355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Первенцев » Испытание » Текст книги (страница 11)
Испытание
  • Текст добавлен: 21 мая 2017, 18:30

Текст книги "Испытание"


Автор книги: Аркадий Первенцев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА XXIV

Дубенко перебрался в эшелон к Романченку и довольно быстро продвинулся к месту, где предполагалась встреча с Рамоданом. По пути Дубенко проверял свои эшелоны, поставленные на отстой на станциях и полустанках. Третья очередь эвакуации, шесть составов и триста двадцать четыре вагона медленно, но продвигались к конечному пункту.

В пути он инструктировал начальников эшелонов, договаривался с военными комендантами и при помощи Романченка и еще нескольких человек из военных представителей проталкивал свои составы. Месячный срок, данный ему правительством для передвижения, скоро кончался. Еще через месяц завод должен был приступить к выполнению той программы, какую они выполняли на месте, и уже в следующий месяц дать тридцать пять процентов увеличения выпуска боевых самолетов.

Дубенко еще неясно представлял себе, как будет все это происходить. Он должен был познакомиться на месте с обстановкой и там решить, что и как. Впереди проехали первые шесть эшелонов во главе с Тургаевым и Рамоданом. Дубенко надеялся на этих двух людей: все, что в их силах, они сделают.

Дубенко видел поезда с эвакуированными заводами. Станки из Кременчуга, Запорожья, Днепропетровска, Гамалеи. Ходовые и ножные части при погрузке были смазаны и обернуты бумагой. Но смазку обмыли дожди и ледяная крупа, бумагу растрепали ветры. Между станками густо набросаны чушки алюминия, магния и других цветных металлов. Задание – ни одного килограмма цветного металла противнику – выполнялось особенно тщательно. Украина вывезла весь цветной металл, – так говорили встречаемые Дубенко директоры заводов, инженеры, рабочие.

Попадались уже разгрузочные площадки. Заводы прибывали к месту назначения. Оборудование складывали тут же, под откосом полотна, и потом с окриками: «Эй взяли, еще раз взяли», тащили в сараи, наспех построенные из бревен, теса и ветвей хвои. Рубились леса, по глубоким сугробам прокладывали дороги и тащили лес к месту стройки. Пусть не по нормам, но строительство шло. Горели леса и поляны огнями автогенной сварки, горели костры, возле которых жались рабочие и тут же варили пищу. Прокладывали новые линии передач, подтягивая поближе электрическую энергию. В тылах люди сражались с упорством и жертвенностью солдат.

На коротких остановках Дубенко, проваливаясь в снегу, бежал к этим новостройкам. Он предъявлял документы и спрашивал: как строят? Какие трудности? Как они выходят из положения с материалами, как закладывают фундаменты в мерзлом грунте, как идет сборка станков, как с энергией, с отоплением, откуда могут поступить материалы для выпуска продукции? Связи были нарушены, нужно было давать новые, и это волновало Дубенко.

– Построю, построю, – бормотал про себя Богдан, – не хуже других... – Ему хотелось скорее добраться до места и развернуть работу этими, невиданными еще в истории строительства темпами.

Два месяца от Украины до Урала, от разрушения до восстановления! Эти два месяца мучили его и стояли в мозгу, как серьезное предупреждение, как испытание.

Прозвенел под вагоном мост через реку, лежавшую уже под тонким ледком. Огнями встретила станция – место встречи с Рамоданом.

На станции они пошли в агитпункт. Там толпился народ. Агитпункт не мог вместить всех желающих. Все с эшелонов бежали сюда. На лицах многих какое-то ожидание не то неожиданной радости, не то еще большей тревоги. На всех станциях люди спрыгивали и бежали в агитпункты: узнать новости. Над толпой поднимался пар – все хотели протиснуться внутрь. Два политрука вынесли табуреты и в двух местах на перроне начали громко читать.

– О чем они? – спросил Дубенко.

– Доклад товарища Сталина, – ответил, не оборачиваясь, красноармеец в ватнике и черных обмотках. Он почти лег на спину впереди стоявшего человека и внимательно слушал, подняв уши шапки.

