Текст книги "Китайская головоломка"

Автор книги: Аркадий Жемчугов

Все не так, как у других

На нашем компасе черная стрелка указывает на север, а на китайском – на юг. Китайские книги издревле открывались не справа налево, как у нас, а слева направо. Зато строчки читались справа налево, да к тому же не по горизонтали, а по вертикали. Китайский обед начинается отнюдь не с супа. Он заканчивается им. Сорокаградусную у нас рекомендуется «перед употреблением охлаждать», а китайцы свой шестидесятиградусный «байгар» с превеликим удовольствием опрокидывают изрядно подогретым. Траурный цвет у них не черный, а белый. Они не вдевают нитку в иголку, а, наоборот, иголку надевают на нитку. Чтобы остановить мула, китаец кричит «но», а чтобы заставить животное вновь тронуться в путь, изрекает знакомое нам «тпру». Все наоборот.

Даже черти у китайцев какие-то особенные. У нас черт – хитрющая бестия. Его на мякине не проведешь. Ихний же черт нашему в подметки не годится. Достаточно перед входной дверью поставить ширму или соорудить нечто похожее, и китайский черт не проникнет в дом: не скумекает, что ширму можно обойти сбоку.

У них нет религии в привычном для нас смысле этого слова. Их конфуцианские, даосские и буддийские храмы и кумирни заполнены статуями бесчисленных божеств. Китайцы поклоняются им, просят помощи в своих молитвах. И в то же самое время гневаются на богов, если те не откликаются на призывы о помощи. Китайцы, не стесняясь в выражениях, ругают богов и даже бьют их палками, коль скоро те не совершают испрошенных чудес. Даже императоры позволяли себе наказывать богов.

Когда Поднебесную очередной раз постигла сильная засуха, маньчжурский император Цяньлун отправился в храм «Черного дракона», расположенный близ Пекина, в районе Сишаньских холмов, с тем, чтобы помолиться о ниспослании дождя. Дракон, как показалось императору, не внял его молитве. Тогда разгневанный Цяньлун повелел изгнать дракона из храма и сослать в один из пустынных районов на северо-востоке страны. Дощечка с надписью «Черный дракон» была тотчас вынесена из храма, погружена на простую крестьянскую арбу и увезена к месту ссылки. Но чем дальше от Пекина удалялась арба с дощечкой, тем жарче становилось в столице и ее окрестностях. До места ссылки «Черный дракон» так и не доехал: над Пекином сгустились плотные тучи и грянул сильнейший ливень. Цяньлун объявил, что «Черный дракон» раскаялся и ниспослал давно желанный народом дождь. По этому случаю был подписан новый указ, согласно которому «Черный дракон» – дощечка был возвращен в храм на положенное место. Ну где еще такое могло случиться?!

В издревле почитаемой в Поднебесной «Книге песен» говорится:

 
Всевышний в своих милостях непостоянен,
Он сеет голод и губит народы,
Вспыльчив Всевышний, не мыслит, не строит планов.
Не будем говорить о виновных, которых он сокрушает,
Но что же сказать о тех, кто с ними невинно гибнет?
 

Не менее примечателен и такой факт. Раз в году в определенный день Бог очага покидал Землю, чтобы предстать перед Небом и отчитаться о своих делах. Однако накануне его отъезда хитроумные прихожане обильно мазали ему губы медом в надежде на то, что по прибытии на небо Бог не сможет разомкнуть слипшиеся губы и, следовательно, ничего не сможет рассказать Всевышнему об их проделках и прегрешениях.

Миссионеры-европейцы, тщетно пытавшиеся обратить подданных Срединного государства в свою веру, неизменно констатировали, что китайцы по существу своему безбожники, но одновременно беспредельно суеверные люди, испытывающие поистине панический страх перед всякого рода дурными поверьями, приметами, предначертаниями, слухами. Насколько это так, можно судить по широко известной истории со спутником.

