Текст книги "Дети Лепрозория (СИ)"

Автор книги: Ариса Вайа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Причитания стали совсем бессвязными, Нойко осел на землю и принялся что-то бормотать. Аньель зажмурилась, вслушиваясь в звуки воды, лишь бы не обращать внимания на цесаревича.

Речка шумела, сбивая льдины в кучу, ломая их об камни. Лизала крутой берег ниже по течению, рассыпалась холодными брызгами и собирала тысячи весенних ручейков на своем пути. Этот шум успокаивал, и Аньель бы даже расслабилась, перестав думать о Нойко, если бы до слуха не донесся женский голос.

– Эй, речка!

Аньель вскинула уши, открыла глаза и принялась озираться. На всякий случай присела, боясь выдать себя. Было бы совсем некстати, окажись поблизости охотница императрицы.

Ниже по течению действительно кто-то был. Девушка в лиловом плаще сидела у крутого берега и что-то говорила. Волосы спрятаны под капюшоном, лица не разглядеть, плащ же странно светился.

Река сильным потоком поднялась и вынесла на берег нескольких рыбин, которые тут же забились, умирая без воды. Незнакомка откинула полы плаща и собрала рыб за хвосты, они тут же перестали трепыхаться, только разевали рты. Аньель с удивлением узнала паучьи руки, закованные в панцирные перчатки. Должно было быть еще несколько, так было бы даже удобнее взять всех рыб, но незнакомка отчего-то не использовала их.

Не хотела.

Или не могла.

– Н-ной-к-ко, – проблеяла Аньель, не веря своим глазам. Это снится, точно снится.

Обернулась, но цесаревич, совсем не услышав ее, склонился над деревянной крылатой марионеткой и о чем-то с ней говорил. Точно сумасшедший. Опять с куклой своей нянчится.

– Нойко! – крикнула она громче и тут же закрыла рот рукой, боясь выдать свое присутствие. Надо было просто подойти и привести его в чувство, но копытца не слушались. – Ной! – прошипела она и закусила губу.

Цесаревич вскинул голову и непонимающе уставился на козочку, она поманила его рукой.

Но когда Нойко подошел, берег ниже по течению был уже пуст. Аньель только открывала и закрывала рот, не зная, что и сказать. В голове настойчиво билась мысль, что безумие заразно, и вот теперь с ума сошла уже она сама. Козочка так и стояла, медленно жестикулируя и пытаясь подобрать слова.

– Ты язык проглотила? – он обеспокоенно тронул горячей ладонью ее лоб, прижав заиндевевшую челку к едва теплой коже. – Кошмары наяву?

Аньель кивнула, облизала языком вмиг пересохшие губы.

– Я Еву видела. Точно Еву, у нее было две руки, и паучьи такие, в перчатках, – забормотала она и покрутила руками перед его носом.

Нойко глубоко вздохнул. Точно сумасшедший. Как Евы нет, так воет. А как Ева есть… была, так не верит.

– Егоза, у тебя мозги замерзли, – цесаревич покачал головой, сложил крылья и, развернувшись на каблуках, вдруг замер, не сделав и шага.

Аньель обиженно вздернула нос, еще раз осмотрела берег по течению. Не могло же привидеться, надо пойти и поискать следы.

– Ань, – за локоть требовательно дернули, и козочка обернулась, надменно оглядела цесаревича, а затем перевела взгляд туда же, куда смотрел и он.

Незнакомка стояла в нескольких метрах. Лиловый плащ скрывал фигуру и лицо, но козочка узнала.

Паучьи руки откинули полы плаща, на миг обнажив черное длинное платье, коснулись капюшона и медленно опустили на плечи. Густые черные волосы были собраны назад, обнажая восемь паучьих глаз.

Аньель завизжала.

Нойко сорвался с места.

– Тш! Тише, гром! – рассмеялась незнакомка, когда цесаревич подхватил ее за талию и поднял в воздух.

Он кружил ее, прижимая к себе, укрывая крыльями, а она смеялась, поглаживая его по отросшим волосам.

Козочка поперхнулась криком и, вмиг успокоившись, принялась откашливаться, уперев руки в колени. Бояться было явно нечего, вот только сердце колотилось от ужаса, да так громко, что перебивало все звуки и хлюпало в ушах.