– А теперь речь товарища Сталина на Красной площади, – сказал тот же красноармеец, оборачиваясь к Дубенко. Его лицо сияло довольной улыбкой. Он весело сказал: – Все в порядке! Слышал: «Мы победим. Все немецкие захватчики, пробравшиеся на нашу территорию в качестве оккупантов, должны быть уничтожены до единого...».

Никогда, может быть, так не слушал народ. Сейчас решалась судьба родины, судьба семей, судьба завоеваний, купленных исполинским трудом. Решалась судьба каждого человека – жить или не жить. Смерть или победа! И здесь, в глубоких тылах, только так понимали новое испытание, возложенное на плечи народа.

В Москве, на мавзолее бессмертного Ильича, стоял спокойный человек в шинели воина и говорил на всю страну, на весь мир свои простые слова, от которых закипало сердце, поднимался дух, становилось легче дышать. Великая правда сияла над миром, реяло знамя грядущей победы...

– Еле-еле тебя разыскали, – Рамодан крепко пожал руку Дубенко, – кабы не был ты таким грязным и заснеженным, расцеловал бы.

– Рамодан! – обрадованно воскликнул Дубенко, – вторая радость за сегодня... Слышал?

– Еще по радио слышал. Настроение сразу поднялось, Богдане. Ты прямо не поверишь, посмотрел бы на наших хохлов: стали целоваться, обниматься. Куда кручина ушла, Богдане!

– Тургаев где?

– Ты что-то сразу принялся по-деловому, по-директорски. Пойдем, помоешься, поешь, что бог послал, может быть, и стопку найдем ради такого праздника, а потом все пойдет по-другому.

– Тургаев где? – снова переспросил Дубенко.

– Да там уже. На новом месте. Двести сорок вагонов разгрузки, сейчас мои сто пятьдесят кончают. Тяжеленько пришлось, если бы не пособили местные люди, просто караул кричи...

– Надо пойти в управление дороги, – предложил Дубенко, – как только эшелоны начнут прибывать, так чтобы их без задержки посылали к месту. Надо спешить – сроки знаешь?

– Звонил же по телефону. Знаю... Значит, прямо в управление? А людей ты не напугаешь? Погляди на себя в зеркальце.

Дубенко взял из рук Рамодана круглое зеркальце и увидел совершенно чужое лицо: намерзшие брови и ресницы, запавшие щеки, покрытые густой щетиной, начинающей уже распускаться в натуральную бороду, усы, торчавшие, как у ежика, ввалившиеся глаза.

– В самом деле, свинство полное, – сказал Дубенко, – просто неприлично. А все же в управление пойдем, Рамодан.

В управлении дороги их немедленно принял заместитель начальника дороги, молодой человек с тремя звездочками на черных петлицах гимнастерки. Он молча выслушал Дубенко, посмотрел на него своими черными, измученными от бессонницы глазами, и просто сказал:

– Ваши эшелоны я обязуюсь сам протолкнуть немедленно к месту, товарищ Дубенко. Мы сейчас работаем по-фронтовому.

– Спасибо, – поблагодарил Дубенко, шедший в управление с некоторым предубеждением. Но из короткого разговора в этом теплом кабинете, таком теплом, что Дубенко даже разморило, он понял, что железнодорожники тоже солдаты и готовы всячески помочь ему.

– Благодарить не за что, – сказал зам. начальника дороги и приподнялся, – делаем одно дело. Надо разбить Гитлера. Читали сегодня?

– Ну, как же!

– Вот это все...

Он улыбнулся хорошей улыбкой, пожал им руки, и вскоре его голос, иногда запальчивый, иногда убеждающий, услышали все диспетчеры дороги. Эшелоны авиазавода должны были итти без задержки.

