пленение и публичная казнь одного из ведущих гоминьдановских генералов получила широкий резонанс в Китае.
В марте 1932 года Линь Бяо назначается командующим 1-й армейской группировкой китайской Красной армии и по совместительству – командующим Восточной армией. Его авторитет и влияние поднимаются как на дрожжах.
Ему было тогда всего лишь 25. И он по-прежнему удачлив: в начале 1933 года душит в зародыше организованный Чан Кайши четвертый карательный поход против коммунистов. Громит гоминьдановские дивизии У Цивэя, Ли Мина и Чэнь Шицзи, любимых генералов Чан Кайши. В сражениях под Хуанпо и Хувань гоминьдановцы теряют убитыми и плененными многие десятки тысяч солдат и офицеров. За 1-й армейской группировкой закрепляется слава самой боеспособной и непобедимой в китайской Красной армии. За голову «Лесного барса» гоминьдан обещает награду в 100 тысяч долларов. Ему же эти громкие победы стоили трех серьезных ранений.
В январе 1935 года Линь Бяо принял активное участие в судьбоносном совещании в Цзуньи. По воспоминаниям его участников, он спокойно наблюдал за разгоревшейся на совещании дискуссией по докладу Мао Цзэдуна. Он был таким, как всегда. Когда взял слово, то предельно, по-военному, лаконично и четко занял сторону Мао Цзэдуна.
После того как в августе 1935 года все вооруженные силы КПК были сведены в две колонны: левую – западную и правую – восточную, Линь Бяо оказался в правой колонне под командованием Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая. Формально он значился заместителем командующего, фактически же был командиром 1-го отряда. Это лишало его самостоятельности, вкус которой он уже успел испробовать. Поэтому новое назначение пришлось ему не по душе и даже обидело. И в конце 1935 года он пишет рапорт с просьбой дать ему батальон и разрешить самостоятельно вести партизанскую борьбу с гоминьдановцами на юге провинций Шэньси и Ганьсу. Подобный каприз, случись он с кем-то другим из военачальников, неминуемо вызвал бы гнев у Мао Цзэдуна и суровое наказание. Линь Бяо же это сошло с рук.
Побывавший в Яньани в 1936 году Эдгар Сноу писал, что Мао и Линя связывают узы искренней дружбы. «Как-то вечером в антракте между актами в Антияпонском театре в Яньани, – подтверждает свои наблюдения американский журналист, – публика стала громко требовать, чтобы Мао и Линь спели дуэтом, от чего Линь смущенно отказался, предложив вместо этого спеть женщинам, сидящим в зрительном зале».
И еще одно любопытное наблюдение – штрих к портрету «Лесного барса». Это случилось в Чунцине, где Линь Бяо находился некоторое время в представительстве КПК при гоминьдановском правительстве. Чжоу Эньлай, также бывший в Чунцине, как-то попросил тогдашнюю жену Ван Биннаня немку Анну Ван научить Линь Бяо танцевать, чтобы хоть как-то оторвать его от письменного стола, к которому он словно прилип, разрабатывая наставления по боевой подготовке или же штудируя военную литературу. Что из этого вышло, можно судить по воспоминаниям самой Анны Ван: «Линь воспринял танцевальную терапию Чжоу без всякого восторга. Он подходил к фокстроту или танго, как к решению сложной стратегической задачи. Мне приходилось чертить схемы на своей ладони, чтобы объяснить ему шаги и ритм, и он их внимательно изучал. Тем не менее, а может быть, именно по этой причине, он так никогда и не стал хорошим танцором. Он сам называл свой танцевальный стиль «ездой рикши».