– Я думал, никогда тебя не увижу, – цесаревич поставил незнакомку на землю и крепко обнял.

– Ты вырос, – она приподнялась на цыпочках, обнимая его за шею. – А я помню, как ты вставал на жердь, раскрывал крылья пошире и говорил, что будешь выше меня. А сам-то едва мне до носа доставал.

– Я сдержал обещание, – цесаревич смутился, нахохлился.

– А я сдержала свое, – она потрепала Нойко по волосам и крыльям за плечами.

– Я ждал тебя раньше, Ева, – он отстранился, отпустил ее, но удержал за руки. – Почему тебя не было так долго?

– Я много путешествовала, Ной, очень много. Я ведь обещала привезти тебе тысячи интересных историй о мире, который за пределами империи. О мире, который ты когда-нибудь увидишь, – она осторожно высвободила руку и коснулась его щеки. – Правда, ты уже совсем вырос из моих сказок и колыбельных. И вряд ли даже помнишь их.

– Я помню все. И никогда не забывал о тебе. И ждал каждый день, проверял, искал. Тринадцать лет, Ева, все тринадцать лет, пока не понял, что ты не вернешься, – цесаревич поджал губы и грустно посмотрел на паучиху.

– Но я здесь.

– Да.

– И я страшно голодна. Может, вы разведете костер? – Ева перевела взгляд на козочку, стоящую в нескольких метрах и задумчиво шмыгающую от холода. – У меня есть рыба, ее хватит и на вас с Аньель.

Козочка встрепенулась. Она не называла свое имя, цесаревич их не представлял. Но потом одернула себя, вспоминая – Ева знает все.

– Да, конечно, – Нойко отпустил ее и заметался по берегу в поисках всего необходимого.

Ева присела прямо на землю и, сняв с пояса нож и рыб, связанных паутиной, принялась за них. Заметив замешательство Аньель, поманила ее рукой.

Козочка медленно подошла, но осталась стоять. Под ногами грязь и мерзкий снег, а одежда Евы чиста, без единого пятнышка. Не пачкается, не мокнет. Аньель осторожно огляделась. Повсюду были следы сапог цесаревича и ее собственных копытцев. Но следов Евы не было.

Мираж или сон?

***

– Что ты будешь делать дальше, Аньель? – паучиха следила за жарившейся рыбой, пока Нойко возился с ночным костром, вдруг всерьез решив остаться до утра на берегу.

– В смысле? – козочка вскинула голову и непонимающе уставилась на незнакомку.

– Ты хотела найти меня. Вот я здесь. Что ты будешь делать дальше? – огонь рядом с Евой отчего-то искрил лиловым, но едва различимо.

Аньель поудобнее села и честно задумалась. Куда идти? Нойко она не нужна, обуза только, спать не дающая. То кошмары, то паника, последние дни от них не было даже отдыха, а цесаревич не мог уснуть от ее криков и плача и полночи метался, боясь, что ее услышат охотницы. Довольным от общения он тоже не выглядел. Вполне разумно будет разойтись по разным дорогам в следующем округе. Но куда она пойдет? Кому она нужна? Разве что дома, как игрушка, наследница, товар, который можно выгодно продать, удачно выдав замуж. Но возвращаться было все равно что признать свою абсолютную никчемность. Покориться. Смириться. Проиграть.

Козочка потерла ладонями рожки, успокаиваясь. Нет. Нет. И еще раз нет. Никуда она не вернется. И пусть хоть ее украдут, пусть хоть погоню посылают – не вернется! Пути назад нет. Только… куда?

– Я не знаю, – Аньель пожала плечами и, опустив голову, принялась веточкой выводить узоры на земле. – Да и я ведь не просто найти вас хотела.

– А что ты хотела? – Ева перевела взгляд на Нойко, и тот вдруг споткнулся, запутавшись о крылья, и принялся причитать.

– Я боюсь, – Аньель обняла себя за плечи и положила голову на колени. – Я боюсь умирать.

– Ты не сможешь стать бессмертной, – паучиха перевернула рыбешек и уставилась на огонь. Пламя плясало в ее глазах, искрило лиловым. – Смерть – закон для всех. Такова природа. Таково течение жизни. И есть всего одно исключение – Самсавеил, но поверь, он этому не рад.

