Текст книги "Колдовская сила любви (СИ)"
Автор книги: Аристарх Нилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– Но ведь папа всего сам добился и не имел протекции?
– Папа! Во-первых, было другое время, а во-вторых, моя дорогая, папа был совсем другим человеком. Это был умница, рабочая лошадка. Человек энциклопедических знаний и великий трудоголик. Ему не нужна была протекция, он сам мог кого угодно порекомендовать, если видел, что человек этого достоин.
– Но, почему?
– Что «почему»?
– Почему ты считаешь, что Анатолий меня не любит?
– Знаешь, Машенька, я очень хотела бы, чтобы я ошибалась, но сердце подсказывает, что вряд ли. И не потому, что мне не нравится Анатолий. Он очень вежливый, воспитанный и умный человек, но…
– Опять «но». Мама, ну что ты каждый раз говоришь «но»?
Вот потому и говорю «но», что вижу, какой он человек, потому что могу за случайно брошенной фразой увидеть то, что влюбленный человек не заметит.
– И что же ты видишь?
– Сама поймешь, и сама разберешься во всем. А когда разберешься, тогда и скажешь, – ах, мама, как же ты была права.
Маша положила голову на колени матери, и слезы сами собой потекли у неё из глаз. Всхлипывая, она произнесла:
– Мам, но что же мне делать, если я его люблю? Понимаешь, люблю и ничего не могу с этим поделать.
– Вижу, что любишь, потому и не лезла к тебе с расспросами. А теперь, когда ты стала женщиной…
Маша серьезным взглядом, нахмурив брови, посмотрела на мать.
– Да, да, когда ты стала женщиной, думаю, тебе надо несколько серьёзней посмотреть на ваши взаимоотношения. В конце концов, проверить то, как к тебе относится мужчина достаточно легко. Стоит завести легкий флирт с другим мужчиной, да хотя бы с одним из ваших общих друзей и сразу проявятся истинные чувства. Ревность, она ведь общая черта. Если любит, ревность незамедлительно проявит себя. Вот тогда ты поймешь истинное отношение Анатолия к тебе.
– Ты так считаешь?
– Конечно. Если он тебя любит, его захлестнет волна ревности, ты это сразу почувствуешь. А если ревнует, значит, ты ему не безразлична, и я вполне могу ошибаться, и чувства его к тебе совсем иные, нежели я предполагаю.
– А что ты предполагаешь?
– Поживем, увидим.
– Нет, мам, скажи, что ты предполагаешь?
– Я и сама не знаю, – и она осторожно вытерла платком слезы с Машиных глаз, – запомни, слезами горю не поможешь.
– А чем?
– Тем, что я тебе сказала.
– Знаешь, вот уж никогда не подумала бы, что ты мне такое посоветуешь.
– А ты почаще с матерью разговаривай, а не таи все в себе, может, и мучаться так долго не пришлось бы. И еще, – она сделала паузу, и потом с серьезным выражением на лице произнесла, – я тебя только об одном прошу. Заводить детей только ради того, чтобы заарканить мужчину, это самое последнее дело. Запомни это на всю жизнь. Поэтому, если чувствуешь сомнения, живи, но о детях не думай, поняла?
– Поняла.
– Вот и умница, а теперь пойди, умойся и ложись. Знаешь, утро вечера мудренее.
Они обнялись, и слезы снова выступили на Машиных глазах.
В эту ночь Маша не спала. Она ворочалась с боку на бок, размышляя о разговоре с матерью накануне. Самое печальное, по её мнению, было то, что он слово в слово совпал с разговором, который состоялся незадолго до этого с Зоей, самой близкой Машиной подругой. Они шли после занятий в сторону автобусной остановки и неожиданно разговорились о личном:
– Знаешь, Машка, ты меня извини, но ты зря себя изводишь из-за этого хлыста.
– Это ты про кого так? – ощетинившись, спросила Маша.
– А то ты не знаешь, про Толика твоего.
– А чем он тебе не нравится?
– Мне? Да он никому из наших не нравится кроме тебя. Ты что, ослепла от своей любви к нему, смотри Машка, доиграешься.
