Текст книги "Китайская головоломка"
Автор книги: Аркадий Жемчугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
В 1964 году Цзян Цин впервые после долгих лет забвения заявила о себе в качестве депутата Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) от провинции Шандун. Она активно включилась в кампанию за реформирование традиционного китайского театра. Поводом для этого послужило указание Мао Цзэдуна от 27 июня 1964 года о том, что союзы работников литературы и искусства «в последние годы докатились даже до ревизионизма и, если не провести серьезной перестройки, то они в один прекрасный день неизбежно превратятся в организации типа венгерского «Клуба Петефи».
Указание мужа-императора (а именно посредством «указаний» китайские императоры предпочитали управлять Поднебесной) открывало перед Цзян Цин широкие возможности для выхода на политическую арену страны, к тому же через хорошо знакомую ей сферу искусства.
Чуть позже, в конце 1966 года, она заявит: «Несколько лет назад я начала довольно систематически изучать некоторые области литературы и искусства… Я заметила, что наши литература и искусство не соответствуют экономической основе социализма и что поэтому они неизбежно будут ей вредить». Дальше еще круче: «Империализм – это одряхлевший, паразитирующий и прогнивший капитализм. Современный ревизионизм – продукт империалистической политики, вариант капитализма. Они не могут создавать хороших произведений… Капитализм просуществовал несколько столетий, но все же располагает весьма ограниченным количеством «классиков». Некоторые его произведения, скопированные с так называемых «классических» творений, тусклы и безжизненны, они уже не привлекательны и, следовательно, совершенно упадочны. Есть и некоторые другие произведения, широко распространяемые среди народа, отравляющие и парализующие его. Это произведения типа твиста, джаза, стриптиза, импрессионизма, символизма, абстракционизма, живописи «диких», модернизма и т. д. и т. п. – их перечень поистине бесконечен. Но все эти произведения можно квалифицировать как прогнившие и безнравственные, как произведения, отравлявшие жизнь народа».
Всему этому противопоставлялась быстро набиравшая силу кампания по реформе традиционного китайского театра. Кстати, в ней впервые был запущен в оборот термин «культурная революция». А началась она с реформирования классической пекинской оперы.
Как известно, традиционный китайский театр, его драма, музыка, балет, пантомима, акробатика кровно связаны с древней культурой и традициями Поднебесной. На протяжении тысячелетий красной нитью через любое действо на подмостках проходила благородная идея борьбы между добром и злом, правдой и неправдой, любовью к отчизне и предательством. На этом строился весь репертуар пекинской оперы, насчитывавший свыше тысячи трехсот разных по жанру произведений. Отныне сам репертуар объявлялся «вредным», а включенные в него оперы и пьесы – «ядовитыми травами». «И хотя в некоторых пьесах имеются прогрессивные мысли, – вещала Цзян Цин со страниц теоретического органа ЦК КПК журнала «Хунци», – в целом они не отвечают требованиям воспитания трудящихся в духе социалистических идей. Поскольку плохие пьесы имеют феодальную окраску, они наносят вред и должны быть решительно отвергнуты».
Что же было предложено ею взамен? «Мисс Ли» отобрала восемь наиболее популярных опер и пьес и перекроила их на свой революционный лад. Остальные были запрещены. Перекройка же свелась к тому, что традиционная музыка и жесты, характерные для китайского классического театра, были сугубо механически «пристегнуты» к тем или иным эпизодам периода антияпонской войны и борьбы с гоминьдановцами. Совмещалось несовместимое. Главное же «художественное» достоинство этих творений состояло в том, что их герои, все без исключения, прославляли «великого вождя – председателя Мао».
Пекинская опера стала, таким образом, ареной политической борьбы за торжество «идей Мао Цзэдуна». Как отмечалось в предисловии к краткому содержанию «революционной» симфонии «Шацзябан», кстати озаглавленному «Под лучезарными идеями Мао Цзэдуна», только благодаря «заботам и наставлениям мужественного знаменосца пролетарской культурной революции Цзян Цин кольцо блокады, созданное проводниками контрреволюционной черной линии» в области литературы и искусства, будет прорвано и появится первая пролетарская симфония «Шацзябан». Это – «великая победа революционной линии Мао Цзэдуна», «великая победа его идей!»