– Еще бы знать, как это – умирать, – козочка закрыла глаза. – У нас недавно был фестиваль, года три назад. Я там нашла кошку и спросила ее, но она как будто не поняла моего вопроса. Или соврала. Что ей, жалко было? Прожила свои три жизни, нет бы рассказать, как умирала и что было потом, – бурчала Аньель, постукивая копытцами друг о друга.

– Кошки не помнят, что происходит между жизнями, они остаются привязаны к телу все девять циклов.

– Ясно-понятно, – пробурчала коза. Значит, хотя бы та кошка не врала, уже лучше. Или хуже. – Жаль, больше никто не жил больше раза.

– Жил.

Аньель открыла глаза и уставилась на Еву. Та искоса глянула на нее, а потом снова принялась следить за рыбой.

– Кто?

– Я прожила тысячи жизней здесь. И помню каждую, – паучиха без опаски сунула руку в огонь и вытащила пару рыбешек, одну сразу же протянула Аньель.

– И что там? После? – козочка осторожно перехватила еду, боясь обжечься, и сильно подула.

– Если я скажу, твой страх никуда не денется. Да и ты не поймешь мой ответ. А если даже я все объясню, то ты не перестанешь бояться, – Ева следила взглядом за Нойко, а тот все ходил и ходил, кутаясь в крылья. Как будто это не он торопился обо всем ее расспросить, особенно о Люцифере.

Аньель фыркнула. Ни ответов, ни помощи, одни лишь секреты. Сколько могло бы быть разочарования, если бы она и впрямь ее искала, а узнала бы только это.

– Да и ты уже жила, просто не помнишь.

Коза так и замерла с открытым ртом, готовая приступить к позднему ужину.

– Это в смысле вот сейчас было? – скосила она глаза.

– Вас у Самсавеила не так уж много, и пока жив он, будете жить и вы. Снова и снова. Не так часто, как я. Но все же.

– Это что, вечность что ли? – испуганно промямлила Аньель и сама удивилась своему страху. Мысль о вечной жизни ее пугала точно так же, как мысль о смерти. Путаница какая-то.

– Не совсем. Видишь ли, солнце погаснет, мир исчезнет. Когда-нибудь это произойдет.

– Солнце каждую ночь гаснет, и ничего, – пробурчала Аньель, совершенно сбитая с толку. Ева вдруг заливисто рассмеялась от ее слов, чем еще больше смутила.

Паучиха хотела было что-то сказать, продолжая улыбаться, но передумала и махнула рукой.

– Ответы тебе не помогут, Аньель. И нет волшебного средства, которое по щелчку пальцев сделает тебя абсолютно бесстрашной.

– Ну я вот почему-то так и думала, – козочка тряхнула волосами, убирая их с лица, и принялась за рыбу. – С каждым разом все хуже. Я ненавижу ночь. Весну ненавижу и осень. И себя уже ненавижу тоже. Думала, хоть от вас будет толк, а вот нет, опять разочарование, – бурчала она с набитым ртом.

– Себе поможешь только ты, – Ева играла с огнем, водила пальцем перед ним, а лиловые языки тянулись за ним, рисуя узоры.

– Это чем же? – худые плечи козочки тронула судорога, мурашки покрыли все тело и исчезли. – Я только вспомнила о своих страхах, только поняла, что сейчас ночь, и вот опять.

Она обглодала последние косточки, швырнула скелет обратно в костер и утерла губы. Закатала рукав куртки, развязала рубашку у запястья и задрала тоже. Через мгновения все тело пробила новая судорога, едва заметные белесые волоски встали дыбом.

Ева пристально следила за ней, продолжая играть с огнем. Козочке казалось, что следит она вообще за всем. Так или иначе, бездонные глаза были лишены зрачка, отчего невозможно было понять, куда смотрит паучиха.

– Скажи, Аньель, что тревожит тебя больше – то, что ты боишься умирать, или то, как твое тело переживает твой страх? – тихо поинтересовалась паучиха, складывая руки на коленях. Соединила их, растянула нити, провернула и снова соединила пальцы.