– И чего ты вдруг на него набросилась?
– Ничего, просто мне тебя жалко, потому и набросилась.
– И напрасно, – с обидой в голосе произнесла Маша.
– Нет, не напрасно. Неужели ты не видишь, он из тебя веревки вьет. Ты перед ним, можно сказать, ковриком стелишься, а он гоголем ходит, и нос кверху тянет. Да ты только взгляни, любой парень на нашем курсе перед тобой на колени встанет и руку и сердце предложит, а Толик твой?
– А что Толик, откуда ты знаешь, может он передо мной этот коврик, давно расстелил?
– Как же. А то бы ты мне об этом не сказала. Машка, брось, что я, тебя не знаю?
– Ну, даже если и не расстелил, что в этом такого? Каждый по своему этот «коврик», как ты выразилась, воспринимает.
– Может и по-своему, но я тебе по-дружески говорю. Я отбивать его у тебя не собираюсь, но мне больно смотреть, как ты за последние полгода изменилась.
– Зой, ради Бога, только не читай мне мораль.
– Я тебе мораль не читаю, но и молчать не могу. Я и так столько времени как воды в рот набрала, думала, ты сама все поймешь. Мозгов у тебя, слава Богу, хватает, а ты…
– Что – я?
– Ничего. Поверь, я тебе говорю, как твоя подруга, если ты меня таковой считаешь, что твой Толик…
– Зоя, я тебя прошу, лучше ничего не говори мне про него, иначе мы поссоримся, а я этого не хочу.
– Хорошо, будь, по-твоему, но ты мои слова еще вспомнишь и поймешь, что я была права.
– Может быть.
– Не может быть, а точно.
Дойдя до остановки автобуса, обе замолчали. Подъехавший автобус оставил их на остановке вдвоем. Они молча стояли в ожидании, когда подойдет их автобус. Наконец, Зоя не выдержала и произнесла:
– Маш, ты прости меня, я правда за тебя переживаю, потому и окрысилась на твоего.
– Ладно, проехали и забыли. Сама разберусь со своими проблемами.
Этот разговор вспомнился ей и эхом наложился на разговор с матерью. От этого ей стало еще горше и больнее, потому что она понимала, что в словах обеих есть доля истины, но она гнала эти мысли от себя, надеясь, что все изменится и Анатолий окажется таким, каким она его себе представляла.
Глава 5
Спустя две недели Анатолий вернулся в Москву. Их взаимоотношения продолжали оставаться прежними. Они регулярно встречались вечерами или по выходным, ходили в кино, на выставки и в театры, порой, когда удавалось уединиться, они предавались любви. И всё же, Маша не могла избавиться от ощущения, что в её жизни должно что-то произойти. Должна же наступить какая-то ясность в их отношениях. Она ждала этого и одновременно боялась, что то, о чем говорили и мать, и Зоя, может оказаться правдой. Она гнала от себя эти мысли, злилась, нервничала и в глубине души надеялась, что Анатолий, вопреки всему, однажды сделает ей предложение, и тогда все её страхи и сомнения развеются, и жизнь станет поистине прекрасной.
В конце лета он пошел на работу, а Маша перешла на последний курс института. Прошло два месяца.
Гром грянул внезапно.
Анатолий позвонил с работы и обычным голосом предложил ей вечером встретиться.
Несмотря на загруженность в институте, она моментально бросила все дела и, наведя полагающийся для подобной встречи макияж, отправилась на свидание.
Он пришел и принес ей темно-красную розу. Она взяла её и больно уколола палец. Шип впился, и капелька крови ярко заалела на руке. Она взяла палец в рот, чтобы остановить кровь, смеясь и улыбаясь, словно извиняясь за свою неловкость. Он вдруг засуетился, и неожиданно в её сердце закрался холодок предчувствия, что сейчас произойдет что-то нехорошее. Ей показалось, что шип розы уколол не палец, а сердце, и оно заныло и сильно-сильно застучало. Она даже почувствовала, как биение сердца отдает в висок, и тот бешено пульсирует. Она пыталась справиться с этим непонятным волнением и страхом, но ничего поделать не могла, просто стояла и неловко держала палец во рту. Анатолий молчал и вдруг, потупив взор, произнес:
– Маш, ты меня извини, я хочу быть честным по отношению к тебе, да и к себе тоже, и потому не хочу тебя обманывать.