В октябре 1993 года в Поднебесной был запушен в космос искусственный спутник Земли. Однако вскоре он по непонятным причинам вышел из повиновения, изменил траекторию полета и, наконец, вовсе исчез куда-то. Космическое командование США поспешило объявить, что спутник рухнул в Тихий океан. В Пекине же до поры до времени предпочитали хранить молчание. А потом сообщили, что печальная участь постигла лишь приборный отсек спутника, а возвращаемый на грешную Землю модуль цел и невредим. И более того, соблаговолил вернуться на заданную орбиту. За океаном эту информацию приняли благожелательно и успокоились. Но жителей Поднебесной эти разъяснения не удовлетворили, и на то у них были свои, чисто китайские, резоны.

Оказалось, что помимо научных приборов на борт злополучного спутника каким-то образом попал золотой, облепленный бриллиантами медальон – один из партии, изготовленной в КНР специально к столетию Мао Цзэдуна. И вот, извольте, спутник куда-то исчезает, затем также неожиданно объявляется. Но когда? 26 декабря аккурат в день столетия «великого кормчего»!

Дальшебольше. Выяснилось, что медальон помечен порядковым номером 8341. Магический смысл этих четырех цифр был хорошо известен всем, кто пережил «великую пролетарскую культурную революцию», за которой закрепилось также иное определение – «десятилетие великого хаоса». Наконец, 1993 год был годом Петуха. А, как гласит народная молва, когда пропоет Петух, тогда и пускаются в пляс. Вот китайцы и всполошились – какие еще «пляски» можно ожидать от таинственных цифр на медальоне и от не менее таинственного творца «великого хаоса».

Чтобы успокоить не на шутку разволновавшихся соотечественников, пекинские руководители официально заверили их, что вновь появившийся на орбите спутник не вернется на Землю и прекратит свое существование примерно через пятнадцать месяцев. Прояснилась и история с медальоном. Оказалось, что его приобрел на счастье за десять тысяч долларов житель Гонконга, у которого его перекупила некая торговая фирма. Она-то и направила медальон в космос, заплатив четырнадцать тысяч долларов, в расчете с лихвой покрыть эти расходы при продаже побывавшего в космосе амулета.

Как предсказали китайские ученые, злополучный спутник сгорел в атмосфере через пятнадцать с половиной месяцев. Только тогда суеверные жители Поднебесной успокоились. Не прогадала и торговая фирма – виновница потрясений. Она получила страховку в пятьдесят две тысячи долларов.

У китайцев все не так, как у других. Эти слова в полной мере можно отнести к традиционному китайскому театру. Он у них действительно особенный.

Европейский театр всегда стремился идти от символа к вещи. Традиционный театр в Поднебесной – наоборот, от вещи к символу.

Когда-то давным-давно на европейской сцене конь изображался лошадиной головой, прикрепленной к обычной палке, а река – предполагавшейся чертой. И только. Затем, по прошествии двух-трех веков, на сцене появилась деревянная лошадь, а река стала изображаться на холсте. Прошло еще какое-то время и перед зрителями стала гарцевать настоящая, живая лошадь, да и речка начала журчать на сцене настоящей водой.

В традиционном же китайском театре ничего практически не изменилось. Все остается таким, каким это было в глубокой древности.

«Если на европейской сцене должна быть дверь с замком и ключом, то так и бывает, – пишет один из квалифицированнейших знатоков Китая академик В. М. Алексеев. – В китайском театре и дверь, и ключ будут изображены только жестом актера. Так же он зажигает несуществующую свечу и гасит ее, так же он сражается с врагом, а когда умирает, то не бухается на пол, а просто… уходит влево (если же остается жив – то направо)».

Вся декорация на сцене традиционного китайского театра – это стол да стул, может быть, еще несколько элементарных предметов. Зрителями стол, например, воспринимается как крепость, замок или храм, в котором обитают святые отшельники, или даже как императорский дворец. Это зависит от сюжета оперы, которая называется также музыкальной драмой.