Одно время среди гонконгских и западных экспертов по Китаю бытовало мнение о том, что у Мао Цзэдуна и Линь Бяо много общего, что это две «родственные натуры». В частности, отмечалось, что они оба – выходцы из мелкобуржуазных семей, простые и скромные люди, которые «серьезно прислушиваются к мнению широких масс». Американская «Нью-Йорк таймс», к примеру, писала: «Мао и Линь действительно имеют много общего. Оба хорошо начитаны в марксистской и военной литературе, но обоим не хватает общей культуры. Они не говорят на иностранных языках и, насколько известно, за границей бывали лишь в Советском Союзе. И Линь и его учитель верят в войну как в главное орудие революционеров и не чуждаются ее. «Принесение в жертву небольшого числа людей в революционной войне окупается укреплением безопасности целых наций, – говорит Линь. Война может закалить народ и двинуть вперед историю».
О том, насколько честолюбив и тщеславен был Мао Цзэдун, говорить не приходится. Но, оказывается, таким же был и Линь Бяо. Та же «Нью-Йорк таймс» пишет: «Один из бывших соратников Линя, покинувший позже коммунистов, называет его «честолюбивым человеком, хотя и никак не показывавшим этого внешне»… Те немногие люди с Запада, которым довелось с ним встречаться, находят его приятным в общении, убедительным и скромным. Американские должностные лица, выступавшие в 1947 году в роли посредников в гражданской войне между коммунистами и правительством Чан Кайши, вспоминают, что лично Линь Бяо вел себя на переговорах очень скромно, но вел их очень ловко и твердо».
Как бы то ни было, но Мао Цзэдун явно симпатизировал «Лесному барсу», видя в нем не столько родственную натуру, сколько надежную опору в армии. Подчас дело доходило до открытой ревности.
«Товарищ Ван Мин, зачем вы подкапываетесь под моего Линь Бяо? Я вам вот что скажу: эту мою стену подкапывать не позволено!» – пишет в своих мемуарах известный деятель КПК, коминтерновец Ван Мин. И далее: «Слушайте меня, – продолжал Мао Цзэдун, – я вот уже второй десяток лет занимаюсь военной работой, за это время мне удалось сдружиться только с одним – с Линь Бяо. Он действительно мой человек. Его армия – единственная действительно моя армия, только на нее я могу полагаться. Остальные части 8-й и Новой 4-й армии – не мои. Так что вы должны быть осмотрительны; я ни за что не позволю кому бы то ни было подкапывать эту стену – Линь Бяо».
А вся вина Ван Мина состояла в том, что выступая на одном из митингов в городе Ханькоу весной 1939 года, он лестно отозвался о Линь Бяо, назвав его талантливым полководцем. Он действительно был таковым.
«Линь Бяо, – пишет в своих мемуарах Отто Браун, военный советник Коминтерна при ЦК КПК, – был самым молодым среди корпусных командиров. Выпускник Военной академии Вампу и командир роты во время Северного похода, после 1927 года он быстро стал командиром батальона, а затем полка. С 1931 года он командовал 1-м корпусом, обе дивизии которого славились быстротой маневра и использовались преимущественно для обходных маневров и окружения противника. Линь Бяо, несомненно, был блестящим тактиком партизанской и маневренной войны. Других форм боевых действий он не признавал. В военных вопросах, особенно когда речь шла об оперативном или тактическом руководстве, он не слушал ничьих советов».
Так, в начале января 1936 года Мао Цзэдун выступил на заседании Политбюро ЦК КПК с новым стратегическим планом, главной целью которого был выход Красной армии к границам Монголии для получения напрямую технической и материальной помощи от Советского Союза. План, получивший название «Восточного похода», вскоре стал трещать по швам. Неудачи преследовали то одни, то другие части Красной армии. Главная же тяжесть боев пришлась на 15-й корпус, который начал подавать сигнал SOS. Тогда Мао Цзэдун приказал Линь Бяо передать в распоряжение командования 15-го корпуса часть вверенных ему войск. Однако у «Лесного барса» был свой взгляд на сложившуюся ситуацию и он проигнорировал приказ Мао, несмотря на то, что 15-й корпус нес серьезные потери. Поведение Линь Бяо было осуждено на заседании Политбюро, которое, обвинив его в «местничестве», временно отстранило от командования 1-м корпусом и назначило начальником Военной академии в Яньани. По наблюдению Отто Брауна, присутствовавшего на заседании Политбюро, «Линь Бяо дулся и молчал – правда, не по политическим, а по чисто личным мотивам».