Сердце застучало еще сильнее, и она поняла, что предчувствие беды её не обмануло.
– Что-то случилось? – еле скрывая волнение, произнесла она.
– Да, случилось. Нам надо расстаться.
– Расстаться? Почему? – с дрожью в голосе, произнесла она.
– Потому что… Одним словом, я встретил другую женщину.
– Другую, – как эхо повторила она, – давно?
– Нет, недавно. Мы вместе работаем и, – он сделал паузу и затем добавил, – и потому я не хочу обманывать тебя и выдавать желаемое за действительное.
– Значит, между нами все кончено? – уже почти шепотом произнесла она, потому что чувствовала, что еще несколько мгновений, и слезы неудержимым потоком хлынут из её глаз.
– Маш, я понимаю, что ты сейчас обо мне думаешь. Но пойми, так будет лучше нам обоим. Если бы мы продолжали встречаться, рано или поздно мы все равно бы расстались, так лучше сейчас, чем потом. Я хочу быть честным с тобой, и потому я пришел сюда, чтобы сказать тебе об этом.
– О том, что ты больше меня не любишь?
– Маш, пойми, это жизнь. В ней всегда есть место и радости и горю. Я отлично понимаю, что сейчас я приношу тебе боль, горе, как угодно это называй, но если я отложил бы этот разговор еще на неделю, месяц, я считал бы себя подлецом, а я этого не хочу, понимаешь, не хочу.
Она стояла и тупо смотрела на цветок, который держала в руке. Начинался дождь. Капелька упала на бутон и, скатившись с него, полетела прямо вниз на сапог.
– Это небеса плачут вместе со мной, – произнесла она.
– Что?
– Нет, ничего.
– Ну, я пошел, – неуверенно произнес он.
– Конечно, – словно во сне ответила она, – пока, если что, звони, телефон знаешь.
– Обязательно.
Он повернулся, и ей показалось, что он не пошел, а побежал от неё, словно боялся, что она передумает и побежит за ним, уцепится за рукав его пальто и начнет рыдать и умолять не бросать её, что любит его и не может без него жить. Она взглянула ему вслед и поняла, что он действительно бежал, пытаясь поскорее укрыться от дождя. А она стояла и не замечала, что дождь все сильнее и сильнее льет на неё, потому что слезы, текущие по щекам, смешались с дождем и застили глаза. Постояв еще какое-то время, она медленно пошла по направлению к метро. Она не помнила, как доехала до своей станции, вышла из метро и дошла до дома, и только у самого подъезда вдруг пришла в себя и увидела, что по прежнему держит в руках розу, которая из-за дождя, потеряла почти все лепестки. Посмотрев на неё, она положила её в коробку для мусора, которая стояла около двери, и медленно вошла в подъезд.
Дверь открыла мама и, увидев Машу, сразу поняла, что произошло, а та в ответ бросилась к ней в неудержимом порыве чувств. Слезы хлынули из глаз, и лишь ласковая рука матери, гладила её по спине, и тихо шептали еле слышные слова…
Нет, жизнь не остановилась в тот день и час, когда Анатолий объявил ей о разрыве их отношений, и, к чести матери и Зои, те не стали напоминать ей, как они были правы. Наоборот, они всеми силами старались как можно быстрее помочь пережить и забыть все происшедшее и ни разу не напомнили о своих словах. Маша должным образом восприняла это, и между ней и матерью установился контакт, который был на некоторое время утерян, а Зоя стала для Маши настолько близкой подругой, что стала чаще бывать у неё дома, и порой они втроем засиживались за столом, обсуждая проблемы, которые им то и дело подкидывала жизнь.