Игра актеров также строго условна. Если у героя в руках плетка, значит, он едет на коне. Взмах плеткой олицетворяет бег коня. Если герой кладет плетку на землю, значит, он спешился и отпустил коня пастись. Если же плетка прислоняется к столу или еще какому-нибудь предмету, значит, конь привязан к дереву. Если герою надлежит перейти через речку, он медленно, соблюдая крайнюю осторожность, вытягивает одну ногу, переступает на нее и начинает все так же медленно вытягивать другую, как бы имитируя переход с одного камня на другой при преодолении водной преграды. А если вдруг он разбегается и делает сальто, перелетая через стол, значит, он преодолевает какое-то серьезное препятствие: высокую стену замка, наполненный водой ров, вершину горы или холма и т. д. Это опять-таки определяется сюжетом оперы. Вибрирующие движения кистью руки говорят о том, что герой разгневан. Героиня подносит к лицу платок – верный признак того, что она крайне смущена и растеряна.

Яркие, необычные костюмы и украшения персонажей оперы таят в себе, так же как и жесты, исчерпывающую информацию о герое: если это генерал, то каким войском он командует; если штатский – каково его положение в обществе и т. д. и т. п.

Без знания этих и всех прочих деталей практически невозможно понять смысл происходящего действа. Но, пожалуй, самой уникальной особенностью традиционного театра Поднебесной выглядит грим, полностью скрывающий лицо актера. Наряду с костюмом он дает точную характеристику персонажа: добрый или злой, комик или трагик, какой жизненный путь у него за плечами, какие поступки он совершил.

Грим с преобладанием красного цвета – достояние честных, чистосердечных, великодушных персонажей. Белый цвет маски – признак вероломства и хитрости. Черный грим олицетворяет силу, строгость, жестокость. Зеленый цвет в гриме – отличительный признак отважных и дерзких разбойников и честных, справедливых повстанцев.

Если лицо актера покрыто слоем охры, а черты лица не изменены, перед вами шэн – герой оперы. Если у него к тому же борода значит, он умудрен жизненным опытом. Набеленное лицо плюс нежный голосок, семенящая жеманная походка, взмахи длинных, закрывающих кисти рук шелковых рукавов, которые персонаж то откидывает, то опускает и снова откидывает, – это дань, героиня, роль которой традиционно исполняется мужчиной. Персонаж с ярко раскрашенным лицом, под стать нашим клоунам, – это чоу, фигура комическая, плутоватая, сродни шекспировским шутам или мольеровским плутам-слугам. Генерал, странствующий рыцарь, свирепый разбойник – это цзин с раскрашенной маской, разрисовка которой требует подлинного искусства и подчинена строгому канону. Наконец, пятое амплуа в традиционном китайском театре – это мо, пожилой мужчина.

Сюжеты классических опер заимствованы из народных преданий, легенд, песенного творчества и, конечно же, из классических произведений литературы, таких, как «Речные заводи», «Троецарствие», «Сон в красном тереме» и др.

В классической опере гармонично сочетаются музыка, речь, пение, элементы акробатики и даже ушу. Китайская опера – штука очень шумная. Музыка и барабаны гремят на пределе возможного. Арии и декламация исполняются пронзительными высокими голосами. Для западного зрителя это оглушительное, пестрое и нескончаемое действо выглядит серьезным испытанием на выдержку. К тому же он не замечает, как зачастую достаточно короткие по времени пьесы сменяются одна за другой без перерыва. Между окончанием одной и началом другой даже занавес не опускается. Отсюда все, что творится на сцене, представляется неискушенному иностранцу какой-то абракадаброй.

В книге французского писателя Клода Руа приводятся высказывания некого европейца, прожившего в Китае двадцать пять лет. «Спектакли китайского театра на радуют зрение и слух человека цивилизованного, – безапелляционно заявляет он. – Это непрекращающийся, пронзительный вой инструментов и визгливых голосов, на фоне которого в течение долгих часов перед зрителями – в сущности, большими детьми – развертывается наивная и бессвязная интрига. Сидеть неудобно, раздражает вонь в зале, шум, уродство и пестрота костюмов, нелепость пьес. Европеец не выдерживает и уходит, к великому удивлению сынов Небесной империи, недоумевающих, как можно так легко отказаться от подобного «удовольствия».

