Текст книги "Китайская головоломка"
Автор книги: Аркадий Жемчугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
«Красная императрица»
Когда я говорю, что председатель Мао допустил множество ошибок, я имею в виду также ту ошибку, которая называется Цзян Цин. Это очень, очень плохая женщина. Она настолько плоха, что все то плохое, что говорится о ней, еще недостаточно плохо, и если вы спросите меня, что я мог бы сказать в ее оправдание, то я отвечу: ничего не могу. Для Цзян Цин нет никакого оправдания. Цзян Цин – это уже хуже некуда.
Дэн Сяопин
Когда Чжун Хуаминь и Артур Миллер, гонконгские эксперты по Китаю, или, как их там называли, first-class China-watchers (первоклассные наблюдатели за Китаем), решили написать книгу о Цзян Цин, то к своему величайшему удивлению обнаружили, что в «Китае нет ни одной официальной публикации, на которую можно было бы сослаться как на достоверный источник, чтобы назвать точную дату ее рождения. В одних источниках указывается 1910 год, а в других – 1913». Это представлялось им тем более странным и даже необъяснимым, что в стране бушевала инициированная Мао Цзэдуном «великая пролетарская культурная революция» и Цзян Цин играла в ней одну из ключевых ролей, была правой рукой «великого кормчего». Ее называли красной императрицей. Но никто толком не знал даже основных вех ее биографии, в том числе дату ее рождения. Ее прошлая жизнь оставалась тайной. Почему? Что скрывалось за этим: чрезмерная скромность или что-то иное?
На протяжении всей своей жизни Цзян Цин лишь дважды позволила себе поделиться, причем с иностранцами, кое-какими воспоминаниями о своем детстве, семье, родителях, об учебе.
Первый раз это случилось в декабре 1942 года в Яньани. Тогда в беседе с П. П. Владимировым, связным Коминтерна при ЦК КПК, она рассказала, что ее первое имя – Ли Юньхэ, а артистическое – Лань Пин, что родилась она в 1912 году в городе Чжучэне провинции Шаньдун, в бедной семье, что отец умер рано, и мать нанялась в прислуги». Мать обожала дочь и на свой мизерный заработок сумела ей дать начальное образование. Семнадцати лет Цзян Цин поступила в шаньдунскую провинциальную школу под новым именем Ли Шуцзя. В 1929 году перешла в институт города Циндао с прочной мечтой о театральной карьере.
Из ее последующих отрывочных воспоминаний, у П. Владимирова сложилось мнение, что «свою карьеру Цзян Цин устраивала с помощью влиятельных покровителей. Так, с толстосумом Хуан Цзинем в 1934 году она переезжает в Бэйпин (тогдашнее название Пекина. – А. Ж.), где после знакомства с Пэн Чжэнем включается в подпольную революционную деятельность. В пьесах современных китайских авторов играла роли бедных крестьянок. Затем с профессором шаньдунской театральной школы Вань Лайтянем следует в Шанхай. Профессор устраивает ее в кинофирму «Мин Син» («Яркие звезды»). Она снимается в патриотических антияпонских фильмах. Прежде чем стать подругой Мао Цзэдуна, Цзян Цин сменила четырех покровителей. И каждый был ступенькой вверх по лестнице общественного положения. «Эти сведения непроверенные и, возможно, неточные», – предупреждает П. Владимиров.
Второй раз «красная императрица» приоткрылась Роксане Уитке, профессору истории Ньюйоркского университета, синологу. 38-летняя американка приехала в Китай в надежде собрать материалы для своей научной работы о положении китайских женщин. Однако к ней неожиданно проявила интерес Цзян Цин. Их первая встреча, состоявшаяся в Пекине летом 1972 года, получила продолжение на юге Китая, куда Роксана Уитке была доставлена на специальном самолете. Там, в окрестностях Гуаньчжоу, за первой беседой последовала вторая. Потом третья, четвертая… Целая серия продолжительных бесед.