– Пожалуй, – Аньель одернула рубашку, дрожащими пальцами подвязала ленту, поправила куртку. – Пожалуй, – повторила и закусила губу, не зная, что ответить. В минуты, когда страх терзал не сильно, она всегда могла взять себя в руки и отбросить панические мысли. Но как только страх передавался телу, и каждая мышца буквально пропитывалась им, сходя с ума судорогами, сил сопротивляться попросту не оставалось, и ужас завладевал целиком.

– Если я сделаю так, что тело перестанет реагировать на страх, тебе будет легче? – снова спросила паучиха, заглядывая в глаза.

– Можете? – Аньель шмыгнула козьим носом и, вскинув голову, с надеждой взглянула на Еву. А следом надежда сменилась опаской. – Что тогда будет?

Паучиха растянула на пальцах паутину, несколько раз переплела ее, свернув в обод, растянула снова. Розоватые нити поблескивали кровью, Аньель мгновенно уловила ее запах.

– Что будет со мной? – повторила она, сцепляя пальцы в замок, руки уже начинали трястись. Хорошо, что успела поесть.

– Я ведь сказала, страх не будет передаваться телу, только и всего. Уж в своей голове тебе придется с ним справиться, – Ева задумчиво оглядела рожки козы и переплела обод паутины.

– Любой страх? Совсем любой, а не только мои ночные кошмары? – тихо спросила Аньель, с подозрением глядя на работу паучихи.

– Совсем любой.

– В случае опасности мое тело будет реагировать, как…

– Не будет реагировать совсем, – прервала ее Ева. – Середина невозможна, Аньель, организм защищает тебя, как умеет. Да, тело реагирует ненормально, да, это причиняет тебе неудобство, да, от этого тебе только хуже. Но точно так же этот страх спасает жизнь, помогает избежать многих травм.

– И я буду беспомощна, да? И у меня всего два выбора – страдать от страха или страдать без него. Я буду беззащитна либо перед самой собой, либо перед другими, – Аньель поджала губы, раздумывая над решением. Какое из них – правильное? Может ли вообще быть правильное решение?

– Выходит, что так. Но я постараюсь не убирать страх совсем, с твоим характером это опасно, но ночами тебе будет легче. Если сможешь справиться с мыслями, победишь, – Ева остановилась, подняла выплетенное вкруговую полотно на уровень глаз, проверяя. – Но я могу не делать этого, если ты не хочешь.

– Я схожу с ума, – Аньель скривила губы.

– Тогда сними все с шеи и плеч, – паучиха привстала и, дождавшись, когда Аньель стянет куртку и развяжет ворот рубашки, медленно опустила обод вдоль головы, едва не зацепив рожки, и оставила на горле. Мизинцем потянула ведущую нить, и тонкое кружево плотно легло по шее и ключицам, врастая в кожу.

– Я ничего не почувствовала, так и должно быть? – Аньель коснулась плетения, но оно исчезло под пальцами, впитавшись окончательно. Провела рукой, под кожей едва ощущался шероховатый узор. Поводила еще, прощупывая всю шею, и только когда закончила, поняла, что руки не дрожат. Совсем.

– Что? – Ева улыбалась кончиками губ. Едва заметно. Отсветы огня плясали на ее бледном лице, очерчивая нос и губы.

– Я что-то должна взамен, наверное, да? – Аньель вздрогнула, вспомнив, что пауки ничего не дают даром, таковы правила. Провидицы и лекари свои таланты продают особенно дорого.

– Разве что услугу, – паучиха пожала плечами. – Я бы хотела тебя кое о чем попросить.

– О чем именно? – козочка заметно напряглась, полагая, что это не будет нечто вроде «Принеси мне три цветочка».

– Однажды Медная Ящерица придет за Голубем. Предложи ей себя вместо него.

– Да кто в своем уме… – пробормотала Аньель, переводя взгляд на будущего императора. – Я не могу быть равноценна ему.

– Такова плата, – Ева подняла голову к небу и улыбнулась.

– Как будет угодно, – вздохнула козочка и тоже посмотрела на небо. Лиловые звезды ярко светили, пробиваясь сквозь проплывающие снежные тучи, но отчего-то больше не пугали так сильно.