Кстати сказать, личная жизнь у Зои тоже складывалась не самым лучшим образом. Она была по-своему интересная, начитанная, но в отличие от Маши, Зоя была крайне остра на язык и не обладала тактом в поведении с парнями. Это и было камнем преткновения в её характере. Ребята как огня боялись её острого слова и весьма не лестного вердикта в свой адрес. Поэтому все, кто оказывался в её поле зрения, попадали под жесткий обстрел её острого языка и довольно быстро исчезали. Маша не раз говорила об этом Зое, да и сама она прекрасно знала об этом, но ничего поделать не могла, и потому в самый неподходящий момент могла выдать очередному соискателю, пытающемуся приударить за ней, такую фразу, от которой у него пропадал интерес встречаться. Впрочем, Зоя не очень расстраивалась по этому поводу и даже не комплексовала, поскольку была полностью солидарна с Машиной мамой, что только тот мужчина достоин её, кто способен терпеть её характер.
Впрочем, был один мальчик на Зоином горизонте, который вот уже два года вертелся в её поле зрения. Маше он не очень нравился, да и Зое тоже, именно по причине того, что он не просто игнорировал Зоины острые высказывания, а как бы смирился с ними и воспринимал, как черту её характера. Маша долгое время не могла понять, чего собственно Зое в нем не нравится. Вроде именно то, чего она хотела, и только спустя какое-то время, уже после того, как она рассталась с Анатолием, она вдруг поняла, что Зоя совсем не такая, как ей казалось все это время. Ей стало понятно это после разговора, который произошел вскоре после Нового года.
Они сидели в Машиной комнате и готовились к экзамену. Неожиданно Зоя задумалась и произнесла:
– Слушай, Маш, тебе Леонид нравится?
– Леонид? – удивленно спросила та, сделав вид, что не поняла, о ком идет речь.
– Ну да, Леня из третьей группы.
– Это тот, который терпит все твои саркастические высказывания, и при этом ни разу на них не прореагировал?
– Он самый.
– А чего это ты вдруг о нем спросила?
– Да так, просто.
– Конечно, раз сказала, говори до конца.
– Нет, серьезно, как он тебе?
– Мне – никак, а тебе?
– Я понимаю, что никак, а в целом?
– А что «в целом»? Если ты влюблена в него, это одно, а если просто так, то я так и отвечу, никак не отношусь.
– Скажешь тоже, влюблена.
– А что такого. Он крутится вокруг тебя еще с прошлого года.
– С позапрошлого.
– Тем более. А с чего бы это ему крутиться, если ты его постоянно шпыняешь своими остротами?
– Что значит – шпыняю? Говорю, как есть на самом деле.
– Вот я и говорю, шпыняешь.
– Что за выражение…
– А ты почитай Ожегова: шпынять, значит донимать замечаниями, а от себя добавлю, порой весьма резкими.
– Допустим, но ведь он никак на них не реагирует и продолжает крутиться вокруг меня. Ты заметила это?
– Давно заметила, а вот ты – ноль внимания. Зой, я тебя никак не пойму. Ты сама мне недавно говорила, – только тот для меня мужчина, кто терпит мои колкости. Твои слова? Так чего тебе не хватает? Или я тебя не так поняла?
– Знаешь, Маша, – Зоя отложила учебник и мечтательно залюбовалась на картину, которая висела на стене, – порой я, и сама не знаю, какой тип мужчин мне нравится.
– Вот как?
– Представь себе. Ты права, Леня крутится вокруг меня, и терпит все мои замечания в свой адрес, более того, он никак на них не реагирует, и это меня в нем бесит. Понимаешь меня?
– Не очень.
– Ну, как тебе объяснить. Мужчина должен притягивать к себе, он должен терпеть обиды, но до определенного предела, а потом проявить свой характер и попытаться завоевать женщину.
– По-моему, я это уже где-то читала.
– В смысле?
– В прямом, только дорогая моя, ты не Скарлет, а твой Леня – не Рэтт Батлер и потому, если ты хочешь сильного мужика, то забудь о своих саркастических замечаниях в их адрес.
– И не подумаю.
– Тогда жди, когда он придет.
– Но ты мне так и не ответила по поводу Леонида.
– Ты сама ответила за меня. Он, скорее этот, забыла, как его зовут, ну, в которого Скарлет была влюблена, а он оказался ни рыбой, ни мясом.