Такого не мог позволить себе ни один из высших руководителей Китая. Партия установила на это негласное табу. Исключением был лишь Мао Цзэдун, положивший глаз на Эдгара Сноу. Через него Председатель КПК регулярно оповещал мир о многочисленных перипетиях на своем жизненном пути, о своих взглядах на мироустройство, разъяснял суть своих великих деяний и грандиозных замыслов. Теперь вторым исключением самовольно стала четвертая жена председателя.
«Вы, наверное, слышали об Эдгаре Сноу, – обратилась Цзян Цин к американке. – Его книга о председателе Мао была очень популярной на Западе. Вы молоды, талантливы. Напишите обо мне – и станете вторым Сноу, к вам придут слава и успех».
Однако Цзян Цин не собиралась ворошить старое, копаться в собственном белье.
«Вас интересует мое прошлое? – начала она свою первую беседу. – Что ж, я постараюсь вкратце рассказать о нем.
Мое настоящее имя Ли Юньхэ. Я очень люблю его. «Юнь» – это облака, а «хэ» – журавль. Представляете, как это красиво: в голубоватой дымке облаков взмывает ввысь грациозная птица! В Китае в ходу поговорка: «Журавль всегда выше кудахтающих кур». Так говорят о незаурядной натуре, выделяющейся среди серой массы…»
Кого она подразумевала под «незаурядной натурой», догадаться нетрудно. Сложнее объяснить, почему она ни словом не обмолвилась о фамильном иероглифе «Ли»? Откуда он взялся? Это фамилия отца?
«…Отчего я поменяла имя? Когда приехала в Шанхай искать работу, оказалась на киностудии. Там один из режиссеров дал мне псевдоним Лань Пин, но в иероглиф «пин» случайно добавили лишнюю черту, и получилось «Голубое яблоко». Забавно, не правда ли?
А когда я стала революционеркой и очутилась в Яньани, то выбрала себе мое нынешнее имя. «Цзян» – это «река», а «Цин» означает цвет, близкий к голубому, только еще более глубокий и насыщенный. Это мой любимый цвет. Раньше я всегда носила одежду голубых тонов. От бледного до иссиня-черного. Это изысканно и строго. Не правда ли?»
«…Я выросла в старом обществе, – продолжала Цзян Цин. – И мое детство иначе, как жалким не назовешь. Когда я родилась, моему отцу вот-вот должно было стукнуть шестьдесят, а матери уже перевалило за сорок. Мы жили очень бедно. Питались впроголодь. Отец плохо относился к матери, не было дня, чтобы он не бил ее. Доставалось и нам, мне и моим братьям и сестрам.
Однажды, возвращаясь домой из школы, я увидела идущего навстречу пожилого китайца с коромыслом на плече. На концах коромысла болтались отрубленные человеческие головы. Они кровоточили, оставляя жуткий след на земле. В те времена рубили голову за малейшую провинность. И картина, которая предстала предо мной, считалась обыденной. Пожилой китаец, покачиваясь в такт вибрирующему коромыслу, спокойно прошел мимо меня. А я была потрясена. Не помню, как добежала до дома. Бросила учебники на пол и, словно подкошенная, упала на кровать. Меня била дрожь, как в лихорадке…
Я думаю сказанного достаточно, что бы представить мое детство».
Цзян Цин смолкла. Хранила молчание и Роксана Уитке. У нее, конечно были вопросы к рассказчице. Но ее предупредили, что красная императрица не терпит, когда ее прерывают дополнительными вопросами или обращаются с просьбой что-то уточнить. Американке оставалось лишь довольствоваться услышанным.
Тайну биографических секретов Цзян Цин удалось в какой-то мере приоткрыть Чжун Хуаминю и Артуру Миллеру. Им посчастливилось разыскать в Гонконге, Японии, на Тайване и даже в Америке сверстников четвертой жены председателя Мао. Одни из них учились вместе с ней в средней школе, другие – в театральном училище, третьи довольно близко знали ее по совместной работе в кино и театре, наконец, четвертые были в курсе ее жизненных передряг и любовных похождений. В результате получилась довольно полная и, судя по всему, правдивая картина. Но Чжун Хуаминь и Артур Миллер признают, что им, например, так и не удалось точно установить год рождения Цзян Цин. В одних случаях им «твердо называли» 1914 год, в других – убеждали, что она «несомненно родилась в 1915 году».