– Красивые, – с удивлением осознала Аньель и прищурилась, разглядывая их. Всегда были так красивы или только сейчас? Перевела взгляд на Еву, ее глаза были как будто срисованы с неба.

– Хочешь, я дам тебе почувствовать то, что будет с тобой, когда ты умрешь? – спросила Ева, все так же разглядывая небо.

Аньель поджала губы. Почему-то вопрос не пугал, хотя раньше вызвал бы панику.

– Хочу, – она кивнула и, не зная, что ей делать, обняла себя за колени. Движение теперь только казалось привычным, необходимость же в нем как будто пропала.

Ева коснулась ее щеки. Панцирь ладони и пальцев был твердым, но приятным на ощупь.

Веки потяжелели, глаза закрылись сами собой. Аньель положила голову в подставленные руки и безвольно повисла. Ей не хотелось ничего, только сидеть так, чувствуя, как паучьи ладони касаются кожи. Ева опустила руки, увлекая козочку, и та послушно легла рядом, положив голову ей на колени. Ева что-то шептала, но Аньель не вслушивалась. Ей было тепло, хорошо и совсем не страшно впервые за несколько недель.

Она бормотала только «наконец-то», сжимая в кулаках полы бархатного платья, и наслаждалась теплом. Каждой клеточкой тела. Мыслями. Душой.

Как будто раньше всегда чего-то недоставало, а теперь больше ничего не было нужно.

Как бездомной вернуться домой.

Как затишье перед бурей.

***

Аньель очнулась, когда солнце стало настойчиво стегать по глазам яркими лучами. Встрепенулась, вскочила, не веря. Неужели она спала?! Быть не может.

Тихо догорал костер, Нойко спал, укрывшись крыльями в обнимку с мешочком. Он всегда так спал, словно боялся, что его драгоценность, крылатую марионетку, украдут.

– Ной! – окликнула его козочка и, опасливо озираясь, подползла ближе. – Ной! – позвала еще и, откинув верхние крылья, потрясла за плечо.

Цесаревич подскочил, как ошпаренный и, едва ли проснувшись, закричал:

– Где Ева?! – заметался по берегу, едва не подпалив крылья. – Где она?!

Аньель огляделась, и, не найдя паучиху, пожала плечами. Ей с трудом верилось, что Ева вообще была с ними. Вокруг ни следов, ничего, что могло бы рассказать о гостье.

– Ты тоже помнишь, что она провела с нами вечер? – осторожно спросила козочка, усаживаясь и подбирая ноги поближе к груди.

– И ночь. Она всю ночь рассказывала мне о том, что видела там, за океаном, – Нойко остановился и, вдруг осознав, рухнул на колени. Крылья задрожали, Аньель тут же сорвалась с места и встала перед ним. Вытерла руки о штаны и обняла его за шею.

– Ну? Ну чего ты? Ты ведь все узнал, вот вернешь свою маму, найдете Еву снова и будете вместе, ну? – шептала она, поглаживая его по крыльям. Нойко осел, и Аньель опустилась рядом.

– Может, Евы и не было. Может, она мне приснилась. Как думаешь, Ань? – пробормотал Нойко, сжимая через мешочек крылатую куклу. – Она могла мне просто присниться? Я ведь так хотел ее увидеть.

Аньель тронула шею, шероховатое кружево ощущалось под пальцами так же явно, как ощущалось все остальное.

– Значит, мне она приснилась тоже, – козочка пожала плечами и улыбнулась цесаревичу.

– Тогда я полный кретин. Я не спросил самую лучшую провидицу о Люцифере, а только слушал ее рассказы, – пробормотал он, прячась в пологе крыльев.

– Да уж, Ной, ты – полный кретин!

#16. И позади фактотума сидит мрачная забота

Сердце горы встретило Рауна холодом каменных коридоров, не знающих солнечного света. Мрак переходов был практически осязаем – воздух будто стоял, изредка клубясь в тусклом свете фонаря. Ворон еще раз протер тот рукавом, но лучше не стало – света едва хватало на пару метров вокруг.

Но ошибиться было невозможно. Темноту огромного грота взрезал лиловый луч. Куда ярче фонаря. Куда теплее. Раун повел рукой, ловя пальцами блики. Все никак не удавалось отделаться от чувства, будто и свет осязаем тоже.