– Эшли.
– Точно, Эшли! Зато им ты сможешь вертеть и крутить, как тебе вздумается. Я права?
– Права, Маша, права. Только хочу ли я этого? Вот в чем вопрос.
– Не знаю. То ты одно мне говоришь, теперь другое. Я тебя не понимаю.
– Я сама себя не понимаю.
– Плюнь, все образумится. Я вот – забыла своего Анатолия, и ничего, – последние слова были произнесены с интонацией, которая не ускользнула от Зои, на что мгновенно последовал привычный для неё словесный укол.
– Ой ли, так уж и позабыла? – сказав это, она прикусила губу и добавила, – Маш, прости, я не нарочно.
– Знаю, потому не сержусь, да и потом, возможно, ты права.
– Неужто, до сих пор о нем сохнешь?
– Может и не сохну, а выкинуть из сердца никак не могу.
– Ничего, время лечит. Это как после инфаркта. Зарастет, а рубец останется, тут уж ничего не поделаешь.
– Вот рубец-то и болит.
– Ладно, давай готовиться, а то завтра пролетим на экзамене, как фанера над Парижем.
Они рассмеялись и снова засели за учебники.
Миновала зима, и Маша постепенно отошла от той боли, которую ей доставил разрыв отношений с Анатолием. Нет, боль не ушла совсем, она затаилась, и время от времени давала о себе знать. Она проявлялась в тот момент, когда Маша прикасалась к тем немногим подаркам и вещам, которые были так или иначе связаны воспоминаниями с Анатолием. Плюшевый медвежонок, книга, подаренная им на день рождения, шарф. В один прекрасный день, в порыве, она собрала все памятные вещи, положила в коробку из-под обуви и засунула на антресоль, подальше с глаз, словно хотела окончательно вычеркнуть из памяти образ, который каждый раз вставал в её памяти, когда она прикасалась ко всем этим предметам. Но как бы она не крепилась, слезы выступили на глазах, и она, не сопротивляясь и не стыдясь их, легла на кровать и разревелась.
Весна, государственные экзамены, а вслед за ними красный диплом, означающий, что Маша с отличием окончила университет и стала дипломированным специалистом. На календаре был 1991 год. Страна бурлила и разрывалась на части. Потрясения, которые вот-вот должны были произойти, не могли не отразится на Маше и её однокурсниках. И первая трудность, с которой она столкнулась, было трудоустройство на работу. Учеба в университете осталась позади, и надо было искать работу, а в тот период это было не так легко. И все же Маше повезло. Буквально через месяц ей предложили работу, и не где-нибудь, а в Пушкинском музее, и хотя зарплата была маленькая, она была счастлива, что получила работу и могла начать зарабатывать деньги, которые для неё и матери были сейчас жизненно необходимы.
С устройством на работу для Маши начался новый этап жизни. В целом беззаботная студенческая жизнь ушла в прошлое, наступила пора настоящего вхождения во взрослую жизнь, со всеми её проблемами, радостями и печалями. Коллектив, куда она попала, встретил её неоднозначно, что, впрочем, вполне понятно в свете тех перемен, которые происходили в стране, но, учитывая её молодость, красоту и небогатый жизненный опыт, к ней отнеслись весьма благосклонно. Она стала самой юной сотрудницей, за исключением молодого человека, который учился на вечернем факультете и работал подсобником.
Коллектив был преимущественно женский, и возрастной диапазон был довольно широк, начиная от Машиного возраста и кончая Ангелиной Львовной, которой шел семьдесят шестой год, но она продолжала работать, несмотря на свой преклонный возраст. Маша довольно быстро вписалась в коллектив и в скором времени стала его частью. Этому способствовало то, что она была мила, общительна, хорошо знала свое дело, не умела завидовать и конфликтовать и, что самое главное, ей нечем было кичиться и как-то выделяться среди сотрудников. Все, что было в прошлом, давно миновало, и они с матерью вели более чем скромный образ жизни. В коллективе, особенно в женском, это имело очень большое значение, ибо ничто так не портит отношение к тебе, как выпячивание своего «я» и слишком большое увлечение мужчинами. Ревность, точнее сказать зависть, которая возникает у большинства сотрудниц, даже замужних, крайне негативно сказывается на их отношении к тебе. Поэтому Машу восприняли достаточно хорошо, за редким исключением.