Авторитет Цзян Цин в политической элите Китая поднимался как на дрожжах. Этому всячески способствовало организованное в средствах массовой информации пропагандистское обеспечение. Четвертая жена Мао объявлялась «талантливейшей актрисой, у которой огромные заслуги перед народной ревлюцией и партией», «великим реформатором, сумевшим творчески переосмыслить восемь самых любимых в народе опер и пьес и переделать их в образцовые ревлюционные спектакли».
Каждое появление «красной императрицы» на широкой публике выглядело грандиозным политическим шоу.
«…Длинный кортеж лимузинов черного цвета медленно двигался по главной магистрали Пекина – Чаньаньцзе. Затем свернул на улицу Сидань, в направлении района Сисы, и, преодолев несколько сот метров, въехал в ворота Народного театра. От ворот до входа в здание театра был выстроен почетный караул. Миновав его, автомобили заглушили моторы.
Время близилось к семи и в зрительном зале стали медленно угасать люстры. Вот-вот должно было начаться действо. Но как раз в этот момент вдруг распахнулись двери запасного выхода и в зале появилась Цзян Цин со своей свитой. Моментально вспыетули лампочки и засверкали хрусталем люстры. Зрители повскакали с мест. Грянул гром аплодисментов. Высоко держа голову «красная императрица» прошествовала к забронированному для нее месту. Окинула взором зал и помахала рукой. Шквал аплодисментов усиливался. Как только она уселась, свет разом погас, раздвинулся занавес и на сцене начался «образцовый революционный спектакль»…
Была, правда, и другая, негласная, оценка реформаторских стараний Цзян Цин.
«У нее не было ни знаний, ни опыта. В драматургии она проявила себя полной невеждой, но хотела во что бы тот ни стало стяжать лавры «знаменосца революционной литературы и искусства». Эти слова принадлежат известному драматургу, заместителю директора столичного театра пекинской оперы А Цзя. «Она прислала ко мне домой своих людей, которые приказали мне «отрицать», что я – автор оперы «Красный фонарь!» Отныне автором считалась она. Эти люди обшарили все уголки в моем доме, но рукописи оперы так и не нашли. Меня еще долго преследовали, подвергая издевательствам и угрожая расправой. Но я выдержал. А вот жена моя преждевременно ушла из жизни».
«Нас заставляли смотреть их (образцовые оперы. – А. Ж.) много раз. Отказ идти на просмотр расценивался как серьезный политический выпад», – вспоминал ведущий драматург Китая Цао Юй. В годы «культурной революции» его, по приказу Цзян Цин, заставляли чистить хлевы и свинарники. И регулярно прогоняли по улицам сквозь толпы хунвэйбинов, забрасывавших его камнями. «Мы никогда не обсуждали достоинства и недостатки «образцовых пьес». Мы отмалчивались, потому что все ее спектакли были шаблонными и скучными. Даже такая прекрасная пьеса, как «Седая девушка», после всевозможных украшательств, внесенных Цзян Цин, стала более чем слабой».
Выйдя на «широкую дорогу» политической деятельности, «мисс Ли» вспомнила и о своем прошлом. Вспомнила и решила избавиться от него.
В 1964 году она стала настойчиво требовать допуска в архив Управления общественной безопасности (УОБ) Шанхая, где, разумеется, хранилось пухлое досье о «шанхайском периоде» ее жизни. Ей отказали. Однако некоторое время спустя, когда она стала заместителем руководителя Группы по делам культурной революции при ЦК КПК, а затем еще и членом Политбюро, уже никто не мог противостоять ее желанию – досье оказалось у нее в руках. Одновременно по ее приказу было арестовано 26 руководителей шанхайского УОБ, включая его начальника Хуана Чибо. А свыше 100 сотрудников УОБ, посмевших оспаривать ее указание, были, как сообщалось в печати, «доведены до смерти». «Мисс Ли» никому ничего не прощала.