Сердце билось медленно, пропуская удары. Будто не верило. Раун шел по лучу, ничего не освещающему вокруг, слепо водил перед собой рукой, боясь наткнуться на кумо. Кошачьи легенды гласили, что храмы охраняли самые кровожадные существа на свете, коим мало было чужой плоти, они питались душами. Легенды не то что бы не лгали – кумо действительно охраняли подземелья под ангельским градом, клубились лиловыми облаками, щерились, издавали потусторонние звуки, похожие на стрекот, и словно наблюдали за каждым, не имея глаз. Но они не нападали просто так. Чего не скажешь о стражах – черных кумо, поглощающих свет и готовых уничтожить любого гостя без разбору. Они слушались только шисаи, и Раун прекрасно понимал, что если вдруг мрак окажется не просто темнотой, а стаей озверелых стражей – ему не жить. Однако любопытство было сильнее.

Лиловый луч закончился у стальных дверей. Раун поднял фонарь повыше, пытаясь разглядеть их лучше. Черный полукруг на уровне груди отдавал леденящим холодом. От него расходились трещины, ровно десять. Каждая вела в самый верх, к едва различимым во мраке символам. Раун смог углядеть лишь Скалу и Песочные часы. Но все символы объединял собой силуэт огромного раскидистого дерева, прячущего в своей кроне лиловое яблоко, рассеченное надвое просветом меж створок.

Сам вход перекрывала огромная деревянная балка, когда-то она служила засовом, но теперь просто не давала двери закрыться. Раун прикусил губу и, положив руку на стальную створку, задержался. Сколько он себя помнил, ему всегда твердили, что Райский сад заперт. Он с самого начала заперт. Он всегда был заперт.

Вот только Лион утверждал, что хозяин Райского сада, Самсавеил, когда-то ходил по империи, будто странник, путник. Он учил кошек, писал книги. Он не всегда был узником своего сада. Самсавеил стал им, когда кошки воссоздали крылатых, а их крылатые отобрали у них все. Лион говорил, что кошки в отместку запечатали сад. А в последнюю войну еще и заперли на засов.

Но засов лежал на мраморных плитах пола, а одна из створок двери была приоткрыта. Как давно?

Впервые за последние недели Рауну пришла в голову мысль, что он ошибся. Быть может, Самсавеил никуда не исчезал, просто ему самому все привиделось, как привиделась и рана на ладони. Быть может, Самсавеил все еще в своем саду.

Раун надавил на тяжелую дверь и осторожно протиснулся, боясь, что скрип старых петель его выдаст. Его ослепило практически сразу, яркий лиловый свет проникал даже сквозь сжатые веки, ощущался на коже. Ворон поставил ненужный фонарь под ноги на ощупь, с опаской раскрыл крылья, проверяя ими, как много свободного места вокруг. Те распахнулись по суставам полностью и сложились обратно. Места было явно достаточно.

Когда глаза привыкли, Раун смог их приоткрыть. Просторный грот целиком состоят из кристаллов, они будто наросли, спрятали под собою камни. Ни верх, ни низ не отличались друг от друга – всюду были выросты, играющие острыми гранями. Под ногами крохотные камешки уводили дорожкой к следующему гроту. Казалось бы, внутри горы должно было быть холодно, хотя бы точно так же, как и во всех катакомбах. Но здесь было тепло и светло. Воздух не двигался даже – перетекал, лаская кожу, будто гладил. Раун подобрал крылья, положил руку на навершие меча и медленно двинулся в сторону следующего грота, самого Райского сада.

Галька из кристаллов не скрадывала шаги, но и не шебуршала слишком громко. Хотя ворон все равно крался, с опаской ступая по дорожке.

Следующее помещение разом утопило его в буйстве света и, неожиданно, звуков. Они будто бы вдруг возникли, да еще и хлынули в уши.

Озеро посреди Райского сада гладило берег, а у дальней стены с грохотом срывалось подземными реками. Яблони, сплошь состоящие из кристаллов, будто высеченные, качали ветвями, перешептывались листвой.

На осколках ступеней, нависших над гладью Райского озера, кто-то сидел. Было видно лишь белоснежные крылья. Раун торопливо сосчитал их. Четыре. Не шесть. Пересчитал снова. Все так же четыре.