ГЛАВА XXV

Очередной эшелон должен был притти к вечеру. Ночью поступали еще три. Отсюда их переправляли уже по горнозаводской линии в Предуралье. Рамодан провел Дубенко в комнаты для приезжающих Наркомата угля. Рамодан встретил здесь знакомых до Донбассу и они приютили его. Дубенко сходил в баню, поужинал, наконец, за настоящим столом, накрытым скатертью. Девушка, подававшая ужин, неожиданно оказалась женой крупного командира. Она тоже эвакуировалась, тоже с Украины, и работала здесь в столовой. После бесконечных мытарств по поездам, в метели и непогоды, все казалось настолько неожиданно приветливым, родным, что Дубенко чувствовал, как быстро восстанавливаются его физические и духовные силы. Здесь все было по-настоящему, тыл жил уверенно и чисто, и люди, попадавшие на места, попадали как бы домой. И вот, наконец, он мог лечь на холодные чистые простыни, укрыться одеялом и вытянуть свободные ноги. Дубенко прикрыл глаза, сладкая истома смертельно уставшего человека разлилась по его телу, и он заснул.

Утром он проснулся рано. Рамодан спал, уткнувшись носом в подушку, охватив ее руками. Одеяло сползло. Дубенко постоял над приятелем – «будить или не будить?» – уж очень сладко спал Рамодан. Решил разбудить. День приносил свои заботы. Нужно было договориться в обкоме партии, договориться с Угрюмовым, – уполномоченным Государственного Комитета Обороны по их заводу. Рамодан проснулся после короткого окрика, посмотрел на Дубенко, улыбнулся и, быстро спустив ноги с кровати, спросил: «Не проспал, Богдане? Ты бы меня сразу же растолкал. Что-то я тоже немного того... приустал...»

Дорогой в обком выяснилось, что Рамодан первый раз за трое суток по-человечески отдохнул. Секретарь обкома был занят размещением танкового крупного завода. Из отрывочных телефонных звонков секретаря Дубенко стало ясно, что он действительно попал в богатый край, располагающий колоссальными возможностями. Пожалуй, завод попал на настоящее место.

Оставив Рамодана в обкоме, Дубенко отправился к Угрюмову. Навстречу вошедшему в кабинет Дубенко из-за стола приподнялся плотный человек в серой коверкотовой гимнастерке.

– Ожидаем вас уже несколько дней, – сказал Угрюмов, пожимая руку Дубенко, – я уже послал по линии запрос-розыск. Может, думаю, приболел где-либо в пути.

– Все обошлось благополучно, тов. Угрюмов. Приехал вчера вечером – сегодня думаю двигаться дальше.

– Мы это все сейчас решим, может быть, поедем вместе. Кажется не совсем ретиво ваши устраиваются. Хотя теперь приехал сам хозяин, – Угрюмов с какой-то испытующей хитринкой посмотрел на Богдана своими серыми мягкими глазами.

Дубенко также смотрел на собеседника. Ему понравился его облик. Широкое мужественное красивое лицо, густые темные волосы, чуть-чуть волнистые, коротко подстриженные усики, широкие плечи. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Угрюмов коренной уралец, чем очень гордится, родился в семье шахтера, сам работал на шахте, но после перешел на партийную работу, окончил индустриальный институт, одно время работал на Кубани. Наряду с особенностями уральского характера он приобрел черты, свойственные кубанцу, – казачью хитринку, которая не мешает, если в меру. Дальнейшие судьбы предприятия зависели во многом от этого человека, и потому Дубенко тщательно взвешивал его качества, деловые и личные. В свою очередь и Угрюмову тоже небезынтересно было знать нового человека. Как водится, вначале поговорили на темы, не имеющие прямого отношения к заводу.

– Ну, а теперь приступим к непосредственному делу, Богдан Петрович, – сказал Угрюмов, – я ознакомился с состоянием вашего завода. Если верить предварительным данным, вы сумели почти все вывезти.

– Вывезли все, конечно, исключая стационарные агрегаты, – Дубенко хотелось тоже назвать Угрюмова по имени, но он не знал, как, и с некоторой досадой пожурил себя в душе. – Я мог бы подробно рассказать вам о моих планах восстановления завода, но пока я не прибыл на место, не познакомился с обстановкой, пожалуй, это будет излишне. Кстати, сейчас не такое время, чтобы расписывать словами. Откровенно говоря, меня сейчас беспокоят три вопроса: монтаж оборудования и стройка сборочных цехов, так как, насколько мне известно, на нашей новой площадке нет зданий, в которых можно было бы собирать самолеты, и третье – номенклатурное снабжение. В начале войны я прилетал на Урал, вас тогда не было, вы были в Москве... – Он говорил горячо, и это, очевидно, понравилось Угрюмову. Наблюдая собеседника, Угрюмов давал ему свою собственную оценку: «Пойдет, пойдет парень на уральской почве». Потом говорил Угрюмов. Богдан поразился его большой осведомленности. Угрюмов знал характеристику основных кадров, вывезенных из Украины, знай даже некоторые биографические подробности и деловые качества инженеров, мастеров. «Конечно, он уже детально поговорил с наркомом», – подумал Дубенко.