Так или иначе, но родилась она в уеэде Чжучэн провинции Шаньдун. Ее крестили в баптистском храме и нарекли Шумэн. Отец ее носил фамилию Луань. Так что в самом раннем детстве она была Луань Шумэн. Кем был отец – сказать достаточно трудно. По одним сведениям, он промышлял торговлей, по другим – был крестьянином-середняком, по третьим – аж, «колесных дел мастером»! Одни утверждают, что это была семья со средним достатком, другие что они нищенствовали.
Отец умер, когда Шумэн была маленькой. Овдовевшая мать, здоровье которой оставляло желать лучшего, вынуждена была пойти в услужение в богатую семью, что позволяло хоть как-то сводить концы с концами.
Когда Шуман исполнилось семь лет, они с матерью перебрались в провинциальный центр город Цзинань и обосновались у Ли Цзумина, деда по матери, работавшего управляющим в одной из средних школ города. Благодаря своим связям в просветительских кругах он сумел устроить внучку в подготовительный класс при Провинциальной первой педагогической школе. Через шесть лет она закончила школу. О том, что произошло с ней после этого, никаких достоверных сведений нет.
По одной версии, в силу крайне стесненных финансовых обстоятельств мать решилась на то, чтобы продать 1314-летнюю Шумэн. Такое довольно часто практиковалось в те времена. Но Шумэн взбунтовалась, обратившись в полицию с просьбой защитить ее от рабства. Случилось так, что как раз в это время, весной 1929 года, было объявлено о наборе молодежи в только что открытое Провинциальное экспериментальное драматическое училище. И полицейские власти ничтоже сумняшеся направили Шумэн в это училище.
По другой версии, за год или два до окончания школы Шумэн лишилась матери – она умерла. Но дед, несмотря на действительно стесненные материальные условия, все-таки оставил внучку у себя и позаботился, чтобы она окончила школу. Более того, он дал ей свою фамилию Ли и новое имя Юньхэ, то самое, которое Цзян Цин назвала П. Владимирову и Роксане Уитке своим настоящим именем. А дальше случилось такое, что иначе, как детективной историей не назовешь: пятнадцатилетнюю Шумэн похитили! Киднэппинг был поставлен на широкую основу. Девушек похищали и затем продавали в ночные клубы, кабинеты массажа, а то и в… театральные труппы. Для престарелого Ли Цзумина, не имевшего своей семьи, это был страшный удар. Как он любил говорить: «Юньхэ – моя семья, а я – ее семья».
Все его попытки найти внучку оканчивались неудачей. Каково же было его изумление, когда он год спустя на спектакле в цзинаньском театре увидел выступающую на сцене внучку! Он тотчас через влиятельных друзей вступил в переговоры с похитителями и, заплатив выкуп, вернул себе Юньхэ. Но перед ним была уже не прежняя девушка-подросток, напоминавшая еще не распустившийся девственный цветок, а привлекательная, рафинированная, с прекрасными манерами и навыкам общения юная леди. Она вела себя настолько самоуверенно, что уже успела получить прозвище «высокомерная мисс Ли». И еще одну, новую черту заметил в своей внучке престарелый дед: тягу к приключениям, которые, в частности, сулила ей театральная жизнь. Она решительно отвергла его предложение продолжить учебу в общеобразовательном институте, хотя он обещал помочь ей в этом. Но «высокомерная мисс Ли» предпочла устроиться в Шаньдунское провинциальное экспериментальное драматическое училище. Его номинальным директором считался приглашенный из США драматург Чжао Таимо. Фактически же всеми делами в училище заправляли Ван Бишэн и его супруга У Жуйянь, популярные в то время знатоки пекинской оперы и драмы на диалекте путунхуа. Что же касается Чжао Таймо, то он обосновался в красивом портовом городе Циндао, где устроился деканом местного университета.