В октябре 1966 года в том же Шанхае в домах пяти выдающихся деятелей искусства одновременно были проведены обыски, после которых все пятеро были арестованы и подвергнуты репрессиям.
Один из «пятерки», кинорежиссер Чжэн Цзюньли сразу же написал Цзян Цин письмо, в котором были такие строки: «Со мной беседовали насчет Ваших старых писем. Я не помню, чтобы у меня сохранились такие письма. Не сохранились и письма, которые Вы посылали нам, Чжао Даню и его жене. Посылаю несколько старых фотографий, снятых в 30-е годы. Можете поступать с ними по своему усмотрению». Чжэн Цзюньли был заключен в тюрьму, где его пытали. Через два года он скончался в тюремных застенках.
Всемирно известный киноактер Чжао Дань, тот самый, который в фильме «Китайские дети» играл молодого крестьянина, а Цзян Цин – его жену, провел пять долгих лет в одиночной камере, после чего был сослан на каторгу, которая называлась «трудовым перевоспитанием в деревне». «Репрессии, которым я подвергся в годы «культурной революции», – вспоминал он впоследствии, – были гораздо более жестокими, чем мое пребывание в гоминьдановской тюрьме». Он умер в октябре 1980 года в Пекине, когда на фестивале в лондонском «Филм-тиэтр» шесть его наиболее популярных кинолент удостоились самой высокой оценки английских критиков.
«Высокомерная мисс Ли» мстила всем, кто когда-то в прошлом пренебрег ее «актерским талантом», не разглядел его, отказал ей в стремлении стать звездой кино и театра, кто хоть как-то, умышленно или ненароком, обидел ее или, наконец, пришелся тогда из-за зависти не по душе. Все они получили «по заслугам». Популярная певица Ван Кунь была обвинена в «тесных связях с заграницей» и понесла наказание. А писатель Лю Байзой – объявлен «гоминьдановским шпионом» и тоже репрессирован. Проректору Народного университета Сюнь Яню – навешен ярлык «агента военно-стратегического комитета гоминьдана». И он так же оказался за решеткой.
Одна из популярнейших китайских актрис того времени Хун Сэньню покончила с собой в Гуаньчжоу, выбросившись с шестого этажа соего дома. Перед этим домом и на стенах здания театра, где она играла, были развешаны так называемые дацзыбао, в которых она обвинялась в «перерождении» и прочих смертных грехах. Ее наголо остригли и заставили идти по улицам города с остроугольным «колпаком дурака» на голове.
В дaцзыбaо, pacклeнныx сразу же после ее смерти, говорилось, что «она трусливо уклонилась от ожидавшего ее уголовного наказания».
«В феврале 1968 года меня тайно доставили в Пекин, – вспоминала Цинь Гуйчжэнь, работавшая служанкой у Цзян Цин в 30-е годы. – Дело в том, что я, конечно, многое знала об интимных сторонах ее жизни в тот период. Тогда в квартире Лань Пин слонялся самый разношерстный народ. Помнится, однажды она привела мужчину. И ночью между ними началась ссора, а затем настоящая драка. При этом оба схватились за ножи. Я вмешалась и, по-моему, спасла Лань Пин. Мужчина ведь был сильнее ее. А бывало и так, что ей не на что было поесть. Тогда я покупала ей еду на свои скудные сбережения. Я думала, что теперь она захотела встретиться со мной. Но вместо этого меня на семь лет упрятали в тюрьму».
Местью за прошлое дело не ограничивалось. Ведь Цзян Цин хотелось предстать перед всем миром «незаурядной натурой», как она выразилась в беседе с Роксаной Уитке, одинаково хорошо разбирающейся не только в проблемах искусства, но и в политике, хозяйственных вопросах, дипломатии и даже в стратегии военного искусства.