Богдан видел, что завод попадал в хозяйские руки. А хозяйство было большое. Огромный край, от тайги до плодородных равнин, край качественной металлургии, прокатных заводов, химии, соли, угля, нефти, судоходных рек, прекрасной древесины, край золота и драгоценных камней. Угрюмов, очевидно, понимая состояние своего собеседника, пытался еще более укрепить в его сердце любовь к этому благодатному краю. Он говорил о прошлом этих мест, о славной истории, о радостях и горе, мельком сказал, что ему пришлось оборонять эти места от колчаковцев, а потом заниматься стройкой, организацией края.

Угрюмов подвел Дубенко к карте. Широким жестом он указывал районы разных богатств, которые только недавно подняты на службу стране. «Они должны спасти родину, – сказал Угрюмов, – мы откроем все закрома земли».

– Мне нужен алюминий, – сказал осторожно Дубенко.

– На Урале имеется алюминий. Уральские бокситы вы знаете. Но для выплавки алюминия нужно чрезвычайно много энергии. Мы развивали ее в соответствии со своими потребностями, с некоторым, конечно, запасом, но этого недостаточно. Мы поднимаем добычу угля, нефти. Энергию съедает наша коренная, уральская танковая, орудийная, моторостроительная промышленность... Короче говоря, я неожиданно начал прибедняться. Богдан Петрович, – он остановился перед Дубенко, пытливо посмотрел ему в глаза, – я думаю сейчас над заменителями. Надо ломать устаревшие понятия. Идет война – надо давать оружие любыми средствами. Мы не можем остановить выпуск самолетов из-за того, что вдруг у нас не окажется под рукой какого-то нужного материала.

– Имейте в виду, товарищ Дубенко, – сказал Угрюмов, – во всем мире в качестве материалов для самолетных конструкций преобладают полуфабрикаты из легких сплавов. Конечно, они обладают неплохими технологическими качествами, но у них есть один недостаток.

– Недостаток? – улыбаясь спросил Дубенко.

– Да, – подтвердил Угрюмов, – они очень дорого стоят! Правильно говорю?

– Безусловно.

– Теперь о заменителях. Я слышал, что для конструкции одного из наших истребителей, прекрасно действующих сейчас на фронте, применили дерево.

– Да. Есть такой истребитель.

– Очевидно, нагрузка на истребитель несколько меньше, чем на тяжелые машины. Теперь меня интересует ваше мнение: может ли дерево применяться для тяжелых самолетов? Какова практика?

– В Америке на ряде заводов мне пришлось видеть опытные самолеты, в конструкции которых применено дерево. Примерно, четырехмоторный «Де-Хавиленд Альбатрос» весом более пяти тонн, сделан из дерева. Но надо заметить, что дерево не обладает свойством так называемой изотропности, то-есть постоянством механических качеств во всех направлениях приложения нагрузки, даже не обладает изотропностью в определенном направлении...

– Каков отсюда вывод?

– Увеличение однородности механических качеств, – сказал Дубенко. – Дерево улучшили, склеивая тонкие листы при помощи вакелита, поливинилацетата и других клеев. Но для всего этого требуется выбрать определенные участки леса для заготовки авиадревесины.

– Мы заготавливаем не один миллион фестметров древесины, и это капля в океане наших возможностей, – похвалился Угрюмов, – наши леса тянутся на десять тысяч километров к востоку, на восемьсот к северу, да, примерно, на шестьсот к западу. Это вам не степи!

– А транспорт! Рекой нельзя сплавлять, потеряем качество. Конечно, я человек степной и не представляю всех ваших возможностей.