Учеба в училище шла у Юньхэ ни шатко ни валко. Ее однокашники, в частности Вэй Хулин, шанхайская звезда кино и театра 3040-х годов, и Чжао Юньшэнь, популярнейший исполнитель пекинской оперы, не смогли припомнить, чтобы «высокомерная мисс Ли» хоть как-то проявила себя на сцене училища, на которой каждую субботу и воскресенье непременно игралась опера или ставился драматический спектакль, показала свои актерские возможности, заявила о себе.
«Мисс Ли» недолго ходила в девицах. Своего суженого-ряженого по фамилии Пэй она разыскала там же, в училище. Они быстро поженились и так же быстро расстались. Потому-то, видно, не сохранилось никаких хотя бы отрывочных сведений о первом муже Цзян Цин, даже о его имени.
В начале 1933 года Юньхэ бросает учебу в драматическом училище и, навсегда вычеркнув из своей жизни любящего деда, а заодно и первого мужа, перебирается в Циндао, где представляется как Ли Циньюнь. Кстати, в гонконгском справочнике «Кто есть кто в Китае» за 1967 год Ли Циньюнь фигурирует как настоящее имя Цзян Цин.
В Циндао она напрашивается на прием к Чжао Таймо и продолжает напоминать ему о себе до тех пор, пока он не устраивает ее на работу в университетскую библиотеку.
По единодушному мнению всех, кто так или иначе знал ее, она умела играть на чьем-либо терпении до тех пор, пока не добивалась того, чего хотела.
Став сотрудницей библиотеки, Циньюнь переключается с Чжао Таймо на его супругу Юй Шань и входит к ней в доверие, причем настолько, что двери дома этого благородного семейства открываются перед «мисс Ли» в любое время дня и ночи. Главным объектом своих вожделений Циньюнь избрала Юй Цивэя, кузена мадам Юй Шань. Она заприметила красавчика в университете, где он слыл не только покорителем девичьих сердец, но и талантливым проповедником популярных тогда в студенческой среде левых идей. Он был членом компартии, в которую вступил в 1932 году. Кроме того, приходился племянником гоминьдановскому министру обороны Юй Давэю. Нетрудно догадаться, почему «мисс Ли» положила на него глаз и, долго не раздумывая, стала его любовницей. Более того, она прониклась его левыми идеями, стала активной сторонницей прокоммунистической деятельности, которой занимались в Циндао многие киноактеры.
Однако любовный роман с Юй Цивэем оказался, к великому сожалению «мисс Ли», скоротечным. Она сумела только понравиться ему, но не покорить его сердце. Он видел в ней лишь очередную девочку. В том же, 1933 году Юй Цивэй уехал в Пекин, навсегда порвав с Цзян Цин. Впоследствии он, приняв имя Хуан Цзин, дорос до министра машиностроения КНР. Умер в 1958 году.
В 1934 году Чжао Таймо и Юй Шань принимали у себя в Циндао своего старого друга Си Туншаня, директора одной из шанхайских киностудий. Цзян Цин, как говорится, оказалась в нужное время в нужном месте – в доме Юй Шань в вот самый момент, когда туда пожаловал высокий гость из Шанхая. Естественно, она была представлена ему. И конечно же, докучала гостю до тех пор, пока он не согласился взять ее с собой в Шанхай.
* * *
Шанхай начала 30-х годов считался «китайским Голливудом», фабрикой грез. Добрый десяток киностудий, поставивших кинобизнес на поток, словно магнит притягивали к себе со всего Китая писателей, сценаристов, режиссеров и, конечно, артистов. Каждый из них надеялся поймать здесь за хвост жар-птицу, обрести известность и богатство.
Она объявилась в богемном мире Шанхая не как Ли Юньхэ или Ли Циньюнь, или, наконец, «высокомерная мисс Ли», а как «честолюбивая актриса Лань Пин – «Голубая яблонька».
«…В молодости я была совсем другой, – откровенничала Цзян Цин в беседах с американкой. – Очень эмоциональной. Со мной происходила тьма романтических историй. Во мне вообще нет ни капли феодальных предрассудков, которыми обычно напичканы китаянки. Я всегда веду себя так, как мне подсказывает чувство…
Знаете, я больше всего люблю наш Шанхай, – продолжала она. – Иностранцы называют его раем для ловкачей и авантюристов. И пожалуй, в этом есть немалая доля истины. Но мне очень нравятся, например, шанхайские уличные песенки – простые, непосредственные.