Она стала потихоньку осваиваться на новом месте, вникать в работу, которой ей предстояло заниматься, и которая в целом ей нравилась. Нельзя сказать, что она просто была в восторге, поскольку заработок был крайне низким, но она не падала духом и сразу активно включилась в поиски дополнительного заработка. И это ей удалось. Знание языков, которое она постоянно поддерживала на должном уровне, позволило ей подрабатывать гидом в экскурсионном бюро, где она возила иностранных туристов по Москве с экскурсиями, а так же брать переводы. Иногда ей даже удавалось подработать непосредственно в музее, где её время от времени просили провести экскурсию по музею, когда случались непредвиденные накладки со штатными экскурсоводами.
Напряженная работа настолько поглотила её, что она на время забыла о личной жизни. Образ Анатолия стал постепенно растворяться в памяти, а новых мужчин она боялась впустить в свой мир, да и времени на них просто не хватало. Музей, переводы, по выходным экскурсии – она трудилась как вол, чтобы купить себе и маме что-то из одежды, еды и перестать тащить в комиссионку вещи из дома.
Мария Андреевна с болью в сердце смотрела на те изменения, которые произошли с её дочерью, которая дни и ночи напролет работала, чтобы обеспечить их существование и совсем забыла о личной жизни. Она старалась быть как можно мягче к ней, не докучать вопросами и наставлениями и освободить от всех домашних дел. Забота, а не опека, как она считала, помогут найти то понимание и тот мир и покой, который у них установился после того, как Маша рассталась с Анатолием. Это получалось, но иногда ей казалось, что она что-то упускает, может быть, самое главное, и потому порой она укоряла себя за то, что лишний раз не поговорила за ужином с дочерью о жизни, а только и делала, что либо молчала, либо рассказывала об очередных новостях, услышанных по телевизору или от соседей по дому. Маша обычно слушала её рассказы, изредка комментировала или молча кивала, а потом уходила в отцовский кабинет, где стоял большой письменный стол, и садилась за очередной перевод. Заработавшись, она порой ложилась прямо там же на диван и засыпала, усталая, но довольная, что сделала работу, которую её просили выполнить к утру.
Миновал еще один год.
Год пролетел незаметно. Казалось, только вчера она распахнула двери музея и вошла в мир, полный нового и неизвестного. А сегодня ей казалось, что это было так давно. Разговор под дождем с Анатолием, страдания по поводу разрыва отношений, окончание института и волнения по поводу того, как сложатся отношения в новом коллективе. Все это было позади, и теперь её ждал отпуск и долгожданная поездка в дом отдыха на целых три недели, куда она с трудом согласилась поехать после давления со стороны матери, которая считала, что ей просто необходим отдых, во что бы то ни стало.
Она получила отпускные еще накануне и после обеда осталась на работе, хотя Вера Георгиевна, её непосредственная начальница, сказала, что она может собираться домой. Собственно говоря, Маша уже приводила в порядок свое рабочее место, прихорашивалась, чтобы отправиться домой, как вдруг в комнату, где она сидела, вошла Ксения Михайловна и, раскидывая руки, воскликнула:
– Машенька, выручай, умоляю, что хочешь, проси, только выручи.
– Да что случилось? – спокойно произнесла Маша, продолжая разглядывать себя в пудреницу и подкрашивать губы.
– Алла Борисовна в отпуске, Тая взяла отгул, а у нас, как назло, внеплановая группа иностранцев.
– Так в чем дело, раздайте им магнитофоны с наушниками и запустите с обычным гидом по залам.
– Если бы. Но тут такое дело, короче нужен экскурсовод.
– А что за группа?
– В том-то и дело. Делегация с конгресса, который сейчас проходит. Солидная публика, дипломаты, торговые представители и так далее. Разве им повесишь лапшу на уши и кассетник на шею? Ну, Машенька, клянусь, что угодно для тебя у руководства выбью, даже двойную оплату за экскурсию.