– Вот именно, – Угрюмов помолчал, что-то соображая, и потом несколько нерешительно предложил: – А если мы на месте заготовим вам полуфабрикат? На месте будем разматывать дерево на пластины, клеить под давлением и привозить вам готовый брус.

– Но, вероятно, это чрезвычайно трудно! – воскликнул Дубенко.

– Имейте в виду, вы работаете отныне с уральцами, а они очень своеобразны. Они мало обещают, но много делают.

Угрюмов позвонил, в кабинет зашел пожилой человек в защитной рубахе и почтительно остановился в дверях.

– Андрей Андреевич, – сказал Угрюмов, – сегодня в пять тридцать прикажите прицепить мой вагон к поезду № 10.

Андрей Андреевич вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

– Поедем ближе к «деревянному алюминию» и вообще к лесу, – Угрюмов с улыбкой поглядел на Дубенко, – начнем работать. Кстати, примем меры к быстрейшей разгрузке эшелонов. Разгрузка первых ваших эшелонов отняла все же много времени. Итак, Богдан Петрович, в пять двадцать жду у вагона.

Дубенко ушел. Он слышал, как в соседней комнате по телефону переговаривались с районом добычи нефти. Оттуда требовали цистерн – добыча увеличивалась, и нефть не успевали вывозить на крекинг-заводы в Башкирию. На лестнице он увидел двух человек, обнявшихся и постукивавших друг друга по спине. «Привет искателю алмазов!» – воскликнул человек в шляпе. – «Не счесть алмазов в каменных пещерах!». Второй, в меховых унтах, ушанке и шубе, пробасил: «Ах ты, химия, химия, сугубая химия».

У исполкома стояло несколько новых «зисов». Позади машин, в садике, запорошенном снегом, стояла витрина с сообщением Советского Информбюро, написанным от руки крупными буквами. Люди останавливались возле, читали и шли дальше. Издалека, с равными промежутками, стреляли тяжелые орудия. Очевидно, стреляли на заводском полигоне.

Встреча с Рамоданом должна была состояться в общежитии в два часа. Сейчас было немногим больше часа. Дубенко зашел на телеграф и дал, в который уже раз, телеграмму на Кубань. Связь с матерью и сыном была потеряна. Это беспокоило Богдана.

ГЛАВА XXVI

Салон-вагон был прицеплен к хвосту, поэтому его сильно раскачивало. Два электровоза тащили более ста вагонов порожняка пятидесятитонных «хопперов» и американских полувагонов. Дубенко стоял у окна рядом с Угрюмовым и, не отрываясь, смотрел на зимний пейзаж, пробегавший мимо. Горы, пологие, уральские, обмытые тысячелетиями, и между ними лога, а в них замершие речушки, кое-где тронутые проталинами. Из деревьев – кедрач, похожий на сосну, но более кустистый, ели, много березы. Березы стояли прямые и белые. Они сейчас оголены, но стоит только этому горному лесу зазеленеть! Угрюмов искоса посматривал на Дубенко. Он уловил восхищение на лице спутника.

– Вот почему удивляются характеру уральца, – сказал Угрюмов, – что спокойный он, не склонен к быстрому раздражению, немного угрюм, но преисполнен собственного достоинства. Вот отгадка характера уральца, Богдан Петрович. А какие горы! Мальчишки носятся на лыжах с этих гор, как хотят. Приезжие спрашивают – почему уральцы такие бесстрашные и выносливые? Крепкие люди получаются среди этой природы и смелые духом. А сколько здесь всего – под нашими ногами! Жемчужная земля. Руки еще до всего не дошли.

Поезд пробегал мимо новых копров, поставленных невдалеке от железной дороги, в долине, за небольшим лесным загривком из кедрача. Рядом свежесрубленные дома, черными слегами отмечены огороды, отвоеванные у тайги.

– Шахты? – произнес Дубенко, показывая на копры.