Роберту Пейну, автору известного «Китайского дневника», также показалась излишне шумной, скучной и растянутой китайская опера, поставленная по роману «Речные заводи». На ее просмотр он попал в Яньани по приглашению Мао Цзэдуна. И все же он получил удовольствие, но не от того, что творилось на сцене, а от того, как реагировал на это Председатель КПК.

«Когда в одной сцене этой пьесы, – пишет Роберт Пейн, – феодальный властитель стал поносить и унижать предводителя крестьянских войск, Мао Цзэдун страшно разволновался». Такая реакция Председателя КПК, по словам Пейна, объяснялась тем, что героические приключения восставших крестьян и их предводителя он проецировал на действия крестьян-бойцов своей армии. Он чувствовал себя историческим преемником великих предводителей бунтовщиков китайской древности. Он заимствовал из древних романов, и в частности из этого, по которому была поставлена опера, все, что считал полезным для развернутой им партизанской войны, для определения ее стратегии и тактики.

В среде тех, кто профессионально занимался изучением Китая, традиционный театр Поднебесной воспринимался и оценивался иначе.

«Я думаю, – утверждал один из крупнейших знатоков Китая В. М. Алексеев, – что можно, не боясь преувеличений, назвать Китай «страной театра». Вряд ли найдется на свете другая страна, где любовь к театральному действию так органически пропитывала бы всю жизнь народа». Восхищаясь художественными достоинствами этого древнейшего искусства, он заявлял, что «китайский театр по своей популярности, вероятно, первый в мире».

Сродни традиционному театру Поднебесной и национальная живопись гохуа. В ней также господствует дух символов и аллегорий. В ней все не так, как у других.

Изображенная художником свеча не столе подсказывает, что на дворе темным-темно, глубокая ночь. А распустившийся цветок сливы символизирует приход весны. Бамбук с качающимся от ветра стволом и трепещущими листиками на картине китайского художника не просто искусная зарисовка, но, прежде всего, – олицетворение человеческого характера. Ведь для китайца бамбук – это воплощение образа благородного и прямого человека.

Пион в традиционной китайской живописи – символ человеческой красоты, а также богатства и почестей. Шумную, бестолковую и беспокойную, по нашему мнению, сороку китайцы воспринимают только лишь как символ счастливых вестей. Особое отношение у них к лотосу: для них это знак незапятнанной чистоты и целомудрия. А два цветка лотоса на одном стебле – олицетворение верных и неразлучных супругов. Этот же смысл вкладывается в изображение селезня и утки.

Если на картине соседствуют цветы сливы, ветка сосны, листья бамбука и распустившаяся хризантема, то это не случайный порыв художника, не спонтанный подбор понравившихся ему творений природы, а художественно-поэтическое изображение «четверки совершенномудрых» – четырех чистых, благородных и верных друзей, чья дружба прошла испытания временем.

Картины гохуа пробуждают у китайцев целую гамму чувств и мыслей о благородстве и совершенстве человека. Эти картины как бы предполагают соучастие зрителя в творческом замысле автора.

Однако неискушенному европейцу не так-то просто проследить полет мысли художника, отождествляющего мир человека с миром природы. Для этого нужно быть китайцем или хотя бы мыслить по-китайски.

Своеобразны, «не такие, как у других», и технические приемы, которыми пользуются художники гохуа. Их основными орудиями труда служат кисточка, тушь и специальная бумага, мягкая и волокнистая. Тушь для китайца сама по себе ценное произведение искусства. Небольшие продолговатые брусочки туши с вытесненными изысканными узорами пользуются большим спросом у коллекционеров.