И еще один пример «ослушания» Линь Бяо.
В конце 1937 года 8-я полевая армия, в составе которой была 115-я дивизия под командованием Линь Бяо, двигалась в Восточную Шаньси между городами Датуном и Тайюанем и в какой-то момент оказалась в тылу японских войск, следовавших по автомобильной дороге через перевал Пинсингуань на юг. «Лесной барс» решил не упускать шанса и атаковать японскую бригаду в узком ущелье, где она не могла развернуться в боевые порядки. Однако срочный запрос в Яньань остался без ответа, что было равносильно отказу. И Линь Бяо решил тогда действовать на свой страх и риск. Японская бригада была полностью уничтожена. На поле боя остались 3 тысячи японских солдат и офицеров. 115-я дивизия захватила богатые трофеи.
Победу «Лесного барса» бурно праздновали в Яньани. По этому случаю сочинялись песни и сказания, которые исполнялись хоровыми и танцевальными коллективами и, конечно же, традиционными уличными актерами и рассказчиками. В партийных организациях проводились торжественные собрания, в учебных заведениях, в частности в антияпонском университете сопротивления «Канда», читались лекции. «Пинсингуань» стал крылатым словом, хрестоматийным примером правильности учения Мао о партизанской войне. Так Мао Цзэдун использовал блестяще проведенную Линь Бяо войсковую операцию для самовосхваления и укрепления своего полководческого гения.
Но «Лесной барс» не согласился с этим и в знак протеста направил в… Коминтерн дезавуирующее Мао сообщение: «Когда начались бои между японской армией и армией гоминьдана, я неоднократно запрашивал разрешения у ЦК организовать против японцев сильный удар. Ответа никакого я не получил, и мне пришлось дать бой под Пинсингуанем по своей инициативе…»
…После громкой победы у Пинсингуаня Линь Бяо провел целый ряд успешных боев против японских захватчиков, в частности у Синькоу и Ниньу, в Северо-Восточной Шаньси, близ Гуанлина, Лайюаня и других уездных городов в обширном пограничном районе ШаньсиХэбэй. В одном из таких боев он получил тяжелое межреберное пулевое ранение. Поэтому вынужден был перебраться в Яньань, где его достаточно долго, но безуспешно пытались поставить на ноги китайские врачи. В конечном итоге, по решению ЦК КПК он отбыл зимой 1939 года на лечение в Советский Союз.
Там он достаточно быстро пошел на поправку. По некоторым сведениям, в том числе из китайских источников, Линь Бяо, будучи в Советском Союзе, принимал участие в Великой Отечественной войне, в частности в обороне Ленинграда.
Но в январе 1942 года он получил указание вернуться на родину. И 17 февраля уже был в Яньани. По случаю его возвращения Мао Цзэдун устроил торжественный прием. «Лесной барс» оценил это и, выступая на приеме, назвал Мао Цзэдуна полновластным руководителем КПК в присутствии всех высокопоставленных военачальников Красной армии. Мао в долгу не остался – Линь Бяо получил должность секретаря Северо-Восточного бюро ЦК КПК, а на VII съезде в 1945 году был избран членом ЦК КПК.
Вскоре после того, как на базе отрядов 8-й армии и Новой 4-й армии в Маньчжурии была сформирована так называемая Объединенная демократическая армия численностью до 300 тысяч штыков, Линь Бяо назначается ее командующим, а Пэн Чжэнь – комиссаром. Так начался новый этап в жизни и военно-революционной деятельности «Лесного барса».