– Вот ковырнули здесь и нашли уголь. Близко железная дорога – почему не заложить шахту. А поселок, вероятно, из переселенцев. Сколько деревьев! Здесь дерева очень много. А вот на юге дело другое. Там каждому дереву рады. Помню, работал я на партийной работе в шахтах. Голый поселок. Решил устроить озеленение. Подобрали со специалистами такое дерево, которое не боится копоти и газов, – серебристый тополь. Развивается в тех местах хорошо. Четыре тысячи деревьев посадили. После приезжал туда, сидят шахтеры под тополями и не хочется им оттуда никуда. А когда в Ейске работал, построил дамбу на лимане. Когда начинали строить, казаки руками замахали: «Суворов хотел строить – не получилось». Отвечаю я им: «Ну, Суворову, видно, было не до этого. Если бы Суворов захотел, построил бы непременно. А мы тоже попробуем». Попробовали и построили...

Справа поднялось яркое пламя и черные космы дыма. Река, сдавленная скалами, поднимала пар. В реку спускали теплые вода грэса и коксохимического завода, огни которого и виднелись справа.

Поезд остановился на станции. Печи коксохима горели прямо перед глазами Дубенко. Он вспомнил свой далекий, родной город.

В вагон заходили какие-то люди. С ними говорил Угрюмов. Стране был нужен уголь, промышленности – энергия. Угрюмов произвел примерный расчет дополнительно необходимой энергии для нового самолетостроительного завода. Богдан слышал, как взмолился директор грэса, упирая на зашлаковку котлов, на частые аварии. Угрюмов резонно заметил ему, что все нужно предусмотреть, а за аварии ответит прежде всего не промышленность, которой нужна энергия, а сам директор станции.

Пока поезд стоял, Угрюмов сходил на грэс и вернулся оттуда запыленный, с пепельными бровями. Часа три они сидели в салоне с директором грэса и главным инженером. Щелкали счетами, чертили, записывали. Дубенко заснул в своем маленьком купе и проснулся, когда сильно звякнули буфера и кто-то прошелся по крыше вагона. Они прибыли к месту назначения. Раздвинув занавеску, Дубенко увидел неказистое здание вокзала, деревянные постройки управления и политотдела.

Угрюмов спал. Дубенко умылся и вышел из вагона. Вагон стоял в тупике, невдалеке от багажного пакгауза. Возле вагона стоял человек в заплатанном комбинезоне и разматывал с катушки белый телефонный провод. На крыше тоже кто-то работал, наращивал электрическую проводку от основной токонесущей магистрали. Работала девушка – тоже в комбинезоне и синем берете, ухарски сдвинутом набекрень. Дубенко мельком провел глазами по девушке, она сидела к нему спиной и что-то напевала. Монтеры подводили электропроводку и телефон к их вагону. Вероятно, Угрюмов решил задержаться на этой станции.

– Здравствуйте, Богдан Петрович, – сказал человек, разматывающий проволоку, – не узнали?

– Трофименко! – Дубенко пожал ему руку, – снова вместе. Ты, кажется, ехал с Рамоданом?

– Да, Богдан Петрович. С ним...

Трофименко – один из тех двадцати пяти. Он устанавливал на заводе перед отъездом проводку для взрыва. Он шел тогда вместе с Дубенко по скользкой тропке, намыленной дождем, между осенними дубками.

Трофименко стоял сейчас перед Дубенко с карманами, набитыми обрезками провода, изоляционной лентой, шурупчиками, с плоскогубцами в руках. Дубенко говорил с Трофименко, как с родным. Потом они замолчали и вместе смотрели на город, раскиданный по взгорью, на черные ряды неказистых шахтерских домиков. В воздухе носилась копоть. Копоть опускалась на снег, на крыши, на лица людей. В заречье прошла шахтерская смена, оставляя на свежем снегу елочку черных следов.

– Тургаев здесь? – спросил Дубенко.

– На заводе. Он и послал нас сюда. Тут даже монтеров не оказалось на станции...

– Ну, это ты уж врешь, Трофименко.

– Это вру, – согласился Трофименко с улыбкой, – монтеров послали на шахту, на прорыв. Гнилой ток ночью дали шахтам, малой частоты, что-то с моторами. Мы вот с Витькой сюда прикантовали, – он покричал: – Витька, слезай, ведь все кончила.

– Слезаю, – сказала девушка и легко спрыгнула в сугроб.