«…Сегодня я хочу ознакомить вас с Сибэйским сражением. Уверена, вас заинтересует эта любопытная история, – заявила американке Цзян Цин во время одной та их бесед. – Дело было так: многотысячная гоминдановская армия под командованием любимчика Чан Кайши генерала Ху Цзуньнаня попалась в нашу западню. Мы начали их окружать… Толпы распропагандированных нами солдат перешли на нашу сторону. Они остались в гоминьдановской форме, но получили фуражки с красной звездой… Бывало, мы пробирались горными тропами, а внизу, прямо под нам шли по дороге гоминьдановцы, до нас доносилась их речь. Мы крались тихо и бесшумно, словно тени… Когда председатель Мао руководил Сибэйским восстанием, я все время была подле него. С нами была группа верных товарищей… Подобные случаи из военной жизни тоже часть моей биографии. Ведь Сибэйским боем я руководила вместе с председателем Мао. Это сражение было ужасно кровопролитным. Мне пришлось нелегко. Когда мы отходили из Яньани, все женщины ушли, переправившись через Хуанхэ, но я осталась рядом с предеедателем. Я была на поле боя до тех пор, пока мы не разгромили армию Ху Цзуньнаня».
Разумеется, это был не единственный случай, когда Цзян Цин выдавала желаемое за действительное только для того, чтобы показать себя необычайно одаренной личностью. И горе было тому, кто пытался усомниться в этом.
Известный в Китае военачальник Ян Чэньу рискнул однажды по-солдатски откровенно предостеречь Цзян Цин от некомпетентного вмешательства в военные дела: «Когда старая курица начинает кукарекать при восходе солнца – это значит, что процветающая фирма в опасности». Реплика стоила ему поста начальника Генштаба HОAK.
Министр угольной промышленности Китая Чжан Линьчжи также имел неосторожность нелестно отозваться о талантах «красной императрицы». Возмездие не заставило себя ждать. 14 декабря 1966 года Цзян Цин публично объявила его «твердолобым приспешником врагов председателя Мао» и спровоцировала хунвэйбинов на организацию беспорядков в министерстве угольной промышленности. Еще через неделю Чжан Линьчжи скончался под пытками в своем служебном кабинете.
У Дэн Сяопина были все основания заявить: «Председатель Мао позволил ей взять власть в свои руки, сформировать свою фракцию, использовать невежественных молодых людей для того, чтобы создать себе политическую базу, воспользоваться именем Мао Цзэдуна как своим личным флагом ради своих личных интересов… Председатель Мао никогда не вмешивался, чтобы остановить ее или хотя бы помешать ей использовать его имя».
Несколько штрихов к портрету «красной императрицы» могут добавить зарисовки Крума Босева. Во время «культурной революции» он был в Пекине в качестве временного поверенного в делах Народной Республики Болгарии.
«Первый раз я увидел Цзян Цин на официальной трибуне Тяньаньмынь». Моложавая, небольшого роста, в черных очках и солдатской фуражке, она скорее походила на тех хунвэйбинов, которые вышагивали перед трибунами в рядах «кричащих батальонов». И так же, как они, она высоко подняла над головой «красную книжку» – цитатник Мао Цзэдуна». Это было в декабре 1967 года.