Тушь разводится в изящных сосудах-тушечницах. Так художники подбирают нужный цвет, нужную консистенцию. Различаются сотни видов туши, которые позволяют получить бесчисленное множество оттенков. Это доказал, в частности, известный живописец XVII века Чжу Да, работы которого по сей день вызывают восхищение.

Издревле установилась узкая специализация художников гохуа. Одни отдают свой талант изображению птиц, животных, другие предпочитают цветы, третьи – реки и горы. Например, знаменитый живописец XVIII века Чжэн Бяньцяо всю свою творческую жизнь рисовал бамбук, орхидеи и камни. И больше ничего. Кому-то, возможно, он покажется эдаким чудаком, не реализовавшим весь свой творческий потенциал. Но ведь у китайцев «все не так, как у других». Похоже, что мозги у них устроены по особому.

В какой части света находится Китай? Вопрос смешной, наивный. Для тех, кого водят в детсад. Ну, конечно же, на Востоке! Где же еще?! Это у нас. А у самих китайцев и на этот счет свое, собственное, особое мнение. Свое видение общей картины мира.

…Вначале был хаос. Мельчайшие частицы ци пребывали в беспорядочном состоянии, напоминая бесформенное облако. Постепенно они размежевались на легкие и тяжелые. Легкие и прозрачные частицы ян поднялись вверх и образовали Небо-Тянь, а тяжелые и темные частицы инь, окончательно опустившись вниз, стали Землей-Ди.

Размежевавшись друг с другом, ян и инь продолжали взаимодействовать, взаимопроникать. Так появился Человек-Жэнь. Образовалась триада Небо-Земля-Человек. Гармоничное взаимодействие между ними предопределяет все, что творится в Поднебесной, будь то события масштабные или самые незначительные.

Созидательная деятельность ян и инь на этом не завершилась. Небо согревало Землю своим теплом и оплодотворяло дождем, благодаря чему Земля стала способной родить живые существа и растения.

Все в нашем бренном мире появилось на свет в результате взаимопроникновения Неба и Земли, ян и инь, мужского начала и женского. И доброе, и злое. И в природе, и в жизни. И нельзя сказать, что лучше, а что хуже: свет или тьма, покой или движение – и то и другое необходимо. Одно без другого немыслимо. Одно переходит в другое. Хорошее превращается в плохое, и, наоборот, плохое может стать хорошим.

Чередование ян-инь также неизбежно, как чередование света и тьмы, дня и ночи, лета и зимы. Проникая друг в друга, ян и инь меняются местами и образуют таким образом «круговорот вещей». А вместе обе эти космические силы формируют Дао – Путь истины, всеобщий закон Вселенной.

Небо безгранично и имеет круглую форму. Земля же опоясана четырьмя сторонами света: ЮгСеверВостокЗапад. Со всех четырех сторон она омывается морями.

В центре огромного земного квадрата находится Срединное государство Чжунго, населенное срединной нацией китайцев – чжунхуа. А все остальные государства и народы расположились по четырем сторонам от Чжунго и названы одним словом Вай, то бишь «чужие», «внешние», «периферийные». Для срединной нации китайцев они – «варвары» южные, северные, восточные или западные, в зависимости от места проживания.

Небо как верховная сила, олицетворяющая разум и высшую справедливость, постоянно наблюдает за действиями всех без исключения людей, вознаграждая одних и наказывая других. Будучи бесплотным оно тем не менее может выражать любовь и гнев, слышать и даже вещать. Свою власть оно осуществляет через своего избранного наместника на Земле – императора Чжунго, который именуется Тянь-цзы – Сыном Неба.

Срединное государство – не просто географический центр Земли, но и средоточие власти над всеми «варварами», над всей Вселенной.