Когда я приехала в Шанхай, меня стали осаждать толпы поклонников. О, на какие только уловки они не пускались! До сих пор всех помню по именам. Потом многие из них достигли больших высот. Ну а теперь большинство уже свергнуты…»
Первым, на кого «высокомерная мисс Ли» положила глaз в Шанхае, был нектo Чжан Гэн, один из руководителей местной организации КПК. Она знала что делала: многие киностудии Шанхая контролировались коммунистами. И связь с Чжан Гэном сулила прекрасные перспективы. Но вот беда! Чжан Гэн всерьез увлекся ею и объявил своим товарищам по партии и кинобизнесу, что Лань Пин – «его девушка», что она «принадлежит ему и только ему» и станет его женой, и строго предупредил, чтобы «никто не дотрагивался до нее».
Покорная, бессловесная, верная спутница жизни важного партийного функционера – это было не для Лань Пин. Она решительно отказала Чжан Гэну, к его немалому удивлению. Отказала и тотчас переключилась на Тан На. Вскоре без малейших возражений, а точнее с величайшей радостью стала законной женой этого очень популярного тогда в Шанхае актера, сценариста и кинокритика.
Тан На ввел молодую жену в круг своих обширнейших знакомств в мире искусства. Лань Пин с ее умением преподнести себя, понравиться быстро обзавелась полезными друзьями, приятелями и просто нужными связями. На первый взгляд, все складывалось у нее как нельзя лучше. Но это только на первый взгляд…
«Актерская труппа, – вспоминают старые знакомые Цзян Цин по миру кино в Шанхае, – это обычно единое целое. Вместе селятся. Вместе питаются. Вместе проводят досуг. Все у всех на виду. Но только не Лань Пин. Эта всегда держалась где-то в сторонке. Сама по себе. Даже питалась в одиночку, в своей комнатушке. Посочувствовать кому-то, посодействовать коллеге, поддержать его хотя бы морально – ей такое и в голову не приходило. А вот подстроить подлянку ради собственной выгоды – тут она была горазда. У нее все заботы были только о себе. Эгоистичная и честолюбивая она знала чего хочет и как можно этого достигнуть. Хотя ей не всегда это удавалось».
Имея при себе знаменитого мужа, Лань Пин не смогла пробиться на большой экран. Ее уделом были роли «заднего плана», или, как еще их называли, «роли декоративного плана». Не только ведущих, но даже второстепенных ролей ей никто не предлагал. По оценке ее бывших коллег, «она была какой-то безликой, пожалуй, одной из самых заурядных среди актрис Шанхая. Правда, изредка ее фотографии мелькали на газетных полосах. Но только потому, что ее мужем был Тан На».
Нетрудно догадаться, почему между Лань Пин и Тан На стали возникать недомолвки и тихие семейные ссоры, которые неминуемо переросли в громкие, на весь богемный мир Шанхая, скандалы. Они достигли своего апогея, когда Тан На, как и положено мужу, последним узнал о том, что его избранница еще до истечения медового месяца легла в постель с кинорежиссером Чжан Минем в надежде заполучить таким путем ведущую роль в его фильме «Тайфун» («The big Thunder Storm»). Достойно оценив ее любовный пыл, ее темперамент, Чжан Минь тем не менее роли ей не дал.
Кризис в своей супружеской жизни Лань Пин решила очень просто. Упаковала чемоданы и, не сказав мужу ни слова, исчезла. А через несколько дней объявилась в родной Цзинани, откуда с наслаждением следила по газетам за тем, как шанхайский мир богемы перемывает ей косточки и сочувственно обсуждает неудавшуюся попытку Тан На свести счеты с жизнью. Она искренне радовалась тому, что ее имя отныне на слуху не только в Шанхае, но и во многих других городах и весях.