«…Большой банкетный зал Всекитайского собрания народных представителей переполнен. Чжоу Эньлай устроил большой прием в честь принца Сианука. Преобладает зеленый цвет одежды военных. Военный оркестр играет почти беспрерывно. Резкие, отрывистые звуки так хорошо известной нам музыки, которую мы вынуждены слушать постоянно на таких мероприятиях, часто переходят в какие-то неизвестные лирические мелодии. Кто-то говорит, что это сочинения Сианука. Принц сидит напротив Чжоу, напротив него сидит и жена Линь Бяо – Е Цюнь. Она в военной форме и фуражке. В такой же форме мы привыкли видеть и Цзян Цин. Но в этот вечер она надела гражданское платье. На ней элегантный серый костюм. Было жарко, и Цзян Цин сняла пиджак, оставшись в черной атласной блузе поверх широких брюк. Чжоу разговаривает с женой Сианука, гремит оркестр, оживленно беседуют за столами дипломаты. Но Цзян Цин ни с кем не разговаривает. Она то присядет на миг на отведенное ей место за официальным столом рядом с Яо Вэньюанем, то встанет и идет через весь зал, исчезая в соседних помещениях, затем вновь возвращается. Вот она остановилась у одного из столов в глубине зала. Кто-то за соседним столом произносит по-английски: «Это артисты из труппы Пекинской оперы». Но Цзян Цин недолго задерживается и возле них. Она быстро пересекает зал, чувствуя устремленные на нее взгляды». Эта запись в дневнике К. Босева датирована 5 июля 1970 года.
А вот какой увидела Цзян Цин американка Роксана Уитке: «По китайским меркам, высокая 5 футов 5 инчей – Цзян Цин выглядела стройной, изящной и даже хрупкой. При разговоре она любила жестикулировать. При этом движения ее тонких, красивых рук были плавными, непринужденными. Так же непринужденно она изредка поправляла бело-зеленый пластиковый гребень в коротко подстриженных темных волосах.
При ней всегда были помощники, телохранители, личные врачи и прочая свита, молчаливая и бдительная, готовая по первому сигналу повелительницы выполнить любое поручение. Каждое ее слово моментально записывалось. Причем до тех пор, пока она не окончит свой, казалось бы, бесконечный монолог, никто не смел даже рта раскрыть. Все это. вместе взятое, создавало впечатление о Цзян Цин как о «пролетарской императорской особе».
Как личность Цзян Цин достаточно сложна и противоречива. Bнe всякого сомнения, она интеллигентна, не лишена обаяния, способна очаровать собеседника. В то же время из нее выпирает высокомерие, надменность, заносчивость. Она непредсказуема и эгоцентрична. Кроме того, ей присущи какая-то нервная непоседливость и неутомимость. Она легко возбудима.
Во время одной из бесед она почувствовала себя настолько переутомленной, что решилась принять снотворные пилюли. Однако не рассчитала дозу и, не дойдя до дивана, на котором хотела отдохнуть, рухнула на пол как подкошенная.
В другой раз она неожиданно прервала беседу и стала играгь на бильярде со своими помощниками. Причем буквально визжала от восторга каждый раз, когда ей удавалось послать шар в лузу. Потом она объяснила, что к такому «упражнению» она прибегает всякий раз, когда возникает необходимость размять затекшие ноги.
В своих бесконечных монологах она неизменно выставляет себя верной сподвижницей Мао Цзэдуна. И почти не скрывая преподносит себя императрицей.
Китайцы же в основной своей массе не воспринимают ее как самостоятельную личность. Для них она всего лишь обычная жена императора, которая пытается незаконным путем присвоить себе право на верховную власть в стране. А ветераны как партии, так и армии просто ненавидят ее.
В общении со мной Цзян Цин не делала секрета из того, что ей «больше всего нравится буржуазная драма». Неоднократно приходилось слышать: «Я просто преклоняюсь перед игрой Греты Гарбо». А однажды она заявила: «Вы, американцы, проявили несправедливость в отношении Греты Гарбо, не удостоив ее «премии Академии» (Academy Award). Я считаю, что это – грубая ошибка, но не американского народа, а тех, кто правит Соединенными Штатами». И продолжила после паузы: «В мою бытность в Яньани я встречалась с американским корреспондентом Бруксом Аткинсоном (Brooks Atkinson). Мы говорили и о Грете Гарбо. Если увидите его, то скажите ему, что я не забыла наши беседы. А если доведеться встретиться с Гретой Гарбо, передайте ей мои наилучшие пожелания. Скажите, что для меня она – «Великая Гарбо».
