Текст книги "Испытание"
Автор книги: Аркадий Первенцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА XIX
Трунов принял Дубенко в одной из комнат штаба. Они сидели на диване, шуршащем накрахмаленным чехлом. На полу лежал афганский ковер с пышной бахромой, на стене, напротив, висела картина «Тильзитский мир». Император Александр шел на пакетботе к островку Немана для переговоров с коварным завоевателем Европы.
Николай был в новеньком кителе, тщательно вычищенных сапогах, выбрит и даже надушен. Богдану стало стыдно за себя. Он обнаружил – брюки вздулись на коленях колоколами, туфли в грязи, рубашка не первой свежести, на шляпе пятна от автола.
– Что хорошего, Богдан? – спросил Николай.
– Хорошего мало, Николай.
– Вижу по обмундированию.
– Заметил?
– Ну, как же. Привычка, в армии служу. На гражданской грязный костюм – признак деловитости.
– Ты не очень, – шутливо огрызнулся Дубенко, – генерал может командовать, были бы только телефоны под рукой, а наш брат, производственник, лезь в каждую дырку.
Трунов внимательно приглядывался к нему.
– Ты сегодня мне что-то не нравишься, Богдан. Лицо бледное, помятое. Так нельзя зарабатываться.
– Николай, – вспыхнул Богдан, – я пока тебе не подчиняюсь непосредственно.
– Богданчик, – он полуобнял его, – сердишься? Что случилось?
– Полотно и виадук разбомбили.
– Знаю.
– А завод нужно вывозить, знаешь?
– Тоже знаю.
– А что мы своими силами ковыряться будем три дня, тоже знаешь?
– Не похвалюсь, не знал. Что тебе нужно практически?
– Твоей помощи, Николай.
– Все понятно, Богдан. Через часок на месте вашего мелкого происшествия будет железнодорожный батальон. Своих людей не отпускайте. Гуртом и батьку бить легче.
– Спасибо, Николай. Мне казалось, что ты не сумеешь помочь мне.
– Если бы помогать только тебе, пожалуй, подумал бы. – Николай прищурил глаза. – Ведешь ты себя плохо.
Дубенко привстал от изумления. Краска залила его лицо.
– Ты брось, Николай... если ты помог мне...
– Не тебе, дурень, нашему общему делу... А чего ты покраснел?
– А, брось, ну тебя... а если бы мне лично, не помог бы?
– Вот что! За что тебе помогать? Валю куда сбагрил?
«Неужели он что-либо узнал или догадывается?» – промелькнуло в мозгу Богдана.
– Я отправил Валентину в Москву, – сказал он, стараясь не смотреть на Николая.
– Точно уверен?
– Уверен ли я? – у Богдана захолонуло сердце. – Что случилось с Валей?
– А ты ее, оказывается, любишь, бродяга. Даже в лице изменился. А она беспокоится, какие-то там измены... какие-то блондинки...
– Блондинки?!
– Конечно, ее фантазия. Чего жены не нафантазируют. Им кажется, что за их мужьями всю жизнь охотятся какие-то блондинки. Простим нашим женам, Богдан.
– Но, что с Валей?
– Ты ее проводил?
– Проводил.
– В вагон усадил?
– Усадил.
– Ручкой помахал?
– Как ручкой помахал?!
– Ну, поезд при тебе тронулся?
– Нет, я спешил на завод и она меня отпустила... Поезд был задержан. Как раз подошли санитарные с фронта.... Ну, что ты тянешь?
– Все понятно. Может быть, хочешь повидать свою жену?
– Повидать?!
– Ну, что ты изумляешься! На тебе лица нет. Как будто бы ты узнал ужасную новость. Радоваться нужно, дурень. Раз повидать – значит она где-то близко. В городе она.
– В городе, – Богдан еле подавил волнение, – не может быть.
– Работает в эвакогоспитале № 1124.
– Это безобразие, – возмущенным голосом произнес Богдан. – Это безобразие!
– Никакого безобразия нет. Не хочет покидать тебя.
– Это ты ее надоумил.
– Не будем вникать в подробности, Богдан. Вчера звонила она мне. Над заводом висело зарево. Ну, беспокоилась о своем благоверном.
– Я сейчас же поеду к ней.
– Э, нет. Не найдешь.
– Эвакогоспиталь 1124. У меня отличная память на цифры.
– Цифру-то я тебе и соврал, Богданчик! У нее сейчас много работы – скажу по правде, поехала с санитарным к фронту...
– Ты с ума сошел?
– Ну, ну. Ты не кричи. Теперь понимаю беднягу Валюшку. Пусть работает...
– Но если что случится?
– Случиться может и здесь. Тоже уже перешли в прифронтовую... По налетам чувствуешь? Когда будешь трогать из города, захватишь Валю с собой. Возьмешь на свой «дуглас». Не хочет от тебя отрываться.
– Но я должен вылететь в последнюю минуту. Самолет могут сжечь!
– Ну, сгорите вместе. Доставь ей такое удовольствие. Она у тебя хорошая, Богдан, но ты часто забываешь о ней. Надо все же не очень увлекаться... работой. Как настроения на заводе, в эшелонах?
– Как и тогда, в наши времена. Но сейчас значительно тяжелей.
– Сейчас тоже наши времена. Только тогда мы были с тобой менее зрелы и меньше забот было. За нас думали, а теперь самим приходится и мозгами поворачивать. Потому – кажется тяжелей. Надеюсь, говорю понятно?
– Убедил.
– Ты, конечно, знаешь, что город должен быть, в случае чего, оставлен противнику в неудовлетворительном состоянии?
– Знаю.
– Кто отвечает за взрыв завода? Ты?
– Я.
– Приготовил, чем?
– Привезли динамит из Кадиевки.
– Сегодня получишь две тонны тротила и детонаторы.
– Ты спокойно говоришь о таком ужасе, Николай.
– Приходится. Обязанности жестокие, Богдан.
– Но, может быть, не придется? – с надеждой в голосе спросил Богдан.
– Будем защищать город до конца. Столько, сколько нужно для планомерного стратегического отхода. Под городом устроим мельницу...
– Какую мельницу?
– Новое наше выражение. Для перемола его дивизий. Командую мельницей я. Это, правда, не твой гигант-заводище, но хозяйство ничего себе. – Трунов поднялся, обнял друга. – Может, не встретимся. Выезжаю туда...
– Туда?
– Да, тянет в сечь. Бродяжья кровь играет, труновская. Кстати, про отца. Работает старик, но в связи с продвижением немцев все труднее им. Позавчера еле-еле наладили радиосвязь...
Богдан ушел от друга с чувством грусти. Колька-пулеметчик, чубатый и озорной, с надорванным воротом гимнастерки, а теперь вот – генерал Трунов. Время, время. Почему тяжелей сейчас кажутся испытания? Неужели потому, что стали старше? Машина несла его к заводу. Вскоре позади остался наершенный, придавленный баррикадами город. Солнце гуляло по мокрым от вчерашнего дождя жнивьям и не могло их просушить. Подходила осень. В это время уже покрываются поля квадратами зяби, но сейчас... Он не находил этих черных квадратов. Земля ждала, но к ней не приходили!
В цехе гранат он застал отца за наладкой вторичной прессовки стакана. Руки старика были выпачканы в масле, он держал порванный стакан гранаты и журил рабочего-давильщика.
– Валюнька в городе, – сказал Богдан радостно.
Старик спрятал улыбку в усах.
– Ну? Стало-быть вернулась?
– Не уезжала она! – воскликнул Богдан. – Обманула.
– Вот оно что. И ты только узнал?
– А ты разве знал? – поймав улыбку у отца, спросил Богдан.
– Где мне все знать, – схитрил отец, – проста припомнил: какой-то голос, пискливый такой, звонил по телефону. Почудилось, Валькин.
– Вот, заговорщики!
– Непослушание от любви, Богдан, – резонно заметил старик, – надо ей простить. Был у Николая?
– Пришлет железнодорожный батальон. Желбат.
– Желбат, желбат, – старик усмехнулся чему-то.
Железнодорожный батальон восстановил движение через восемь часов. Дубенко прошелся по свежим шпалам, по рельсам, сохранившим еще кое-где сизую окалину прокатки. Вместо готовой фермы использовали для перекрытия двухтавровые балки, укрепив их на стыке опорой из толстых деревянных брусьев. Бык в разрушенной части разобрали ступенчато, после чего восстановили шпальной клеткой. Дубенко поблагодарил командира батальона – седого, весьма упитанного человека. Комбат сказал: «Спасибо, коллега». Оказывается, он был инженером-путейцем, строил Турксиб, вторые пути на Дальнем и еще кое-что.
К вечеру от завода прошел еще один состав. Семьдесят три вагона тяжело тащили два паровоза. Дубенко погрузил кроме оборудования большую половину сортового проката.
Богдан еле добрался до своего рабочего кабинета. Снова начиналась острая боль в ноге. Он лежал, прикрытый пледом, стиснув зубы. Отец, устроившийся вместе с ним, вошел, включал настольную лампу. Заметив страдание на лице сына, он подошел к нему и, откинув плед, принялся растирать ногу Богдана своими заскорузлыми, словно железными пальцами.
– Натру-ка тебе тем самым снадобьем, – сказал он. Вытащил из стола бутылку, засучил рукава, принялся массировать ногу. Едкие запахи денатурата, камфарного масла и нашатырного спирта разлились по комнате. Богдан почувствовал облегчение, благодарно пожал отцу руку выше локтя.
– Эх, ты! Главный инженер и директор! Дважды орденоносец! – пожурил старик. – Данька ты... Помнишь, как мальчонкой свалился с двухсаженной гати? Еле-еле в чувство тогда тебя привел. И чем? Как думаешь? Денатуратом. А помнишь, как ты да Колька Трунов из-под Горловки на побывку прискакали на буланых коньках?
– Ну, что же? Тогда дело обошлось без растираний.
– К случаю вспомнил. Были времена...
Он нашарил в ящике стола мыло, расположился возле умывальника. Богдан наблюдал его опущенные плечи, морщинистую шею, полысевшую макушку. Вот они снова вместе. Война соединила их, как в детстве. А ведь перед этим старик все дальше и дальше отходил от сына, редко показывался дома на городской квартире. Как будто стеснялся появляться. «Родной мой батя, – тепло подумал Богдан, – хороший мой отец».
Отец достал из шкафа, где раньше хранились чертежи, кувшин с молоком, хлеб, масло. Налил в стаканы, нарезал хлеб, тонко намазал ломти маслом. Они ужинали у его кровати. Отец задумался, молчал. Убрав посуду в шкаф, закурил махорку.
– Когда свой завод запустим? – спросил он, отгоняя дым взмахами руки.
– Пустим завод, батя!..
– Дай боже, чтобы ваше теля да вивка зьило. Пора укладываться...
ГЛАВА XX
Солдат германской армии Ганс Дрейф участвовал в завоевании Бельгии, Голландии, Франции. Его выбрасывали сверху на Роттердам, он участвовал в парашютном десанте у Седана.
Перед нападением на Советский Союз его подготовили.
Два месяца он коверкал русский язык, который он ненавидел, и в конце концов превратился в «знатока русского языка и славянских привычек». Для операций на Востоке из их дивизии отобрали наиболее смелых и решительных парней и послали для диверсии коммуникаций русских.
Неделю назад четырехмоторный «Фокке-Вульф», пройдя на большой высоте, сбросил диверсантов в окрестностях города. Ганс Дрейф собственными глазами видел, как крестьяне прямо на лету подцепили на вилы его двух закадычных собутыльников Кляйна и Лессмайера. За ним тоже погнались, но его спасли резвые ноги и хорошее сердце... Он ушел и спрятался в леске, в ямке от раскорчеванного дуба. Съев свой неприкосновенный запас, Дрейф вышел на работу. У реки его заметили мальчишки. Он ушел от них и больше не рисковал появляться на людях, хотя и был одет в гражданское платье и обучен «большевистским привычкам».
Ганса Дрейфа изловили бойцы истребительного батальона и привели на завод, в штаб. Пленник жадно кусал хлеб, держа краюху обеими руками, и воровато посматривал на окружающих. Он ожидал смерти, но хотел перед отправлением в загробный мир вволю наесться. Он был оборван, худ, глаза разъела грязь и пыль. Наевшись, он заулыбался обступившим его людям. На диком наречии он объяснил, что из солдатского нормального состояния его выбили не только лишения, но непонятность обстановки. Он искал кулаков, но все гонялись за ним. На Украине, куда они шли, как освободители от большевиков, жили одни большевики и никто больше.
Дрейфа отвезли в город, а через три часа Рамодан пришел к Дубенко с удивленным лицом.
– Теперь все ясно, – сказал он, разводя руками, – вот этот самый сморчок Дрейф был наводчиком на нашу ветку.
– Да так ли это?
– Сообщили из штаба. Признался, бандит.
ГЛАВА XXI
Надвинулась одна из последних грозных ночей. Дубенко получал инструкции в городском партийном комитете. Приходили и уходили коммунисты. Они были молчаливы, кивками здоровались друг с другом. Многие были вооружены, подпоясаны желтыми ремнями.
Отсюда, из приземистого особняка, построенного одним из екатерининских деятелей Украины, выходили будущие командиры и комиссары партизанских отрядов, будущие мстители за поруганную честь советской земли.
Позванивал стакан на горлышке графина. Стреляли. По телефону отдавались приказания, тихо, с выделением каждого слова. Передавалось решение тройки, принятое на основе постановления Государственного Комитета Обороны.
Две комсомолки в синих беретах, работницы горкома, сжигали бумаги, которые не следовало оставлять врагу. Девушки помешивали в печах кочережками, бумага вспыхивала, рассыпалась жаром. Кафельные плиты накалялись и щеки девушек играли румянцем. Люди шагали мимо, стуча каблуками. На ногах комсомолок тоже грубые сапоги из военной юфти.
Дубенко вышел из горкома вместе с Рамоданом. В карманах их кожаных регланов лежали новенькие пистолеты и обоймы с патронами. Черные лепестки копоти носились повсюду. Они были легки, чтобы сразу же опуститься на землю. Везде сжигали бумаги, и трубы выбрасывали эти лепестки. Черная метель – признак покидаемого города.
Рамодан приостановился при выходе возле колонны и нагнулся к уху Богдана:
– Не следует никогда забывать этой ночи... Вот как покумовала нас судьбина...
Голубые лучи рыскали по небу. Орудийная канонада, стоявшая все время в ушах, сливалась с неумолчным шумом, напоминавшим рокот океанского прибоя. Это по главным магистралям, протянувшимся через город, проходила армия.
На улицах – баррикады. Они возникли повсюду и совсем недавно, но уже нельзя было представить города без них. Возле баррикад орудия. Посты. Ежеминутные окрики, светлое пятнышко фонаря на пропусках и разрешительное: «Проходите».
Шла тяжелая артиллерия на новый огневой рубеж. Скрежетали и поблескивали гусеницы тягачей, глушители раскалены до-бела. За орудиями покачивающимися квадратами шли бойцы. Люди шли спокойно, как и полагается для того, чтобы на новом месте продолжать прерванную работу.
В небе гул чужих моторов. Навстречу побежали прожекторы, заработали зенитки. Но вот взвился столб огня и зарево осветило северо-восточную часть города. Резко очертились крыши, трубы, колпаки водосточных труб и силуэты людей на крышах. По улицам двигались автомашины, пехота, полевая артиллерия на конной тяге, понтоны, дальнобойные зенитные орудия, снятые с противовоздушного пояса. Бесконечный поток людей и техники шел организованно, в порядке.
– Танковых частей не вижу, – сказал Рамодан, – может, кто знает моего Петьку?
– Ранили же его...
– А может, и не ранили. Что же он, не написал бы мне из госпиталя?! А может, нет в живых моего Петьки...
Рамодан на ходу всматривался в лица бойцов, проходивших бесконечной вереницей. Он забыл, что его Петька танкист. Но все равно, разве найдешь в этом море суровых и обожженных боями и солнцем голов худенького Петьку.
Автомобиль, который должен был отвезти Дубенко в Рамодана на завод, ожидал на панели. Шофер поставил машину в притирку к самому зданию.
– Хорошо, что пришли. Столько хозяев на нашу машину, ужас, – сказал шофер.
Дубенко заехал домой. Рамодан остался ждать внизу. Богдан взбежал по лестнице наверх. Валя поджидала его, стоя у распахнутого окна. Стекла позванивали от стрельбы, и на них играли огоньки пожара. Внизу доносился все тот же рокот. Изредка в темное небо летели пунктирные линии трассирующих пуль, взвивались ракеты, разбрызгивая голубой свет.
– Я думала, ты не придешь.
Валя обняла его за шею. Он почувствовал ее холодные губы.
– Пойдем, Валюнька. Попрощаемся с домом.
Они присели, Богдан снял кепку. Потом они поднялись, еще раз поцеловались и направились к выходу.
– Мы разве все бросим, Богдан?
– Вряд ли будет время и возможность возиться с вещами.
– Разреши мне взять мой желтенький чемоданчик.
– Ты собрала его?
– Да.
– Возьми, пожалуй.
– Там все то, что нужно мне и тебе на первый случай. И вот это я возьму на счастье, Богдан, – она приколола к груди безделушку, купленную в Мексике, – неизвестный по названию матерчатый цветок с двумя зелеными листиками. Богдан принял из ее рук чемодан светложелтой кожи – тоже его подарок из Америки – любимый чемодан Вали.
Они на минутку приостановились в дверях, окинули последним взглядом свое жилище и переступили порог.
– По этой лестнице бегал Алеша, – сказала Валя.
– Да.
– Тебе как будто все безразлично...
– Нет.
– И ты тоже вспомнил сейчас нашего Алешу?
– Вспомнил.
Она приникла к его руке, и слезы обожгли вожу.
– Перестань, Валя.
– Как тяжело... Невыносимо тяжело и обидно...
– Мне тоже не легче, Валюнька. Возьмем сердце в руки, так писал нам Тимиш.
Они спустились. Богдан положил чемодан в машину.
– Надо ехать поскорее, – сказал Рамодан, – ишь какой гул. Человека не слышно. Тут мотоциклист проскочил, где-то на левом фланге немцы прорвали оборону.
Шофер не мог протолкнуться. Вперемежку с воинскими частями двигались беженцы. Шли женщины, заспанные плачущие дети, ковыляли старики. Беспощадный злобный враг стучался в ворота. Никто не ждал от него пощады.
Баррикады, с оставленными щелями для проезда, мешали движению. На линии стояли трамваи. Их подвели к баррикадам, чтобы заткнуть бреши. В вагонах лежали мешки с песком. Возле баррикад дежурили ополченцы, – обвешанные гранатами. Город много делал «карманной артиллерии» – ее с избытком хватило на всех.
– Нам придется объехать боковыми, – посоветовал Богдан шоферу, – так мы никогда не переждем.
– Ни туда, ни сюда, товарищ Дубенко.
– Надо ехать.
– Не давить же народ, товарищ Дубенко.
– Давайте, я сам.
Дубенко пересел к рулю. Сильные звуки «клаксона» раздвинули немного толпу. Богдан тронулся осторожно. «Зис» пополз с тротуара на мостовую и начал продираться. Богдан решил опуститься в следующий переулок и, сделав небольшой крюк, выбраться из города.
– Вот как надо, – шутливо укорил он шофера, – а то стоял бы до прихода немца.
– Хай он сказится, тот немец, – смущенно проворчал потный шофер. – А вот опять пробка!
Из переулка выливалась стрелковая часть. Колыхались штыки. Шинели в скатах. Настоящие русские солдаты. Обмундирование обтрепано, обгорело от сражений. Но поступь уверенна, четка. И то, что они шли навстречу с такой уверенностью, рождало к ним доверие и благодарное чувство. Люди посторонились, прижались к домам. Походкой баловней сражений прошел взвод автоматчиков со своим короткоствольным оружием. Некоторые были перевязаны, значит, они уже сражались. Свежая кровь пятнами чернела на марлевых бинтах, даже ночью заметно.
От второй роты отделился человек с немецким автоматом, опущенным на ремне дулом книзу. Он бегом обогнал товарищей, что-то покричал командиру, шагавшему по тротуару, и бросился к дому Дубенко. Валя, смотревшая из окошка машины на этого человека, вдруг закричала: «Тима!» – хлопнула дверью и побежала к нему, расталкивая людей.
– Тимиш! Тимиш!
Дубенко побежал за Валей. Конечно, она обозналась, подумал он. Слишком часто вспоминала она Тимиша и, вот, в первом похожем на него бойце она узнала его. Но рост тот, широкая спина, хорошие плечи. Он повернулся на крик.
Тимиш поднял руки, особенно, по-своему, так делал он всегда в избытке восторга.
– Валя!
Валя упала в его объятия. Богдан достиг их одним прыжком.
– Тимка, родной!
– Други мои! Други мои!
Он смахнул слезу с ресниц, заулыбался своей хорошей улыбкой. Богдан щупал его крепкие плечи, мускулы рук, ремни снаряжения – еще не верилось, что перед ним тот человек, которого все больше и больше он боялся потерять в этом вихре. С каждым его письмом Богдан ближе познавал красивую душу этого человека.
– Друг мой, Тимка. Откуда, куда, родной?
– С фронта и на фронт. Мы передохнули четыре часа в вашем городе. Никак не мог выбраться к вам. Нельзя было... а теперь – прикрываем отступление. На нашем военном языке – в арьергарде.
– Но почему так, – вскричала Валя, – неужели нельзя было отпроситься к нам? Ведь ты идешь с боями от самой границы!
– Идем с боями – так нужно.
– Но тебя могут убить!
Это наивное восклицание заставило широко улыбнуться Тимиша.
Улыбка, осветившая изнутри это скорбное и постаревшее лицо, вдруг вернула им прежнего Тимиша, любившего и выпить и заспивать песни своим приятным голосом.
– Могут убить, Валюха? – сказал он. – Ну, щож будишь робить. Така, знать, моя доля. А можэ будя щастья и не убьют.
– Хотя бы, – сказала Валя, поглаживая автомат.
– Ну, что ж вы не говорите, где Танюха с дочкой?
– На Кубани. Отправили в хозяйство Максима Степановича.
– Писала уже оттуда?
– Писала, – сказал Богдан, – там мама, Алеша.
– Ну, дай им бог щастья. А де ж мой батько?
– На правом берегу. Перекинули его туда...
– Тогда правильные слухи бродили по Украйне. Взаправду гуляет наш батько по правому берегу. Хай, буде и ему щастье.
– А Николай в городе, – сообщила Валя.
– Говорят, подался Николай на передовую. Может, и побачу его. Ну, други мои, желайте и мини щастья. Спешу, спешу...
Тимиш снял каску, чтобы было удобнее попрощаться. Под каской взмокли волосы и лоб был в капельках пота.
Они расцеловались. Валя разрыдалась на плече Тимиша.
– Опять двадцать пять, за рыбу гроши, – сказал растроганный Тимиш, – вот бы нам такого генерала? Прошел бы тогда, мабуть, немец до самого Урала. Вот тебе и героиня, Валюха!
Он погладил ее волосы.
– Прости, Тимиш. Я говорила глупости. Прощай!
– Зачем прощай... До свидания, Богдан! Помогай Танюше.
– Не беспокойся, Тимиш.
– До свидания, други. Пожелайте удачи в боях за ридну Украйну!
Вскоре его каска затерялась в мерном покачивании сотен таких же касок. Как-то быстро прошла эта неожиданная встреча. И какие-то не те слова сказали они друг другу, да разве подберешь их в такую встречу...