Крылья дернулись, сложились по-солдатски, резко, совсем не изящно. Обнажили светлые волосы, собранные в высокий хвост, знакомый профиль. Изабель глянула через плечо на гостя Райского сада, и встала.

– Я… простите, Ваше Императорское Величество, – Раун торопливо поклонился и остался так стоять, не понимая, что ему делать.

Изабель медленно подошла к нему, выпрямила, потянув за плечо, с усмешкой заглянула в глаза.

– Я думала, ты придешь сюда раньше. И все гадала, почему же при всем твоем любопытстве и исключительно вороньей мудрости ты так и не бросился искать ответы в самом Райском саду, ведь это очевидно, – она отошла, торопливо глянула на озеро, будто примеряясь, и сделала еще пару шагов в сторону выхода.

Ворон смог только повести плечом, не зная, что ответить. Подошел к берегу, сел у самой кромки озера, хотел было зачерпнуть лиловой воды, но с опаской одернул руку. Поднял голову – под самым куполом грота можно было разглядеть повисшие цепи. Кристаллы уже поглотили их, запечатали в себе. И если не знать, что они там были, можно и не догадаться. Огромные ступени, по которым когда-то можно было подняться к Самсавеилу, разрушились, осколки теперь покоились на дне озера и щерились камнями на берегу.

– Где он? – спросил Раун. Пожалуй, с этого можно было начать, хоть вопрос и не тревожил на самом деле. Даже лучше, что хозяина сада здесь не оказалось.

Ответа не последовало, и Раун обернулся, боясь, что императрица бесшумно ушла. Но она стояла поодаль, вертела в руках диадему и как будто не слышала. Когда почувствовала на себе взгляд фактотума, дерганно вскинула голову и вопросительно подняла брови.

– Куда исчез Самсавеил? – повторил Раун. – Он ведь был здесь, я сам видел.

– Улетел, это же очевидно, – Изабель улыбнулась уголком губ. – Семнадцать лет назад, если тебе это о чем-то скажет.

Ворон кивнул, как будто это действительно ему о чем-то говорило. Бросил неясную догадку, вдруг пришедшую в голову:

– С Евой? – совсем не надеясь на ответ.

– С Евой, – отозвалась императрица.

– Значит, мне нужно только дождаться его? – непонимающе протянул он, хотя не понимал он разве что себя. Он искал Райский сад, надеясь получить ответы. Ответы на вопросы, которых он и не задавал. Ему казалось, что он придет сюда, отопрет сад Самсавеила и все-все поймет. Но вот он сидел у святого источника, и совершенно не знал, как быть. Вместо понимания – какая-то ноющая пустота, и некому было ею поделиться. Изабель оно без надобности, да и слова сами собой не подбирались, мысли отказывались формулироваться.

– Он никогда не возвращался. Твоя единственная надежда, что его бесконечно смертная Ева умрет, и он будет ждать здесь, когда она возродится и станет взрослой, – Изабель развела руками. – Я не думаю, что это случится скоро, мой дорогой фактотум. Ты наверняка столько не проживешь.

– Вы его знали? – Раун поискал взглядом ту расколовшуюся ступень, на которой сидела Изабель, и подошел к одному из камней. – Вы видели его? – императрица молчала. – Говорили с ним?

Ворон с опаской присел, но огромный камень оказался теплым, даже как будто грел. Необычно. Непривычно.

– И вы, и император Лион говорите так, будто знакомы с создателем, – добавил Раун, оправдываясь. Изабель скривилась.

– Он не создатель. Но я действительно с ним говорила.

– Что он сказал?! – выпалил Раун быстрее, чем подумал. Изабель расхохоталась. – Простите?

– Я не помню. Никто не помнит. Любые воспоминания о нем стираются из памяти, если постоянно не повторять их. Я предпочла забыть некоторые из разговоров. Лион – нет, он записывал каждый разговор, но я сомневаюсь, что он поделится с тобой даже фразой, – Изабель поджала губы и, повертев в руках диадему, надела ее на голову. Поправила хвост волос, пригладила стоячий воротник формы охотниц.