Высоких похвал удостоился и Чарли Чаплин, картины которого также регулярно просматриваются Цзян Цин. В этой связи я осмелилась спросить ее, почему она считает позволительным для себя наслаждаться игрой таких буржуазных звезд, как Грета Гарбо, а рядовым китайцам это запрещено?
Цзян Цин без обиняков ответила: «Эти буржуазные демократические фильмы предназначены для приватного просмотра. Если их показать народным массам, то они подвергнутся жесткой, беспощадной критике по политическим мотивам. Взрыв народного негодования в значительной мере коснется и Греты Гарбо, поскольку она – не китаянка. То же самое случится и с фильмами Чарли Чаплина. Так что абсолютно правильно просматривать эти фильмы в «кругу своих», тех, кто сможет разглядеть как сильные, так и слабые их стороны. Но эти приватные просмотры не могут быть гласными».
* * *
Четвертая жена Мао Цзэдуна явно рассчитывала после смерти супруга стать его преемницей – председателем КПК или, по-другому, «Красной императрицей». За образец для подражания она избрала императра Цу танской династии У Цзэтянь. Правда, полного и открытого отождествления с ней Цзян Цин опасалась. Слишком уж жестока и кровожадна была У Цзэтянь. По тем же соображениям она не желала, чтобы ее сравнивали с императрицей ханьской династии Люй-хоу или с Цы Си, вдовствующей императрицей последней цинской династии. Если имена этой троицы постоянно упоминались в прессе, то всего лишь для того, чтобы показать выдающуюся роль женщин в управлении Срединным государством. Однако для «исторического обоснования» претензий Цзян Цин на высшую власть нужна была другая, ничем не скомпрометированная личность. И ее по приказу «красной императрицы» искали. Причем к этому были подключены даже археологи: авось найдут могилу какой-нибудь дотоле неизвестной могущественной женщины, вершившей судьбами народа Поднебесной!
Историкам идеальной личностью показалась Дай-цзи, жена последнего правителя иньского периода Чжоу-синя. В прессе незамедлительно появились «исторические исследования», в которых доказывалось, что Чжоу-синь, образно выражаясь, и шагу не мог сделать без своей Дай-цзи, что при принятии важнейших политических и прочих решений он внимал ее советам. Вывод напрашивался сам собой: Дай-цзи играла первую скрипку в управлении государством.
Стараниями все тех же историков сместились акценты в уже вроде бы устоявшихся оценках деятельности самого Чжоу-синя. Его обвиняли, в частности, в том, что он нарушил заветы предков: удалил от себя даже самых близких родичей и отказался от жертвоприношений своим предкам. Более того, он стал «почитать и возвышать преступников и беглецов из всех частей государства». Теперь его прегрешения стали интерпретироваться как прогрессивые меры, направленные на то, чтобы в борьбе против родовой рабовладельческой аристократии опираться на выходцев из низов».
Казалось, что все складывается наилучшим образом, но… археологи никак не могли обнаружить могилу Дай-цзи. А историки вскоре дали этому достаточно убедительное объяснение: войска чжоуского правителя У-вана взяли штурмом столицу иньского государства и пленили Дай-цзи вместе с ее мужем. Пленников обезглавили и отрубленные головы прикрепили к белому знамени У-вана. Так что Дай-цзи, как и ее муж, вряд ли удостоилась какого-либо, а не то чтоб богатого погребения. Поиски археологов были прекращены, поскольку Цзян Цин в связи с вновь вскрывшемися обстоятельствами потеряла всякий интерес к личности Дай-цзи.