* * *
Летом 1937 года японские войска вторглись в Китай, 13 августа Шанхай подвергся бомбардировке. Киностудии стали спешно перебираться во внутренние районы страны, подальше от боевых действий. Одна из них, а с ней труппа актеров, среди которых оказалась Лань Пин, обосновалась сначала в городе Ухань, но вскоре война пришла и туда. И студия переехала в гор. Чунцин провинции Сычуань. Там «Голубой яблоньке» улыбнулась удача. Ей предложили ведущую роль в антияпонском фильме «Китайские дети». Причем играла она в паре с самим Чжао Данем, звездой первой величины. В фильме он – молодой крестьянин. Она – его жена. Они страстно любят друг друга. Причем, как выяснилось вскоре, не только на съемочной площадке. Вот-вот должен был разразиться скандал. Его сумел предотвратить Чжао Дань, которому небезразлична была репутация и примерного семьянина. Он порвал с «голубой яблонькой», и ему все сошло с рук. А та не избежала наказания – потеряла вроде бы обещанную ей роль в следующем из антияпонской серии фильме «Это бескрайнее пустое небо» («The Long Empty Sky»). За первым ударом судьбы последовал второй. Несколько месяцев спустя студия и труппа перебазировались в Яньань, уже ставшую главной опорной базой КПК. Однако «Голубую яблоньку» с собой не взяли. Пришлось ей в одиночку добираться до Яньани.
* * *
Су Исинь работал в яньаньском Институте искусств имени Лу Синя в должности директора по учебной части. В круг его служебных обязанностей входил контроль за деятельностью укомлектованных из артистов пропагандистских бригад, разъезжавших по городам и весям. «Голубую яблоньку» такая работа вполне устраивала. Поэтому вскоре импозантный джентльмен с блестящим европейским образованием и великосветскими манерами, каким был Су Исинь, стал то ли любовником, то ли гражданским мужем Лань Пин. Но через некоторое время она пришла к выводу, что явно обманулась с выбором «всесильного мужа». По меткому выражению ее коллег, она поняла, что «вышла замуж за рядового чиновника, полагая, что он – начальник департамента».
…Мао Цзэдун время от времени выступал с лекциями в Институте искусств имени Лу Синя. Ему импонировала там слушательская аудитория. Сплошь деятели литературы, театра, кино. Многие с громкими именами. Воспитанные, образованные, умеющие слушать и понимать услышанное.
Во время одной из таких встреч с миром богемы привычную тишину зала вдруг нарушили чьи-то аплодисменты и возгласы «Хао!» («Хорошо!»), а затем «Дуй» («Правильно!»). Потом это повторилось еще и еще… Возмутительницей спокойствия, как успел заметить Председатель КПК, была молодая особа в первом ряду, прямо напротив него. Едва он закончил лекцию, как она вскочила со стула и обратилась к нему с каким-то нелепым, не к месту, вопросом. Тем не менее он посчитал целесообразным отметить ее «любознательность и усердие в учебе».
Для «мисс Ли» этого было вполне достаточно, чтобы почувствовать что она попала в «десятку». Председатель Мао был в тот момент «соломенным вдовцом». Его третья жена уже длительное время находилась на лечении в Москве. А он слыл большим поклонником слабого пола. «Голубая яблонька» была уверена, что ее большие глаза, ухоженная кожа, а главное – все, что до этого безотказно действовало на мужчин, не могло оставить равнодушным Мао Цзэдуна…
Видному советскому дипломату и ученому, тонкому знатоку Китая, а также женской красоты Михаилу Степановичу Капице довелось впервые наблюдать Цзян Цин как раз в ее яньаньский период. Правда, не в самой Яньани, а в Чунцине, в здании советского посольства.