– Ну, что с вами делать. Ради денег из-за вас скоро на панель пойду, – смеясь, произнесла она.
– Ксения Михайловна, вы лучше похлопочите у директора насчет премии для нашего отдела, – произнесла Вера Георгиевна, поднимая голову от стола, – а то, как вас выручать, к нам бежите.
– Считайте, что уже одной ногой в кабинете у директора. Ну, так что Маш, выручишь?
– Уже сказала – да, обратной дороги нет, – и, щелкнув пудреницей, она положила её в сумочку.
– Всем счастливо оставаться, я в отпуск, так что после экскурсии заходить не буду.
Маша, нарядная и довольная, что через пару часов окажется свободная от повседневных забот и тревог, вышла в фойе, где стояла группа человек в двадцать, преимущественно солидных мужчин, у которых на шее или на нагрудном кармане пиджака были прикреплены пластиковые карточки с фотографиями, именами и эмблемой конгресса. Маша повела рукой, приглаживая и без того безукоризненно уложенные волосы, и, поздоровавшись по-английски с группой, пригласила всех пройти для начала осмотра музея.
Переходя из зала в зал, она рассказывала об экспонатах, картинах, скульптурах, интересных фактах, связанных с экспонатами и самим музеем в целом. Иногда, когда они переходили к другой экспозиции, она отвечала на немногочисленные вопросы. Английским языком, который она учила с самого детства, она владела настолько хорошо, что ей не надо было подбирать фразы или вспоминать то или иное слово. Она просто говорила по-английски давно знакомый текст, изредка вставляя в него что-то новое, что приходило ей на ум непосредственно в тот момент, когда она о чем-то рассказывала. Обращая внимание на предмет, о котором она говорила, она исподтишка рассматривала слушающих её людей. Солидная публика, среднего и пожилого возраста, элегантно одетая в костюмы. Несколько женщин в деловых, но изысканных платьях. Из всей группы она не смогла, как это обычно у неё бывало, когда она вела группы по музею, выбрать одного, с которым она мысленно как бы вела экскурсионный диалог, что позволяло, как артисту на сцене, сосредоточиться и не отвлекаться на многочисленные лица. И все же, она отметила про себя одного мужчину, который почти сразу же в начале экскурсии отделился от группы и все время стоял в стороне и делал вид, что рассматривает экспонаты, а сам постоянно бросал взгляд в её сторону. Впрочем, такое случалось довольно часто, что симпатичный экскурсовод привлекал к своей персоне больше внимания, чем сама экскурсия, особенно, если она была в качестве обязательного посещения, а не являлась предметом личного желания посетить музей.
Это был мужчина лет тридцати пяти-сорока, высокий, статный, с небольшой бородкой, что придавало его лицу вид профессора. Он проявил некоторый интерес к лекции, когда они оказались в греческом зале. Рассказывая о скульптурах, выставленных там, Мария заметила, что он присоединился к основной группе и внимательно слушал, о чем она говорит. В его улыбке, которая мимолетно проскочила на его лице, ей почудилась легкая усмешка, и желание сказать ей: – Неужели за те несколько минут, что вы рассказали о греческой культуре, можно получить представление, насколько велика и многогранная культура, быт и нравы древней Греции.
Однако эта улыбка была столь мимолетна, что она подумала, что ей просто показалось, и она предложила всем пройти в следующий зал.
В этот момент, он оказался возле неё, и неожиданно спросил:
– Вы были в Греции?
– К сожалению, нет.
– Жаль, прекрасная страна, там есть что посмотреть, уверяю вас.
– Не сомневаюсь, как только предвидеться возможность, обязательно постараюсь посмотреть.
– Вам непременно понравится, – и он, обогнав её, устремился вслед за остальными.
Экскурсия закончилась, и, попрощавшись со всеми, она передала бразды правления группой вышедшей к ней навстречу Ксении Михайловне.
– Все, я в отпуске, счастливо оставаться.
– Машенька, спасибо, что выручила, – прокричала та, вслед убегающей Маше.