В течение 19721974 годов археологи открыли и исследовали несколько женских погребений, среди которых они выделили курган в местечке Мавандуй, близ города Чанша, провинция Хунань. В нем был обнаружен набальзамированный труп примерно 50-летней женщины, сплошь укрытый в футляр-одежду из пластинок белого нефрита, скрепленных золотыми проволочками. Для археолгов это была сенсационная находка. Для Цзян Цин – очередная неудача. Выяснилось, что умершая была женой сказочного богача, который, однако, ничем не увековечил свое имя в истории Поднебесной. Да и сама умершая кроме посмертной нетленности отличалась при жизни разве что букетом всяческих хворей: желчекаменной болезнью, атеросклерозом, не говоря уже о женских болезнях. В маеиюне 1975 года в окрестностях деревни Байфу уезда Чанпин под Пекином были вскрыты три захоронения раннезападночжоуского периода. В одной из могил обнаружили труп женщины средних лет. Впечатляюшее количество бронзового инвентаря, в том числе лошадиной сбруи и всевозможного оружия свидетельствовало о том, что умершая была погребена с высокими воинскими почестями. Это более чем устраивало Цзян Цин. Но, к ее глубочайшему огорчению, воительница оказалась некитайских кровей.
Удача улыбнулась через год. В мае 1976 года в окрестностях деревни Сяотунь близ города Аньяна, провинция Хэнань, было обнаружено богатейшее захоронение иньского периода. Правда, гроб с телом усопшей не сохранился – он находился ниже уровня грунтовых вод. Но надписи на бронзовых сосудах и прочем инвентаре позволили установить имя умершей – Фухао. В исторических летописях и трактатах оно, по данным историков, ни разу не упоминалось. Однако более 170 раз встречалось на гадательных костях. В конечном итоге было установлено, что Фухао – жена знаменитого иньского правителя У-дина, что она принимала активное участие в крупных политических событиях, командовала походами против соседних с иньцами племен, руководила церемониями жертвоприношений, набирала воинов для своей армии, управляла окраинными районами государства. Она умерла при жизни У-дина, который почитал ее и как жену, и как верную соратницу.
Фухао стала истинной находкой для Цзян Цин, блистательным информационным поводом для развертывания кампании ее собственного возвеличивания как достойнейшей приемницы председателя Мао, как верного продолжателя его революционного дела. Началом такой кампании должен был послужить срочно подготовленный симпозиум по проблемам, связанным с обнаружением могилы Фухао. Но и здесь Судьба сыграла с Цзян Цин злую шутку. Симпозиум состоялся в июне 1977 года. Он прошел, как и замышлялось, под знаком возвеличивания достойного преемника и продолжателя дела председателя Мао. Но в роли приемника выступал Хуа Гофэн. А Цзян Цин пребывала в тюрьме.
* * *
В одном из последних писем «великого кормчего», адресованных Цзян Цин, содержались поистине пророческие слова: «Я уже стар и скоро умру. Пусть каждый из нас сохранит душевный, покой. Эти несколько слов могут быть моим последним обращением к вам. Жизнь человеческая ограничена, но революция не знает границ. В последнее десятилетие я пытался достигнуть вершины революции, но потерпел неудачу. Вы еще можете достигнуть этой вершины, но знайте, что если вам это не удастся, то вы рухните в бездну и разобьетесь так, что и косточек не соберут».
Мао Цзэдун, как известно, скончался 9 сентября 1976 года. А недели через две его благоверная обманным путем проникла в святая святых – в канцелярию ЦК КПК и выкрала из личной папки покойного несколько документов. Тотчас поднялся шум. От вдовы потребовали незамедлительно вернуть на место изъятые ею бумаги. Она же, в свою очередь, настаивала на срочном созыве совещания высших руководителей партии и государства, на котором она намерена предъявить эти документы как неопровержимое доказательство того, что она является единственно законной наследницей Мао Цзэдуна на посту Председателя КПК. Какие же документы могли подтвердить это?!
…Летом 1976 года в пекинской прессе и других средствах информации появились сообщения о том, что в качестве своего преемника на посту Председателя КПК «великий кормчий» назвал премьера Хуа Гофэна, что якобы на одной из встреч с ним Мао изрек: «Раз дело в твоих руках, я спокоен». Тотчас были растиражированы фотографии этой «исторической встречи», а затем и картины на стенах государственных и правительственных учреждений и даже вокзалов.