«Однажды, незадолго до переезда посольства из Чунцина в Нанкин, в посольство пришла Цзян Цин. Она была в Чунцине по пути из Москвы в Яньань, где проходила лечение. Ей тогда было 32 года. В прошлом шанхайская актриса, она перебралась в Яньань, где ее приметил Мао Цзэдун… По молодости я думал, что артистки должны быть красивыми. Цзян Цин не была красавицей. Она была худощава, выше среднего роста, причем верхняя часть тела была длиннее нижней. Была одета в серый френч и брюки, которые не могли сделать привлекательной даже Элизабет Тейлор. Держалась скромно, показывала флакон духов «Красная Москва», который ей подарили в СССР и который она собиралась открыть после победы…»
Подытоживает же свои наблюдения он следующими словами: «Мне, как и Марксу, ничто не было чуждо, и я не рубил себе палец подобно отцу Сергию. Но когда я увидел Цзян Цин, я задал себе вопрос: мог ли я поухаживать за ней как за женщиной, и ответ был: «Нет, конечно, нет!»
…Вскоре после той самой лекции Лань Пин отправилась в Яньцзялин. Солдатам, охранявшим резиденцию Мао Цзэдуна, она объяснила, что ей необходимо обсудить с председателем Мао «некоторые идеологические вопросы». Ее пропустили.
К себе в общежитие она вернулась к обеду следующего дня. А ближе к вечеру вновь устремилась в Яньцзялин. Ее не смущало, что у председателя была законная жена, родившая ему пятерых детей. Не смущало и то, что он на двадцать лет старше ее. Летом 1943 года она насовсем перебралась в пещеру Мао Цзэдуна. И из Лань Пин, «Голубой яблоньки», превратилась в Цзян Цин, «Голубую реку».
Соратники Мао Цзэдуна по партии были с самого начала категорически против его брака с легкомысленной «мисс Ли», о прошлом которой были детально осведомлены. Они и, разумеется, их боевые подруги-жены недвусмысленно давали понять, что никогда не примут «мисс Ли» в свой круг. Однако переубедить председателя им не удалось. Да и сама «мисс Ли» показала, что может постоять за себя.
В один прекрасный день она нежданно-негаданно заявилась на заседание руководителей КПК и с порога объявила: «У меня для вас хорошая новость. Председатель и я стали жить вместе». Оторопевшие партийные боссы отреагировали на «хорошую новость» гробовым молчанием. Председательствовавший на заседании Мао Цзэдун тоже проглотил язык. Тогда Цзян Цин продефилировала по залу заседаний, нарочито выставляя напоказ свой неестественно большой живот. Она была беременна. А с этим уже никто из участников заседания не мог не считаться.
Как уже отмечалось выше, в конечном итоге ЦК дал Мао Цзэдуну согласие на брак с «мисс Ли», но при условии, что она не будет лезть в политику и дела партии, а также публично появляться как жена председателя.
Цзян Цин спокойно восприняла вынесенный ей вердикт, поскольку верила в мудрость древнего китайского изречения: «Кто разделил ложе с драконом, будь то супруга, наложница или даже служанка, тот вместе с драконом и царствует».
* * *
По воспоминаниям тех, кто тогда тоже обитал в яньаньских пещерах, Цзян Цин рядом с неторопливым, рыхловатым Мао Цзэдуном смотрелась юной хрупкой девушкой. Она старалась во всем угождать ему, предугадывать каждое его желание: вовремя придвинуть поближе его любимый шезлонг, подать кружку с крепчайшей китайской водкой, насыпать ему в ладонь ароматный жареный арахис. А во время беседы или застолья Мао Цзэдуна с кем-либо из его соратников или гостей – изловчиться вставить к месту пару слов: «Ах, как много работает мой муж, все пишет и пишет, пока рука не отнимается». Она умела выбрать момент, чтобы ублажить председателя – завести патефон с записями столь любимых им старинных китайских опер. Следила за его здоровьем, питанием и даже за одеждой. Но было бы ошибкой думать, что она выполняла роль прислуги. Отнюдь нет. Она сумела стать его соратницей, причем весьма влиятельной, в непрекращавшейся борьбе за власть.
Фактически Цзян Цин стала его личным секретарем и, что важнее, полновластной хозяйкой его домашней канцелярии, включая секретную переписку. Она контролировала распорядок его дня, назначала и отменяла встречи. И он безропотно подчинялся ей. Дело доходило до того, что Мао Цзэдун не позволял лечащему врачу измерять температуру и не принимал лекарств, если рядом не было Цзян Цин.