Раун покачал головой, вспоминая последний разговор с императором. Он явно не был рад ответам, что получил в свое время от Самсавеила. И ведь даже обмолвился ненароком.

– Я не думаю, что тебе удастся поговорить с Самсавеилом. Но все верят, что он всеслышащий и всевидящий, может, он услышит твой вопрос и так? – осторожно бросила Изабель.

– А еще все верят, что он всемогущий, но это всего лишь ложь. Раз он, как Бог, не смог найти свою Еву самостоятельно, раз он использовал всех остальных, как жалких марионеток, значит, он совсем не всемогущ, – Раун склонился над озером, пытаясь разглядеть в нем отражение. Оно плясало, играло, но неизменно показывало лицо Рауна и его угольно-черные крылья, сложенные за спиной. Такая же черная форма, застегнутая на все крючки, еще больше делала его похожим на ворона. Устав требовал совсем иного облачения, фактотум обязан был носить белые одежды, но Изабель в свое время махнула на это рукой.

– Тебе обидно быть марионеткой? – фыркнула императрица.

Раун качнул головой, занес руку над озером, внимательно глядя на отражение. Стоило воде перестать дрожать, как в глади озера показалась ладонь, изрезанная кристаллами, с застрявшими в кровоточащей плоти осколками. Капля крови скользнула в отражении по лиловому осколку и, вдруг действительно сорвавшись, ухнула в воду. Расползлась алым в лиловом и растворилась. Ворон, судорожно сглотнув, сжал руку в кулак, медленно перевел взгляд по берегу, ловя другие отражения. Мелькнули бело-бурые крылья, и тут же исчезли. Раун дерганно поднял голову – императрица отошла к одной из яблонь.

– Простите? – просипел он, понимая по лицу Изабель, что она что-то говорила, он не слышал.

– Я спросила, обидно ли быть марионеткой, – повторила она, перебирая запутавшиеся ветки яблони. Листья приветливо звенели ей в ответ.

– Нет. Прошлое мне интересно, но оно не волнует меня, ведь я не способен его изменить.

– Никто на это не способен, – Изабель слабо улыбнулась кончиками губ.

– Хотите откровение? – вдруг выпалил он, отодвигаясь от воды и пытаясь забыть увиденное как страшный сон.

Императрица скосила глаза и, помедлив, кивнула.

Раун некоторое время вертел рукой, собирая тревожные мысли в кучу и наконец, озвучил их:

– Я знаю, что был его марионеткой. Знаю, что он просто использовал меня, не заботясь ни о моей жизни, ни обо мне самом. Ему не было до меня никакого дела, а я лишь играл в написанный им сценарий, не более того. Я должен был сыграть свою роль, что-то совершить, чтобы он снова был со своей Евой, и я справился с его задачей, – Раун все говорил и говорил, а Изабель становилась все угрюмее, словно в глубине души ее тоже что-то очень тревожило всю жизнь. – Но ведь Ева теперь с ним, моя роль сыграна. Она сыграна уже как тринадцать лет.

Изабель пристально смотрела на него, неожиданно всерьез восприняв слова, которые он сам считал полной чушью.

– А дальше-то что? – выпалил Раун. – Что мне делать теперь?

– А чего ты хочешь? – Изабель прислонилась к дереву плечом и одну руку положила на локоть второй.

– А для чего люди живут? – ворон развел руками. – Для Самсавеила? Так он улетел, мы больше не ведомы его сценарием. Теперь-то для чего мы все еще живы?

Изабель рассмеялась. Так открыто, совсем не скрывая своего пренебрежения. Утерев несуществующую слезу в уголке глаза, она замотала головой.

– Нет, мой дорогой фактотум, нет никаких «мы». Нет никакой судьбы. Он улетел, а тебе осталась жизнь. В благодарность ли за услугу, в наказание ли или просто так – не суть важно, правды ты не узнаешь. Распоряжайся своей жизнью с умом, вот и все, – она принялась поправлять замызганную после тренировки форму, обстукивать сапоги.

– А делать-то что? Как будет правильно действовать дальше? Как я должен поступить, зная все это? – Раун все пытался поймать ее взгляд, но она как будто нарочно приводила себя в порядок. Специально, совсем не умеючи, чистота сапог ее почти никогда не заботила, а тут едва не перья чистила.