Однако 5 ноября 1976 года гонконгская газета «Наньхуа ваньбао» разразилась сенсацией: приведенные выше слова Мао Цзэдун, оказывается, адресовал не Хуа Гофэну, а Цзян Цин в ответ на ее назойливые требования «гарантированно обеспечить ее будущее». Запись этой беседы, хранившейся в личной папке председателя, Цзян Цин как раз и намеревалась предъявить участникам совещания в качестве неопровержимого доказательства того, что она является единственной законной наследницей «великого кормчего» на посту председателя партии.
Совещание состоялось 30 сентября 1976 года. О том, как оно проходило, одной из первых в деталях и красках поведала миру все та же «Наньха ваньбао»:
«…Маршал Е Цзяньин, заместитель Мао по партии и министр обороны КНР, попросил Цзян Цин передать ему… запись ее беседы с Мао Цзэдуном и, поднеся документ поближе к старческим глазам, стал внимательно просматривать его. Затем улыбнулся и почти по-отечески пожурил Цзян Цин за легкомысленное обращение с важными государственными документами. «Здесь нет ни единого иероглифа, указывающего на то, что именно вас имел в виду председатель Мао в качестве своего наследника на посту руководителя партии», – упрекнул он вдову и неожиданно передал бумаги премьеру Хуа Гофэну со словами: «Я уверен, что именно вас видел председатель Мао своим преемником».
Словно ужаленная Цзян Цин вскочила со стула, намереваясь выхватить документы из рук растерявшегося на миг Хуа Гофэна. Ей попытался помочь в этом бывший хунвэйбин Ван Хунвэнь, которого на X съезде КПК Мао Цзэдун лично продвинул на пост одного из своих заместителей. Однако и к Хуа Гофэну подоспела подмога в лице вице-премьера Ли Сяньняня и командующего Пекинским военным округом генерала Чэнь Силяня. Началась настоящая потасовка. Но силы были явно неравны. И, видимо, поняв это, Цзян Цин истерично прокричала в лицо Хуа Гофэну: «Еще не успело остыть тело председателя Мао, а вы уже хотите вышвырнуть меня?! Это так-то вы благодарите председателя Мао за то, что он продвигал вас и в конце концов сделал премьером?!» Успевший прийти в себя Хуа Гофэн парировал: «Я хочу, чтобы каждый из нас выполнял волю председателя Мао. У меня нет намерений, как вы выражаетесь, вышвыривать вас. Живите мирно у себя дома. Вас никто не вышвырнет оттуда».
Этот прозрачный намек означал, что вдове предлагается сделка: ей гарантируется безбедная старость и должное уважение как жены «великого кормчего», если она будет сидеть дома и не вмешиваться в дела партии и государства.
Видимо, не сознавая, что участь ее уже предрешена, Цзян Цин с гневом отвергла предложенную сделку. А через неделю, 7 октября 1976 года, она и три ее ближайших сподвижника были арестованы во время заседания Политбюро ЦК КПК, на котором обсуждался вопрос о состоянии и перспективах китайско-советских отношений.
Через четыре года, в сентябре 1980 года, «банда четырех», как окрестили Цзян Цин и ее сообщников, предстала перед судом. Двое членов «банды» – заместитель Председателя КПК Ван Хунвэнь и член Политбюро ЦК КПК Яо Вэньюань – с первого же дня ареста согласились, как выражаются юристы, сотрудничать с органами правопорядка, умоляя проявить к ним снисходительность и милосердие. Третий из «банды» – член Политбюро ЦК КПК и заместитель премьера КНР Чжан Чуньцяо – избрал другую линию поведения: ни на допросах, ни в зале суда не проронил ни единого слова. Молча и смиренно слушал и наблюдал за тем, что происходит с ним и его соратниками. И только «высокомерная мисс Ли» держалась дерзко и непреклонно. Она яростно защищала себя и обвиняла власть предержащих.