Как было сформулировано в классической конфуцианской книге «Шицзин», «во всей Вселенной нет того, чтобы не была земля Вана (императора. – А. Ж.), на всем краю земли нет таких, кто бы не был слугой Вана». Или такие еще примеры: в 597 году н. э. Ян Цзянь, император династии Суй, уведомил короля государства Корё (Кореи. – A. Ж.) о том, что «во всей Поднебесной все являются чэнь – моими вассалами». А в период Танской династии (618907 гг. н. э.) императорский двор так обосновал руководящую роль Чжунго во Вселенной: «Срединное государство по отношению к варварам, как солнце в отношении звезд – нельзя не подчинить».

Таким, начиная с древнейших времен и до падения Цинской династии в 1911 году, китайцы официально воспринимали мироустройство и свое место нахождения в нем. Да и в последующие времена Пекин не отошел от этой этноцентристской позиции. За примерами ходить далеко не надо.

О ходе подготовки итоговых документов по результатам визита Мао Цзэдуна в Москву в декабре 1949 – феврале 1950 года постоянно «докладывалось двум лидерам, – вспоминает М. С. Капица. – Мао Цзэдуна посещали по очереди Молотов, Булганин, Микоян. Не обошлось и без столкновения. Советская сторона ожидала, что глава правительства нового Китая сделает какое-то определенное заявление о Внешней Монголии. Мао Цзэдун не пожелал этого делать. Тогда В. М. Молотов заметил, что китайская сторона нарушает согласие, достигнутое ранее. (В феврале 1949 года Мао Цзэдун в беседе с А. И. Микояном, посетившим Пекин, согласился с тем, что «они не будут ставить вопрос об объединении Монголии. А. Ж.) Мао Цзэдун пришел в ярость, и Сталин вынужден был звать гостей к себе на дачу, устраивать вечеринку, чтобы сгладить шероховатости». Говорят, что там, на даче, между Мао Цзэдуном и Сталиным состоялся разговор тет-а-тет. Написав на чистом листе бумаги иероглифы чжун и го, Председатель КПК старался наглядно продемонстрировать заложенный в них геополитический смысл. Написал он и еще одно слово из двух иероглифов – Мынгу. Так издревле именуется у китайцев Монголия. Дословно мынгу переводится, как «темная древность». Но для китайцев эти два иероглифа значат «древняя окраина заходящей предрассветной луны». Окраина чего? Вопрос излишний: конечно, окраина Чжунго, его неотъемлемая часть. Внимательно выслушав Председателя КПК, хозяин Кремля, однако, не внял его прозрачным притязаниям на включение Монгольской Народной Республики в состав КНР.

Этноцентристские мотивы древности звучали время от времени и в выступлениях прочих руководителей народного Китая.

В феврале 1979 года китайские войска развернули военные действие на всем протяжении китайско-вьетнамской границы. Захватив приграничные города и населенные пункты, армия продолжала какое-то время двигаться в глубь страны, но вскоре остановилась. Американский еженедельник «Нью стейтсмен» поспешил объяснить это тем, что «ход военных операций показал, что вторжение было подготовлено крайне бестолково. Оно провалилось». Американцы не поняли сути и целей китайского вторжения во Вьетнам. Не поняли даже после того, как Народно-освободительная армия Китая в совершенно чуждой ей манере занялась демонтажем и вывозом в Китай техники, оборудования и даже готовой продукции с захваченных вьетнамских заводов и фабрик. Одновременно разрушались школы, больницы, жилые постройки, административные здания. Неприкрытое, скорее даже демонстративное мародерство сопровождалось массовыми расстрелами. Это была типичная акция устрашения. Зачем она понадобилась Пекину?

Объяснил это Дэн Сяопин, находившийся в тот момент с визитом в Вашингтоне. Он не стал скрывать, что нужно было «преподать урок Вьетнаму», «наказать его». За что?! За то, что осмелился выслать из страны хуацяо, китайских эмигрантов, признав в них «пятую колонну». А также за то, что стал слишком активно помогать кампучийским патриотам в их борьбе против промаоистского режима Пол Пота. Другими словами, Вьетнаму дали понять, что в Поднебесной, как и прежде, хозяин все тот же. И забывать об этом не следует.