Тут только Дубенко узнал девушку. Это была Виктория! Она остановилась невдалеке от него и кивнула головой.

– Здравствуйте! – несколько смущенно сказал Дубенко и протянул руку.

– Грязная, – сказала она, помахивая рукой,– выпачкаю.

– Знакомые? – спросил Трофименко.

– Еще бы не знакомые, – ответил Дубенко, – из одного дома!

– Вот как, – хмыкнул Трофименко, – а Витька ничего не говорила, откуда пристала к нам, кажись, в Арзамасе. В Арзамасе, Витька?

– В Арзамасе, – спокойно сказала Виктория и задорно улыбнулась.

Трофименко отправился проверить свет и телефон. Дубенко подошел к Виктории.

– Какие странные случайности бывают в наше время, Виктория.

Она посмотрела на него внимательно и добро.

– Да... В Арзамасе проходил ваш завод, а мы задерживались. Я попросилась к вам, и меня взял Тургаев.

– Вон как.

– Вы с женой? – спросила Виктория.

– Да.

– Здесь? – она указала глазами на вагон.

– Она приедет сегодня с эшелоном.

– Я прошу вас, Богдан Петрович, совершено не задумываться ни над чем. Есть монтер Витька и все. Идет Трофименко...

– Все в порядке – освещение и связь налажены, Богдан Петрович, – сказал Трофименко довольным голосом, – а то, и в самом деле, на стоянке можно все аккумуляторы сожрать. Ну, пойдем, Витька.

На пригорке, сворачивая в снежную траншею, прорытую над низкими домами, Виктория обернулась, сверкнули ее зубы.

Дубенко вошел в вагон с некоторым смущением. Соединился с Тургаевым. Ему ответил обрадованный голос. Тургаев обещал немедленно приехать на станцию. Из купе вышел Угрюмов, очевидно, услышавший конец разговора.

– Пусть остается на месте, – сказал Угрюмов, – поезжайте лучше вы к нему. Сейчас Колчанов вызовет лошадь.

Колчанов, помощник Угрюмова, – как его в шутку называл Угрюмов – «чиновник для особых поручений», угловатый человек, лет тридцати, вошел, поправляя дешевый галстук на синей рубашке. Короткий чубчик ежиком, глубоко запавшие глаза, мясистые щеки.

– Лошадь сейчас будет, – сказал он.

– Не сейчас, а минут через сорок, – поправил его Угрюмов и, присев к столу, снял трубку, соединился с управлением дороги. Оттуда ответили, что два эшелона прошли сюда с вечера. Просили обеспечить немедленную разгрузку, чтобы не «зашивать» станцию, а порожняк подать для перегрузки угля, чугуна и бронепроката.

– Так и начнем действовать, – Угрюмов прошелся по салону. – Колчанов, вели подавать чай, а потом займемся делами. Тут дельный секретарь горкома Кунгурцев. Ростом, правда, маловат, может, и не понравится вам, потомкам запорожцев, но как руководитель – талант. Как ты думаешь, Колчанов, сумеет Кунгурцев поднять несколько тысяч народа на разгрузку?

– Не знаю, Иван Михайлович.

– Ну, ты, конечно, не знаешь, потому что Кунгурцева впервые увидишь, а мне он известный как-никак земляк. Я его вот таким клопом помню...

Легкие сани-кошевка мчались по закопченной дороге, протянутой петлисто через два угорья. Складный гривастый жеребчик, брызгая пеной, донес Дубенко до оранжевых корпусов законсервированной фабрики, которая должна была вместить их завод. Здесь Дубенко был уже однажды, когда по заданию Москвы выбирал площадку для дублирования. Никак не предполагал он тогда, что им в самом деле придется перевозиться сюда. Обогатительная фабрика представляла собой три огромных недостроенных корпуса без крыши, окон и дверей. Рядом протянулась железнодорожная ветка, связывающая основную транспортную магистраль с десятком мелких шахт, заложенных по склону лесистой гряды.