Зная, что ее муженек слабоват по женской части, Цзян Цин постаралась и здесь установить свой порядок. Танцами в Яньани увлекались все, включая самого Председателя КПК. Они регулярно устраивались в Ваньпзяпине. Цзян Цин посещала их вместе с мужем. Более того, она сама подбирала ему самых смазливых партнерш. И делала это с одним лишь умыслом: каждая красавица, которую она подводила к Мао Цзэдуну, отдавала себе отчет в том, что ей позволено лишь потанцевать с председателем, но не более. Правда, и в этих условиях он не упускал своего шанса. И не только на танцах.
«Для Цзян Цин, – пишет в своих мемуарах П. Владимиров, – характерна крайняя целеустремленность. Она преодолевает препятствия и упорно стремится к почетному положению в обществе. Свой темперамент подчиняет рассудку. Не знает жалости к себе, ее заботит только карьера. Пока молода, спешит к цели… Честолюбие и карьеризм накрепко связывают Цзян Цин с Мао Цзэдуном. Чувства подкрепляются сходством натур».
Ситуация в корне изменилась вскоре после провозглашения 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики. Став ее председателем и почувствовав себя императором, Мао Цзэдун дистанцируется от своей четвертой жены. У китайских императоров помимо жен всегда были гаремы. Поэтому их жены проживали отдельно от своих повелителей.
Мао Цзэдун и Цзян Цин также стали жить раздельно. Приняв это как должное, «Голубая река» не могла отделаться от мысли, что председатель, на радость своему окружению, может развестись с ней. Этот страх делал ее злой, желчной, истеричной даже в общении с преданной ей прислугой. Не могла она смириться и с тем, что у ее мужа все-таки появился гарем – в Чжуннаньхае регулярно устраивались танцы с приглашением молоденьких девушек из разных ансамблей, и Мао Цзэдун уводил в расположенную поблизости спальню понравившуюся ему девушку или даже несколько девушек одновременно и проводил с ними целые недели. Время от времени Цзян Цин совершала «набеги» в эту спальню и в присутствии «наложниц» учиняла шумные скандалы. Но это ничего не меняло. Ближайшее окружение председателя молчало. Ведь оно изначально было против брака Мао Цзэдуна с «мисс Ли» и теперь продолжало в упор не видеть ее. Она по-прежнему оставалась для них чужой и ей давали понять это в большом и малом.
Когда в июне 1949 года в Пекине была созвана учредительная конференция Всекитайской федерации работников литературы и искусства, ее имя не включили даже в список гостей. А ведь многие участники и даже инициаторы этого форума знали ее по прошлым временам, по совместной работе в театре и кино, поддерживали с ней контакты в яньаньский период.
Еще более звонкую пощечину получила она в 1955 году, когда ее, даже не поставив в известность, вывели из состава правления Общества китайско-советской дружбы, организации в те годы весьма престижной, но сугубо общественной, никак не влиявшей на политику высоких партийных и государственных инстанций, в деятельность которых Цзян Цин запрещено было вмешиваться.
«Моральный террор», как окрестила это сама Цзян Цин, прекратился, когда ее муж стал замышлять «великую пролетарскую культурную революцию». Вспомнив о своей соратнице яньаньского периода, он привлек ее к подготовке и реализации этой революционной идеи.
«Цзян Цин, – отмечают Чжун Хуаминь и Артур Миллер, – оказалась верной женой, согласившись стоять в стороне до тех пор, пока сам Мао Цзэдун не вовлечет ее в борьбу за его идеи. После приблизительно тридцати лет супружества Мао смог довериться своей жене во времена, когда он, вероятно, с трудом мог верить кому-либо еще. Об этом говорит и то обстоятельство, что Цзян Цин в период культурной революции ни разу не приклеивался ярлык «экстремистки», хотя она безусловно заслуживала этого как в Китае, так и за его пределами. Есть доказательства того, что она в самые последние моменты подталкивала «культурную революцию» в более радикальном направлении, чем, скажем, остальное руководство».