Жеребчик остановился во дворе, заваленном станками, прутковым материалом, калориферами, ящиками с ценным оборудованием. На всем лежал пушистый слой снега. Группа рабочих перетаскивала станки при помощи вальков и тросов. Дубенко прошелся по двору. Тургаева он нашел в небольшой комнатке, наспех приколоченной к кирпичной стене. Это была заводоуправление. Машинистка, закутанная в шаль и обутая в меховые пимы, подкладывала уголь в накалившуюся печку. Тургаев сидел за кухонным столом, обложенный чертежами, поковками, рядом с ним находился Данилин. Оба они были одеты в ватные спецовки, в валенки, в меховые шапки и шарфы, которые они не снимали, несмотря на раскаленную печь.

Тургаев и Данилин бросились навстречу Дубенко. Это смягчило сердце Богдана. Ему все казалось, что он попал к людям, которые за все это время не проявили распорядительности: не смогли принять со двора станков, не привели в порядок ни одного цеха. Но нет! Эти лица, истомленные, исхудавшие, говорили о труде. Дубенко пожал им руки.

– Показывайте, что нахозяйничали, – сказал он, расстегивая шубу, – что-то несовсем у вас, по-моему, ладно?

– Несовсем, – согласился Тургаев.

Они вошли в здание, высотой, примерно, этажей в восемь. Как огромные соски, сверху свисали железобетонные бункера. Под ногами снег, заваливший битый кирпич, обледенелые бревна с натыканными в них скобами и гвоздями. Крыши не было, окон тоже, гулял сквозной ветер. Над стенами висели перекрытия, похожие на театральные балконы. Таких балконов было семь. Они также связаны из железобетона.

– Подняться наверх можно? – спросил Дубенко.

– Нет. Нужно делать лестницы.

– Делаете?

– Пока нет. Мы сейчас заняты корпусом № 1.

– Пойдемте туда.

В корпусе № 1 кончили заделку крыши. Вверху трудились люди, кажущиеся отсюда букашками. Они вязали брусья – перекрытия. Раскачивались люльки, привязанные к фермам канатами. Никакая строительная техника не предусматривала именно такой работы, но люди делали крышу, может быть некрасивую, горбатую, но совершенно необходимую. В цехе уже стояли и крутились станки, обтачивались и фрезеровались детали. У конторок, построенных как ларьки торговцев, сидели инструментальщицы-раздатчицы, браковщики, технологи. Тут же заливали фундаменты, подтаскивали станки и устанавливали их. Дубенко окликали, радушно здоровались, расспрашивали, как идут очередные эшелоны. Богдан узнавал в плотниках, арматурщиках, бетонщиках инженеров, техников, чертежниц конструкторского бюро, лаборанток. Работал единый, дружный коллектив. Женщины-домохозяйки отдирали ржавчину со станков, руки, засученные, были красны от холода и вымазаны в грязи и керосине.

Тургаев привел Дубенко в склад готовой продукции. Стеллажи из промерзшего теса были завалены готовыми изделиями. И над всем носился химический привкус угля... – горели чугунные печки, отлитые в собственной, кустарной пока, литейной.

Дубенко подобрел, но все же чувство неудовлетворенности не оставляло его. Конечно, пока не прибыли последние эшелоны, трудно было предъявлять большие требования.

Богдан понял, что для выполнения задания правительства к сроку нужно развернуть широкий фронт работ. Никакой очередности. Завод должен монтироваться сразу весь. Основная ошибка Тургаева заключалась в том, что он много внимания уделил только одному механическому цеху. Задача наладить полный производственный цикл была далека от выполнения.

– Сколько у вас используется людей? – спросил Дубенко.

– Примерно, пятьдесят процентов, – ответил Тургаев, – остальным просто нечего делать, не подошло время. Ведь пока не накроем крыши, нельзя устанавливать оборудование, нельзя думать об электрической подводке, паротрубопроводах и тому подобном.

– Где незанятые люди?

– Они в поселке, Богдан Петрович.

– Созвать их всех на вокзал к приходу эшелонов, – тоном приказания сказал Дубенко, – всех... Даже женщин, у которых нет детей. Хотя можно и тех, у кого дети. Я договорюсь сегодня с местными организациями, ребят нужно устроить в детсадах, пока не закончим монтажа завода и строительства сборочных цехов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю